Читать книгу: «Войны инков. Incas», страница 6

– Айау хайли Светочу Мира! – крикнули толпы.

– Вáрак явился, чтоб выбрать воинов и пойти с ними в Куско, где место сбора; после всё войско тронется в Чили бить там предателей. Будет трус – дом развалим, близких сожжём, двор вытопчем и засыплем камнями! – вскинулся тысяцкий. – Всё, достаточно. О войне мы закончили. День Ношения Мёртвых празднуем завтра. Наши старейшины утверждают: нынче отличники – предки Кáрака. Сотне Кáрака, в общем, двигаться первой в праздничном шествии и нести предков первыми. Есть ли жалобы?

Всюду лезли почтенные старики, вопя:

– Дай землицы пять мер, начальник, нам, сотне Чильки!

– Нам бы, начальник, пажить за трактом, сотне Капáна! Дал бы, начальник!

– Пять нижних сотен ложью живут! плутуют! в лучшие дни поля орошают!

– Нам бы, начальник…

– Цыц!! – рявкнул Вáрак, что был в гвардейских чёрных доспехах. – Спорите?! Так земля и не ваша, а Сына Солнца. Дéлите, что не ваше?! – Он стукнул в грудь свою кулаком.

Старейшины, пятясь, кланялись.

– Вáрак, брат… – молвил Кáрак и прогорланил: – Вáрак наш Вáрак! Инка-по-милости!!

Площадь вторила: – Вáрак, Вáрак! Воин геройский!!

Тысяцкий резким взмахом жезлá оборвал крик. – Тихо, вы!! Погань, заритесь на имперское?! Позабыли законы, данные инками вам на благо?.. Пóкес! Не лгать, не красть, не лениться! Вот вам законы! Думать над ними!

Люд распустили, чтобы в оставшийся до сна срок покаялся. Ибо туп люд и жаден, дело его – рыть землю. И воевать.

Два пýреха, Йýки с Пако, шли домой и болтали: «Земли общинные были прежде – стали имперские? Плох закон!» – «Йýки, как у нас хлеб растят? Взял зерно, бросил в ямку, сдобрил землицей и тем, что с зада, – вырастил стебель. Так же закон растят: сдавят задом сиденье, поднапрягутся – вот и закон тебе, подставляй лишь корзину, чтоб не рассыпать». – «Ты, Пако, лгун большой!» – «Йýки, что, хочешь в Чили? Вот тебе сказка. Кролик, увидев, как одна женщина варит кроликов, говорит ей: „Очень плохой закон, чтоб есть кроликов. Не вари нас“. Женщина сразу: „Ладно, не буду“. А на другой день – драть с него шкуру. Кролик взмолился: „Ты обещала!“ Женщина поместила его над костром, смеясь: „Не варить обещала – и не варю, а жарю“… Йýки, балбес ты! Бедным законы – как враки женщины её кроликам».

Но вожди подле Вáрака, что шагал в свой дом, говорили иное:

«Я с нашим знатным доблестным Вáраком в детстве змей ловил! Но я знал, что он будет в славе!» – «Инка-по-милости храбрый был! Голопузиком, помню, сел вдруг на ламу и прокатился!» – «Нынче он в инкском городе Куско служит Владыке!» – «Близок он к Солнцу, близок он к Светочу!» – «Он вельможный начальник!»

– Вáрак – мой брат, я сотник! – выкрикнул Кáрак. – Предок мой рыба! Мы будем инками!

Все дрожали от чести шествовать близ двух личностей, столь судьбою отмеченных. Оживали обиды: «Предок мой – пик был, он больше речки. А в речке рыбы. Рыбы меня превзошли, выходит?!» Чтобы понять их боль, нужно знать, что «индеец не чтится, если он родом не от реки, иль озера, иль от моря либо зверей, хребтов и утёсов либо пещер, скал, кряжей либо от звёзд, рыб, кактусов, каждый собственной прихотью ради собственной чести».

В комнате под соломенной крышей гости уселись нá пол за скатерть. Вáрак возглавил стол, сев на маленький табурет из камня. Женщины принесли чан с водкой и удалились. «Самоотверженный» (чин гвардейцев, кои носили чёрную форму), Вáрак подумал и ухмыльнулся:

– Умпу, я пью с тобой.

Жрец селения, подскочив, почтительно взял из рук столь славного и геройского мужа чашу.

Все заорали наперебой:

– Наш Вáрак, инка-по-милости! Пью с тобой!

– Вáрак, пью с тобой!

– Выпей, Вáрак, со мною в конце концов!!

Кáрак сел подле брата и прослезился. – Вáрак!

Тот начал снова: – Умпу, я вспомнил, ты мою девку бил Има-сýмак. Старый, ответь мне.

Жрец заелозил. – Бил, славный инка?.. Память плохая…

– А назовите, – рявкнул вдруг Вáрак, – власти общинника, все по рангу, в нашем Восточном краю, к примеру.

– Есть!!! – Кáрак, выпучив глазки, затараторил, глядя в пространство: – Первая власть – десяцкий, низший начальник. Пятидесяцкий – это вторая власть. Сотник – третья власть; я теперь тоже сотник! Выше начальник – он пятисотник. Далее – тысяцкий, пятитысяцкий… А седьмой – это темник, правит тьмой пýрехов! А восьмой ранг начальников – управитель, правит страной! Девятая власть – наместник; наш Титу Йáвар правит одной Стороной – Восточной. Он глава управителей. Но изменник Ольáнтай не подчиняется!.. А десятый начальник – наш повелитель, Отче Лучистый!

– Правильно! – хмыкнул Вáрак, выпивши водки. – Знаешь начальство! Но затвердите-ка о девятом начальнике Титу Йáваре: тут в Восточном краю он главный. Он тут наместник. Слушаться надо всем вам, однако, инков из Куско. В Паукар-тáмпу, где Титу Йáвар, – ложные инки, звать косоплёты; вы их не слушайте. Чтить их чтите, но что прикажут – не исполняйте. А коль пошлют вас против кусканцев – вы убегайте к главному инке, к Тýпак Йупанки, кто есть ваш бог земной, и возвыситесь… – Гость повёл пьяным взглядом. – Знал я десяцкого рода кáнку: нынче десяцкий стал инка-милостью… Я за главного инку в Чи́му и в Чунчу и в Мусу-Мýсу преданно бился… В Тумписе, в Ки́ту был я разведчиком… Голова чёрной лентой³³, гляньте, украшена за мою ему верность!.. Также коль тысяцкий вас пошлёт с войной против главного инки, – вы не ходите, весть посылайте в Куско Владыке.

– Вáрак наш Вáрак! – Благообразный, ладный старейшина пятисотки мудрый Амару встал возле скатерти. – Пóкес – верные напрочь главному инке, не сомневайся. Скажет – мы, старцы, пики подхватим и побежим на бой! («Йа, воистину!») Только пусть государь Заступник наш даст нам стать не одной стопой, а двумя стать. Мало земли нам! Верхние сотни землю прибрали! А почему, вопрос? Потому что их предки – с викакирау, с айльу-панака, с этими инками-косоплётами, ты открыл нам глаза, герой, чей вожак – Титу Йáвар. Дали бы нижним больше угодий, мы бы старались; мы бы хранилища переполнили! Ибо нам, хоть мы верные Сыну Солнца, выгоды нету. Верхние любят Паукар-тáмпу – и их участки лучше, чем наши. Надо, чтоб верные, то есть нижние сотни, крепли-взрастали; верхние сотни пусть бы слабели.

– Истинно! – начался гвалт «нижних». – Нужен порядок!! Верхние³⁴ – кто они? Вошки-блошки-козявки! Нижние – пумы!!!

– Цыц! – рявкнул Вáрак и подытожил: – Ясный День – он наш царь, Владыка! Он верных любит… Землю ведь делят в Праздники Солнца? Вас не обидят; я им скажу, начальникам…

– Брат мой мудр! – вскрикнул Кáрак.

Умпу жрец, буркнув, спрятал багровый нос в чаше с водкой.

Сотники, кланяясь, поднесли земляку подарки. Вáрак, приняв их, встал с табурета.

– Мне завтра в Куско; дело там делать…

И он отправился вон из дома… Лунно и ветрено. Из садов птичьи песни… Инка-по-милости брёл, шатаясь. Он притащился к нужному дому в нужном квартале, но вдруг звук дудочки задержал его и заставил прожить жизнь в ярких моментах… – прежде чем, сдвинув полог над входом, он прошагал вовнутрь и нашёл в полутьме десяцкого Укумари, мерно вязавшего из верёвок кипу – письменность инков.

– Гостя, друг, примешь?

Тот распластался всем своим ростом.

– Встань, – бросил Вáрак, севши на корточки подле каменной печки с искристым пламенем. – Полуночничал?

– Я отчёт вязал. Кто и сколько работал… Ты был десяцкий. Много забот, хватает.

Гость посмотрел на кипу. – В сотники хочешь?

– Инка-по-милости, не хочу.

– Как?

– Хоть ты стал знатный, ты мой друг сызмала… – Укумари понурился. – Я с тобой покорял мир инке-Владыке. Но я остался бы с теми мýсу или же с чунчу, будь моя воля.

– Водка есть?

Оба выпили. Вáрак вяло стряхнул сор с чёрной гвардейской, с бляхами, формы, и хрипло начал:

– Мы воевали в Чи́му, и в Чунчу, и в Мусу-Мýсу… Были никем, общинники… Нынче я, глянь, при инках, тайны их знаю… Послан был в Тумпис; псы чуть не съели, девка спасла меня… Снял на память браслет с неё; а браслет-то хоть шейный, мне на запястье в самую пору. Набольший вызовет, чтоб послушать про Тумпис. А для примера – буду с браслетом; вещь золотая, ценная, царская… Тумпис – царство у моря.

– С Тумпицем, значит, война, да? Нас-то шлют в Чили…

– Кабы лишь с ними! – Вáрак похмыкал. – Тут дело хуже. Инки из этих, из косоплётов, мыслят подняться.

– Не понимаю. Инки на инков?

Вáрак помедлил. – Ты инков видел, разве не понял, что инки разные: стриженые, гривастые, да ещё с косицами? Мы с похода явились – помнишь? – к наместнику Титу Йáвару, у него были косы… Я раньше тоже не различал их. После как выпил с нашим Владыкой, с Тýпак Йупанки, он и поведал: чистые инки – инка-панака с соксо-панака и с кáпак-айльу – стрижены коротко; остальные не инки, то есть не чистые… У меня теперь дом есть в Куско, где Красный Город… А Има-сýмак моя – в наложницах… помнишь дикую девку из Мусу-Мýсу? И две жены есть – дочки наложниц главного инки… Также имею, – кроме Печуты, доброго сына, что от покойной, – несколько дочек…

Флейта запела, и оба смолкли.

– Славно дудит… Кто?

– Чавча… Ты помоги ему, безотцовщине; их в рабы целят вывести.

– Я отца Чавчи знаю; воин был храбрый… – Вáрак задумался. – В Чи́му, помню, вошли в Чан-Чан, эти чи́му меня в пруд кинули, лунным рыбам в корм. Я лежал и хотел уже воду пить, но отец Чавчи спас меня… Мýсу съели его… Проклятье!

– Знаю, друг Вáрак.

– Храбрый был воин… Я их пристрою… Эту, вдову его, я служанкой возьму к себе.

– Вáрак, инка-по-милости! – ликовал Укумари.

– Ты, будешь в Куско, тоже бывай ко мне… – И гвардеец Владыки, самоотверженный поднял чаши.

Утром, проснувшись, пýрехи мыслили: «Славный день!» – и лежали блаженно, глядя на ленты, цепи цветов, гирлянды, висшие сверху с балок под крышей, после – на грубые обветшалые стены с глиной меж блоков дикого камня, также на женщин, что собирали «праздничный стол». Хозяин, встав и одевшись, важно садился около печки на земляном, но выметенном полу. Съев завтрак, все пили áку, быстро хмелели и вспоминали доблестных предков. «Мы, род Вискачей, с тех самых пор живём, как упали с туч яйца. В первом, из злата, там были инки, в медном – кураки; в третьем, из глины, наш предок Кролик…» – «Мы, Пако, малые да удалые. Мы живём, но не тужим, инкам всё служим…»

В праздничных масках, в ярких рубахах, с бубнами и трещотками, каждый род и квартал сходился. Сотники и старейшины наставляли: «Мы нынче третьи (первые, пятые и так далее)! Все на площади пойте! Не разбредайтесь! Нужен порядок! Праздник Ношения Мёртвых Предков!» А за общинниками и знатью бдили чиновники, посылаемые из Куско.

В полдень по площади чинно двинулся люд с носилками, на которых сидели мумии. Предок Пако в латаном саване, с волосами до плеч и в шапке из перепрелой высохшей тыквы, не вызывал внимания. Предок Вáрака в блёстках шествие возглавлял. Кой всячески норовили затмить Вискачей.

Выполнив действо около храма, шествие тронулось к мрачным скалам, к древним могильникам, и украсило их цветами. После расселись подле напитков, женщины – за спиной мужчин. Пили водку друг с другом и предлагали пить мёртвым, скорбно сидевшим рядом в носилках. Дудочник Чавча спел о заслугах племени пóкес. В сумерках жгли костры, болтали. «Это час духов…» – «Чуть от огня ушёл – нет тебя…» – «Предки, коих не чтили, вмиг уведут с собой!» Колотились сердца; хороводились семьи, плача о смерти.

К полночи мёртвые на носилках ожили, выстроились, задвигались в танце смерти, саванами бия живых… и умчались вдруг с воплями.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
прельщающая феериями занятий, коим, в течение лет за войнами, предавался Сын Солнца ради вассалов и для себя…

Под осень, в месяце Жатвы, двое в пустыне серого цвета, убранной кочками, наблюдали холмы, предшествовавшие вулкану.

– Вплоть до Поры Созревания тут дожди, – твердил один, местный сотник в выцветшей шапке. – Наш солончак тогда под водой, как озеро, и он больше, чем Тити-Кака. Ну, а как сдует бог ветра тучи – влага уходит, вновь только кочки. Нынче дней сорок полная сушь стоит, Рока-кáнут. Высокогорье!

Слушая, мастер счёта, посланный на строительство тракта в Чили, резко вздохнул. Кольнуло в носу и в лёгких. Сух и студён здесь воздух, хоть небо чисто; хочется спать, в ушах шумит. В отдалении толпы делают насыпь, но звук не слышен. Так постоянно здесь на равнине на высоте пяти километров, меченной кочками, соляными озёрами, называемой «пуна». Здесь бродят смерчи; чаще же пуна спит в ласках холода под лоснящимся тусклым слепеньким Солнцем.

– Трудно?

– Непросто. Край тут суровый. Это задворки царства аймарцев. Инки разбили их, царства нет сто лет. Лам же много. Шерсть стрижём, мясо вялим, ламий навоз сдаём…

– Вы давно здесь?

– Как Ясный День, Сын Солнца, в Чили пошёл впервые, нас и пригнали – склады тут строить да сторожить, чтоб воины запасались перед Такамой³⁵… Сами мы кéчуа. Много померло, пока шли сюда, обживались… Просу тут стыло, и не растёт тут просо. Что тут растёт? Картофель, холод выносит… Также есть мясо нам разрешили. Мы, точно инки, мясом питаемся. А в других странах мясо и тысяцким есть нельзя. Коль помрём – души сытые разлетятся. Так, Рока-кáнут?

– Нет, не поднимутся, – пошутил тот, – с сытости.

– Ну и ладно! – Сотник помедлил. – Выше не надо: пуна – над небом.

Что-то сверкнуло неподалёку. Счётчик и сотник сели на корточки. Люд вдоль насыпи заработал быстрей… Носильщики в голубых одеяньях остановились. Старообразный, мелкий, подвижный нервный мужчина в чёрном наряде, в чёрной же шапке с белыми перьями, с ярко-красною бахромой на лбу, соскочил с паланкина пнуть возводившего подорожную стенку мастера.

– Что за кладка?! Ты черепаха?!

Дланью в браслетах он, самолично черпая глину в длинном корыте и растирая глину по кладке, левою дланью, тоже в браслетах, клал в неё камни. Стенка росла стремглав.

– Рока-кáнут! Исчисли! Если спешить, как мы, сколько сделаем за день?

Счётчик Империи проследил цикл кладки и подытожил: – Тысячу мер, Великий.

– Нам посчитали – тысяча сто мер.

– Нет, не получится. Чернь слабей Сына Солнца.

Тот вытер руки в светлом растворе прямо о мастера и откликнулся: – Льстишь без лести, нравишься этим… – После озлился: – Если к закату стенку не сделаете дотуда – всех вас повесим! – И захромал прочь, бросив: – Ты, Рока-кáнут, следуй за нами. Сотник, ты тоже – быстро вставай, идём… Вы здесь сколько скота поели?

Сотник шёл следом и бормотал: – Сто двадцать… Сто двадцать лам, Сын Солнца! В пуне скота у нас – как воды в Тити-Каке или как гор в твоих Сторонах. Приказывай! Всё умрём – лишь бы ты правил-царствовал. Мы рабы твои…

– Будешь каждые две луны, раб, слать в Чили войску сотню голов. Запомнил? Войско туда идёт.

В отдалении при кострах был лагерь, вяло дымивший в тусклое небо; всюду бродили воины с пиками; а у хижин, где рос картофель, стойкий к морозам, с криком на ламах ездили мальчики в ярких детских рубахах. Бедные сверстники наблюдали.

– Ну? – бросил Светоч. – Спят на уроках? Ленятся? Ты скажи, Рока-кáнут, мы их накажем. Ты их учитель.

– Инка-Владыка Тýпак Йупанки! Старший фехтует; он любит воинские занятия, остальные не любит. Младший – способней; он знает счёт; на память знает легенды андских народов. Знает обряды священнодействий.

Дети направили лам к родителю. Больший – рыжий, зеленоглазый, сильно веснушчатый – неподвижно сидел на ламе с маленькой пикой, точно со скипетром. Меньший, щуплый, чернявый, бил ламу пятками и манил: «Отец!»

– Рока-кáнут учитель нам похвалился, вы сосчитали искры на Солнце! – встретил их смехом инкский властитель.

Больший нахмурился; меньший крикнул:

– Неправда! Я не считал их!

– Плохо, сын, Третий. Что ты умеешь? Можешь ли счесть нам кочки или песчинки в пуне?

Меньший слез с ламы и молча тёр глаз.

– Кто сосчитает клубни у пýрехов? Будет óбщина голодать, а?

Меньший помчался к куче картофеля.

Чем объём измеряли в инкской империи? Единица объёма как называлась? Как сочеталась с бушелем, литром или арробой? Ведомо, что индейцам давали «тупу, дабы возделывать кукурузу; это фанега плюс половина. Этим же словом обозначалась лига дороги, и мера жидкости и иного напитка, также заколки, коими женщины закрепляли одежды, их надевая».

Вымерив кучу, мальчик воскликнул: – Двадцать мер! Двадцать мер здесь!

Простолюдины с помощью чана пересчитали, и оказалось подлинно двадцать мер с небольшим.

– Ох! – вымолвил мальчик. – Будут голодные.

– Будут? – ткнул император сотника кулаком в плечо.

Тот, упав, затвердил трясясь: – Нет, не будем голодные! Будем сытые…

– Хорошо сказал! Мы на год избавляем вас от налогов.

Сотник хрипел: – Заступник!! Отче Лучистый!!

А император спрашивал старшего сына, рыжего и в веснушках, зеленоглазого: – Ты учён чему?

Мальчик искоса глянул и, повернувшись, кинул вдруг пику, коя воткнулась в кучу картофеля, а затем посмотрел победно.

Центр селения украшал царский дом под крышей свежей соломы. Ветер раскачивал на шестах всецветные, в виде радуги, ленты около входа; рядом топталась пара гвардейцев (самоотверженных) в чёрной форме. Тýпак Йупанки в дом прохромал.

В ночь Вáрак, что прибыл с пóкес, вызван был в зальчик с печкой-рефлектором, с золотым грубым троном, где и услышал:

– Сказывай.

Он упал ничком, информируя: – Ты велел, я отправился в Чи́му. Там я сказал, я беглый и надо в Тумпис. Беглый из местных плыл со мной. Он знал страны, что проплывали. За Пакас-мáйу есть страны Сáньа, Кóльке, Мутýпи, – страны долинные, Чи́му раньше служили, нынче же вольные, потому как ведь Чи́му инкская стала. Страны там жаркие, а вот море холодное. А долина Сульáна рядом под Тумписом поклоняется пуме: видят её и просят, чтоб сожрала их. Я, их язык враз выучив, – хмыкнул Вáрак, – вызнал про Тумпис. Эти сульáна вышли на тумписцев воевать. Я – с ними. Шли по пустыне в Тумпис на битву. Тумписцы прытки, остроголовы; женщины – косоглазые. Город Тумпис – у гавани. Нас разбило их войско, что было в перьях, словно туканы… В общем, я в Тумпис с ходу не мог попасть, потому как неострая голова моя выдавала бы, что я пришлый. И я сульáна вновь подбил на войну. Продвинулись до предместий. Все их дворцы – из камня белого цвета… Нас разгромили, пленных убили ихним богам. В том Тумписе правит Хау, он их батаб, курака. Главный царь – Тýмпальа, что на острове Пуна. Я и попал туда как особенный пленник. Жрец нас калечил и надувал в зад, но не меня, а диких. Нас привязали к пальмам до казни. Ночью собачка стала мне икры рвать. Заявилась вдруг девка да и спасла; браслет её… – Вáрак, встав, отдал Светочу золотую дугу со вставленным в ней смарагдом. – После я морем плыл до Каньáри, – это такое ихнее царство тоже восстало и прекратило слать подать Тумпису; а потом – в Айаваку, коя твоя уже, а потом сразу в Куско… Тумпис могуч был, нынче он слабый и разделился. Военачальник был бы умелый с теми сульáна, – Тумпис бы взяли, – кончил речь Вáрак.

– Пей! – Император вручил кувшин даровитому и лихому разведчику, бросив: – Стало быть, Тумпис чучело в перьях?..

– Был я на родине – разузнать дела. Титу Йáвар наместник «верхним» спускает, пустоши раздаёт. Люд мыслит, что он к ним добрый, ты же лишь труд берёшь, губишь в войнах общинников.

– Псы проклятые!! – Главный инка ушёл стремглав.

Пуна – красная от заката. Шествуют, волоча бесконечные и корявые тени, ламы… Бликая, едут чьи-то носилки… Воины в лагере спорят: «Это Великий». – «Нет, не Великий. Мало носильщиков; у Великого восемь их, а порой до шестнадцати».

В паланкине вразвалку нежился инка. Грива волос ниспадала в бархат белой накидки. Светлая кожа, тонкие руки, мягкие губы, томные взоры значили знатность. Ехал наместник инкского Юга (с южным пределом в Чили-Такаме, с северным – в Кóльа). Тысячи тысяч разных племён пас барственный Анта Кéна в качестве отпрыска от отцов-основателей расы инков, то есть «гривастых», «древних» родов то бишь. Но затем пришли варвары, – «косоплёты», «старые» кланы, – правили в Куско в качестве «верхней», преобладающей, главной óбщины, кличась «инками» тоже. «Древних» и «старых» смял Пача Кýтек, родич Хромого, милостью коего он – наместник, ибо негоже брезгать вельможностью, у какой мандат на правление от Великого Солнца, а не в итоге всяческих бунтов и узурпаций, мнил Анта Кéна. Столь дерзок мыслью, в воинский лагерь въехал он чванно и, встретив инков, слез с паланкина. САМ, поманив его, захромал тотчас (свита следом) прямо в лачугу простолюдина.

– Глянь, разлюбезный!

Ламий помёт в печи вяло тлел, дымя в кровлю из обветшалой тёмной соломы; простолюдинка в рвани дрожала подле посуды; рядом возились голые дети. Пýрех на шкуре ветхой постели трясся от страха, видя властителя.

Тот пустился с наместником (свита следом) в хранилище. Сотник с главным старейшиной посветили в сусеки, в них было пусто.

– Глянь, разлюбезный, сколько зерна! Ну, где оно?

Анта Кена молчал, теряясь.

– Враг!! – взвизгнул Светоч. – Дом в Куско строишь, здесь губишь бедных?! – Он взял у свиты пару сандалий, снятых с солдата. – Лам здесь – что волосу в твоей гриве. Значит, и кожи здесь в преизбытке – ты же люд в гниль обул?! Воевать идём, не на пир идём! В Чили обувь разлезется – будем в ней, как в грязи, елозить?! Так ты здесь правишь?! Нам умертвить тебя?!

Анта Кéна бледнел сгибаясь.

– Мы не на танцах! – нёс император. – Нам надо Чили брать!! Дел, забот с Тити-Каку! Или гривастые, твои родичи, в Чили нас заморить хотят?! Мол, они кровью чище?! первые инки?!!

Военачальники обступили их, и наместник почувствовал: знака ждут, чтоб убить его здесь, в хранилище! Подогнулись колени, и благородное тело, пачкаясь, рухнуло.

– Исправляй, враг! Завтра же!.. Всё, идём говорить о прочем.

Инки исчезли.

Сотник и местный главный старейшина помолились.

– Душу не вытряс, и не прибил… Ругался.

– Громко ругался!

– Будь мы под Куско – нас бы казнили.

– Он понимает, наш Благодетель: тут неудобья. Мы невиновны. В наших лачугах крыши гнилые – сам он под толстой. Наш склад пустой давно – а его склад полнёхонек.

– Год не будем трудом платить. Он мне сам сказал, наш Владыка.

– Верно! Он знает, где нужно милостью, а где гневом и карой. Он правосуднейший!

– Он Заступник! Он – Светоч Анд!

Тракт сделали. Рать направилась к югу вместе с гвардейцами в меховых чёрных, в бляхах, мундирах и при щитах с секирами. Синчи-рýка (áпу по чину, или же генерал) рассказывал царским детям, едучи с ними и с императором: «Ох, племянники! Я Такаму сломил мгновенно. Праздны такамцы, как их пустыня. Им бы возиться на огородиках да ловить в море рыбу. Рубятся кучей, как обезьяны, и трусоваты: крикни погромче – вмиг разбегутся». – «Земли Такамы, – вставил Владыка, что ехал сидя меж сыновей, – без пользы, но рядом с Чили; вот и нужны нам». – «Верно, Великий: нища Такама, знойна, пустынна. Чили иная, Чили богатая! Там земля без семян родит, зверь кишмя кишит; реки там золотые. В Чили я, помню, крепко завязнул! – Áпу смеялся, смуглый, весёлый и моложавый. – Люд там свирепый – арауканы. Я так прозвал их³⁶, сами же называются „че“… Че разные! Кто на север от Мáульи от реки – пикунче, а кто в верховьях реки – пуэльче. Я их побил, все наши. Но вот за Мáульи есть мапуче, не покоряются, не желают принять власть инков. Я им, про нас сказав да про Солнце, начал сражаться. Войско угробил, в Куско приплёлся битый-разбитый. Ваш отец мудрый: тракт провёл в Чили и поселил там кéчуа, а на Мáульи крепость соорудил. Мы рать ведём, также темник Мамáни рать ведёт. Смерть врагам! Будут знать и правление, и порядок!»

«В древности был бардак в стране, что зовётся Перу. Тупые были настолько, что в это трудно нынче поверить; все были дикие, кровожадные звери, тати, садисты и людоеды, что матерей своих и своих дочерей притом брали в жёны и допускали прочее скотство».

– Арауканы, дядя, плохие? – спрашивал меньший мальчик из двух, чернявый.

– Очень! – встрял император. – Мы их научим нашим порядкам, станут хорошими… Рока-кáнут, измерь-ка: горы неблизко?

Счётчик, шагавший близ паланкина, глянул в даль пуны. – Пять мер до гор, Великий.

– Хмуришься, счётчик?

– Думаю. Кто живёт так, кто этак. Надо ли изменять порядок?

– Мыслим, не надо. Всё в воле Солнца.

– Верно, Владыка. Кролик не плавает, вьюн не скачет и не летает. Что же ты рушишь правило Солнца – арауканам жить их порядком, а не по-инкски?

Тот, отшвырнув лист коки, что доставал, воскликнул: – Хочешь, раб, смерти?!..

Тракт взвился в горы.

Ветры завыли; тучи, сгустившись, плюнули градом. Всюду лишь камни, мокрядь, туманы… Подле вулкана, густо дымившего, Пако ткнул друга в бок дубинкой. «Глянь, Йýки! Видишь? Ауканкильча³⁷!» – «Пчхи!!» – зачихал тот. – «Не гомони ты, дурень безносый. Ауканкильча чих твой услышит, топнет ногою – вылетишь к чёрту. Там тебе место: дымно, студёно, а по болотам бегают предки, ищут тебя, вор». – «Пако, я в Чили буду сражаться, сделаюсь сотник! Йýки от пум пошли…» – «Врёшь ты, дурень! Йýки до пумы – как Кой до сокола. От кого ты, сказать? – от áньас». Все засмеялись, ибо те лисы так «смрадно пахнут, что, источай они аромат в той мере, в коей смердят, ценились бы выше амбры; если они забегут в селение, ни закрытые окна, ни затворённые двери не защитят от смрада. Их очень мало; было бы много, эти зверюшки вмиг отравили бы мир зловонием». «Пако, шутишь?! – выпалил Йýки. – Этот вулкан и тебя, враль, видит. Я хоть без носа – ты недомерок…»

Вечером лезли на перевал, вслед Солнцу. Неунывающий Синчи-рýка был среди первых. Йýки сорвался вниз, поскользнувшись. Но Пако спас его, заарканив, и сбалагурил: «Он на Кудрявую засмотрелся! Он парень прыткий: с неба звезду подай! Будь Кудрявая ближе – Йýки в кусточках ей показал бы (то есть Венере)!» Йýки, польщённый, из благодарности стал нести щит товарища.

На вершине – пурга и стужа. Маги, гадатели, колдуны, юроды шумно скакали близ пирамиды, сложенной из снежков, что клали духам природы на перевалах. Тýпак Йупанки молча швырнул к снежкам золотой самородок… После спускались западным склоном… Быстро темнело. Вáрак нёс грузное золотое оружие Урку Инки – шефа гвардейцев-«самоотверженных» (принца, сына Владыки), коему фатум прочил погибель… ну, а пока он шагал вперёд, устремляя вдаль взоры, внемля рассказам оруженосца. «Я воевал и в Чи́му, и в Мусу-Мýсу… я там куракой стал, – разглагольствовал Вáрак. – Был в странах Ки́ту, Тумпис, Каньáри… Мыслю я, принц мой, арауканов мы всех побьём. Будет Ясный День рад премного». – «Я воевал, чёрт, лишь в Айаваке! Это вторая война моя, – отвечал ему юноша. – В Чили были Мамáни да Синчи-рýка; днесь и отец пошёл. Смерть изменникам³⁸! Мой отец самый лучший из полководцев! Дед Пача Кýтек был Потрясателем, Куско сделал империей, начал нашу династию, а отец уйму стран поверг. Вот и я хочу!»

Шли два дня с перерывами… Исчезали снегá, льды, тучи – и появлялись травы, викуньи, птицы и кактусы. Начиналась Такама. В бедных долинах были селения, где вожди выводили люд восхвалять императора. Открывались хранилища. Войско ело – и устремлялось в сердце пустыни… Редко встречались пятна оазисов, где в маисовых зарослях кучковались лачуги… Небо синело мертвенным светом… Через пески шёл тракт меж стен, плюс отмеченный вехами. Для чего этот тракт широкий, было понятно: чтобы колонны воинских ратей шли десять в ряд свободно… Раз грянул вихрь с песком, бушевал до рассвета, после унёсся. Йýки поднялся и присмотрелся: всюду пески… все сгинули! Но пески, шевельнувшись, выросли в воинов, что в испуге вопили: «Духи пустыни нас унесли к себе! Нет пути! Мы пропали!!» Йýки со всеми горько стенал. Пройдя к нему, генерал Синчи-рýка дал ему в зубы и тихо рявкнул: «Видишь, пёс, палки? Топай к ним!» Вдоль торчащих тех палок вышли к селению, где такамцы тракт чистили. Йýки вник, для чего здесь вехи… Тракт вывел к берегу, где шумел океан. Судачили: «Тут край Запада; в море не с кем сражаться. Чили возьмём – останется воевать на севере да востоке, в двух Сторонах всего. Слава Солнцу!» Видели рыб с фонтанами ростом с гору Чачани и ужаснулись, так как, раздевшись, Пако поплыл к ним. Войско следило, полное страха, в том числе инки. Пако вернулся, не обогнав китов, и свалился в песок, чуть дышащий. За отвагу его возвели в десяцкие.

В Копайáпу, знойной долине, где тракт прибрежный встретился с горным, их ждал Мамáни – немногословный сдержанный инка древнего рода с гривой волос под шлемом; он был хороший военачальник в звании áпу; с ним было войско.

Дальше, в Куки́мпу, в копях ущелья видели, как из шахт вылезали белые от докучливой пыли пýрехи и невольники, для того чтобы сдать руду – и влезть в шахты опять; а женщины загружали породу в сетки, что опускались в воду бассейнов. Шлаки всплывали. Золото, сортируя, сыпали по мешкам и ёмкостям. Император спросил:

– Вы сколько в день набираете?

– Семьдесят, – отвечал управитель рудной долины, инка из малых, из захудалых. – Много рабов здесь – арауканы; метят сбежать от нас, так как их земли близко.

Мальчик постарше (зеленоглазый, сильно веснушчатый рыжий принц) прошёл к сортировщикам и сказал поджарому: – Все по двадцать корзин ссыпают, ты – только восемь.

Раб, подхватив его, отшатнулся к бассейну посередине глиняной жижи – ткнуть носом в воду изобличителя. Вáрак бросился с пикой – раб утопил нос мальчика и воскликнул на «руна-си́ми», общеимперском говоре:

– Дай макана³⁹!

– Постой! – вскричал Рока-кáнут, бывший при принцах как их учитель. – Лучше меня возьми вместо чада!

– Дай мне макана! – вёл раб своё.

– Мапуче… это мапуче… – нёс растерявшийся управитель.

Все, прекращая труд, подходили. Стражники пятились к группе инков. Схваченный мальчик ник на коленях, в грязных потёках.

– Раб, возврати его – отпущу!

– Макана!!

– Дать ему!

Получив меч, раб стал близ принца и прогорланил на «руна-си́ми»: – Кура уходит! Кура за Мáульи, за рекою-границей, парня отпустит. Кура сказал!

Вдруг женщина его племени укорила его за что-то. Раб отпустил заложника; и немедля Мамáни, доблестный инка древнего рода и генерал, взял пику, чтобы сражаться.

– Нет, благородный! – вышел, оскалившись, Синчи-рýка, тоже из áпу (из генералов). – Я, сын наложницы-мамакуны⁴⁰ от Пача Кýтека, родич мальчику. Оскорблён мой племянник… Инки не лгут! – воскликнул он. – Кура вправду свободен и пусть уходит. Но родич мальчика вправе мстить ему.

И рабы подтвердили: – Да! Родич вправе!

Женщина поддержала: – Сын за отца, за деда. Брат за сестру. Воистину.

Синчи-рýка шагнул вперёд… Раб разбил его щит… Кружились друг против друга… Ноги тонули в глине по голень… Инка метнул свой дротик, брызнула кровь. Раб, кинувшись, смял мечом вражий шлем и гаркнул:

– Вождь Кура сильный!! – Он тряс оружием, наблюдая, как супротивник стал оседать.

– Победа! Кура уходит! Он идёт родина! – Победитель побрёл по жиже хлюпавшей глины прочь от бассейна.