Читать книгу: «Памятная фантазия. Сборник рассказов»

Ибратжон Хатамович Алиев

Шрифт:

Редактор Ибратжон Хатамович Алиев

Редактор Султонали Мукарамович Абдурахмонов

Редактор Оббозжон Хокимович Кулдашов

Иллюстратор Ибратжон Хатамович Алиев

Иллюстратор Раънохон Мукарамовна Алиева

Автор обложки Ибратжон Хатамович Алиев

Автор обложки Раънохон Мукарамовна Алиева

Литературный консультант Екатерина Александровна Вавилова

Экономический руководитель Фаррух Муроджонович Шарофутдинов

И. О. научного руководителя Султонали Мукарамович Абдурахмонов

Корректор Гульноза Мухтаровна Собироова

ISBN 978-5-0064-1690-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СБОРНИК РАССКАЗОВ

Вечный сон

Не знаю, бывало ли у тебя подобное чувство. Что хочется уснуть на тысячу лет. Или просто не существовать. Или просто не знать, что ты существуешь. Или что-то подобное. Это желание очень болезненное, но оно появляется, когда я чувствую себя так, как сейчас…
Стивен Чбоски

Дыхание было тихим и размеренным, полное долгожданного, столь приятного для сердца тишины. Лёгкий, едва уловимый звук каждого вздоха переминался интересным белым шумом, которых чёткий слух мог уловить чуть ли не в каждую минуту. Это произведение природы, слепленное из шелеста листьев в дальнем саду, шума бескрайнего океана там, куда еле добирается взгляд, стрекотание сверчков и кузнечиков в зарослях, пока над ними пролетают летучие мыши. Всё это и ещё много того, о чём цивилизация даже не подозревает, объединены в этот приятный белый шум. Именно это ощущал старец, сидя на удобном кресле, расположив на его ручках кисты со слегка взбухшими венами. Уже он не был столь силён, хоть ум был всё также отчётлив, пусть даже и перебивался лёгкими клубами туманности в силу возраста и усталости.

Массивная голова с седыми волосами и не столь пышной белой бородой облокачивалась на подставку для головы. Глаза постепенно моргали, но так, словно старались всё больше и больше запечатлеть окружающий мир одновременно желая скорее покрыть зрачки веками навсегда. Но эти серые глаза с причудливой радужкой охватывали дальние просторы красивого острова. Старец ныне находился в своей научно-исследовательской лаборатории, расположенная на большой высоте в горах, окружаемая пышной растительностью и вести о ином мире людей до него доходили только, когда он выходил в это крыло лаборатории, откуда виднелось поселение там – в низинах острова, откуда также можно попасть к порту, где ныне мирно спят корабли или только-только готовятся к отплытию. Всё вокруг находиться в мирном и глубоком сне, спит и пышный лес, разве что хищники вышли на охоту, о чём можно догадаться при виде небольших ярких точек, что бродят в чащах.

Эти красивые творения природы, вызывающие восхищение бродили по местам, где человек мог вряд ли как-то оказаться или пройти, но также и им было недоступно место, где обитал не только человек, но и следующая стадия его развития. Масштабная лаборатория, имеющая высокую ограду и охраняемая роботами, включала в себя и сад, а в середине комплекса находилось белое, большое футуристичное здание в два этажа с дополнительной верандой на крыше. Разумеется, имелись и дополнительные малые корпусы, постройки, что ещё больше улучшало общий вид комплекса, вместе с нестандартной формой здания, но центром композиции всё же оставалась белоснежная научно-исследовательская лаборатория. Это красивое и весьма причудливое здание выделяло для своего главного владельца не мало места, в частности второй этаж практически полностью был в его распоряжении. Так, находясь на подъёме в гору, в стороне, откуда здание смотрело к дальнему поселению спустя километры зарослей и лесов в низине острова, откуда начинались новые возвышенности, а уже затем по обе стороны от острова сотни и тысячи миль океана, имелся балкон, сообщённый с кабинетом учёного, где всё также продолжала работать техника, горела настольная лампа, хотя основной свет был отключён, а сам старый профессор продолжал сидеть в удобном и элегантном кресле.

Его взор устремлялся вперёд, а зрачок отдавал единственным бликом от мистического света естественного спутника планеты Земля, что был в этих просторах казалось даже единственным источником, неземным маяком. Всё было невероятно тихо и спокойно, что радовало душу и в другой момент старец бы давно отправился бы продолжать свою увлекательнейшую работу, но ныне у него постепенно не оставалось сил, что чем-то даже огорчало его. Но он не грустил, ибо рядом с ним, на его коленях находился источник его радости – искусственно созданный в биологическом отделении этой же лаборатории из крови профессора и ослепительно красивый щенок немецкой овчарки, коего учёный называл сыном, а тот – отцом.

Тихое ощущение приходило к человеку во время приближающегося заката

Сейчас это существо, облокотившись о грудь своего творца, что покрывала белая рубашка в синюю полоску, приподняло голову. В ответ на это старец прогладил того по голове и спине, с лёгкой улыбкой ощущая дыхание последнего.

– Подумать только, – тихим, слегка хриплым голосом говорил старец, – сколько всего я проделал, сколько всего создал, но ведь было время, когда я мог не спать несколько суток, а сегодня я уже дважды спал за одни сутки и смог закончить всего два документа, проанализировать только одну реакцию и начать монтаж одного видео, – на выходе проговорил старец, – и что обидно, я ничего не могу с этим поделать.

– Пап, – отзывался приятным голосом щенок, – я не думаю, что тебе стоит из-за этого переживать, мне кажется, что ты просто устал и тебе нужно отдохнуть, чтобы приступить к делам с новой силой.

– Кхе-кхе, – то ли кашлянув, то ли посмеявшись ответил старец, не переставая удивляться наивности ответа, – возможно, но знаешь, что я думаю, сынок?

– Гм?

– Вот бы была возможность остановить время, но тогда многие события не произошли бы быстрей, ведь что-то мы торопим и поэтому это не решение. Но тогда, вот бы можно было уснуть и уснуть на невероятно долго, чтобы сон стал реальностью, чтобы там было всё прекрасно и радостно, чтобы твои братья и сёстры вернулись, – вспоминая сказочные фантазии говорил старец, он припоминал прочие свои творения в виде дракона, единорога, мальчика и прочих, кои то ли были, то ли не были и только старец думал, что они есть, – все мы были вместе, я бы никогда не уставал и оставался с вами…

– Интересная мысль, – сказав это щенок, прикрыв рот лапой зевнул и сонно улыбнулся.

Увидевший это старец улыбнулся в ответ, также сонно пару раз моргнув, усталость одолевала с каждым разом.

– Кажется и ты устал за сегодня, – положив руку на плечи создания отвечал старец, когда тот кивнув, прильнул к своему отцу в ответ.

– Отдохни, пап, я ведь рядом с тобой, – заботливо и полусонно отвечал щенок.

– Гм, спасибо тебе, сынок, – отвечал старец, начиная тихо гладить.

Старик ещё больше облокотился на спинку кресла, поворачивая голову, что-то шепча или скорее напевая мирную колыбельную, служащая дивным напоминанием для обоих присутствующих. Этот небольших размеров щенок, имеющий колоссальную важность в лаборатории, отвечающий за её безопасность, руководящий целым рядом проектов, для своего отца всегда оставался его маленьким дивным творением, его сыном. Постепенно колыбельная переходила в тихие звуки, которые по истечению времени всё больше стихали. Старец уже закрыл глаза и сам постепенно погружался в глубокий сон, прерывисто дыша, но всё ещё чувствуя мирное, сонное дыхание сына и с этими ощущениями, слушая шелест листьев и сказочный белый шум он засыпал. Он погружался в мир, где он молод и силён, где все его идеи реализуются невероятно быстро, где он столько не мучился, где его родные живы, где он счастлив, невероятно счастлив. Так он засыпал, не желая просыпаться, уходя в дивный, чудный сон, где был он, его близкие, его любимые и конечно же его дорогие дети, среди коих был и этот чудный щенок. Профессор уходил в сон, сон которые он так любил и куда хотел уйти, в тот самый Вечный сон…

Боги мои…

…Никто из людей не мог потребовать у него отчёта в его действиях! Бог, если он верил в него, совесть, если он ещё не потерял её, были его единственными судьями…
20 000 лье под водой. Жюль Габриель Верн

Бесконечная огромная чаща простиралась на сотни километров в это ночное время, когда огромный Лунный диск был так близко во время этого безмятежного совиного полёта на столь большой высоте. Листья мирно шелестели, где-то тихо спал ручеёк, где-то бродили ночные жители в поисках своей добычи, блистая своими зрачками. Но их не было заметно или слышно, отнюдь, казалось, что весь мир замер в этот миг, в это мгновенье, так сильно напоминающее остановленное мгновенье Евтушенко, в этих глубинах природы, в дали от цивилизации, чисто поэтическом моменте, словно место покоя Мастера и Фауста. Может быть, именно это придавало этому месту такую прекрасную силу, угодную для чудных и глубоких размышлений?

Высокая конструкция, огромная металлическая махина передвигалась в этой чаще, не обращая внимания на различные неровности дорог, сама прокладывая себе дорогу, но делая это почти что беззвучно, даже несмотря на то количество конструкций, которые были заключены в этот титанической массе. Машинист смотрел в эту даль и также был погружён в свои размышления, может быть даже отчасти наслаждаясь этим однообразием и образом ночной Фебы перед собой.

К этому же это было свойственно этому пушистому машинисту, вид коего мог быть совсем нестандартным для достопочтенного читателя, ничуть не отрицая невероятно добрый его вид, хоть и переживший очень даже многое. Коридоры, которые шли за этой кабиной были погружены в глубокий мрак, ибо пассажиры этого мирно не едущего, а скорее даже парящего на такой скорости поезда были погружены в сон. Но одному пассажиру никак приходил покой, не закрывались глаза, и он продолжал находиться в своей комнате, погружённый в глубокие думы.

Он смог достигнуть не малого, пережить через очень даже многое, являясь буквально владельцем этого гиганта, это прекрасное существо с большими красивыми глазами, востро стоящими ушами, приятным коричневым окрасом шерсти, красивым небольшим нарядом, даже не виляя так игриво хвостом, не высовывая язык и не поднимая свои более светло-коричневые лапки сидел на кресле с опущенной головой, слегка касаясь большой стол своим чёрным носиком. Да, не стоило отрицать, что он был, невероятно красив и мил, хоть пробыв здесь столько времени он желал этого слышать, хотел казаться лишь суровым, грозным и самостоятельным.

Все, разумеется, безоговорочно исполняли все его поручения и прихоти, от его слов, мыслей и пожеланий зависели судьбы многих семей, городов, областей и даже чуть было не стран. Но теперь, когда он находился в полном одиночестве под светом ночной Фебы и сотни миллиардов звёзд, где также было место, откуда он родом, он не мог не вспоминать то, кем он был, каким он был на самом деле. Каким же беззаботным было его детство, его прошлое. Пусть и сейчас в нём остался этот задор, эти интересные черты характера, но как же интересно и грустно смотреть на серый цвет с белым прошлым, пусть даже и очень субъективным, личным.

Находясь в этих размышлениях, он потихоньку спрыгнул со своего кресла и перебирая своими четырьмя лапами вышел в коридор, потихоньку приподнимая голову, а иногда вновь опуская. Взгляд проходил по сторонам, часто брови были насуплены, но иногда, когда он понимал, что он вновь абсолютно один, когда он не слышал ни единого шипения, шороха и прочего звука, его брови вновь приподнимались, принимая эту райскую картину невинности. Как же было жаль, что он лишился даже возможности быть таким, ибо здесь это опасно, это запрещено.

Так он прошёл почти к концу этого гиганта, оказавшись в старом вагоне, где был открыт верхний люк. Где-то может были какие-то предметы, какой-то старый груз, но, кроме этого, здесь в этом деревянном помещении ничего более не было и лишь лунный свет с видом верхних веток высоких деревьев можно было окинуть взором. Сев так и смотря на эту картину, с чуток намокшими глазами он потихоньку заговорил странным, скорее даже изменённым взрослым голосом, ибо в силу законов и правил самостоятельности, он не смел даже говорить своим гласом.

Он вспоминал того, кто так сильно любил, кто был велик и могуч, кто был добр и грозен, кто был так им любим и дорожим. При одной этой мысли на лице слегка показалась тень грустной улыбки, но поспешила спасть, хоть так и не хотела. Там, откуда он родом это было обыденностью, однако, здесь, в этом месте, где он столько времени провёл по собственному желанию, став невольником самого же себя, это возводиться гораздо выше и если они так возвеличивают королей, то обращаются к ним в множественном числе, но если ещё выше, то в единственном, поэтому он решил обратиться к тому, кто наверняка его сейчас слышит и смотрит оттуда, куда он глядит, объединяя эти понятия и всё ещё глубоко почитая того, кому он говорил.

В полнолунье едет бронированный поезд

Но не успел он открыть рот, как увидел странный блеск, двинув головой. В этот же момент обернувшись в сторону источника этого блика он увидел старую гитару, к коей подошёл и пододвинув к себе, встав вновь под лучом, начал трогать по струнам своими лапками, опустив голову, закрыв глаза, отчасти думая, отчасти грустя, отчасти стыдясь, но так желая вновь поднять голову:

– Боги мои, Боги прави, черные да белые подскажите сваму сыну, чаду не умелому…

Пусть здесь думают иначе, пусть здесь делят, пусть даже он так называет это, но глубины слов всё равно адресат поймёт.

– Как пройти по лезвию мне тонкому да вострому, через топи да болота, к оберегу острову, – так он вспоминал этот дивный мир, эти прекрасные места и края, которые так и остались в его воспоминания. – Три души во мне, три зверя – рысь, медведь, да серый волк. Разбрелись по тёмным дебрям, отыскать во мраке толк, – вспоминая тех существ, что населяли эти места произносил говорящий. – Только толку, что-то мало, вот и мечутся они, вечно попадая в западни.

Он погрузился в эти слова, в эти размышления, не замечая, как его шерсть буквально магически переливалась в этом лунном свету и даже не успев обратить внимание на образовавшийся высокий силуэт, опирающийся на трость, который смотрел поначалу с грозным, но после с таким тёплым и добрым взглядом, пренебрегая законами этих земель, этого небольшого мирка.

– Боги мои, Боги яви, славные да правые исцелите мои раны, луговыми травами. Стосковался я по жизни, не мудрящей, праведной, где на каждого по Солнцу, да по миру дадено…

Как же точно описывало это дивное прекрасное существо тот дивный мир, тот дивный, потрясающий Рай, где он был рождён, что так сильно любил, вызывая такую боль в душе силуэта, который не мог оторвать взгляд, лишь больно и еле заметно помахивая головой с седой бородой.

– Три души, во мне, три птицы – кречет, ворон, да сапсан потянулись вереницей, к бирюзовым небесам. Только птичьему полёту, долгим быть не суждено и опять я падаю на дно, – словно объясняя причину невозможности его полёта, учитывая те масштабные действия, ту тёмную войну, в которую он ввязался, говорил сын. – Боги мои, Боги нави, старые забытые, опалённые кострами, да плетями битые.

Сын прекрасно помнил все мучения, все страдания о коих даже скрывая иногда говорил его отец, как же он сожалел, что забыл об этом и пришёл к тем, кто совершал эти злодеяния, в кругу кого его отец ощущал эти Лайонеловы мучения.

– Дайте мне испить, напиться, сока дикой ягоды, чтоб услышать голос крови, богатырских прадедов. Три души во мне, три силы – боль, надежда да печаль, а вокруг меня твердыня, без пределов и начал. Те же рощи, те же нивы, тот же пахарь да варяг только всё же, что-то в них не так.

Раньше никак не осознавая, а ныне прекрасно всё понимая говорило создание.

– Позади опасные броды, да седые камни времён. Впереди чужие народы, да мельканье чьих-то знамён. Обернусь и вижу дорогу, что свернулась, будто петля, но в дали обещана Богом, ждёт меня святая Земля!

Последняя фраза заставило даже силуэт поразиться, ибо сколько бы времени ни прошло его существо, его создание, плоть от плоти его, один из лепестков венца его созидания прекрасно помнило его слова! Его сын, родимый сын помнил то, куда он шёл, куда так сильно стремился. Словно ощутив это воодушевление говорящий с гордостью повторил своим слова:

– …ждёт тебя святая Земля, – прошептал вместе с сыном отец.

Существо было невероятно воодушевлено этими словами, но услышав прочих голос тут же обернулся, ещё не успев сменить маску доброты и наивности на грозность. Вокруг наступила лишь тишина, никого не было, лишь еле слышное шуршанье листьев, да звуки механизмов, которые теперь ощущались. Какое-то время находясь в этом положение сын поморгал пару раз, после чуток опустив голову, оглянулся в сторону гитары и улыбнувшись, на сей раз не скрывая, он отодвинул его в сторону и вновь вернувшись на место посмотрел вверх, ничуть ни скрывая свою радость, смотря в сторону светлого и радостного будущего, пусть даже с грустным прошлым, которое также быстро уходило с темнотой, ибо скоро должен был быть рассвет.

Так завершалась эта тишина, это ночное время с так любяще и тепло произнесёнными: «Боги мои…».

Тики-таки, тики-таки…

– Вы настолько честолюбивы? Знаете на кого Вы похожи с этой дорогой сумочкой и дешёвыми туфлями? На деревенщину. Отмытую, суетливую деревенщину, лишённую вкуса. Хорошее питание пошло Вам на пользу, но Вы наверняка прямой потомок белой голытьбы. Да, агент Старлинг? И этот акцент выдаёт в Вас уроженку Западной Виргинии. Кто Ваш отец, девочка, уж не шахтёр ли, вонявший углём? И когда местные парни тискали на задних сиденьях машин, Вы мечтали лишь об одном – сбежать оттуда, сбежать куда угодно, попасть в ФБР.
(…)
– Как-то пересчик стал приставать ко мне с вопросами. Я отведал его печень с тушёными бобами и чудным кьянти…
Ганнибал Лектор. Молчание ягнят

Тук… тук… тук… Монотонные шаги, кажется, не прекращались вовсе и должны были продолжаться целую вечность, отдавая по просторному, но тёмному залу в готическом стиле эхом. Наконец, они остановились у длинного богатого стола из красного дерева, прекрасно сервированного и готового для того, чтобы начали подавать главное блюдо. На удивление, учитывая даже, что на столе было практически всё, что необходимо для чудного обеда на 12 персон, стульев было лишь два и оба из них отличались по своим габаритам и красоте выполнения, возглавляя обе стороны сего стола, который так чудно подходил под этот зал.

Говоря пару слов о нём, нельзя было не заметить огромные алые шторы, закрывающие невероятно высокие, почти панорамные окна с решётками, отчасти выполненные в качестве узоров, дополняя заострённые верхушки этих закрытых слоем стекла отверстий. Обои были еле различимы в тусклом свете огромным люстр и прочих источников освещения, изредка мерцая, но даже при этом условии можно было оценить дороговизну как обоев, так и прочих деталей декора. Две удлинённые лестницы, ведущие на второй этаж, который также был виден отсюда, были выполнены бесподобно с различными заострёнными частями.

Прямо между этими двумя лестницами находился большой и высокий с множественными узорами ручной работы, часовой шкаф – этот большой напольный маятниковый механизм, через окошко коего было видно движение его большого маятника и грузиков в нём. Эта деталь была одной из тех, что наравне с немного пыльным роялем в другой части зала, прекрасно дополняла обстановку.

Разглядывание прибывшего гостя прервал более сильно расходящийся по пространству звук эха шагов, которые делались весьма уверенно, но ничуть не добавляя каких-либо эмоций, что ещё более устрашало, чем если бы в этом действе был хоть чуток замешан гнев. Наверняка этот момент был одним из лучших олицетворений тезиса о том, что именно неизвестность больше пугает, нежели гнев, ужас, неожиданность или что-либо сводное, подобное.

Гость, не открывая взгляда смотрел в сторону прибывающей фигуры среднего роста с явной лысиной, которая первой отразилась на свету, после чего был замечен этот тёмно-коричневый костюм из интересного материала, одновременно кричащий и умалчивающий о собственной неровности, по сравнению со своими собратьями. Подобающе костюму, но имея более тёмный оттенок, имели место брюки вместе с чёрными лакированными туфлями, каблуки коих и отдавали такими звуками. Руки были заломлены за спину, но при этом голова была прямой, не смотря на чуток сгорбившееся положение, из-за чего создавалось подобие внимательно смотрящей хищной рептилии, которая после движения одной рукой и удержании спины второй, выпрямлялась и уже смотрела своим неподвижным, стеклянным взглядом прямо перед собой, продолжая монотонно стучать мощными каблуками.

Как только появившийся, вызывая насколько это возможно скрываемый ужас у посетителя, смог дойти до стола и дотронулся до неё одной рукой в чёрной кожаной облегающей перчатке, то первым заговорил, не отрывая этот устрашающий взгляд от собеседника, не совершая ни один акт моргания.

– Мышь – очень интересное создание, не так ли? Служащее прекрасным подопытным, что даёт безграничную власть делать над ним всё, что угодно, только из-за его схожести с человеком. И если животные, в том числе рептилии, спешат лишь изорвать эту тушу в клочья, поглощая шерсть различными жидкостями, активно выделяющимися из их желёз, то человек может делать это, – он выдержал некоторую паузу слегка приподняв уголки губ, – ради удовольствия.

Наступила неловкая пауза для гостя, который пару раз осёкся, не ожидавший услышать этот странный краткий монолог.

– Добро пожаловать, инспектор. Пусть моя краткая речь не удивляет вас.

Один из сторон тёмного готического зала

После этих слов он наконец показал свою вторую руку из-за спины, жестом прося того сесть, опять же не отрывая взгляд. Стараясь хоть как-то не сдавать позиции, названный инспектором, также не отрывая взгляда сел, хотя можно было отметить, что это далось ему с трудом, а для владельца особняка это не составило особого труда.

– Доктор Прадо, – наконец произнёс инспектор. – Я прибыл к вам…

Быстрый жест прервал говорящего, после чего вновь наступила пауза. Прибывший не находил в себе силы произнести хоть слово, учитывая этот взгляд чуток исподлобья, но обладавший такой силой, под которой любое, даже самое сильное животное было готово сломиться и припасть к ногам смотрящего.

– Не стоит так торопиться, Кантри. Особенно перед ужином.

Наконец, после этих слов он отвёл свой взгляд, единожды и как-то протяжно моргнув, после чего слегка отдавая звуком скрипа к ним подъехала специальная механическая коляска. Блюда, прикрытые полусферическими колпачками из которой доставала роботизированная рука и осторожно ставила перед присутствующими. Как только тарелка была перед инспектором, доктор не сводил с него глаз, лишь одним движением своих зрачков даже не прося, а приказывая, чтобы тот вскрыл колпак, что тот беспрекословно сделал.

Перед ним находилось три различных куска мяса, по форме коих можно было узнать сердце, часть мозга и поначалу кажущийся бесформенный кусок, красиво выложенные и прекрасно прожаренные, с не плохим слоем специй, ставшие частью аппетитной корочки, вместе с чудными дополнениями. За доктора, который опять же продолжал сидеть, словно памятник и казалось, что в гляделки он переиграет даже их, ловкое движение с блестящим колпаком провернула механическая рука, после чего тележки на сей раз на удивление безмолвно отлучились.

– Что это? – спросил инспектор.

– Это настоящий деликатес, инспектор, – беря салфетку и заправляя её за воротник, а также беря в руки ножик с вилкой ответил Прадо, после чего он перевёл взгляд на своё блюдо, отрезал кусок и с улыбкой подведя кусочек на вилке ко рту добавил. – Как специалист в этой области могу вам сказать, что очищенное от канцерогенов сердце, готовое разорваться на части, в жутком предсмертном страхе молодого человека отличается особым вкусом.

Затем говоривший поместил кусок в рот и с наслаждением прожевал, на что инспектор ответил чуть ли не раздражением.

– Должен признать, что есть прожилки, которые трудно проживать, но этот эффект, когда кровь в их ещё бурлила, буквально избила эти сосуды настолько, что после должной кулинарной обработки они становятся мягкими и невероятно приятными. Но не меньшее удовольствие приносит мозг юной леди. Да, гениев среди них не так уж и много, но по вкусу их мозгов они могут посоперничать между собой, это я вам также говорю по собственному опыту, уж поверьте.

Он произносил эти слова с такой лёгкостью и непринуждённостью, словно рекомендовал что-то обыденное, давая совет, пока инспектор, еле сдерживая себя, сжимая в руках вилку, выслушивал эти слова, эти насмешки.

– И наконец, как же я мог вас оставить без того, к чему вы больше всего привыкли, без стейка? Конечно же, я выбрал самую лучшую часть, максимально более подходящую для этого дела и подходящую кандидатуру – красивого и стройного мальчика, который, уж поверьте, был очень даже любезен и его голова, а точнее говоря череп, послужил мне прекрасным трофеем.

– Доктор, – наконец не выдержал инспектор и резко встал. – Как вы можете так насмехаться надо мной?

После этих слов, в глазах владельца не выразилось ни одной эмоции, и он лишь просто проследил своим взглядом за движениями инспектора, после чего он слегка опустил голову, посмотрев на стол, также не моргая.

– Гм, а я надеялся, что вы сможете оценить такой подход, – он постепенно поднял голову и продолжал. – Мои коллеги утверждают, что на вкус такие блюда напоминают вырезанный из тонкого края говяжьей вырезки филе-миньон, зажаренную курицу, телятину, вкус диких баранов, овцы, что ела грибы и паслась в горах, но больше всего наблюдались те, кто находил сходство со свининой или свиной грудкой – один из причин задуматься, не так ли, инспектор?

– Доктор, вы забываете о причине моего прихода к вам. Я не собираюсь казаться вам врагом, но вы сами вынуждаете меня к этому.

– Своим гостеприимством? – с лёгкой улыбкой и слегка оперев голову на руку, сказал Прадо.

Такой ответ заставил инспектора несколько замереть на месте.

– Хорошо, – вновь переходя в своё состояние, продолжил доктор, – раз вам так не терпеться, я расскажу вам…

– Я слушаю вас, – присаживаясь обратно, ответил инспектор.

– Тики-таки, тики-таки, – слегка махая головой сказал преступник. – Я прекрасно помнил каждого, кто был казнён мной. И я должен сказать, что каждый из них заслуживал свою участь, более того, они сами избирали такие судьбы. Вспомнить хотя бы того мистера Гоуни, который так хотел обеспечить свои фабрики электричеством, что тайно установил дополнительные генераторы и схемы так, что его станции могли питаться чуть ли не всем электричеством дальних провинций.

Право, инспектор, как я не мог ему помочь в этом деле, одарив его тем, что он так хотел приобрести, в таких количествах. Когда его привезли, я с удовольствием обходил его по сторонам, его беззащитного, без возможности каких-либо резких движений привязанного к электрическому стулу, к коему было подведено чудовищное напряжение и ток, способный испарить кости. Более того, я дал ему возможность лично включить сей «бодрящий» процесс.

Я привёз его сына, который успел уничтожить не одну жизнь юных девиц, тела коих тихо покачивались в лесу от силы ветра, а ныне, обретя синеватую каёмочку на шее стали пищей для подземных червей и удобрением для того же леса. Особое удовольствие для меня, как для настоящего мизантропа доставляло видеть то, как сын и отец тянулись к переключателю, который перенаправил бы ток к одному из них, оставляя второго… как они думали… в живых.

Говоря это, доктор внезапно рассмеялся гомерическим хохотом, испытывая дикое наслаждение от одних только воспоминаний.

– О, инспектор, это нужно было видеть. Ха-ха, это было потрясающе, особенно если учесть, что электричество было подведено к обоим из них.

Он так одновременно сильно и ехидно смеялся, что смертельно бледные мышцы лица даже перекрывали его не смыкающие глаза.

– Ох, кажется, вы стали прекрасной причиной для столь приятных воспоминаний, ведь затем, когда наконец таймер завершился, – лицо внезапно стало вновь серьёзным, – электрический ток с огромной мощью ударил по каждому из них. Это было ослепляющее, во всех смыслах этого слова, зрелище. Они искрились, чернели, их кожа разрывалась на части, глаза стекали, волосы и одежда воспламенялись, все жидкости от желудочной кислоты до крови вскипали, превращаясь в пар, мозг разрывался на части. Мощности хватило, чтобы грудная клетка взорвалась от давления, что образовали выкипающие жидкости со своими кислотными парами.

Доктор вновь ехидно улыбнулся и затем опять помахав головой сказал:

– Тики-тики, тики-таки.

Затем он вновь продолжал.

Но это только один из случаев. Сколько было моментов, когда сбрасывали люстру и не только электричество, но и эти острые шипы, вместе с сотнями осколков впивались в человека, прошибая его насквозь, разорвав череп, мышцы, грудную клетку, горло насквозь и буквально пригвоздив к полу. Быстрая, но согласитесь, красивая смерть, хоть и сравнительно безболезненная. То ли дело, когда удлинённый шип постепенно проходит через всё ваше тело, входя в горло, не давая ни одной мышце по рефлексу из-за ослабляющего укола противодействовать на пути. Это металлическое острое образование потихоньку проходит по пищеводу, один за другим выводя из своей конструкции острые шипы, развивающие слизистую оболочку изнутри, пока не пройдут в желудок, а затем в желудочно-кишечный тракт, в поисках второго выхода, буквально прошибая последующие органы и нанося невыносимую боль.

Напоминаю, что жертва в данном случае полностью остаётся в сознании, мучается и старается использовать каждый из своих рефлексов. Я думаю, вы поймёте меня, если хоть раз переживали почти безвредную процедуру ФГДС, – отчётливо, один за другим, чуть ли не шипя, проговорил аббревиатуру, доктор. – Согласитесь, что не самые приятные ощущение испытываете даже вы сейчас, просто слушая об этом, когда же я вновь вижу в этом возмездие…

Кажется, он на мгновенье погрузился в какие-то размышления, словно перебирая картотеку, из-за чего его взгляд изменился и остекленел, как будто он был уже не здесь.