Читать книгу: «Иерусалимский вокзал»

Человек-поэт

При желании, можно всему научиться: умно говорить, сладко петь, бренчать на гитаре, складно слагать стихи, наконец, добиться признания масс и даже «ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Никакого упорства, увы (или, может, по счастью!) не хватит, чтобы стать человеком – поэтом. Просто надо родиться!

Из всех существующих видов людей (говорю по опыту!), самый редко встречаемый – человек-поэт. Одного мне (всего одного!) за целую жизнь повезло узнать и полюбить. При том, добавлю, ни разу не пожалеть, что узнал и полюбил.

Человек-поэт не обязательно пишет размером и в рифму (вообще, хорошо, если пишет!). Но мыслит и чувствует, как поэт, и живет в абсолютном согласии со своими переживаниями. Он есть Добро, в нем отсутствует зло. И за то любит мир – что тот существует. Не зная причины, корысти и умысла – любит! Он полон сочувствия к людям – любым! Про него гениальная строчка Марины Цветаевой: «согреть чужому ужин – жилье свое спалю!» Это о нем, человеке-поэте, думаю, грезил Бог, создавая людей.

«Иерусалимский вокзал» – название песни Григория Люксембурга. Для меня, по приезде на Святую Землю, сразу ставшей гимном Израиля. (Да отворит свои уши Израиль!) Как по мне – так в ней сказано все, что во мне накопилось за две тысячи лет скитаний по миру. «Бога штрафной батальон, Мира штрафной батальон, Века штрафной батальон Вышел на этот перрон». Точнее не сказать…

«Иерусалимский вокзал» – название книги человека-поэта. Где слова не придуманы, а рождены.

В дружбе, любви, отчаянии и надежде.

Семен Злотников

Иерусалимский вокзал

МОЛОЧНИК

Утром добрый молочник

Бьет монетой в окно,

Как в пустой колокольчик,

Не звеневший давно.

Бородатый и старый,

Улыбается всем,

Он и в долг отпускает

И живет только тем.

Не ворует, не просит,

Не разводит водой,

Сколько дашь, столько бросит

В кошелек голубой.

Он уходит и тает.

Тут же ахнет петух,

И собака залает

На прохожих старух.

1963 г.

ВЕСНОЙ

Мчатся уж рельсы

по дням апрельским,

Стуча на стыках часов.

Несутся без станций,

как оборванцы,

Несутся на чей-то зов.

И мне бы за солнцем,

                   и мне бы по рельсам

Помчаться, вцепившись в апрель,

Каким-то забытым,

                   нечаянным рейсом,

В весеннюю дунуть свирель.

И чувствовать стыки,

                   отстукивать стыки,

И падать, и снова вставать.

По ребрам, по рельсам,

                    По ложной тревоге -

Чтоб видеть, но не встречать.

Ташкент, 1963 г.

ПАРОВОЗНЫЙ ГУДОК

Снег раздавил свист паровоза

И жесткий расстелил настил.

Вагоны дрогнули нервозно,

И кто-то рельсы осветил.

Сейчас уйдет бродить по миру

Весь паровозный городок.

А я вернусь искать квартиру,

Не помня улиц и дорог.

1964 г.

ВРЕМЯ

Ну вот и день как будто не был,

На окнах пыль еще свежа,

И каждый час уходит в небыль,

И возвращается спеша.

И время топчет осторожно

И отнимает у меня

Все, с чем расстаться невозможно,

Ни разменять, ни обменять.

Я забываю даты, числа

И умноженье величин,

Но день проходит, как нечистый,

От пустоты неотличим.

В моем глухом единоборстве

Ни поражений, ни побед.

Оно берет меня притворством

Легко сменяющихся лет.

И в ожидании нелепом

Кому-то руку не пожал…

Но только день как будто не был,

И в окнах пыль еще свежа.

1967 г.

***

Бедная, бедная осень!

Что ты проснулась рано?

Мы еще лето носим

В наших весенних ранах.

То ли в ручье прохладном

Встретились у излучин,

То ли церковный ладам

Нашим стихам созвучен?

Каждое утро – лето,

Люди, огни, сосны.

Только проснулся в это —

Осень…

Осени бабьи взоры

Тянут к венцу, к сказкам.

Через пни и заборы! —

К ласкам ее, к ласкам.

1967 г.

ДОРОГА

Я спокойно иду на холмы.

Мне ль бояться дорожной проказы?

Там цветы распевают псалмы

И деревья читают рассказы.

Я, как старый придворный пророк,

Всем солгав, чудеса обещавший,

Бросил все. И со мной только Бог,

Как и я, от веселья бежавший.

Заколдует над миром луна,

Серебро мне на плечи уронит.

Я на холм, как на спину слона,

Поднимаюсь упрямо, без стона.

1967 г.

***

Петербург!

Это сердце сиянье полярное ищет.

Я искал не тебя,

Но в иконах России

Умирал ты распятый на крепких крестах.

Кто украл твое имя?

Почему саркофаги царей

Обратили в лоханки для прачек?

Где твои пилигримы?

Почему в Палестине не плачут?

Я искал не тебя.

Но ты встретился мне одинокий

И глаза свои скрыл за туманом,

И купил на последний грош

Своим ангелам красные крылья.

Ленинград, 1967г.

БАХ

Шопен мирит меня с врагами,

И Шуберт нежен до поры,

И только Бах на той же гамме

Вознес себя на алтари.

И просветлел. А чернь смутилась

И, молча стоя у икон,

То улыбалась, то крестилась

В ответ на жалобы мадонн.

Миры, придумавшие Баха,

Не знали, что такое низ.

На шее черного монаха

Он золотым крестом повис.

Львов, 1967 г.

ЧЕЛОВЕК

Приходила ко мне проститутка,

Улыбалась, грустила, рыдала.

А весной принесла незабудки,

И не стало ее. Не стало.

Но нежданно врывалась в душу

Жутким плачем полночных кошек,

Будто все человечество душат

Из-за пары свинцовых сережек.

За плечами дрожал Иисус.

Пел сосед высоко над клозетом.

А она мне приносит свой груз:

Колокольчики, камни, кометы.

Ташкент, 1967 г.

МИРАЖИ

Явилась тьма.

Добро и свет

Уходят в наши сновиденья,

Когда сознанья больше нет,

Ни смерти нет и нет рожденья.

И пишут розовой рукой

На стенах черного пространства

Ладью над лунною водой,

Лагун песчаное убранство.

И ветер утренний спешит

Поссорить море с берегами,

Он тишиной еще расшит,

Он сыт вчерашними делами.

И только старый дикий пес

Глядит в пугающие воды.

Он все побои перенес

За дорогой глоток свободы.

Кому нужна его печаль,

Его восторженная дума…

И бьются волны о причал,

И пена залетает в трюмы.

Одесса, 1967 г.

***

Не трогай губ

мечом молчанья,

Дай словом одурманить миг,

Найти его истолкованье

В пустыне звуков,

в свалке книг.

1967 г.

***

Двенадцатый месяц в расходе,

Двенадцатый день холода,

И в городе, как в огороде,

Навалено снегу и льда.

Двенадцать шагов между нами,

Двенадцать заученных слов.

Декабрь в полосатой пижаме

На каторгу ехать готов.

1967 г.

ЖЕНЩИНА

Свеча на солнце растопилась,

Запахло ладаном янтарным,

И ты чему-то удивилась

И встрепенулась благодарно.

И неожиданно настала

Минута исповеди нежной,

И сердце биться перестало

Среди зимы пустой и снежной.

И в зеркалах не отражалось

Твое светящееся тело,

Тебе впервые разрешалось

Забыть свое земное дело.

И тихо погружаясь в запах,

Ты растворилась в свете неба,

А у двери на задних лапах

Пес заскулил, наевшись хлеба.

1968 г.

НОВГОРОДСКИЕ КОЛОКОЛА

По ком звонят колокола?

Что может с нами приключиться?

Но только знаю: не со зла

Идет на исповедь убийца.

Я слышу звон: дурной монах

Крадется дальними дворами,

Он любит женщин, как монарх,

Он смотрит Божьими глазами.

Уходит из-под ног земля,

Плывет на чьих-то теплых спинах,

И, словно тонущий в трясине,

Бьет день и ночь в колокола.

1968 г.

СЕЛЬСКАЯ ЧАСОВНЯ

Часовня старым часовым

Стоит в конце дороги,

Она добра желает злым,

Святым целует ноги.

Ее безгрешным ремеслом

Любуются селяне,

Она глядит на каждый дом,

На лес и на поляны.

В ее саду стоят кресты,

Как яблоням подпорки,

Здесь могут душу отвести

Больные богомолки.

И свежесть трав, и запах дров,

Как шепот мирозданья,

Здесь каждый камень – богослов

Из вавилонских зданий.

Могильщик водку в яме пил,

Занюхивал землею

И с мертвецами говорил,

Как будто сам с собою.

1968 г.

ОТЦУ

Не верь, не верь людской молве!

Она тупа, порочна.

Дорог дано нам только две:

Прямая да обочина.

И пусть пророчат мясники

На бойне с топорами.

А мы уходим в лесники

С прекрасными глазами.

Сапожник, ангел без сапог,

Раздай в подковах счастье

И оставайся сам, как Бог, —

Без денег и без власти.

И семь свечей, как семь костров,

Изложишь в синагоге.

В твоем талмуде много слов

и сильных и убогих.

Не утаи ж и от меня

Тоску самосожженья.

Мне у библейского огня

Не будет униженья.

1968 г.

ОСЕНЬ

Эльке К.

Завтра осень…

Расплаты, распятия

Расплывутся на пыльном окне.

Растопырю свои восприятия

И поеду гостить к сатане.

Завтра осень…

А нынче последняя,

Нынче страшная судная ночь,

И любовь моя тысячелетняя

Умирает, как лучшая дочь.

Завтра осень…

Задышится плесенью,

И поленья пойдут полыхать;

Огневыми и долгими песнями

Душу будут за лето карать.

Завтра осень…

Душа пусть распарится,

И в стаканах играет вино.

И стучит,

Как тяжелая палица,

Дождь осенний в большое окно.

Ташкент, 1968 г.

***

Тишина разламывает кости:

В доме спят хозяева и гости.

На полу паркетном и хрустящем

Тишина располагает спящим.

И пока не дрогнет хвост петуший,

Тишина ласкает наши души.

1968 г.

ЖИТИЕ

И умер день. И пропасть тьмы

В себе зачать готова

Звезду и три больших сосны

И близкий скрип засова.

И вспыхнет сказочно вдали

Изба лесного деда.

Он выйдет в лес сосну валить

И тишины отведать.

И, помолившись, отойдет

В обещанное царство,

И бросит кровь на небосвод

Святое слово: "Здравствуй!".

Карелия. 1969г.

***

Есть в музыке теченья,

Где не спастись вдвоем.

Без смысла и значенья

Мы умираем в нем.

И слизываем слезы

Словами доброты,

И вновь растем, как лозы,

В навозе суеты.

В последний раз сличаем

Случайность наших мук…

И души излучаем,

Не расплетая рук.

Ташкент, 1968г.

ЧУЖИЕ ОБЛАКА

Мне Библия – как часть материка,

Где мне известен каждый третий житель.

Я прихожу сюда издалека

Легенды слушать на родном иврите.

Мне Библия – как часть моей судьбы,

Где музыка замешана стихами,

Где прошлое уложено в снопы

Рабочими надежными руками.

Мне Библия – как часть черновика,

Планеты незаконченная внешность…

Зачем считать чужие облака,

Чужое небо принимать за вечность.

Октябрь 1969 г.

***

С утра лило на подоконник.

Хотелось выброситься вон.

Сентябрь, как идолопоклонник,

Гонял по улицам ворон.

И молча дул в дверные щели,

У ног ласкался, как щенок.

Ложился в белые постели

И пачкал все, что только мог.

Он свой талант свернул в комочек:

К обеду дождь остановил

И Пастернака десять строчек

Всем пострадавшим подарил.

И дал понять, что осень – это

Не дым, не запах от костров,

Не дождь, а творчество поэта —

Из листьев, плесени и слов.

Львов, 1969 г.

ИЗРАИЛЬ

Ищу становища твои

В следах истории нелепой,

Как пес – по запаху крови,

Как нищий-на краюху хлеба.

И обнаруживаю дух

Над пеплом букв, в глубинах дыма,

Где шелест шерстяных старух

В деревьях Иерусалима.

Долиной Страшного суда

Ты стал от Нила до Евфрата.

И только Бог тебе судья

Решать: где плата, где расплата.

И затвердел безумный прах,

И лег в историю пластами,

Чтоб не судили о делах,

А чтобы мучиться постами;

Чтоб почерк свой запечатлеть

На хмурых мускулах дикарства.

Чтоб пели церковь и мечеть

Его былое государство.

Декабрь 1969 г.

МОЛИТВА ДАВИДА

Я, слабый маленький Давид,

Ношу шестиугольный щит.

Он мне, как небо, как живот.

Он перед боем сердце жжет.

Я – царь, я – маленький Давид,

Ношу шестиугольный щит.

И римский мир уже успел

Истлеть в нетронутой кольчуге,

А мне все не хватает тел.

Душе моей – моей подруге.

…Я спал. И снился мне ковчег,

Обитель Бога и скрижалей,

И чьи-то руки мне мешали

Найти в нем пищу и ночлег.

То был убитый Голиаф

И кровь с лица его катилась.

Он, к небу голову задрав,

Просил у звезд покой и милость.

Я – царь, я – маленький Давид,

Во снах душа моя скорбит.

Мой щит, как небо, как живот —

Шестиугольный эшафот.

1969 г.

***

На ярмарке тысячелетий,

Где кружит карусель судьбы,

Покоя не находят дети,

И рабством кормятся рабы.

Пусть так, кому какое дело;

Над духом первенствует дух.

А люди – это только тело:

Источник боли и разрух.

1969г.

***

О, свойство душ глумиться в тепе

Над рабским замыслом судеб,

Когда в течение недели

Стихи и хлеб, стихи и хлеб.

Голубоглазым этим птицам

Не оторвать нас от земли.

Душа моя, ты голубица

В чужом гнезде…

1970 г.

ЗИМНИЙ ЛЬВОВ

Писать о смежном декабре —

Одно лишь благо!

Нет, не стихи горят в костре,

Горит бумага.

Среди недолгой тишины

И хруста злого

Уже не холода важны,

А важно слово.

И важен утренний собор

В квадратах окон,

Седой узор, седой забор —

Декабрьский локон.

Стихи,

Стихи горят в костре,

Горит бумага…

1970 г.

ЗИМА

Когда без умысла и смысла

Окно зимой заволокло,

Я жду, чтоб пламя перегрызло

Зимы немыслимое зло,

Чтоб не видать следов лукавых

В хлопковой похоти снегов,

Деревьев детские суставы.

Медвежьи туши облаков.

Львов, 1970 г.

ВЕРА

Я с иудеями в родстве.

Мне страшно в равенстве убогом.

Как будто в вечном торжестве

Стоять перед единым Богом.

Во рту языческую слизь

Я с детства берегу любовно.

Над амулетами трястись

Мне и красиво, и удобно.

Блудливый Будда спит во мне

И за ночь слова не проронит,

И в этой хитрой западне

Молчаньем заживо хоронит.

Я отмываю от песка

Глаза Самофракийской Никки:

А в них – такая же тоска,

И в сердце – шепоты и крики.

Свой крест несу я, как таран,

По жирной иудейской пыли.

Но снова скажет Иоанн,

Что это мы Христа убили.

Я волен жить и умереть,

Любить собак и слушать воду,

Перед листвой оторопеть,

Меняя рабство на свободу.

1970 г.

ПЬЯНАЯ СКРИПКА

Пируют свечи,

играют скрипки

Псалмы Давида

в моей улыбке.

Враги Давида

в моей печали,

Когда в оркестре

свирель молчала.

О скрипка-чудо,

печаль пивная,

Тебя погубит

душа больная.

Кладу на скрипку

худые      щеки

И принимаю

ее ожоги.

Поют над ухом

четыре жилы

Про то, как саван

для скрипки шили.

1970 г.

УЖИН У РЕБЕ

После молитвы о хлебе

Слаще селедка и лук.

Кто научил тебя, ребе,

В тесто замешивать звук?

Будто не ест, а целует

Белых картофелин снег:

Что он у Бога ворует,

Этот смешной человек?

То задыхается в споре,

То прикоснется к вину,

Ребе копается в Торе,

Пальцы макает в слюну.

Он и старик, и ребенок -

Рыжебородый аскет.

Ребе, зачем вам приемник

И электрический свет?

Ребе, ташкентский мессия,

Школьный учитель, пророк…

Это не Рим, а Россия.

Это не дьявол, а Бог.

Ташкент, 1971 г.

ОТПУСТИ НАРОД МОЙ!

И воск в ушах расплавился б уже

От стона: "Отпусти народ мой!"

Вы не найдете зла в моей душе.

Но сам я волк, искусанный, голодный.

Прислушайтесь, какой во мне вулкан:

Я небо мог бы высветить безумьем…

Вы встретите рассвет, а я обман,

Обман по воскресеньям и по будням…

Прислушайтесь, как все во мне скулит:

Я на ночь надеваю амулеты

И проклинаю всех, кто сладко спит,

Кто видит сны и верует в приметы.

Когда бы подал ясный знак мне пес,

Что дом мой в тягость, свет ему не светел -

Я б на руках туда его отнес,

Где был бы он счастливейшим на свете.

Но я не пес, не камень и не раб,

Я каждый шаг свободы вымеряю.

И для меня все страны, как этап

К освобожденному Синаю.

Ташкент, сентябрь 1971 г.

ЕВРЕИ

Гасят страсть и зажигают свечи.

Бог един – и нет других богов.

И глаза без устали калечат

Копьями остроконечных слов.

Азбука искателей разгадки,

Миру нужен твой лукавый плен.

После пыток, как напиток сладкий,

Ты стекаешь каплями со стен.

И в глаза, как в высохшие лужи,

Брызнет с книг кровинка торжества,

А на утро всех тоска задушит

Черными перчатками вдовства.

1971 г.

ЯНВАРЬ

Мне ни о чем не говорит

Расположенье звезд вечерних.

Россия под снегами спит,

Как обмороженный кочевник.

Январь – любовник Колымы,

Ему плевать на чужестранцев,

Он весь под юбкой у зимы

И там ведет уроки танцев.

Он выпьет кровь одним глотком

Из человека, как из кошки,

И холодом, как молотком,

Расколет города на крошки.

И все ему-то по плечу.

А я пишу весне доносы,

Что я на родину хочу,

Где в январе целуют розы.

1971 г.

ОСЕНЬ

Горим, горим в осенних красках!

Какая зрелость! Раз в году

Случается, такая встряска

И на бумаге, и в саду.

Как после длительной осады

Повержен город и сожжен,

И бродят женщины по саду,

Который так незащищен.

И полу жёлтые старухи

Идут к огню в последний раз;

До них дошли, должно быть, слухи,

Что нынче осень напоказ.

А дети в листьях ищут маму

И размышляют у костра.

И мамы видят эту драму,

Возникшую среди двора.

И лишь одна белье стирает,

Зачем-то простыни синит,

Как будто ничего не знает,

Как будто город не горит.

1971 г.

КРАСКИ

Зачем присваивать цвета?

Я от весны иного жду:

Пусть будет голубой с утра

И черный, если, на беду.

А синий в полдень для души

На берег выбросит волна,

Тогда хватайся и пиши,

Пока не заболит спина.

И серый осенью виной

Судьбе, растравам и дождю,

Как будто занят мир войной,

И женщины плодят вражду.

Плохие путает дела

Осенним дням наперекор

Душевный желтый. Со ствола

Его срывает ветер-вор.

И снова белый припадет

К домам без стона, в один мах,

Как птица, сбитая на взлет,

Без красных пятен на крылах.

Но, чтобы не было возни,

Ты только красный цвет возьми

В страну, где нет иного цвета,

Лишь маки красные все лето.

Октябрь 1971 г.

ХУДОЖНИК

М. Рейху

Не прячь холсты в старинные комоды:

Вот скрипачи бегут к твоим рукам,

И ласки ждут убийцы и уроды,

И кровь, и губы, нищета и срам.

Ты красками дела поправишь наши,

И выдумаешь что-нибудь еще

Для Бога, для души и для продажи,

Где будет плохо нам и хорошо.

И в шатких сумерках, когда глухой Бетховен

Тебе сыграет что-то наизусть —

Ты защити его, как раб и воин,

И докажи ему, что ты не трус.

Захлебываясь в мелочной рутине,

Ты видишь Бога даже в сатане:

Как будто бы воскресший Паганини

Играет миру на одной струне.

Март 1971 г.