Читать книгу: «К западу от Эдема. Зима в Эдеме. Возвращение в Эдем», страница 7
12
Трапеза в этот день проходила необычно: Малсас< и ее свиту следовало поприветствовать официально. Подобные события были редкостью. Большая часть молодых фарги не видела ничего подобного, они возбужденно метались из стороны в сторону и говорили все разом, не слушая друг друга. В рамках повседневного существования иилане’ каждый день ожидают тех приятных минут, когда можно подремать с полным желудком, так что поглощение мяса само по себе достаточно торжественный акт. Все по очереди подходят с широким листом к обработчицам мяса, получают свою порцию восхитительного, обработанного энзимами продукта и поглощают его в укромном уголке. Еду всегда принимали именно так, и невозможно было даже представить, чтобы этот процесс мог происходить иначе.
В тот день все работали недолго. Жительницы города сходились на амбесид, иные вскарабкивались на нижние ветви ограды, чтобы видеть происходящее.
Обойдя город и поля, Вейнте’ и Малсас< тоже направились туда же. Там Малсас< по очереди приняла всех отвечавших за рост Алпеасака и больше всего времени провела с Ваналпе’. Удовлетворившись услышанным, Малсас< отпустила всех и обратилась к Вейнте’:
– Солнечное тепло и цветущий город отогнали воспоминания о зиме. С этой вестью я вернусь в Инегбан. Она согреет жительниц перед лицом наступающей зимы. Эрефнаис сообщила, что урукето нагружен, накормлен и в любое время готов к отплытию. Поедим, и я отправлюсь назад.
Вейнте’ выразила огорчение, вызванное внезапным расставанием. Малсас< поблагодарила ее и отклонила все просьбы остаться.
– Понимаю тебя. Но я уже все осмотрела и знаю, что дело в хороших руках. Ведь урукето такие тихоходы, а я не могу потерять даже дня. Поедим. Помнишь Алакенси, мою первую советницу и эфенселе? Сегодня она подаст тебе мясо.
– Весьма высокая честь для меня, весьма высокая, – ответила Вейнте’, стараясь думать только об оказанной ей почести, а не об Алакенси, которую прекрасно знала, – создании изобретательном и коварном.
– Хорошо. – Малсас< жестом велела Вейнте’ замолчать. – А теперь – едим. Алакенси, ближайшая мне во всем, подаст Вейнте’ мясо. Ты же, Ваналпе’, за свои заслуги, за то, что ты растила, обустраивала и расширяла этот город, избрана прислуживать мне.
Ваналпе’ безмолвно застыла, словно юная и бессловесная фарги, – гордость сквозила в каждом ее движении.
– По особому случаю будет подано два мяса! – объявила Вейнте’. – Одно из старого мира, другое – из нового.
– Да смешается новое и старое внутри нас, как Инегбан сольется с Алпеасаком, – провозгласила Малсас<.
Вокруг раздались одобрительные крики: иилане’ оценили меткое новое выражение; они принялись обсуждать прекрасную мысль. Вейнте’ дожидалась, пока слова Малсас< дошли до стен амбесида. Теперь их знали все.
– Мясо из Энтобана – это урукуб, которого вырастили из яйца, бережно доставленного на новые берега. Он вылупился под солнцем Гендаси, вырос на травах Гендаси. Он самый большой, но не последний. Все видели их на пастбище в болотах и восхищались гладкой шкурой, изгибами длинной шеи, тучностью. Все видели их.
Речь ее тоже была встречена с одобрением, все иилане’ видели, как из болота выныривает крошечная голова на длинной шее, из пасти которой свисает влажная трава.
– Убит первый урукуб. Он такой огромный, что всем хватит наесться досыта. А для Малсас< и тех, кто прибыл вместе с нею, будет подан другой зверь – такого они еще не ели, – олень с острыми копытами, из тех, что водятся только в Гендаси. Пусть начнется еда.
Обе назначенные прислужницы поспешили в сторону и вернулись с тыквами, наполненными мясом. Каждая опустилась на колени перед той эйстаа, которой должна была прислуживать. Малсас<, протянув руку, приняла длинную кость с крошечным черным копытцем – прохладная сладкая плоть свисала с нее. Оторвав зубами кусок, она подняла ее вверх, чтобы видели все.
– Урукуб! – провозгласила она, и все вокруг тотчас оценили шутку. Даже самая крохотная кость урукуба была больше, чем все это создание.
Вейнте’ была довольна. Торжественная трапеза продолжалась, а когда с мясом было покончено, высочайшие омыли руки в тыквах с водой, которые подали внимательные прислужницы. Церемония закончилась, тогда за еду принялись и остальные, чтобы успеть до темноты.
Сейчас, когда никто не слышал их и не следил за ними, Малсас< могла с глазу на глаз говорить с Вейнте’. Голос ее был тих, движения рук едва заметны.
– Все, что говорилось сегодня здесь, – истина. Все усердно трудились, ты – больше всех. Теперь я знаю: ты сумеешь воспользоваться трудом Дочерей Смерти, которых я привезла с собой.
– Я видела. Они работают.
– Пусть работают до изнеможения, до смерти! – Зубы Малсас< громко лязгнули, подчеркивая решительность ее намерений. – Их становится все больше и больше, они, словно термиты, выедают сердцевину нашего города. Внимательнее приглядывай за ними, чтобы не попытались погубить и твой город.
– У них для этого здесь нет ни малейшей возможности. Все они на тяжелой и опасной работе. Такова их участь.
– Тогда наши мысли едины. Хорошо. Теперь о тебе, закаленная, не знающая устали Вейнте’: чем еще можно тебе помочь?
– Ничем, у нас есть все необходимое.
– Ты умолчала о своих нуждах, о том, что тебе нужна помощница. Поэтому я хочу, чтобы словно моя собственная рука тебе помогала. Моя эфенселе Алакенси, ближняя для меня во всем. Пусть она войдет в твою свиту первой помощницей и разделит твои труды.
Вейнте’ не позволила себе даже шевельнуться: одно единственное слово или жест могли выдать внезапно вспыхнувший гнев. Но ей и не пришлось говорить. Малсас< глядела ей прямо в глаза, так что они прекрасно поняли друг друга. Малсас< сделала едва заметный насмешливый жест в знак победы, повернулась и следом за свитой направилась к урукето.
Окажись сейчас при Вейнте’ оружие, она не колеблясь послала бы губительную иглу прямо в удалявшуюся спину. Малсас< явно рассчитала все еще до прибытия. В Алпеасаке у нее были шпионки, доносившие обо всем, что происходит в городе. Она понимала, что, побыв здесь эйстаа, Вейнте’ не захочет отказаться от власти. Поэтому-то и притащила сюда свою мерзкую Алакенси. Теперь она сядет рядом с Вейнте’, будет за всем следить, шпионить и доносить. Присутствие Алакенси вечно будет напоминать Вейнте’ о ждущей ее участи. Ей уготовано трудиться и строить, чтобы в конце концов оказаться не у дел. Ведь в один неизбежный черный день Малсас< все заберет в свои руки. Теперь Вейнте’ все поняла. Малсас< так задумала с самого начала. Пусть Вейнте’ старается, одолевает трудности, строит – зарабатывает себе печальную участь.
Машинально Вейнте’ водила ногой по полу, острые когти царапали дерево. Нет! Этого не будет. Она всегда хотела, возвысившись собственным трудом, присоединиться к правительницам. Всё! Малсас< никогда не будет здесь править. Алакенси умрет, поручение эйстаа – смертный приговор для нее. Как это случится, Вейнте’ еще не знала, но будущее за ней. Зима опускалась на Инегбан – над Алпеасаком светило солнце. В старом городе правила слабость – в новом власть забирала сила. Алпеасак принадлежит ей, Вейнте’, никто не сумеет отобрать у нее город.
В ярости Вейнте’ покинула свиту и отправилась по городу кружным путем, где только редкие фарги могли ее видеть… Немногие встречные в страхе бежали: каждое движение ее тела выдавало гнев. Казалось, рядом с ней шла сама смерть…
Тени носильщиц, завершавших погрузку урукето, все удлинялись. В живое судно заносили последний груз – обмякшие туши оленей. Ваналпе’ хорошо потрудилась над токсином, которым оглушали крупных животных, потом их можно было даже переносить с места на место. Новый яд не парализовывал и не убивал – животное существовало на грани жизни и смерти. Сердцебиение было едва слышно, дыхание замедлялось. Обработанных таким образом зверей могли везти за океан, в Инегбан: они не нуждались ни в еде, ни в питье – свежее мясо, столь нужное голодным жительницам Инегбана. Вейнте’ безумно хотелось – она даже произнесла это вслух, ведь никто не мог здесь подслушать ее, – таким же образом обработать саму Малсас<. Чтобы лежала ни живая ни мертвая до конца времен…
Когда урукето в сумерках отплыл, мрачная Вейнте’ вернулась в свои апартаменты, никого не встретив в сгущавшейся тьме, – и мгновенно уснула, невзирая на все еще одолевавший ее гнев.
Утро вечера мудренее. Но и наутро тяжелые мысли еще не оставили Вейнте’. На амбесиде она казалась спокойной. Но когда на его противоположном краю показалась Алакенси, Вейнте’ отвернулась, окаменев от злобы. Многие уже успели познакомиться с ее крутым норовом. На несчастье Энге, на этот раз под руку подвернулась именно она.
– Я с небольшой просьбой, эйстаа… – начала Энге.
– Отказываю. От тебя и твоих живых покойниц мне нужна только работа.
– Раньше ты никогда не была без причины жестокой, – спокойно возразила Энге. – Мне казалось, что для эйстаа все жительницы равны.
– Правильно. Только по моей воле Дочери Смерти теперь не жительницы нашего города, а рабочие животные. Вы будете работать, пока не умрете, – такова ваша судьба. – Она вдруг вспомнила о данном Энге поручении. – Устузоу, которых ты учишь говорить… Что с ними? Прошло время, много времени.
– Нужно больше времени – вот моя просьба. Или больше времени, или его не нужно вовсе.
– Объясни.
– Каждое утро я начинаю работать с устузоу в надежде, что сегодня начнется понимание. И каждый вечер я оставляю их с чувством напрасно потраченного труда. Самочка разумна… на уровне элиноу, который рыскает по городу, выслеживает и ловит мышей. Действия ее похожи на разумные, но не являются таковыми.
– А самец?
– Глуп, как все самцы. Не реагирует, даже когда бьют. Просто сидит и молча глазеет. Но самочка отвечает на доброту, как элиноу, с ней приятно иметь дело. Пока она научилась всего нескольким фразам, правда всегда говорит невпопад и путает. Она их заучила, как лодка, не понимая смысла.
– Новости не радуют меня, – ответила Вейнте’, жестами выражая соответствующие чувства.
Все это время Энге могла бы работать в полях, здесь все ее труды были впустую. Теперь причины, по которым она хотела беседовать с устузоу, уже не имели значения. Свирепые создания более не представляли опасности… Но интерес не исчез. Вейнте’ сказала об этом вслух:
– Если существа эти не могут выучить язык иилане’, то, может быть, ты успела выучить их язык?
Конвульсивно содрогнувшись всем телом в знак отчаяния и сомнения, Энге произнесла:
– И на этот вопрос у меня нет ответа. Сперва мне даже показалось, что они амбенины – безъязыкие, не умеющие общаться. Но теперь я считаю их угунинами.
– Невозможно! – Вейнте’ с ходу отвергла эту мысль. – Как может любое существо общаться, не обмениваясь информацией. Ты предлагаешь загадки вместо ответа.
– Я понимаю, мне стыдно, но другого имени для них у меня нет. Их движения и звуки, которые они издают, не связаны никакой закономерностью. Я уверена в этом – я запомнила тысячи сочетаний и звуков. Они все бессмысленны. В конце концов пришлось поверить, что общение у них осуществляется на другом уровне, который закрыт для нас навсегда. Даже не представляю, как быть. Я слыхала теорию об излучениях мозга: разум может общаться непосредственно с разумом. Возможно использование радиоволн. Если бы в городе был физик, мы сумели бы разобраться.
Она умолкла. Вейнте’ делала жесты сомнения, неуверенности, огорчения.
– Ты не перестаешь удивлять меня, Энге. Какой первоклассный ум погиб для города, когда ты отдалась этой отвратительной философии. Я считаю, что твои эксперименты и наблюдения надо заканчивать. Вот погляжу на твоих устузоу и решу, что делать.
Заметив Сталлан, Вейнте’ поманила ее за собою.
Она шла впереди, Энге и Сталлан следовали за нею. Когда они приблизились к тюремной камере, Сталлан поспешила открыть засов. Оттолкнув ее, Вейнте’ шагнула внутрь и взглянула на юных устузоу. Сталлан сразу приготовилась отражать нападение. Самочка сидела на корточках, растянув рот так, что открылись зубы. Неуместная угроза рассердила Вейнте’. Невысокий самец неподвижно стоял у стены.
– Ну пусть показывают свои трюки! – приказала Вейнте’.
Услышав скрип засова, Керрик мгновенно вскочил и прижался спиной к стене, как всегда уверенный, что сегодняшний день и станет днем его смерти. Исель засмеялась.
– Глупый мальчишка, – сказала она, почесывая царапины на голове, – испуганный младенец… Мараг носит нам пищу и играет с нами.
– Мургу приносят только смерть, однажды они убьют нас.
– Глупый! – Она швырнула в него шкуркой апельсина и, улыбаясь, обернулась к двери.
Но первым вошел незнакомый мараг, и улыбка ее исчезла. Но следом шел тот, знакомый, и улыбка вернулась. День как день.
Она была ленивой девочкой и не слишком смышленой.
– Говори! – скомандовала Вейнте’, остановившись перед устузоу, и медленно, подчеркнуто раздельно повторила, словно обращаясь к юной фарги: – ГО-ВО-РИ!
– Прошу, дай я, – покорно попросила Энге. – Мне они отвечают.
– Нет, теперь это не нужно. Если зверь не говорит, конец ему. Слишком много времени потрачено даром. – И, обернувшись к самке устузоу, Вейнте’ сказала четко и ясно: – Вот мое личное распоряжение, и неотложное к тому же. Ты сейчас будешь говорить членораздельно, как положено иилане’. Если ты говоришь – будешь жить и расти. Речь – твой рост, речь – твоя жизнь. Поняла?
Исель поняла: она ощутила в словах угрозу и испугалась.
– Но мне трудно говорить, ну пожалуйста…
Слова тану не вызвали никакой реакции в отвратительном существе, возвышавшемся над нею. Надо сделать то, чему ее учили. Она попыталась, как могла, изобразить какое-то подобие нужных движений, произнося:
– Хас лейбе эне уу…
Вейнте’ казалась озадаченной.
– И это речь? Что она говорит? Не может же это означать: «Старая самка угодничает…»
Энге тоже была озадачена.
– Быть может, она хочет сказать, что старая самка становится добрее.
Гнев охватил Вейнте’, пока она пыталась осмыслить эти слова. Быть может, в другой день она бы и отнеслась снисходительнее к этой жалкой попытке, усмотрев в ней свидетельство того, что устузоу можно научить говорить. Но не сегодня. Только не после вчерашних оскорблений и бесившего ее присутствия Алакенси. Это было уже слишком – вежливо разговаривать с отвратительными лохматыми созданиями. Нагнувшись, Вейнте’ схватила самку за обе передние конечности, подкинула высоко в воздух и яростно завопила на глупое создание, приказывая ей говорить.
Тварь даже не попыталась. Напротив, она закрыла глаза, выдавила из них струйки воды, широко раскрыла пасть и издала животный вопль, оглушивший Вейнте’.
Потеряв всякое самообладание, вне себя от переполнявшей ее слепой ненависти, Вейнте’ наклонилась и впилась острыми коническими зубами прямо в глотку устузоу. Горячая кровь хлынула в рот, ее замутило от этого вкуса. Оттолкнув тело в сторону, Вейнте’ с отвращением сплюнула. Сталлан тихо шевельнулась, молчаливо одобряя. Перед лицом Вейнте’ очутилась тыква с водой. Она выхватила ее у Энге и прополоскала рот, сплевывая и откашливаясь; оставшейся водой она омыла лицо.
Слепой гнев отступил, теперь она могла думать. И ощутила удовлетворение от содеянного. Но дело еще было не кончено. Второй устузоу оставался жив. Быть может, это последний из них и с его смертью такие устузоу исчезнут с лица земли.
Вейнте’ быстро подошла к Керрику и поглядела на него сверху вниз.
– Ну, последний… – сказала она, протягивая к нему руки.
Отступать было некуда. Он зашевелился – и заговорил:
– Эсекакуруд-эсекйилсхан… элел лейбелейбе…
На первый взгляд смысла тут не было никакого, но только на первый взгляд… Вейнте’ внимательно поглядела на существо.
Это была просьба, по крайней мере неуклюжая ее попытка. Но почему он так странно дергается из стороны в сторону? Какая-то бессмыслица. Она поняла – у твари ведь нет хвоста, поэтому она не может правильно приподняться. Но если эти движения соответствовали подниманию хвоста, он, может быть, пытается выразить или отвращение, или крайнее желание говорить. Кусочки головоломки начинали складываться.
– Ты понимаешь, Энге? – крикнула Вейнте’. – Смотри, он опять это делает!
Неуклюже, но отчетливо и вполне внятно устузоу говорил:
– Я очень много не хочу умирать. Я очень много хочу говорить. Очень долго, очень усердно.
– Ты не убила его, – сказала Энге, когда они вышли из камеры и Сталлан закрыла за ними дверь. – Но самку ты не пощадила.
– Она оказалась никчемной. А теперь дрессируй его, он понадобится нам. Вокруг, может быть, мародерствуют другие стаи этих существ. Ты говорила, что раньше он не разговаривал?
– Никогда. Может быть, он оказался умнее ее. Он все время следил за мной и всегда молчал.
– Энге, вижу, ты хорошо учишь, скромничаешь. – Теперь Вейнте’ была великодушна. – Ты только ошиблась в выборе устузоу.
13
Над головой ярко синело небо, а над перевалом змеилась поземка. Колючий северный ветер, рвавшийся из-за гор, поднимал снег со склонов, бросал клубами через перевал.
Херилак боролся с ветром, он почти ложился на него всем телом, одолевая порывы. Левый снегоступ обломился, это мешало идти. Но если он остановится и примется за починку, то умрет прежде, чем закончит работу. И он продолжал шагать вперед, оступаясь и падая, отряхиваясь, все дальше и дальше. Наконец он почувствовал, что дорога пошла под уклон. Через какое-то время он миновал каменистый выступ, серые кости земли, пронзавшие сугробы, и почувствовал – ветер ослаб. Значит, он одолел перевал. Еще несколько шагов – и ветер совсем утихнет за скалами.
Херилак со вздохом опустился на снег, привалившись спиной к огромному камню: подъем исчерпал даже его огромную силу. Верхние рукавицы заледенели. Прежде чем снять их, он постучал одной о другую… Потом теплой внутренней рукавицей смахнул снег, намерзший на ресницах и бровях, и, моргая, поглядел вниз, в долину.
В этом укромном месте зимовал большой олень. Вдалеке виднелось оленье стадо.
Луг возле ручья окружали высокие деревья. Ручей никогда не замерзал: породивший его источник выбивался из-под земли. Превосходное место для зимнего лагеря, урочище это называли «леврелаг Амагаста» – место стоянки саммада Амагаста, который был мужем сестры Херилака.
Теперь долина была пуста…
Херилак узнал о беде, постигшей саммад Амагаста от саммадара по имени Улфадан. Тот клялся, что был там и что говорит истинную правду. Херилак решил убедиться в этом сам.
Взяв копье, лук со стрелами и густо натерев тело гусиным жиром, он надел мягкие бобровые шкуры мехом к телу, а сверху – грубое одеяние из шкур большого оленя. К тяжелым меховым сапогам привязал снегоступы. Чтобы идти быстро, он вышел налегке. В мешке за плечами было только вяленое мясо и немного эккотаца, смеси сушеных ягод с орехами.
И вот он у цели, но увиденное не радовало. Отправив в рот пригоршню снега, он склонился над сломанным снегоступом. Время от времени, отрываясь от работы, он посматривал на пустую долину, словно боялся поверить в горькую правду: тану здесь не было.
Работу он окончил уже за полдень и, пожевав вяленого мяса, стал размышлять, что делать дальше. Впрочем, выбора не было. Покончив с едой, он поднялся на ноги. Рослый мужчина – он был на голову выше всех в своем саммаде. Почесывая окладистую бороду, он думал, глядя на лежавшую перед ним долину. Идти предстояло на юг. Он стал спускаться вдоль склона, не оглядываясь более на опустевшее место стоянки.
Он шел весь день и остановился, когда первые звезды высыпали на потемневшее небо. Тогда он поплотнее завернулся в шкуры и долго глядел в ночное небо. Он искал знакомые созвездия. Мастодонт бросался на охотника, замахнувшегося копьем. Неровный ряд звезд складывался в пояс охотника. А не появилась ли в нем еще одна звезда? Не такая яркая, как остальные, но тоже заметная в чистом и прозрачном зимнем небе. Твердой уверенности не было. Только тхарм могучего воина мог оказаться в таком почетном месте, добавляя силы охотнику. Быть может, звезда эта появилась там не вчера? И пока он думал об этом, глаза его закрылись и он уснул…
На третий день Херилак вышел из редкого леса на берег быстрой реки. Бурное течение не позволяло морозам сковать воду на самой стремнине. Он шел тихо, как подобает охотнику, и только однажды спугнул небольшое стадо оленей. Быстро и высоко прыгая, разбрасывая снег во все стороны, звери исчезли среди деревьев. Один по крайней мере мог стать легкой добычей. Но сейчас Херилак не охотился. Не время для охоты. Пробираясь через густые кусты, он вдруг замер – меж двух ветвей были натянуты силки из кроличьих жил.
После этого он запел на ходу и принялся стучать копьем по нижним ветвям деревьев. До морозных зим этого не было. Старики не помнили такого обычая. Нужда в нем появилась только теперь. Тану убивают тану. Мир стал не таким, как прежде: раньше охотник не опасался охотника.
Тут Херилак заметил в снегу утоптанную тропинку. Добравшись до поляны, он остановился, воткнул в сугроб копье, словно штандарт, и уселся на корточки возле него. Долго ждать не пришлось.
Бесшумно, словно дым от костра, на поляну скользнул охотник. Копье он держал наготове. Завидев сидевшего Херилака, он опустил оружие. Потом воткнул его в сугроб и шагнул вперед. Херилак поднялся навстречу.
– Я пришел на твои охотничьи земли, но не для того, чтобы охотиться… – начал Херилак. – Здесь охотится саммад Улфадана. Ты саммадар?
Улфадан кивнул в знак согласия. Длинная борода его низко опускалась на грудь.
– Ты Херилак, – произнес он. – Моя племянница замужем за Алкосом из твоего саммада… Возьмем копья и отправимся в мой шатер. Там теплее, чем на снегу.
Они молча шагали бок о бок по заледеневшей тропе: не пристало охотнику трещать подобно сороке. У излучины реки располагалась зимняя стоянка саммада – двенадцать больших и прочных шатров. На лугу за шатрами, добывая сухую траву, мастодонты взрывали снег бивнями, дыхание их облачками пара неслось по ветру. Из каждого шатра в безоблачное небо сочилась тонкая струйка дыма. Среди шатров с криками носились дети, увлеченные какой-то игрой. Мирная сцена, знакомая Херилаку, – так живет и его собственный саммад. Подойдя к шатру, Улфадан откинул меховую полу и первым шагнул в теплый сумрак…
Сидели они молча, а старуха наливала из берестяного туеска в деревянные чашки горячий настой из сушеных трав. Оба охотника грели руки о чашки, прикладывались к настою, а женщины, завернувшись в шкуры и судача на ходу, по одной выскальзывали из шатра.
– Теперь ешь, – сказал Улфадан, когда они остались одни.
– О гостеприимстве Улфадана знают во всех шатрах тану от гор и до моря.
Предложенное угощение было скудным: несколько уже припахивавших кусочков сушеной рыбы. Зима длинна – и до весны еще ждать и ждать. К этому времени в шатрах наступит голод.
Херилак с шумом выразил удовлетворение, втянул последние капли жидкости и даже громко рыгнул в знак сытости. Он знал, что теперь следует поговорить об охоте, погоде, стадах и только потом назвать цель своего визита. Но и этот древний обычай изменился теперь.
– Моя сестра – жена Амагаста, – произнес Херилак. Улфадан кивнул в знак согласия, он знал это. Все саммады в горных долинах были связаны родственными узами. – Я был на месте стоянки Амагаста – оно пусто. – (Улфадан кивнул снова.) – Этой весной они ушли на юг, путь их всегда проходит через эту долину. Мы видели, что половина их мастодонтов перемерла. Была плохая зима.
– Все знают, теперь зимы всегда плохие. – Улфадан грустно закивал. – Они не возвратились.
Херилак раздумывал, представляя себе путь из долин на равнины, а потом на восток к морю.
– Значит, они отправились к морю?
– Каждый год они становятся на лето возле реки на побережье.
– Но в этом году они не вернулись?
Другого ответа, кроме молчаливого согласия, не было. Что-то случилось, но что именно – никто не знал. Быть может, саммад Амагаста нашел новое место для зимней стоянки. Многие саммады уже погибли от холода, места стоянок освобождались. Такое бывало. Скорее всего, что-то произошло, но что?
– Дни коротки, – сказал Херилак, поднимаясь на ноги. – А путь долог.
Улфадан тоже поднялся, в знак дружбы взяв за руки рослого охотника.
– Зимой путь к морю долог и одинок. Да сохранит тебя Ерманпадар в этой дороге.
Больше говорить было не о чем. Херилак вновь плотно обмотался шкурами и снова обратил копье свое к югу.
На равнине он смог идти быстрее, здесь смерзшийся снег не проваливался под его тяжестью. Одна зима грозила ему здесь, на безжизненных, снежных равнинах.
Только однажды за весь долгий путь он увидел большого оленя, тощего горемыку, по следам которого плелись несколько изголодавшихся саблезубов. Он издали заметил, что они бредут по равнине в его сторону. Неподалеку оказался невысокий холм, на котором высились несколько голых деревьев, и Херилак остановился возле них, наблюдая сверху за происходящим.
Обреченный большой олень слабел, с истерзанных боков его уже капала кровь. Добравшись до подножия холма, он споткнулся и, вконец обессиленный, резко повернулся навстречу преследователям. Голодные саблезубы, не думая об опасности, бросились со всех сторон: запах свежей крови будоражил их. Острые рога зацепили одного из нападавших и отбросили в сторону. Тогда вперед выступил вожак, он повалил большого оленя одним ударом лапы. С громким блеянием зверь упал – ему пришел конец. Вожак, рослый черный зверь с мохнатой грудью, отступил, пропуская вперед остальных; мяса хватит на всех.
И тут вожак почувствовал на себе внимательный взгляд. Инстинкт сразу подсказал, что за ним следят. Рыкнув, он поднял голову и заметил Херилака. Пригнувшись, зверь двинулся в его сторону… Херилак уже видел немигающие желтые глаза.
Человек не пошевелился, не опустил копье. Взгляд его был тверд. Он словно говорил: «Вы идете своим путем, а я своим. Если нападете – убью». Саблезуб знал, на что способно копье. Еще раз внимательно взглянув желтыми глазами, зверь вдруг повернулся и спустился к стае. Он подошел к оленю, саблезубы потеснились. Но прежде чем вонзить зубы в теплое мясо, он снова поглядел наверх. Под деревом никого не было. Человек с копьем исчез. Саблезуб опустил морду и принялся за еду…
Буран заставил Херилака отлеживаться под шкурами целых два дня. Большую часть времени он проспал, экономя припасы. Но или ешь, или умирай от голода.
Когда буран наконец прекратился, охотник отправился дальше. В тот же день удача улыбнулась ему – Херилак наткнулся на свежие следы кролика. Заложив копье за перевязь на спине, он взял лук и натянул тетиву… Ночью он пировал, зажарив на костре свежее мясо. Наелся до отвала раз, второй – и засиделся допоздна, обжаривая остатки над углями.
Здесь, на юге, снега было меньше, но зима такая же морозная. Под ногами ломались мерзлые стебли трав. Услышав какой-то звук, охотник поднес ладонь к уху и прислушался. Да, вдали шумела вода, волны прибоя разбивались о берег. Море…
Херилак шел, держа наготове копье, готовый к любой опасности.
Но опасность здесь уже не подстерегала его. Под серым зимним небом он обнаружил лужок, усеянный останками мастодонтов. Холодный ветер свистел в обнажившихся ребрах: здесь поработали пожиратели трупов, попировали вороны и морские птицы. Рядом белел скелет тану. А когда охотник увидел, что весь речной берег усеян человеческими скелетами, глаза его сузились и он стиснул зубы.
Что тут случилось? Мертвы все… все, весь саммад, это ясно с первого взгляда. Погибли дети и взрослые. Но кто убил их? Какой враг напал и перебил всех? Другой саммад? Невозможно. Тану взяли бы шатры и увели мастодонтов, а не перебили бы их вместе с хозяевами. Шатры были на месте, большей частью свернутые, уложенные на травоисы, оказавшиеся возле скелетов мастодонтов. Саммад снимался со стоянки, тану собирались в путь, когда явилась смерть. В ребрах одного из скелетов Херилак заметил металлический блеск. Осторожно приподняв кость, он увидел порыжевший нож из небесного металла. Смахнув рукой ржавчину, он взглянул на рисунки, которые так хорошо знал. Выронив копье на мерзлую землю, он сжал нож обеими руками, поднял к небу и завыл от горя. Слезы боли и гнева текли по его лицу.
Погиб Амагаст, а значит, и жена его, сестра Херилака. Их дети, женщины, взрослые охотники. Мертвы, все мертвы, все. Нет более саммада Амагаста…
Кипя от ярости, Херилак смахнул с глаз слезы: жаркий гнев сжег горе. Надо найти убийц. Согнувшись, бродил он взад и вперед в поисках чего-то неведомого, а чего именно – не знал и сам. Но он искал тщательно и внимательно, как подобает охотнику. Тьма помешала Херилаку, и ночь он провел возле костей Амагаста, разыскивая его тхарм на небе. Он там, конечно же, среди самых ярких звезд.
На следующее утро он нашел останки какого-то непонятного существа. Он долго рассматривал их, пока наконец не догадался, что` перед ним…
Это было длинное и тонкое существо, с крошечными ножками, на которых нельзя было ходить. Ребер и позвонков было куда больше, чем нужно.
Мараг – сомневаться не приходилось. Правда, таких он еще не видел. Он не из здешних краев, но мургу, случалось, жили и вдали от жаркого юга.
Юг… И в самом деле! Херилак встал и взглянул на запад, откуда пришел. Откуда там взяться мургу, это же невозможно. Он медленно обернулся к северу и увидел уходящие вдаль снега и ледяные поля. Там жили парамутаны, они во всем были похожи на тану, лишь разговаривали иначе. Но их было очень мало, и они редко заходили на юг, к тому же они воевали только с зимой, а не с тану или между собой. На востоке, в океане, ничего не было.
Но с юга, с жаркого юга всегда приходили мургу. Приносили смерть, а потом исчезали. С юга.
Став коленями на заледеневший песок, Херилак внимательно рассматривал скелет марага, запоминая подробности, чтобы суметь нарисовать его, когда понадобится, на песке целиком, до мельчайших косточек.
А потом встал и раздавил хрупкие кости. Повернулся спиной к морю и пустился в обратный путь.
