Читать книгу: «Армейские записки. Начало», страница 2
Поезд в учебку
Скорее всего везут в Одессу или область. Отдельный вагон. Пока некоторые с удивлением обнаруживают, что призывников намного больше, чем мест в вагоне, входные двери захлопываются, снаружи закрываются на ключ и, кажется, опечатываются. Полдень.
Окна специально заклинены, ни малейшего притока воздуха, на полу собираются лужи, потеют, кажется, даже ногти. Забиты даже третьи полки, на нижних по трое-четверо, уснуть же невозможно. Жара, духота, гул в ушах. У кого-то сдают нервы, стучит и орёт в запертую дверь, всё как в тумане.
Под вечер нас выпускают в туалет по одному. Прохожу мимо купе проводника, там сопровождающие офицеры, на столе пистолет, водка.
Один из них, лейтенант Загоруйко до этого "ходил в народ". Предупредил: впереди шмон, сначала всех обыщут офицеры на предмет бухла, потом, в части, будут "деды" (он говорил: "годки́"), которые заберут то, что осталось после шмона офицерья. Но можно оставить все ценные вещи на хранение лейтенанту Загоруйко, а после принятия присяги, объясняет он, на нас будет распостраняться устав, и тогда спокойно можно носить часы, иметь деньги, цепочки, крестики и т.д. Пиджак, кстати или курточку, тоже можно оставить лейтенанту, потом в увольнительные ходить чтоб было в чём. Если куртка не кожаная, то нет, можешь не сдавать лейтенанту, такую точно не отберут.
Если у меня и были какие-то деньги, то буквально на пару пирожков, как не было и ценных вещей.
Прибытие в учебку сопровождалось зоопарковым шоу "Мяяяясо! Прибыло новое мясо!" Уроды всех мастей кривлялись и выхватывали по одному-двое из толпы, самых модно одетых и чистеньких, раздевая и грабя на ходу. Вторая и самая тотальная волна грабежа прошла на складе, где нужно было снять всё своё гражданское барахло на входе, скинуть в кучу, пробежать голяка дальше, и в следующей куче выхватить не слишком потрепанное "военное", а если повезло, то и почти нужного размера. Тем, кто задерживался или пытался забрать из карманов что-то своё, весьма доходчиво вменяли, что это не приветствуется.
Носки и трусы, впрочем, выдали новые, трусы семейные, глубокого фиолетового оттенка, "морские". Как и новые ботинки, ласково называемые: "гады". Хорошие ботинки, на них никто так и не покусился в дальнейшем, несмотря на массовое воровство и всеобъемлющий грабёж.
Все, кто не вверился в заботливые руки лейтенанта Загоруйко заблаговременно, и кого не ограбили годки́ по пути от ворот до склада обмундирования, были окончательно освобождены от всего "мирскóго" на складе. А в мало-мальски приличных шмотках никто даже половины пути не прошёл до склада, не подвергшись процедуре заранее…
Скидывая свои треники, я умудрился незаметно зажать деньги в кулаке, в итоге, к выходу со склада я оказался самым обеспеченным среди одногодок. В это время у нас на глазах нещадно потрошились карманы и подкладки скинутых нами вещей.
"Передел имущества, экспроприация, гляди-ка! Как по учебнику" – подумал я.
Фикса
"Слава богу, я лейтехе отдал свой золотой крест и часы, а Фиксе, видел, ебало набили" – кто-то пробормотал рядом со мной.
Фиксой прозвали в поезде одного разбитного малого с пиратскими повадками и золотым зубом, который решил довериться флибустьерской удаче, а не слову офицера. Огроменный лиловый синячище набухал на лице Фиксы. Он стоял в рванье и совершенно по-разбойничьи криво лыбился, сверкая золотым зубом. Часы в драке разбились, но пока были у него. Как и золотая фикса, коронка на зубе – да так и оставалась с ним до конца службы.
Лейтенанта Загоруйко в следующий раз я увидел через полтора года
Не баба
(Зарисовки без чёткой хронологии. КМБ (курс молодого бойца). Перед присягой):
– Товарищ мичман, разрешите вопрос! Когда нас в баню поведут?
Мичман К. был вечно под мухой, говорил мяукающим голосом, проглатывая половину слов и звуков:
– Мужик, он ведь чистое создание, в отличии от бабы. Вот смотрите, бабе каждый день то сиську, то письку надо помыть! А мужик? Ему даже раз в месяц много. Так что – мужики вы или бабы?!
– Му-жи-ки! – орёт душистый строй.
– Ну и нахуй вам тогда баня? Идите в баню с баней! Поняли, да? В баню с баней, говорю!
Казарма стоит на берегу Дуная. На той стороне Румыния, река – граница. По берегу время от времени ходят румынские погранцы. Дунай, даром, что воспет в вальсах и поэмах – грязный ручей, свалка половины Европы. Как уверяют местные: в Германии трупы скидывают, а прибиваются к нам. Прямо Ганг.
До того берега рукой подать. Я, в детстве регулярно переплывавший Днепр в том самом месте которое Гоголь воспел – смотрю на Дунай немного свысока. Так, пожалуй, смотрят армяне на любую гору: "Эээ, брат, извины! Ты нэ Арарат!"
Течение сильное, вода пахнет и в самом деле мусоркой, мутная, желто-зеленая. Вечером сбегáю купаться, не знаю чего бояться больше: что подстрелят румынские погранцы, что наступлю на труп, или что товарищ мичман с остальными немытыми поддакивающими остолопами решит, что я баба.
После Дуная иду для алиби к уличному рукомойнику. Мокрые "флотские" трусы высыхают на мне по дороге. Пока я умывался, подошёл кто-то из сослуживцев. Заранее приготовленное объяснение: "Грибок" – "Да!? Вот тоже! И у меня" – он шел "на дело" явно неподготовленным, но сориентировался. Киваем друг другу.
Через неделю заметил ещё пару ребят, тайком бегавших к рукомойнику. Отчаянные люди, без страха и (почти) без запаха! Одним словом – как бабы.
Наутро после купания в Дунае у меня обнаружилась неизвестная болезнь: хозяйство покрылось синими пятнами. Перепугался! Мяукающий ответ мичмана К.: "Не отваливается? Строевой подготовке не мешает? И хуй с ним! Понял, да? И хуй с ним!"
Ну, думаю, не зря предупреждали, что в Дунае трупы, радиация и чуть ли не крокодилы-мутанты! Подхватил какую-нибудь гадость! Чёртов Дунай, хренов мичман, сраная армия. Привет, умытая Европа!…
Спустя пару дней синева стала проходить, да и не беспокоило ничего. Решил, что у меня уже развился иммунитет к европейской заразе, а гигиена требует самопожертвований – перед отбоем снова смотался на берег Дуная. Постирал нательное бельё, робу. Чтоб быстрее высохло – надел мокрым всë на себя, благо летний вечер.
Утром европейская зараза распостранилась по всему телу. Ничего не оставалось, как снова пойти к мичману.
– Ах ты ж, ёбамать, красота, бля, дядя пушкин! Что ж ты, сука, робу натихаря стирал? Бани не дождался?
– Никак нет, товарищ мичман! Потел! Усиленно! Во время строевой подготовки!
– А, ну молодец, матрос!
Хорошо, что я не баба!
До конца КМБ в баню так никто из личного состава и не попал. А роба продолжала линять с каждой стиркой, дойдя от густого фиолетового до цвета летнего пушистого облачка, но и тогда продолжала извергать неведомо откуда и как – синий колер с каждой стиркой.
