Читать книгу: «Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу», страница 3

Многолетний опыт в делах настоящих

19 июня 1498 года Большой совет избрал мессера Никколо Макиавелли, двадцатидевятилетнего гуманиста, подающего большие надежды, на желанную для многих должность секретаря Второй канцелярии. Во Флоренции была еще и Первая канцелярия, и от ее секретаря, или канцлера, зависело сохранение традиций, обеспечивших престиж государства. Выдающиеся гуманисты, занимавшие в разное время этот пост, например Колюччо Салютати, Леонардо Бруни и Поджо Браччолини, вели официальную переписку с папами, императорами и королями на изящной латыни. Секретари Второй канцелярии занимались не столь престижным, но более практичным делом: отвечали за рассылку писем в пределах дистретто – недавно приобретенных территорий, к которым относились Ареццо, Пистоя, Монтепульчано, Вольтерра и Кортона, – и вели корреспонденцию на принятом во Флорентийской республике тосканском диалекте итальянского языка. Вполне возможно, что назначению Макиавелли на столь важный пост способствовали дружба отца со Скалой и личные отношения самого Никколо с Адриани, в то время канцлером. Однако прежде всего в его пользу могла сыграть личная неприязнь к Савонароле, особенно если учесть, что в те дни, когда Макиавелли появился в канцелярии – кстати, сменив чиновника, симпатизировавшего доминиканцу, – пепел костра, на котором был сожжен монах, еще не остыл. И поскольку во Флоренции оставалось еще немало последователей проповедника – так называемых «плакальщиков», пьянони, – назначение ученика Адриани в столь напряженной обстановке могло показаться гарантией от возврата к прошлому.

Служба в канцелярии стала для Макиавелли своего рода вторым образованием. В посвящении к «Государю» он писал, что в эти годы приобрел «многолетний опыт в делах настоящих», совершенно иной по сравнению с «непрестанным изучением дел минувших», которым он занимался, когда знакомился с гуманистическими идеями. В должности секретаря он выполнял самые разнообразные поручения, порой довольно скромные. К примеру, Макиавелли написал тысячи писем по незначительным административным вопросам, а время от времени вел протоколы неофициальных собраний, на которых магистраты и виднейшие граждане готовили заседания Большого совета, составляли повестку дня и решали, какие проблемы рассмотреть и какие кандидатуры вынести на голосование. Однако важнее было не столько то, что именно делал Макиавелли, сколько то, какое место он занимал. В то время когда на всех государственных постах во Флоренции можно было пребывать очень недолго – как правило, от двух до четырех месяцев, – чиновники канцелярии входили в число тех немногих, кто имел возможность внимательно и постоянно отслеживать политику республики. Еще одним исключением были представители ведущих флорентийских семей, с которыми, в силу их признанного опыта в политических делах, советовались по всем серьезным вопросам. Постоянный поток новостей – слухов, официальных депеш, шифрованных писем, конфиденциальных сведений – связывал дворец Синьории со всей Европой, и не было такой важной информации, к которой не имел бы доступа секретарь. А главное, именно здесь планировались действия республики и принимались контрмеры в то время, когда над самой Флоренцией навис дамоклов меч из-за изгнания Медичи и, в более широком плане, из-за общей нестабильности на полуострове. Кроме того, к дальновидному и проницательному секретарю обращались за помощью в самых разных делах, и пусть даже все происходило в неформальной обстановке, нередко это влияло на решения, которые затем принимались на уровне соответствующих ведомств.

Кроме того, секретарь, прекрасно знавший всю расстановку политических сил в Италии и других странах, идеально подходил для выполнения самых деликатных дипломатических поручений (хотя предшественникам Макиавелли редко доводилось их исполнять). В качестве посла Макиавелли с 1499 по 1512 год бывал во Франции, Швейцарии и в южных провинциях Священной Римской империи. Он двадцать шесть раз посещал с миссией как второстепенных деятелей итальянской политики, так и королей, понтификов и императоров – выяснял их намерения, вел переговоры, заключал союзы, обсуждал условия получения и предоставления помощи, а вместе с тем во время странствий узнавал о самых разных привычках, традициях и обычаях. Непосредственное знакомство с миром во многом способствовало открытости его мышления. Проще говоря, путешествия по Европе приучили его к многообразию и тем самым помогли избавиться от укоренившихся предрассудков эпохи. Вероятно, именно благодаря этой любознательности и терпимости к культурным различиям Макиавелли избегал этнических стереотипов даже тогда, когда рассуждал о державах, находившихся за пределами Европы, – таких как Османская империя – и оценивал успехи и неудачи государств лишь на основе политических критериев, в отличие от современников, для которых главную роль играла религиозная принадлежность.

Не случайно самые престижные миссии Макиавелли состоялись после 1502 года, ознаменовавшего самую важную стадию того периода, на протяжении которого Флоренция не могла восстановить преемственность в деятельности своих официальных учреждений, утраченную еще восемь лет тому назад. К началу XVI столетия и самые влиятельные семьи, и простые граждане, составившие Большой совет, все пытались прийти к согласию по самым разным вопросам. Как вести войну? Как вернуть Пизу? Как выстроить систему государственных доходов, в которой аристократы предпочитали единый налог, а простые люди – прогрессивный? Наконец, как избирать магистратов? Интересно, что в последнем случае аристократы выступали за выборы, что, как ни странно, было им выгодно, однако в 1499 году Большой совет решил назначать магистратов по жребию из числа граждан, набравших большинство голосов. В разгар этого конфликта гранды даже отказались предоставлять коммуне новые займы, угрожая оставить республику без средств на содержание армии, а также начали выходить из магистратур, что вело к параличу городского управления. Посредством этих необычайно жестких мер они стремились повлиять на Большой совет и заставить его внести в конституцию изменения, которые – на что очень надеялись аристократы – предполагали создание Сената, решающего все важнейшие вопросы и состоящего из двухсот представителей, избираемых пожизненно. Это в большей или меньшей степени напоминало бы систему, существовавшую в Венеции. Однако в итоге сторонники «широкого» и «узкого» правления (соответственно, народного и олигархического) сошлись на том, что сделали пожизненной должность флорентийского «гонфалоньера справедливости» – по образцу венецианского дожа. Предполагалось, что благодаря этому внешняя политика Флоренции станет более последовательной. На этот пост был избран один из самых уважаемых граждан – Пьеро Содерини, представитель семьи, которая до 1494 года поддерживала Медичи, но затем перешла на сторону новой республиканской власти. Учитывая его происхождение, аристократы видели в Содерини идеальное орудие для осуществления своих планов и создания всесильного Сената. Но, к их немалому удивлению и разочарованию, он стал придерживаться противоположной программы и вскоре выступил как защитник народных масс, найдя в лице Никколо Макиавелли человека, которому мог доверять в административных делах.

Невозможно сказать, на какие решения «гонфалоньера справедливости» мог повлиять Макиавелли в последующие десять лет. Однако по крайней мере в одном случае его вклад не вызывает сомнений. В XV веке гуманисты часто выступали против использования наемных войск, призывая вернуться к воинской повинности в подражание древним; кстати, до 1351 года такая система существовала и в самой Флоренции. Бесполезность кондотьеров с их отрядами стала очевидной в ходе осады Пизы. Чтобы выйти из создавшегося положения, Макиавелли убедил Содерини провести смелую военную реформу. Еще в дни вторжения Карла VIII итальянцы осознали, насколько смертоносна его швейцарская пехота, вооруженная шестиметровыми пиками. Сотни, а иногда и тысячи швейцарских наемников, выстроившись в каре, могли не только остановить тяжелую кавалерию, но и атаковать и разгромить врага. Для успешных действий пикинерам не требовалось владеть оружием в совершенстве – хватало и того, что они умели с абсолютной точностью двигаться в едином строю. Конечно, стоило только его нарушить, и пехотинцы становились уязвимыми для контратак, но отработать маневры было гораздо легче, чем стать бойцом-одиночкой. Поэтому в 1504 году Макиавелли убедил гонфалоньера в том, что жители контадо – сельских местностей вблизи от Флоренции – должны овладеть этими новыми военными навыками.

По замыслу Макиавелли, Флоренция, располагая преданной и умелой армией, уже вскоре смогла бы противостоять гораздо более сильным противникам. А поскольку Карл VIII уже ввел новый стиль войны – с доминирующей ролью пехоты, сражениями в чистом поле вместо осад, быстрыми маневрами и невероятно огромными армиями, – действовать требовалось незамедлительно. В 1506 году, несмотря на противодействие со стороны аристократов, во Флоренции прошел первый парад войск, ставший грандиозным общественным событием, о котором говорили по всей Италии. Венеция немедленно последовала примеру флорентийцев, а когда в 1509 году тем удалось окончательно отвоевать Пизу, многие приписывали этот успех новой народной милиции и ее вдохновителю и организатору – Макиавелли.

В то же время военная реформа могла иметь и другие положительные последствия. Вполне вероятно, что народная милиция позволяла гонфалоньеру справедливости оказывать давление на внутренних врагов. Стоит напомнить, что в тот момент городская олигархия, разочарованная пронародной позицией Содерини, начала открыто выступать против него, а некоторые считали его военную реформу настолько опасной, что предводитель аристократической партии и ученый-гуманист Бернардо Ручеллаи, опасаясь возможного переворота, решил на некоторое время покинуть город. Но даже если не брать в расчет крайности, нововведения Макиавелли наносили самым влиятельным семьям иной ущерб. Богатейшие флорентийцы, ссужая республике деньги на ведение войны и оплату наемников, как правило, устанавливали необычайно высокие проценты (14 %) – и, по сути, наживались на бедах своего города. Для сравнения: вложения в сельское хозяйство в те годы давали кредитору не более 5 %, в то время как еще более рискованные инвестиции в торговую фирму могли принести 8 %. А в те годы, когда почти весь бюджет республики уходил на финансирование осады Пизы, создание народной милиции позволяло Флоренции освободиться от удушающего долга и одновременно лишало важных источников дохода тех, кто спекулировал на войне. И если бы Флоренция стала сильнее на поле боя, олигархи уже не смогли бы ее шантажировать.

В своих последующих трудах Макиавелли не раз уделит внимание военным проблемам – неудивительно, если учесть, сколько сил он за годы службы в канцелярии отдал проекту народной милиции. Многолетний опыт помог и в другом: Макиавелли никогда не забывал, что война – это не только вопрос военной силы. Еще до начала любого сражения армии требовали огромных денежных вливаний, что особенно ярко проявлялось в Италии эпохи Возрождения. Это касалось и крупных государств, поневоле привлекавших наемников для своей защиты, и князей-кондотьеров, стремившихся служить тому, кто больше платил (причем наниматели рисковали тем, что сальдо будет не в их пользу), и простых граждан, вынужденных выплачивать через дополнительные налоги значительные проценты по государственному долгу, и держателей этого долга – богатейших семей.

В то же время война, в зависимости от практикуемых приемов боя, определяла и относительное политическое влияние различных социальных слоев. Поколение Макиавелли впервые в Италии стало свидетелем упадка тяжелой кавалерии, господствовавшей в войнах на протяжении всего Средневековья, и расцвета пехотинцев-копейщиков. Простые люди обрели такую значимость, какой не знали со времен Античности. Если обратиться к римской истории, то мы увидим, что плебеям удавалось добиваться от патрициев значительных уступок именно под угрозой лишить тех поддержки в случае войны – этот аспект Макиавелли позже подробно рассмотрит в «Рассуждениях». В соответствии с этим Флоренция, нарастив военные силы, неизбежно стала бы более благожелательной к народу. Именно в этом направлении шаг за шагом Макиавелли и хотел вести свой город, чем неизбежно вызывал ненависть значительной части олигархов, в отместку пытавшихся отстранить его от дипломатических миссий как сына бастарда.

В те годы отвоевание Пизы было далеко не единственной заботой Флоренции. Политическая ситуация оставалась изменчивой, и пока республика занималась восстановлением своего главного выхода к морю, ей приходилось отслеживать и новые угрозы. В хаосе итальянских войн Макиавелли быстро понял, что неопределенность и смертельно опасное соперничество – это неизбежные спутники международных отношений. Спустя много лет, 3 января 1526 года, он, вспоминая юность, напишет своему другу Франческо Гвиччардини: «Всегда, сколько я себя помню, война либо шла, либо о ней говорили». В 1498 году умер Карл VIII, и на французский престол вступил Людовик XII, после чего начался новый виток нестабильности. Помня о событиях четырехлетней давности, показавших, насколько уязвима Италия, новый король сразу же обратил свой взор на Ломбардию, во всеуслышание объявил о своем дальнем родстве с угасшей династией Висконти и быстро разгромил миланского герцога Лодовико Сфорцу, который по иронии судьбы некогда был главным устроителем военной экспедиции Карла VIII. Недовольный столь легкой победой, Людовик XII решил претворить в жизнь замыслы предшественника и завоевать Неаполь, но на этот раз для подстраховки подписал тайное соглашение, по которому обещал разделить Неаполитанское королевство с другой ведущей европейской державой – Испанией Фердинанда и Изабеллы. Сопротивление неаполитанцев вновь оказалось бесполезным, и вскоре итальянская ветвь Арагонского дома отправилась в изгнание. Так менее чем за два года (сентябрь 1499 – август 1501) были уничтожены два из пяти «центров», на которых десятилетиями держался «итальянский мир», и от прежнего баланса сил не осталось даже отголоска. Однако Людовику XII было не суждено успешно завершить начатое – вскоре он вступил в конфликт с королем Фердинандом и после окончательного поражения в битве при Гарильяно (29 декабря 1503 года) был вынужден отказаться от всех прав на Неаполь.

Впрочем, для Флорентийской республики, в те годы заключившей с Францией союз, главную угрозу представляли не захватчики-иноземцы, а два необычайно ревностных и импульсивных понтифика, о которых Макиавелли в последующие годы не раз упомянет в своих трудах – Александр VI из рода Борджиа (1492–1503) и Юлий II из рода Ровере (1503–1513). Первый, испанец по происхождению и племянник Каликста III, тоже происходившего из семьи Борджиа, всеми правдами и неправдами пытался создать для своих потомков территориальное государство в Центральной Италии. Он стал воплощением порочного папства эпохи Возрождения и остается им даже в современном массовом сознании. Ради воплощения упомянутых замыслов в жизнь он пошел на поводу у своего сына Чезаре, который, заручившись военной и финансовой поддержкой отца, сумел основать мощное герцогство на землях, формально подчиненных церкви, таких как Марке, Умбрия и Эмилия-Романья. Флорентийцы, очень обеспокоенные постепенным окружением своих земель, пытались договориться с семейством Борджиа и часто отправляли Макиавелли с миссиями к Чезаре (именно последний будет выведен в «Государе» как образец политической мудрости). Однако после смерти Александра VI государство, создаваемое Борджиа, быстро распалось, Флоренция неожиданно избавилась от серьезной угрозы, и все в Италии вздохнули с облегчением. Прославленный неаполитанский поэт Якопо Саннадзаро язвительно отозвался о стремительном взлете и падении Чезаре в двух эпиграммах на латыни: «“Или ничто, или Цезарь!” – девиз себе выбрал Чезаре. // Что же? “Ничто и Чезаре!” – вот его новый девиз!» и «Все покорял ты, Чезаре, всем завладеть вожделел ты. // Вот и прошло все. Теперь ты в ничто обращен».

Юлий II, как и Александр VI, тоже был племянником другого папы римского, а именно – известного своей воинственностью Сикста IV из рода Ровере. И хотя он проводил иную политику, нежели его предшественник, для Флоренции его замыслы оказались еще более опасными. В отличие от Александра VI, Юлий II не был склонен к непотизму и не стремился облагодетельствовать свою семью, однако он хотел вернуть под власть римских пап территории, которые подчинялись церкви лишь номинально, и ради этого был согласен вести почти непрерывную череду войн. В 1506 году он покорил Перуджу и Болонью; в 1508-м, намереваясь вернуть территории в Романье, захваченные после падения Борджиа, организовал против Светлейшей республики целый союз – Камбрейскую лигу; затем 14 мая 1509 года разгромил венецианские войска при Аньяделло, поставив крест на экспансии Венеции на материке; и наконец, в 1511 году, желая вытеснить Францию из Италии, созвал еще одну международную коалицию – Священную лигу.

Главной жертвой последнего шага стала Флоренция. 11 апреля 1512 года в битве под Равенной, где сошлись войска Людовика XII и союзные силы Испании и Папской области, погиб французский военачальник Гастон де Фуа. И хотя Франция все равно победила, смерть полководца привела к тому, что ее войска со временем покинули Апеннинский полуостров, а Людовик XII в конце концов лишился Миланского герцогства. После этого Флоренция, союзница Франции, внезапно оказалась в изоляции. Произошло немыслимое, и ситуация стала ухудшаться все быстрее и быстрее. Испанская армия вошла в Тоскану и 29 августа 1512 года разграбила город Прато, расположенный совсем недалеко от Флоренции. Весть об этом вызвала во Флоренции ужас, и 31 августа несколько вооруженных аристократов, решив обратить ситуацию себе на пользу, пригрозили Содерини смертью, заставили его бежать – и открыли ворота испанцам. 1 сентября власть снова вернулась к семье Медичи, и уже 16 сентября флорентийцы поневоле проголосовали за отмену государственных институтов, установленных в 1494 году. Так и свершился настоящий переворот: вместо того чтобы разделить власть с простыми гражданами в Большом совете, городская олигархия – или по крайней мере ее заметная часть – предпочла, чтобы городом снова правили потомки Козимо Медичи. Почти два месяца спустя, 7 ноября 1512 года, Макиавелли, прослуживший четырнадцать лет, был уволен и переехал в свое загородное поместье в Сант-Андреа-ин-Перкуссина – маленькую деревушку в двадцати километрах к югу от Флоренции, откуда мог лишь издали увидеть купол городского собора в солнечные дни.

Глава 2
Народный «Государь»

Вчера кардинал [Джулио] Медичи поспешно спросил, известно ли мне, что вы наняли на службу Никколо Макиавелли. Когда же я ответил, что ничего об этом не знаю и полагаю это невероятным, он сухо произнес: «Я не верю этому и сам; однако так нам сообщают из Флоренции, и я напоминаю Джулиано, что это не нужно ни ему, ни нам… Известите его о том, что я настоятельно прошу не вступать в общение с Никколо».

Из письма Пьеро Ардингелли [секретаря Льва X] к Джулиано II Медичи, 14 февраля 1515 года

Иллюзия, фундамент и поток

«Принцесса: Макиавелли для женщин» (The Princessa: Machiavelli for Women); «Менеджер мафии. Руководство корпоративного Макиавелли»⁶; «Макиавелли в Брюсселе: искусство лоббирования в Европейском союзе» (Machiavelli in Brussels: The Art of Lobbying the EU) – бестселлер с продолжением «Еще больше Макиавелли в Брюсселе» (More Machiavelli in Brussels); «Руководство бабника по макиавеллизму» (The Machiavellian’s Guide to Womanizing); «Макиавелли для мам: максимы для эффективного управления детьми» (Machiavelli for Moms: Maxims on the Effective Governance of Children); «Библиотекарь-макиавеллист: как завоевать сторонников, совладать с сокращением бюджета и оказать влияние на заинтересованных лиц» (The Machiavellian Librarian: Winning Allies, Combating Budget Cuts, and Influencing Stakeholders)… Известнейший труд Макиавелли по сей день питает стремительную реку подражаний – «пособий по самопомощи» и «учебников для лидеров», выдержанных в том самом аморально-циничном духе, какой, если верить молве, был свойствен самому автору. Само собой, изначальный трактат, написанный в 1513 году, мало похож на эти грубые подделки и ложные истолкования, однако даже они могут дать нам нечто ценное для понимания настоящего «Государя».

В чем же секрет их успеха? Конечно, бренд на слуху, чему в недавние годы способствовали такие сериалы, как «Борджиа» (2011–2014), и видеоигры вроде Assassin’s Creed II (2009–2010). И все-таки важно признать, что в Макиавелли есть что-то неизменно пленительное. «Государь» не только с предельной откровенностью повествует о тайных механизмах властных отношений и срывает покровы с политики, обнажая ее истинный, прежде неведомый (и мерзкий) лик, – но более того, мировоззрение, представленное в нем, во многом выходит за пределы специфических примеров-иллюстраций, и книга завладевает умами читателей даже тогда, когда речь в ней идет об исторических событиях и проблемах, весьма далеких от наших дней. Притягательная сила уроков, которые преподает нам «Государь», обусловлена прежде всего тем, что мы – как принято считать – можем непосредственно воспользоваться их практической мудростью в неисчислимом множестве самых разнообразных ситуаций. Например, Джакомо Леопарди, итальянский поэт и философ XIX века, говорил о «макиавеллизме высшего общества», когда описывал атмосферу, царившую в салонах, где день за днем с цинизмом претворялись в жизнь правила и принципы, предписанные в «Государе», что приводило к непрестанной войне всех против всех.

Один из столпов вселенной Макиавелли – это загадочный разрыв между истинным и мнимым, то всемирное царство иллюзии, из которого удается освободиться лишь немногим мудрецам. «Государь» повторяет эту мантру снова и снова: все не то, каким кажется, и все обманывают друг друга, но, более того, все готовы быть обманутыми. Даже правители не могут избежать этой всеобщей слепоты, и пример тому – владыки эпохи Возрождения, готовые платить большие деньги за официальный титул, дарованный папой или императором, и пребывающие в блаженной уверенности, что слова и ярлыки даруют им реальную власть. Напротив, рассудительным и практичным может по праву считаться лишь тот политик, который верно оценивает расстановку сил, поскольку смотрит не только на ближайшие последствия любого действия, но гораздо дальше и проницает взором в самую суть вещей – в отличие от простецов, чей взгляд лишь скользит по их поверхности. Более того, пусть даже в «Государе» этот призыв – думать прежде всего о главном – нацелен на то, чтобы привлечь внимание к важнейшей роли военной мощи и народной поддержки, в нем скрыт и другой смысл с гораздо более широким подтекстом. Он учит нас «не судить по одежке» и всегда отделять зерна от плевел – и благодаря этому сохраняет свою актуальность по прошествии многих веков, причем в мире, где феодальных титулов уже не существует, а политическая борьба лишь изредка перерастает в вооруженные столкновения.

Другая характерная черта мироздания Макиавелли – это неизменный и нескончаемый поток перемен, увлекающий за собой и людей, и государства, хаотичный, неодолимый, и самое опасное – сметающий с лица земли всех, кто не готов ему сопротивляться. Благоразумный политик, понимая силу непредвиденных обстоятельств, спешит заранее оценить, насколько велики его возможности к сопротивлению, и заблаговременно принимает меры предосторожности; он, если обратиться к дорогому для Макиавелли образу, беспокоится о «крепкой основе», которая, словно фундамент, скрытый в толще земли, удерживает здание, позволяя ему устоять при любых условиях, – и тем противодействует вечно непостоянной фортуне, олицетворением которой для авторов эпохи Возрождения была стихия воды. Именно поэтому государь, как уверяет нас Макиавелли в двадцать пятой главе, должен уподобиться инженеру и прежде всего своевременно возвести заграждения и плотины на пути бурной реки.

Впрочем, даже непостоянство может обернуться благом. Тем, кто позаботился о своей защите, в дальнейшем предстоит научиться тому, как находить верный путь в опасном мире, полном обманок и миражей. И там, где политические мыслители Античности и гуманисты превозносят силу духа – добродетель, столь ценимую стоиками и христианами и позволявшую всегда хранить верность моральным нормам, – Макиавелли восхваляет умение подстраиваться под обстоятельства. Эта перемена играет решающую роль, хотя при этом он неявно обращается к другой классической традиции: риторическим трактатам Аристотеля, Цицерона и римского ритора Квинтилиана, полагавших, что успех сопутствует тому, кто заслужил одобрение публики, подобрав правильные слова с учетом времени, места, аудитории и обстоятельств. Макиавелли идет по их стопам, и именно поэтому одной из самых запоминающихся фигур в «Государе» становится кентавр Хирон, одинаково хорошо умеющий сражаться и теми способами, какие подобают человеку, и теми, какие свойственны зверям, – в отличие от воспетых гуманистами идеальных правителей, совершенно беззащитных, когда гремит оружие и молчат законы; при этом государь, усвоивший такую мудрость, умеет вести себя «то как свирепейший лев, то как хитрейшая лиса» (глава XIX). Подобно тому как лыжник или серфер, смещая центр тяжести, удерживают равновесие и обращают себе на пользу особенности склона или движение волны, идеальный государь, изображенный пером Макиавелли, побеждает врагов прежде всего благодаря ловким и быстрым маневрам, меняя подход в зависимости от того, как складывается ситуация, и тем самым обретает устойчивое положение в изменчивой обстановке.

Тем, кто овладел искусством перемен, непостоянство не всегда сулит невзгоды. На самом деле непрестанные метаморфозы дают немало возможностей тем, кто может «следовать правде не воображаемой, а действительной» (глава XV), уберегая себя от неожиданностей и научившись приспосабливаться к любым превратностям судьбы. Конечно, лишь немногие способны на это – однако Макиавелли намерен поделиться со своими последователями той самой драгоценной тайной, знание которой позволит им войти в число избранных. Даже те, кому совершенно неизвестны события, на фоне которых создавался «Государь», и кто боится заблудиться в «темном лесу» исторических отсылок, сразу же чувствуют, насколько важные мысли сокрыты в этой книге. Искусство политики очень сложно, однако его можно постичь, причем для этого, вопреки мнению гуманистов, не нужно годами корпеть над сочинениями классиков – с таким учителем, как Макиавелли, секреты власти откроются каждому! И независимо от того, исполнимо ли в принципе это обещание, успех «Государя» в современном мире обусловлен именно им – и, конечно же, той странной эйфорией, которая и поныне охватывает нас при чтении страниц этого древнего трактата. Дорога в будущее свободна, достижима любая цель – и читатели, движимые надеждой, даже спустя пятьсот лет после смерти Макиавелли по-прежнему доверяют его наставлениям.