Читать книгу: «Альманах «Истоки». Выпуск 15», страница 3

«О, если бы не было всё так плачевно…»

 
О, если бы не было всё так плачевно,
То разве б решилась спросить я тогда:
«О, сердце моё, одинокий кочевник,
Куда же ты чувств моих гонишь стада?»
 
 
Над нами раскинулась звёздная млечность,
И надо бы к дому, но движемся прочь.
И чувство моё – беспредельно, как вечность,
И горе моё безутешно, как ночь.
 
 
Чьей волей мы брошены в дикую местность?
Не видно нигде человечьих примет,
И рвётся струна, и томит неизвестность,
И кто-то во тьме произносит: «Кисмет»³…
 
 
Но чья там мелодия темень тревожит?
Ни друга кругом, ни костра, ни жилья…
Кто плакать не может, тот песню не сложит.
О, сердце, о чём эта песня твоя?
 
 
О трудной судьбе в одиночестве ночи,
О том, кто мне дорог и близок, как брат,
О долге идти, хоть и нет уже мочи,
Идти, чтоб дождаться утра без утрат.
 

«Теперь ты – вся моя семья…»

 
Теперь ты – вся моя семья,
Теперь ты – вся моя родня.
Не одинока больше я —
Ты стал судьбою для меня.
 
 
А я теперь – любовь твоя
И радость хрупкая, и боль,
Твой свет во мгле житья-бытья,
В похлёбке быта – смысла соль.
 

«Пульки из одной обоймы…»

 
Пульки из одной обоймы…
Ах, проказы и приколы!
Что тут скажешь? Ведь с тобой мы
Вышли из девятой школы.
 
 
Где росли, всё отвергая,
Та мечтательность и доблесть?
Улица совсем другая
И совсем другая область.
 
 
Но Москва нас породнила —
Не Саратов и не Вятка,
Но тетрадки и чернила,
И рисунки, и девятка.
 
 
Ныне, присно и покуда,
И отселе, и доколе
Мы с тобою верим в чудо
В память о девятой школе.
 

«Перелистывай книгу осеннюю…»

 
Перелистывай книгу осеннюю,
Пожелтевшую книгу листай.
Видишь рощу? Укройся под сень её —
Слушать стон улетающих стай.
 
 
Эта книга похожа на дерево:
Вот листы её, вот корешок.
Здесь ответ на загадку, проверь его,
Подави ироничный смешок.
 
 
В этой книге – источнике мужества
Ты и силу, и мудрость найдёшь.
Что ещё может в ней обнаружиться?
Тишина. А не вздорный галдёж.
 
 
Мы с тобой в этой книге таинственной
Можем вместе бродить без конца…
И разматывать путь свой единственный,
Заключённый в пространстве кольца.
 

«Разорваны неволи путы…»

 
Разорваны неволи путы,
Когда неведом никому
Идёт наследник из Калькутты,
И мир принадлежит ему.
 
 
На юге солнечное детство
И юность в огненной войне —
Его бесценное наследство…
Никто не знает о цене.
 
 
Он видел близких взгляд последний
И лица в памяти унёс.
Живёт неведомый наследник
Их слов, их радостей и слёз.
 

«Не уедем в Германию, Англию, Францию…»

 
Не уедем в Германию, Англию, Францию,
Италию, Китай и, конечно, Америку,
В Польшу и то не совершим эмиграцию,
В Иран не сбежим, подобно дикому Тереку.
 
 
Все мои близкие отказывались от счастливых шансов,
Спрыгивая с поездов в последнюю лишь минуту,
И возвращались под звуки народных танцев,
Выбирая страдания, боль и смуту.
 
 
Выбирая Россию словом, душой и геном,
Выбирая Родину, чтоб мне в Москве родиться.
Пусть Украина отрезана автогеном,
Они шли в Россию, чем я могу гордиться.
 
 
Полегли мои предки в землю родную. Где их могилы?
Да заполнили воздух дыханьем своим горячим.
Только им я могу дышать и, теряя силы,
Помолюсь по-русски – я не могу иначе.
 

Памяти физика Б.В. Кебадзе

 
Летят на Олимп иль спускаются в Лимб,
Оставив всё лучшее людям.
А мы средь цветущих каштанов и лип
Их помним и плачем, и любим.
 
 
В поношенных куртках своих и пальто
Вершили вселенские судьбы.
Ушли налегке они в вечность, зато
Не как беспощадные судьи.
 
 
Стремились уменьшить всемирное зло,
Испытаны счастьем и болью.
И грустно теперь на душе, и светло
На долгом пути к Передолью.⁴
 

«Ничего у других не краду…»

 
Ничего у других не краду,
Я – обломок от ветви в роду.
Много ль надо усталой, печальной
Далеко от строки изначальной?
 
 
При горящих прощальных свечах
Сто веков я несу на плечах,
И стоят за моею спиною
Сонмы предков живою стеною.
 
 
Это значит, что я не одна,
Я допью эту чашу до дна.
И в кружении русской рулетки
Я храню вас в себе, мои предки.
 
 
Я несу вас в душе и крови,
Я храню вас в тоске и любви —
То мятежного рода наследство,
Никуда от него мне не деться.
 
 
Проживая недолгие дни,
Ощущаю: я – это они.
И наполнена их голосами
Я глаза омываю слезами.
 
 
Слишком много в себе я несу,
Бурей сбитая ветка в лесу,
Ветром вырванная страница…
К ним иду я – воссоединиться.
 

«Три фантазёра, три избранника…»

 
Три фантазёра, три избранника
Средь книг и плюшевых зверей,
Племянница и два племянника,
Сокровища души моей.
 
 
Они людьми не будут лишними,
Грядущее их дом и храм,
И им глядеть глазами-вишнями
На мир, что не увидеть нам.
 

«Когда не будет нас, всё так же будет в мире…»

 
Когда не будет нас, всё так же будет в мире:
Соль слёз и сладкий вкус на языке.
И с книгой девочка в неприбранной квартире,
И мальчик, что войну рисует на листке.
 
 
Когда не будет нас, слетится птичье вече,
Весна, смеясь, придёт. И пусть пробьёт их час —
И станет жизнь судьбой и неизбежной встреча,
И их найдёт любовь. Когда не будет нас.
 

Проза

Александр Серафимов

Серафима
Рассказ на основе реальных событий

С ранних лет Афанасий Ильич Аксаков был уверен, что фамилия любого человека играет определённую роль в его судьбе, является своего рода стержнем по жизни. Недаром говорят – прославленная, знаменитая фамилия и наоборот – не позорь свою фамилию. Доказательством его убеждённости была история его матери, Анфисы Афанасьевны. Однажды он наткнулся на толкование её фамилии, которое гласило, что Аксаковы отличаются гордым, самолюбивым, независимым, болезненно воспринимающие любые, даже самые невинные критические замечания характером. Одновременно в них уживается импульсивность, романтизм, благородство и непримиримое отношение к несправедливости. Зная свою мать, Афанасий Ильич был глубоко уверен, то именно эти черты характера толкнули её в объятия эсеров. Ещё в гимназии она заразилась идеей установления справедливого порядка в России, для чего необходимо было свергнуть царизм и установить народовластие. В революцию 1905 года она возглавила группу, которая грабила военные склады и снабжала оружием боевые отряды в Москве. После разгрома восставших она была схвачена и осуждена военным судом к двадцати годам каторжных работ, которые позднее были заменены пожизненной якутской ссылкой.

Прибыв в Якутск, она стала изучать якутский язык и уже через полтора года свободно общалась с местным населением. Ещё через год она добилась разрешения открыть начальную школу для якутских детей на их языке. Однако её мятежная душа на этом не успокоилась и вскоре она, несмотря на строжайший запрет, создала группу единомышленников, в которую вошли несколько ссыльных и молодые, получившие образование в Хабаровске, якуты. Эта группа в течении нескольких лет вела революционную пропаганду среди местного населения и была разгромлена в 1918 году, многие её члены были расстреляны. В этот год повсеместного террора Анфиса Афанасьевна только чудом избежала судьбы многих её однопартийцев. Благополучно выбравшись из цепких лап ВЧКа, чему способствовал один из местных чекистов, якут, который каким-то образом доказал, что Анфиса Афанасьевна была исключительно пассивным членом группы, что всё своё время она отдавала обучению школьников, а потому не может представлять опасность для советской власти.

Через год она вышла за него замуж и спустя несколько лет, в конце двадцатых годов, родила сына, назвав его в честь своего отца Афанасием. С рождением сына Анфиса Афанасьевна успокоилась, всё своё время посвящала семье и воспитанию сына. С годами сын всё более стал походить на мать, но азиатские черты в его лице удивительном образом сочетались с европейскими, что придавало его облику своеобразную харизму, которая очень нравилась женщинам.

Невысокого роста, крепкого телосложения он производил на окружающих впечатление доброго, уверенного в себе человека. В отличие от своей матери он унаследовал мягкий доброжелательный характер своего отца, и только отдельные вспышки гнева и обидчивость напоминали о наследии по материнской линию. Несмотря на свою громкую фамилию, больших успехов в жизни Афанасий Ильич не добился, уже потому, что он к ним и не стремился. Окончив техникум и получив специальность, он более сорока лет проработал сменным мастером на домостроительном комбинате, за что был награждён медалью «За трудовую доблесть», получил квартиру и земельный участок в десять соток. Но самым главным для него была семейная жизнь, которая сложилась вполне удачно и только одно огорчало его несколько лет после женитьбы, отсутствие детей. Наконец, после восьми лет супружества его жена забеременела и на свет появилась дочь Варвара.

Есть устойчивое мнение, что главные черты характера мы получаем не от родителей, а от бабушек и дедушек, что и подтвердило рождение Варвары Афанасьевны. Уже в раннем детстве у неё стали проявляться бабушкины черты характера – неугомонный, самолюбивый характер. Если ей делали, как она считала, несправедливое замечание, она отправлялась в угол и, стоя там, тихо плакала, а потом долго молчала, делая вид, что не слышит. Уже в пятом классе она решила, что непременно будет актрисой, будет выступать на больших сценах в знаменитых театрах. Для того, чтобы осуществить свою мечту, она стала заниматься в школьном драмкружке, где показала себя девочкой не без способностей, играла главные роли в нескольких детских спектаклях, в старшем классе была приглашена в местный народный театр, что окончательно вскружило голову Варваре и она решила, сразу по окончанию школы поступать в Щукинское театральное училище. Для вступительных экзаменов она приготовила стихи Марины Цветаевой, отрывки из произведений Шукшина и танцевальный номер. Но по какой-то причине именно оценки за танцы повлияли на решение комиссии, уже в самом начале она дважды чуть не упала, но продолжала выделывать разные па, как бы говоря этим, неудачное начало ничего не значит, она прирождённая актриса. Окончив танцевать, она устремила на членов жюри робкий молящий взгляд, с ужасом ожидая их решения. К её глубочайшему огорчению, она не прошла по конкурсу, и это был первый сильнейший удар по её самолюбию. Однако эта неудача не остановила её, и она ещё трижды, меняя училища, ездила в Москву, но все попытки поступить не увенчались успехом. Про себя она решила, что её просто зажимают, была уверена в том, что по конкурсу проходят исключительно блатные, а таких как она, провинциалок, просто выбрасывают за борт. Эти провалы до глубины души оскорбили её самолюбие, и она впала в глубочайшую депрессию, стала замкнутой, чуралась компаний и, как ей казалось, потеряла смысл жизни. Так продолжалось около года пока её не нашел местный драматург и предложил главную роль в его пьесе, посвященной разгрому якутских эсеров. Прочитав пьесу, она немедленно согласилась. Особенно Варю поразила роль её бабушки Анфисы Афанасьевны, которую ей предстояло сыграть. Для того, чтобы вжиться в образ, Варя изучила материалы местного краеведческого музея, посвящённые революционной деятельности её бабушки, прочитала доступную литературу об эсеровском движении и побеседовала с людьми, которые многое знали о тех событиях из рассказов своих родственников. Всё это сделало её жизнь осмысленной, а тут ещё встреча с весёлым молодым человеком окончательно вылечила от депрессии. Однажды в декабре в сорокаградусный мороз, возвращаясь с очередной репетиции, она поскользнулась, подвернула ногу и, если бы не помощь ниоткуда появившегося паренька неизвестно, что случилось бы с ней.

– Николай Гавриков, старатель, – поднимая её с заснеженной мостовой, представился он.

– Варвара или просто Варя, – обнимая своего спасителя за шею, сказала она.

– Знаю, я смотрел несколько спектаклей с вашим участием и был поражён вашим талантом. Вы так тонко играете, прям, как в московских театрах, я восхищён, – широко улыбаясь заявил Николай.

– И кто же ты по жизни? – как бы не замечая комплимента, спросила Варя.

– Старатель-золотоискатель, – усмехнулся Николай.

– И много же ты, старатель-золотоискатель нашёл драгоценного металла? – спросила Варя.

– На жизнь хватает, а не хватит снова по весне уйду на прииск.

– Ну, если ты такой сильный, неси меня домой.

– С удовольствием, давно мечтал об этом. И с этих пор буду каждый раз встречать вас и доносить до дома, – поднимая её на руки, рассмеялся Николай.

– А не надорвёшься?

– Не надорвусь, приходилось и большие тяжести носить.

– Согласна, буду ждать, смотри не обмани, – улыбнулась Варя.

Через полгода Варя и Николай зарегистрировали свой брак, при этом невеста категорически отказалась брать плебейскую, по её выражению, фамилию мужа. Любила ли Варя мужа? Одно можно сказать с уверенностью, ей импонировал его мягкий, покладистый характер, что было немаловажно для её импульсивной натуры. Но главной причиной её замужества было желание выйти из-под родительской опеки и строить свою жизнь по собственному усмотрению.

Николай Гавриков, по прозвищу Гаврик, после окончания Тульского строительного техникума неожиданно для своих родителей завербовался в Якутию, на один из Бадайбинских приисков и стал мыть золото вместе с другими старателями на карьерных отвалах. Вначале третьего сезона он нашёл небольшой самородок и, как говорится, зажилил его. В результате ему набили морду и выгнали из артели. Так он оказался в Якутске, где устроился по специальности в строительное управление.

Накануне женитьбы Николай, тут же на ранее заработанные деньги купил дом, куда и привёл свою молодую жену. Оглядев новое жилище, Варя пришла в ужас, топить печь, бороться со снежными заносами ей казалось невозможным и даже диким, но делать было нечего, пришлось смириться и обживать новый дом, а ещё через год она родила дочь.

В ночь перед рождения внучки бабушке Алевтине приснился странный сон – она увидела себя в окружении каких-то незнакомых, стоящих вдоль дороги людей в странных одеждах, а Святая мученица Серафима, озарённая яркими лучами Солнца, легко ступая босыми ногами по грязной мостовой, осеняла их крестом. То, что это была именно Святая дева Серафима, бабушка Алевтина ни на минуту не сомневалась уже потому, что рядом стоящий мужчина внезапно упал на колени и, протягивая руки к идущей деве, крикнул: «Благослови, святая дева Серафима, на жертвенный подвиг во имя Иисуса Христа!». Святая подошла к мужчине и, возложив крест на его голову, сказала: «Благословляю тебя, веруй в Иисуса даже тогда, когда тебе будет мучительно больно, а враги наши будут соблазнять тебя прекрасной земной жизнью». Затем она повернулась к бабушке: «А ты, Алевтина, свою внучку назови в мою честь, её ждёт трудная со многими разочарованиями судьба, но она всё преодолеет и найдёт своё счастье на избранном пути».

Утром её разбудил телефонный звонок, и голос зятя радостно сообщил о рождении внучки.

– Прими мой поздравления, Коля, и не вздумай заранее давать имя своей дочери, всё решим на семейном совете, понял зятёк? – заявила бабушка.

– Понял, как не понять, решим на семейном совете, так даже будет лучше, – согласился Николай.

Через несколько дней на семейном совете обсуждали какое имя дать новорождённой. Дед Афанасий настаивал на Алевтине, в честь бабушки, отец на Валерии и тут бабушка рассказала свой сон, и все согласились назвать девочку Серафимой, то есть пламенной.

– Вот увидите, наша девочка, когда вырастет, покажет себя, её ждёт слава, как Серафиму Бирман, – тоном, не допускающим возражений, заявила бабушка.

– А кто эта самая Бирман? – удивлённо спросил новоявленный отец.

– Ты, Коля, чем ни будь кроме себя интересовался? Знаю, ничем, так вот, Серафима Бирман народная артистка, режиссёр, лауреат Сталинской премии, понятно?

– Теперь понятно, пусть будет пламенной Серафимой, – согласился

Николай и, помолчав, спросил. – А как попроще?

– Попроще, Сима, Симочка, а можно и Фима, кому как больше нравится, – ответила бабушка.

Всё шло хорошо, но тут в стране началась перестройка, которая, как известно, закончилась экономическим крахом и развалом огромной страны. Якутск вместе со всеми попал под жернова новых экономических реалий. Почти все промышленные и строительные предприятия стали банкротиться и выбрасывать на улицу тысячи работников. Деду Афанасию повезло, он за несколько месяцев до коллапса экономики, вышел на пенсию, перед этим получив земельный участок и медаль «За трудовую доблесть». Николаю Гаврикову повезло меньше, его строительное управление закрылось одно из первых, а профессиональные строители начали искать места на рынках, становиться шабашниками или от безделья просто спиваться.

Естественно, в этих условиях каждый выживал, как мог. Одни выращивали кур, забивали их и несли на рынок, другие носились по заграницам, скупали недорогие ходовые вещи и перепродавали их более удачливым соплеменникам и, наконец, были такие, кто надеялся на государство, которому в это время не было до них никакого дела. Это были полные олухи, всё ещё верящие в идеалы социальной справедливости. К этой категории относились родители Серафимы, надеющиеся на чудо, а, когда оно всё не наступало, пришлось им по примеру соседей заняться челночным промыслом. На семейном совете решили – мать Серафимы, Варвара Афанасьевна вместе с удачливой соседкой будет ездить в Китай за товаром, продавить перекупщикам, а отец Николай, займётся выращиванием кур. Николай долго открещивался, пытался создать кооператив по производству кирпичей, но из-за отсутствия денег и связей все его попытки терпели крах. Две первые поездки в Китай для Варвары Афанасьевны прошли удачно, а в третий раз всё пошло кувырком. Не успел их автобус проехать и тридцати километров от границы, как их остановили вооруженные люди и ограбили, забрав весь товар и деньги. Натерпевшись страха, Варвара Афанасьевна категорически отказалась от своих поездок, а тут ещё с наступлением холодов все куры, которые находились в неотапливаем сарае в одну ночь околели.

Как говорится, голод не тётка, пришлось просить помощи у деда и бабушки, которые жили на соседней улице в большом пятиэтажном доме. Дед Афанасий теперь занимался выращиванием картошки и овощей, а, чтобы с поля ничего не пропало, соорудил шалаш и жил в нем вплоть до той поры, пока не убрал последний кочан капусты. В это же самое время бабушка по заказу от богатеньких знакомых целыми днями до позднего вечера вязала свитера, носки и шарфы, что позволяло иногда покупать на рынке мясные продукты.

Первые годы жизни Серафимы пришлись, как раз на эти, полные драматизма, годы. Вечерами, глядя на дочь, Варвара Афанасьевна решила, что именно она будет якорем спасения её неугомонной натуры, именно она завоюет новый враждебный мир и выведет её из этого чахлого ничтожного существования.

Её надежда на кардинальные изменения жизни, связанные с дочерью, подтвердились, когда она обнаружила у неё музыкальные способности. Уже в два года Серафима запоминала и, безошибочно повторяя интонации певца, напевала недавно услышанные по радио песенные мелодии.

Одно обстоятельство сильно беспокоило Варвару Афанасьевну, из-за постоянных переживаний у неё пропало грудное молоко, в результате трёхмесячную дочь перевели на искусственное кормление, отчего она часто болела, медленно набирала вес и рост, дело дошло до полного истощения организма Серафимы, и только вмешательство бабушки спасло её от смерти. Страх потерять дочь довёл мать до нервного припадка, который закончился психбольницей. Усилиями бабушки, Серафима не только выжила, но стала сильным и резвым ребёнком, постоянно занятым подвижными играми, но иногда она вдруг садилась на стульчик и начинала напевать совершенно незнакомые для бабушки мелодии. В такие моменты она подходила к внучке и спрашивала: «Скажи мне, Симочка, о чём ты поёшь?

– Не знаю, пою и всё, – отвечала Серафима.

Всё круто изменилось, когда однажды воскресным днём к ним в гости приехал школьный друг мужа Михаил со своей семьёй – женой Верой и десятилетним сыном Валериком. Как всегда в таких случаях, несмотря на любой кризис, организуется застолье. И вот после изрядно выпитой самогонки друг отца подозвал к себе сына и попросил его что-нибудь сыграть на скрипке. Мальчик, красный от волнения, стесняясь незнакомых людей, с трудом сыграл Венский вальс Моцарта, несколько пьес Шуберта. Что случилось дальше никто не смог объяснить, началось нечто невообразимое – малютка Сима отбросила в сторону свои игрушки, вскочила и с криком «Отдай!», вырвав из рук Валерика скрипку, вихрем промчалась мимо оторопевших родителей и, выскочив на улицу, бросилась бежать.

Валерик нашел Серафиму в сарае за поленницей дров – она судорожно прижимала скрипку к своему маленькому тельцу и тихонько всхлипывала. Увидев Валерика, она ещё крепче прижала инструмент к груди и, перестав всхлипывать, гладя в глаза мальчику, твёрдым голосом сказала: «Не отдам».

– И не надо, я тебе её дарю и хочу показать, как на ней играть, – улыбнулся Валерик.

– Правда? Ты мне её подарил? – охнула Серафима и залилась радостным смехом.

– Конечно правда, она твоя, а теперь давай её мне и, я покажу тебе, как держать скрипку, как держать и вести смычок, как прижимать пальцы левой руки, – продолжал улыбаться Валерик.

– А ты не обманешь? – с сомнением спросила Серафима.

– Зачем мне тебя обманывать? Я хочу тебе помочь и всё.

– На, возьми её, но, если ты меня обманешь я не буду любить тебя, – протягивая скрипку мальчику и надув губки, заявила Серафима.

Валерик взял в руки скрипку и сказал: «А теперь смотри, как её надо держать», – положив инструмент на плечо, прижал его своим подбородком.

– А теперь сделай то же самое ты, – протягивая скрипку Серафиме, попросил Валерик.

Прошло три месяца, в течение которых Валерик три раза в неделю занимался с девочкой.

В середине августа по случаю дня рождения главы семейства деда Афанасия вся семья Михаила была приглашена в гости. Когда застолье подходило к концу, из-за стола поднялся Валерик и неожиданно для всех объявил: «А теперь Сима сыграет нам на скрипке русскую народную песню «На зелёном лугу» и «Петушок» композитора Могиденко, – затем, повернувшись к Серафиме, добавил. – Бери скрипку и покажи своим родителям, чему ты научилась за это лето. Главное не волнуйся.

– А я и не волнуюсь, – прижимая скрипку к своему маленькому плечику, ответила Сима и взяла первые ноты русской народной песни.

Когда она окончила играть и церемонно поклонилась сидящим за столом, все встали и начали громко выражать свой восторг – кто-то хлопал в ладоши, кто-то кричал, а Варвара Афанасьевна, отбросив стул в сторону, подбежала к дочери, прижала её к себе и целуя лицо, плечики и ручки, громко шептала: «Какая ты, какая же ты молодец, какое чудо!»

– Правильно, чудо, – не прерывая аплодисментов, заявил отец Валерика, Михаил. – Непременно отдайте Симу в музыкальное школу, я договорюсь, её примут.

Так для Серафимы началась новая жизнь. К семи годам она прекрасно исполняла «Рондо» Моцарта, несколько произведений П.И. Чайковского и Ш. Данкля «Вариации на тему Пачини», а в октябре стала лауреатом республиканского музыкального конкурса юных скрипачей, что открывало дорогу внеконкурсного поступления в одно из московских училищ. Наблюдая за дочерью последние четыре года, Варвара Афанасьевна радовалась – появилась реальная причина продать дом, на вырученные деньги приобрести хоть какой-нибудь угол в Москве и отдать дочь в престижное музыкальное училище.

– Господи, неужели это свершится, и я наконец-то буду жить в Москве? Сколько лет я об этом мечтала, а мечта моя так и не сбывалась. Не прошла по конкурсу в Москве и сдуру выскочила замуж, надеялась, что уговорю мужа переехать из этой дыры, а он упёрся и ни в какую – как это я брошу дом, друзей?

– Теперь ты от меня не отвертишься, ради нашей дочери я заставлю тебя переехать, – сжимая руки в кулаки, твердила она про себя.

Как говорится скоро сказка сказывается, да не скоро дела делаются. Горячее желание Варвары Афанасьевны покинуть этот Богом, забытый край и перебраться на «землю обетованную» где цветут яблоневые сады, а яблоки сами падают жаждущему прямо в рот, эта всепоглощающая мечта столкнулась с реальной действительностью, которая оказалась даже суровей чем местный климат. Выставленный на продажу дом почти два года никого не интересовал. Иногда приходили потенциальные покупатели, торговались, давали такую низкую цену за дом, которой едва хватало на переезд. Томительное ожидание богатых покупателей буквально сводило с ума импульсивную хозяйку дома. Наконец, когда по истечении нескольких лет появились удачливые бизнесмены из местных, появился покупатель из новых, который, не торгуясь, выложил на стол требуемую за дом сумму. Радости Варвары Афанасьевны не было предела, однако, когда она узнала, что на вырученные деньги купить в Москве даже однокомнатную квартиру невозможно, она, впала в депрессию, из которой вывел её отец – дед Афанасий.

– Успокойся, доченька, я продал «Волгу», вот тебе деньги, поезжай в Москву и найди там какое-нибудь жильё. – протягивая объёмистую пачку денег, сказал отец.

– Папа, папочка, век буду тебе благодарна, ты даже не представляешь, что это для меня значит, – целуя отца, воскликнула Варвара Афанасьевна.

Через два дня она улетела в столицу.

Пока родители занимались продажей дома и подготовкой к переезду в Москву Серафима упорно занималась музыкой. Она успешно закончила пятый класс музыкальной школы и перешла в шестой. Программа шестого класса требовала дальнейших совершенствований музыкально-исполнительских навыков, усложнения техники штрихов деташе, стаккато и т. д., развития левой руки, направленного на беглость исполнения музыкальных произведений. Всё это требовало дополнительных занятий дома, которые чрезвычайно сильно раздражали её отца.

– Скрипишь? Ну, ну скрипи, – как-то однажды мимоходом бросил он и с этими словами собрался уходить из дома.

Услышав от отца эти слова, полные пренебрежения к её занятиям,

Серафима горько расплакалась и, отложив скрипку, заявила:

– Папа, я больше не пойду в школу и не буду тебе мешать смотреть телевизор.

– Да что ты, доченька, да я же это так, без злобы брякнул, да мать нас с тобой убьёт, так, что даже не думай бросать школу, а я уж как-нибудь обойдусь без телевизора, – ошарашено глядя на дочь, воскликнул отец.

Через две недели Варвара Афанасьевна вернулась домой с документами на приобретение комнаты в коммунальной квартире, а ещё через неделю вся семья начала обживать новое жильё. На оставшиеся от покупки комнаты деньги по случаю прикупили подержанную мебель и успокоились. А ещё через десять дней Серафиму приняли в специальную музыкальную школу имени Гнесиных.

– Главное свершилось, Сима будет учиться у педагогов с мировым именем, а дальше я ей не дам раскисать, заставлю учиться только на пятёрки, – с восторгом думала Варвара Афанасьевна.

Для семьи же началось самое трудное – найти своё место в этом новом мире, полном соблазнов и неограниченных возможностей, но, как оказалось, не для всех.

К середине 90-х народное хозяйство страны окончательно погрузилось в хаос – плановая экономика рухнула и под своими обломками похоронила большие и мелкие предприятия, а, перестав получать от государства заказы и деньги, они были вынуждены перейти на самофинансирование. Казалось, всё прекрасно – работай и получай доходы, но вдруг выяснилось, что вся ранее производимая продукция никому не нужна, потому как крайне низкого качества и не может конкурировать с зарубежными аналогами.

В результате тысячи предприятий обанкротились, на улицу были выброшены миллионы рабочих и служащих, которые в одночасье превратились в бомжей. В этой ситуации лишь немногие сумели найти себя в новых реалиях – кто-то создавал кооперативы, кто-то становился челноком, а мальчики с крепкими мускулами, но слабыми умственными способностями становились бандитами, живущими за счёт рэкета и откровенного грабежа незащищенной части населения. Особенно нравилось новоявленным бандитам обкладывать данью мелких лавочников, рыночных торговцев, потому что из-за развала судов, милиции и других силовых структур они были уверены в собственной безнаказанности. На все обращения граждан об их защите получали один ответ – разбирайтесь сами. В это время на просторах родины чудесной и особенно в столице расцвело пышным цветом такое явление: человека нанимали на работу, а, когда она была выполнена, его попросту выбрасывали на улицу, не уплатив ни рубля. Тех, кто пытался протестовать, нещадно избивали.

Именно в этих условиях оказались новоявленные москвичи, которых по большому счету никто не ждал и не собирался помогать им в новом, фактически враждебном, мире. Все попытки отца Серафимы как-то устроится на работу оканчивались крахом. Дельцы новой формации сразу определяли в нём провинциала, а, значит, потенциальную жертву со всеми вытекающими отсюда последствиями. После нескольких попыток найти хорошую работу он неизменно наталкивался на нечистоплотных работодателей или просто на аферистов. Устав искать приличное место, он стал подрабатывать в различных забегаловках, работая за похлёбку и кусок чёрствого хлеба, который отдавал своей дочери со словами: «Кушай, доченька, кушай, скоро твой папочка найдёт новую хорошую работу и тогда принесёт тебе большую шоколадку».

– Ты любишь «Аленку?» – со слезами в голосе спрашивал он и, не дожидаясь ответа, говорил. – Знаю любишь. Помнишь, как в прошлый Новый год я дарил тебе эту шоколадку и как ты рада была её съесть?

– Помню, папа, хорошо помню, очень вкусная была шоколадка, – обнимая колени отца и сдерживая слезы, отвечала дочь и, помолчав, добавляла. – А хлебушек я съем вместе с картошкой, вкуснее будет.

– Съешь, доченька, съешь, а я пойду прилягу, устал что-то.

– Ты что же только и заработал на кусок хлеба? – вступала в разговор Варвара Афанасьевна. – А, может быть, ты весь день болтался по Москве, потом выпросил у сердобольной бабки этот кусок и принёс домой? Видел в коридоре несколько ящиков картошки и два кочана капусты? Это твои родственнички привезли, спасибо им, а то при таком муже уже давно бы сдохли от голода. В Туле у них наверняка своё хозяйство, могли бы и курочку добавить, для Симы, видишь, какая она худенькая, считай кожа да кости. А, ладно, Бог с ними, спасибо и за то, что привезли, – она низко кланялась в сторону двери и уходила на общую кухню, где в это время варила обед говорливая соседка, с которой за чашкой чая обсуждали последние столичные новости в мире искусств. Эта соседка когда-то, как и Варвара Афанасьевна, мечтала о музыкальной карьере флейтистки, но хроническая ангина и последующие осложнения поставили крест на её мечтах.

Кроме Аксаковых в квартире проживало ещё три семьи, что делало невозможным для Серафимы внеклассные занятия со скрипкой, приходилось дополнительно заниматься в школе. После трехчасовых дополнительных занятий Серафима, идя домой, от истощения иногда теряла сознание. Тогда мать, если это было зимой, растирала её лицо снегом, вела домой, и отпаивала сладким чаем. Эти голодные обмороки, вечное ощущение голода отразились на её здоровье и навсегда оставили тяжёлый след в её жизни. Уже потом, будучи взрослой она часто сравнивала эти детские годы с Ленинградскими блокадниками.