Читать книгу: «Опыт запредельного», страница 8

Часть I. Ранние формы религии. Мистериальные культы древности

Глава 1. Шаманизм

Типы архаической религиозности

После нашего методологического введения мы приступаем к анализу и рассмотрению конкретного религиоведческого материала в предложенной ранее перспективе. Как мы уже говорили, это отнюдь не будет очерком истории религии, тем более что не совсем понятно, в каком смысле об истории религии можно говорить вообще. В свое время Маркс сказал, что религия не имеет своей истории, подразумевая вторичный, производный характер религии от социально-экономических (базисных) факторов, превратным отношением которых она, по Марксу, является. Мы склонны согласиться с Марксовым заявлением, хотя и по совершенно иным причинам и на других основаниях. Если в фундаменте религий лежат сходные или даже тождественные трансперсональные переживания, единство религиозного опыта, о котором говорилось выше, – тогда о какой истории может идти речь? И не случайно М. Элиаде осторожно назвал свой фундаментальный труд, подведший итог всей его научной жизни, не «Историей религий», а «Историей религиозных идей…» ³⁸.

Действительно, в сущностном отношении в религиях менялась только степень глубинности переживаний, лежащих в их основе, и потому примером исторического процесса здесь может быть разве что переход от эмоциональных переживаний к перинатально-архетипическим и от этих последних – к различным трансперсональным. В целом же, сущность религий всегда оставалась самотождественной, менялись лишь явления этой сущности, точнее, культурно-исторически обусловленные формы выражения этой сущности – доктрины и теологические системы, культы и ритуалы, мифы и образы, как если бы один и тот же человек попеременно появлялся то в одном, то в другом туалете, то в маске одного фасона, то другого. Да и сама история не есть ли лишь форма видения социально-культурной реальности «историческим» человеком, взлелеянным иудео-христианской традицией, его, так сказать, априорной формой социокультурного созерцания? История Индии существует для европейца, а не для индийца, да и древний китаец был бы удивлен историзмом европейской культуры, ибо как бы ни была богата династийными и иными хроникальными и хронологическими сочинениями китайская культура, циклическая модель времени космоса и времени социума делала невозможной историю в европейском понимании, то есть историю в собственном смысле этого слова. Впрочем, все эти вопросы слишком сложны, чтобы кощунственно пытаться решить их походя, поэтому вернемся в лоно религиоведения.

Первый вопрос, встающий, когда речь заходит о ранних формах религии, – это вопрос о происхождении религии, который мы сразу же назовем ложным или, мягче, некорректным. Почему? Выше мы уже сформулировали некую апорию или антиномию религиоведения: «Религия не возникала никогда. Религия возникла в исторически обозримое время». Теперь разъясним ее. Все религиоведы знают, что уже нельзя найти ни одного народа и ни одного племени, сколь бы примитивным оно ни было, не имеющего представлений, относимых к религиозным. Тем не менее мы, воспитываясь на марксистской парадигме, привыкли говорить о происхождении религии, что делало ее исторически преходящей формой общественного сознания: как религия некогда возникла, так она некогда и исчезнет. Достаточно любопытен, однако, факт, что этот подход в целом задан ментальностью иудео-христианской традиции: религия (то ли связь с божественным, то ли благоговение перед ним, в зависимости от того, к какому латинскому корню мы будем возводить это слово ³⁹) возникла в результате грехопадения, поскольку до него существовало непосредственное общение с Богом, и религия исчезнет в грядущем зоне царства Божия, когда это общение восстановится. «Апокалипсис» св. Иоанна Богослова специально подчеркивает, что в Новом Иерусалиме, Граде Божием, храма не будет, ибо Бог будет все во всем ⁴⁰. Кстати, здесь, в свою очередь, просматривается очень древний мифологический сюжет об изначальной всеобщей связи мира людей и духов или божеств, утраченной позднее и сохранившейся только у избранных, прежде всего у шаманов. Идея происхождения и отмирания религии, безусловно, требовала иудео-христианского историзма в рамках разомкнутого временного цикла – линейного времени. Впрочем, о происхождении религии впервые заговорили не марксисты, а французские просветители (кажется, эту линию можно и еще удревнить, доведя до средневековых повествований о Трех обманщиках ⁴¹).

Для подтверждения этой, в общем-то сугубо умозрительной теории религии, вытекавшей из просветительской или марксистской концепции, обращались и к эмпирическому материалу, а именно к данным археологии. А эти данные свидетельствовали, что у древнейших людей (питекантропов, синантропов, неандертальцев, хотя у последних вроде бы под вопросом) никаких религиозных верований не было, точнее, раскопки не давали материала о наличии подобных верований. Понятно, что это не аргумент: мало ли, собственно, какие ритуально-культовые формы у наших древнейших предков (или почти предков) могли быть. Они еще не умели рисовать быков для магических (но не религиозных!) целей, не делали статуэток примитивных «Венер» и могли не верить в посмертное существование, для обеспечения которого в могилу надо положить каменный нож, лук и стрелы. Но даже если никаких верований у них действительно не было, это отнюдь не является, увы, аргументом в пользу теории исторического происхождения религии, ибо, строго говоря, все эти перволюди не были людьми, точнее, не принадлежали к тому же биологическому виду homo sapiens, что и мы, грешные. Ведь не удивляемся же мы тому, что религии нет у человекообразных обезьян. Религия появляется вместе с homo sapiens и всегда существует с ним; науке не известны ни религия без homo sapiens («человека разумного», как известно), ни homo sapiens без религии. И действительно, уже у кроманьонца, который, по существу, и был первым homo sapiens, религиозные представления наличествовали: существовали и магические быки, и брюхатые «Венеры», и погребальные ритуалы. Не следует ли из этого, что религиозный опыт и религиозное чувство имманентны самой природе человека?

Но, с другой стороны, все эти верования (и не только кроманьонца, но и многих племен и народов, известных этнологам, а не одним археологам) еще не образовали религии как таковой, соотносимой с искусством, мифологией, наукой и отличаемой от них. Подобно тому, как эта синкретическая пракультура не произвела в себе вычленения искусства, науки, литературы, философии и т. д., она не отделила от них и религию. Точнее, религиозные элементы были слиты с иными элементами духовной культуры в единое и нечленимое целое, образуя того самого Хампти-Дампти, который потом разбился и таковым и остался, несмотря на все попытки собрать его заново. Поэтому наряду с утверждением, что религия никогда не возникала, равно справедливым будет и утверждение, согласно которому религия все-таки возникла, но не у кроманьонца, а одновременно с дифференциацией пракультуры на науку, искусство, философию и благодаря этой дифференциации. И если все-таки датировать «происхождение» религии, то мы, пожалуй, склонились бы (по крайней мере, для большей части древних цивилизаций) все к тому же ясперсовскому «осевому времени», то есть к середине I тыс. до н. э., причем для древнейших цивилизаций (египетской, шумеро-аккадской) эту датировку следовало бы, возможно, удревнить, хотя имевшая в них место дифференциация носила, по-видимому, весьма ограниченный и относительный характер, а мифологическое мышление (цементирующий фактор исходного единства и синкретизма) господствовало в полной мере. Таким образом, говорить о происхождении религии все-таки можно, но в совершенно особом смысле.

К ранним формам религии обычно относят магию, анимизм, аниматизм, фетишизм, тотемизм и шаманизм, причем, как правило, эти формы не встречаются в чистом виде, а образуют сложные комплексы, взаимодействуя друг с другом.

О магии и фетишизме мы уже специально говорили во введении, отрицая их религиозный характер, и к этому вопросу возвращаться больше не будем. Теперь же кратко охарактеризуем остальные формы примитивной религиозности перед тем, как подробнее остановиться на шаманизме.

Анимизм (в устоявшейся терминологии anima – душа как жизненное, животное начало или animus – разумное начало) – это род религиозных представлений, признающих наличие некоей разумной или чувствующей психической субстанции не только в человеке, но и в любом живом существе, а также зачастую и в неодушевленных, по нашим понятиям, предметах – камнях, деревьях, водоемах и т. п. К анимизму близок аниматизм, то есть представление о тотальной, всеобщей одушевленности как жизненности: все живо, мертвой материи не существует. Аниматизм отнюдь не остался достоянием только примитивной религиозности; в древних цивилизациях он стал объектом теоретической, философской рефлексии и под названием «гилозоизм» (от греч. hylo – материя, zoe – жизнь) вошел в историю философии, существуя в таком виде и в настоящее время, в частности в научных и паранаучных теориях, рассматривающих нашу планету как организм или живое целое. Анимистические и аниматические представления присутствуют во многих развитых религиях, а национальная религия японцев – синтоизм («путь богов») в значительной степени базируется на них.

Тотемизм большинство религиоведов склонны рассматривать в качестве одной из наиболее ранних форм религии как в силу его значительной примитивности, так и потому, что он составляет основу религиозных представлений аборигенов Австралии, считающихся весьма примитивным народом. Но само слово «тотем» – североамериканско-индейского происхождения. В религиоведении и культурологии тотемизм очень знаменит благодаря двум чрезвычайно несходным сочинениям – работе З. Фрейда «Тотем и табу» (1912 г.) и исследованию Э. Дюркгейма и М. Мосса «О некоторых начальных формах классификации: к изучению коллективных представлений» (1903 г.), явившемуся классическим образцом социологического подхода в религиоведении.

Обычно под тотемизмом понимаются представления, предполагающие наличие коллективного родства между группой (например, племенной) людей и определенным видом животных или растений (иногда – неодушевленных предметов; встречаются и такие поразительные тотемы как «улыбка мальчика»). Тотем (например, тотемное животное) рассматривается как предок данной группы и объект поклонения. Как правило, тотем воспрещается убивать и употреблять в пищу, хотя отдельные ритуалы, напротив, предполагают убиение тотема и его культовое поедание, укрепляющее родственные узы через вторичное приобщение к тотему.

Социологическая школа, считающая, что религиозные идеи (особенно в ранних обществах) непосредственно задаются организацией общества (разделение его на группы или классы проецируется в область идей), склонна рассматривать тотемизм как проекцию архаической структуры общества, разделенного на отдельные группы, которые возводятся к различным тотемным предкам (тотемные группы). Однако, как справедливо показал М. Элиаде, наличие параллелизма между структурами общества и вселенной на самом деле говорит лишь о наличии единого принципа структурирования, имманентного мифологическому (архаическому) мышлению, а отнюдь не социальную обусловленность этого структурирования ⁴².

Кроме того, науке известны и факты наличия у одних и тех же народов помимо тотемных и других, более «рационалистических» форм классификаций. Но, в любом случае, тотем все же выступает маркером классификационных рядов, посредством которых архаический человек упорядочивает содержание своего опыта. Этот архаический классификационизм также не умер бесследно вместе с примитивными обществами, но проявил себя в истории мировой цивилизации в весьма утонченных формах. По существу, тот классификационизм и нумерологизм, который, по мнению авторитетных синологов, составляет методологическую основу всей классической китайской философии ⁴³, несомненно, имеет ту же природу, что и тотемистические упорядочивающие структуры. Так, например, первоэлементы (у син) китайской космологии маркируют или кодируют весьма длинные классификационные ряды, гармонически упорядочивая универсум китайской культуры.

Тотемизм также включает в себя весьма любопытные ритуалы, предполагающие, в частности (помимо уже упоминавшегося ритуального вкушения мяса тотема), отождествление участников с тотемными животными или растениями.

Говоря о психологическом основании ранних форм религии, мы можем только гадать о том, какого рода переживания лежали в их основе, поскольку они не стали там осмысленным фактом индивидуального опыта, продолжая существовать на уровне коллективных представлений или проявлений коллективного бессознательного.

Тем не менее факты, накопленные трансперсональной психологией, позволяют сделать некоторые предположения. Ряд трансперсональных переживаний (например, чувство слиянности со всей жизнью во вселенной, видение духовных «сущностей» людей и иных существ и т. п.) могут объяснить появление аниматических и анимистических представлений. Элементы того, что С. Гроф называет филогенетической и кармической памятью, в частности проявляющей себя в отождествлении с различными животными, вполне могут психологически объяснить ряд сущностных черт тотемизма. Сюда же можно отнести и такой странный вид переживаний, как переживание «сознания» неодушевленных субстанций – металлов, минералов и т. п. (эти переживания, видимо, имеют отношение и к корням аниматического миросозерцания). И наконец, коллективно-расовая (племенная) память вполне может являться основанием как для культа предков, так и для некоторых форм тотемизма.

В этой связи достаточно интересны рассуждения некоторых конфуцианцев о природе культа предков. Как известно, Конфуций, сохранив и возвеличив архаический культ предков, наполнил его принципиально этическим содержанием. Мы не знаем, верил ли сам Конфуций в бессмертие духов предков или нет. Он и его ученики воздерживались от суждений по этому поводу. «Не знаем, что такое жизнь, откуда же нам знать, что такое смерть», – говорили они. Во всяком случае, посмертная участь предков явно относилась к области того, о чем Учитель не говорил (цзы бу юэ). Вместе с тем почитание предков предписывалось любому из его последователей. Зачем? Во-первых, для нравственного совершенствования и развития весьма ценившихся китайской этикой семейно-клановых добродетелей типа сыновней почтительности (сяо). Но не только. Согласно конфуцианским представлениям, сын получает от отца (и потомки от предков вообще) ци (жизненную силу) особого рода. Совершение ритуала почитания предков с предельной силой искренности (чэн), с чувством их реального присутствия на ритуале (жу цзаи) как бы стимулировало, питало (ян) эту жизненную силу, что способствовало как нравственному, так и физическому процветанию благочестивого потомка. А концепции такого рода уже достаточно близки обоснованию существования тех или иных культов через трансперсональные переживания.

Можно предположить, что у архаического человека в силу значительно большей открытости областей бессознательного, не придавленного еще толстым слоем цивилизационных норм, навыков и стереотипов и не испытывавшего еще такого давления со стороны сознания, его проявления, в том числе и в виде трансперсональных переживаний, были значительно более частыми, интенсивными и достаточно обыденными. По своей психической организации архаический «дикарь» был не грубее, а значительно тоньше и чувствительнее, чем современный «цивилизованный» человек.

Далее эти переживания выражались уже в формах мифологического мышления и категориях примитивной культуры, и там, где человек утонченной религиозно-философской традиции увидел бы свидетельство единения своего духа с духом всего сущего, обретение единотелесности с универсумом или память о предыдущих жизнях, о предсуществовании души, «дикарь» видел населенность всего злыми и добрыми духами, тотемистическое родство человека и животного и влияние воли своих покойных предков. И кто знает, не являются ли «культурные» интерпретации по сравнению с истинным положением дел столь же дикими, сколь дики по сравнению с ними тотемистические истолкования первобытного человека?

Шаманизм как система психотехники

Чем отличается шаманизм от других ранних форм религии и почему именно ему мы решили уделить особое внимание?

О шаманизме написано гигантское количество статей и монографий, и, тем не менее, до сих пор недостаточно ясны даже сами критерии отнесения того или иного религиозного феномена к шаманизму ⁴⁴, не говоря уже о том, что некоторые этнологи склонны отделять шаманизм как концептуальную модель от шаманства как определенного типа религиозной практики. В настоящей работе мы будем следовать критерию, предложенному М. Элиаде в его знаменитой книге, и будем под шаманизмом понимать архаическую технику экстаза, то есть примитивную психотехнику. Именно ее наличие и выделяет шаманизм из прочих ранних форм религии. Более того, именно потому, что трансперсональный момент впервые довольно чисто представлен в шаманизме и шаманизм же оказывается первой из форм религии, которая располагает достаточно сформировавшейся психотехникой, мы склонны в определенной мере смотреть на него как на самый ранний пример религии в собственном смысле этого слова, как на антропологический и экзистенциальный феномен религиозного характера, в котором собственный признак религии представлен отчетливо и непосредственно.

Действительно, за исключением психотехники, в шаманизме нет ничего уникального, ибо все космополитические и космографические идеи и представления, используемые или утилизируемые шаманизмом (тройственное деление мира, образ мировой оси и т. п.), существовали и до него, и помимо него. И глубоко прав М. Элиаде, считающий особенностью шаманизма именно то, что он сделал эти представления содержанием индивидуального религиозного опыта, а точнее, смоделировал его форму по образцу общепринятых космологических представлений, используя их и для описания своего сугубо личного опыта глубинных переживаний. Процитируем самого М. Элиаде:

«В архаических культурах сообщение между Небом и Землей используется для жертвоприношений небесным богам, а не для того, чтобы предпринимать конкретное и индивидуальное восхождение, которое остается уделом шаманов. Только они умеют подниматься на Небо через “центральное отверстие” ⁴⁵, только они преобразуют космотеологическую концепцию в конкретный мистический опыт.

Это важный момент: он показывает ту разницу, которая существует, например, между религиозной жизнью североазиатского народа и религиозным опытом его шаманов – этот последний есть опыт индивидуальный и экстатический. Иными словами, то, что для остальной общины остается космологической идеограммой, для шаманов (и других героев и т. д.) становится мистическим маршрутом. Первым Центр Мира позволяет направлять к небесным богам своим просьбы и приношения, тогда как вторым он дает возможность улететь в прямом смысле слова. Реальное сообщение между тремя космическими зонами возможно лишь для этих последних. <…> Не сами шаманы – одни – создали космологию, мифологию и теологию своих племен; они лишь ввели их в свой внутренний мир, опробовали и использовали в качестве маршрута для своих экстатических путешествий» (Элиаде М. Космос и история. С. 151–152; Eliade М. Shamanism: Archaic Techniques of Extasy // Bollingen Series. Vol. 76. Princeton, 1974. P. 265 –266).

В ходе развития шаманизма его психотехнический элемент еще более усиливается, и те типы шаманизма, которые, по существу, являются переходными от ранних форм религии к религиям чистого опыта, стремятся к усилению роли психотехнического элемента, ведущего к трансперсональным переживаниям («транс» в терминологии Элиаде). Элиаде предлагает следующее объяснение этого явления:

«Например, не обязано ли отклонение шаманского транса от “нормы” тому факту, что шаман пытается опробовать на конкретном опыте символику и мифологию, которые по самой своей природе не подлежат эксперименту, не поддаются “конкретной” “проверке опытом”; одним словом, не стремление ли достичь любой ценой и неважно каким способом вознесения во плоти, мистического и в то же время реального путешествия на небо, – не оно ли привело к ошибочным трансам, которые мы наблюдали; не является ли, наконец, такое поведение неизбежным следствием отчаянного желания “пережить”, а иначе говоря, “опробовать на опыте” то, что в нынешнем человеческом состоянии возможно лишь в плане “духа?”» (Элиаде М. Космос и история. С. 198; Eliade M. Shamanism. P. 494).

В этой цитате только один пункт вызывает наше несогласие с Элиаде – по нашему мнению, люди во все века, от шаманов до индийских йогинов и от орфиков и гностиков до «сайентологии», занимались экспериментами с психикой, стремясь проверить опытом доктринальные положения и догматические схемы, которые, в свою очередь, непосредственно или опосредованно также восходили к опыту и переживанию. Порой эти эксперименты приводили к созданию такого психотехнического чуда, как индийская йога, подлинная наука духовного делания, а порой – к появлению сомнительного «культа». В случае с шаманизмом (оставляя без ответа вопрос о том, не была ли и исходная космотеология основана на стихийном и неосознанном психотехническом опыте) избыточное присутствие в нем психотехнического фактора приводило к деформации исходной модели, к упадку шаманизма как четко определенного культурно-исторического явления и его перерастанию (по крайней мере, в некоторых регионах) в религию чистого опыта. Шаманизм был шаманизмом, пока психотехнический и космотеологический (архаический по своему характеру) аспекты его находились в гармонии и согласии. Но как только переразвитие психотехники привело к осознанию недостаточности старых мифа и космологии ни как формы описания нового опыта, ни как его концептуальной опоры, шаманизм вступил в кризис, приведший в отдельных случаях к появлению религий высшего порядка (характерный пример – даосизм).

Важно отметить еще одно существенное отличие психотехники шаманизма от психотехнических методов в религиях чистого опыта. В первом случае психотехника (в классическом варианте) направлена на вполне утилитарные цели: шаман вступает в сферу трансперсонального опыта или во время инициации, или выступая как психопомп (проводник душ умерших на тот свет), или с целью излечения больного и т. п., тогда как в религиях чистого опыта психотехника есть средство постижения истины, освобождения, спасения или самореализации (ср.: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» ⁴⁶ ).

Это отличие очень точно подметил японский ученый Идзуцу Тосихико в своей статье «Мифопоэтическое “эго” в шаманизме и даосизме» ⁴⁷: для шамана существует разрыв между его могуществом, обретенным в трансе, и его состоянием в обыденной жизни, тогда как для даоса и то и другое едино и неразделимо.

Потому поэт-шаман Цюй Юань (III в. до н. э.) кончает жизнь самоубийством в водах реки Мило, а лирический герой оды «Дальнее странствие» («Юань ю») наслаждается созерцанием истока всего сущего, венчающим его «волшебный полет». Не ставя своей целью всестороннее описание шаманизма (явления, как и другие формы религии, поистине универсального, имеющего место и в сибирской тайге, и в тундре, и в Индонезии, и в обеих Америках, и в Океании, и в других местах), мы ограничимся общей информацией (иллюстрируя ее одним-двумя примерами) о следующих аспектах шаманизма: «шаманская болезнь», инициационные ритуалы, переживания и камлание как основная форма шаманской психотехники, включающая в себя «волшебный полет» в небесный мир или нисхождение в подземный. После этого мы предложим возможную психологическую интерпретацию рассматриваемых явлений. Примеры в основном взяты нами из монографии М. Элиаде как своего рода компендиума материалов по шаманизму.