Читать книгу: «Моя жизнь с Гертрудой Стайн»

Штрихи к биографии Элис Б. Токлас
Илья Басс

Я – ничто, лишь память о ней.

Из письма Элис Токлас Ван Вехтену

21 мая 1958 г.

Так писала Токлас спустя 12 лет после смерти Гертруды Стайн – о своей любви, своей спутнице по жизни и подруге по лесбийскому союзу.

Увы, слишком многие авторы различных публикаций особенно интернетовских, отводят Элис малозначительное место почти 40-летней совместной жизни этих двух женщин, характеризуя Элис всего лишь как малообразованную секретаршу, домохозяйку, кухарку, а то и гораздо хуже – содержанку и т. п. А ведь Токлас была неординарной личностью сама по себе – образованной, интеллигентной и интеллектуальной. Напомню, что у нее было музыкальное образование со степенью бакалавра (даже концертировала короткое время), она была членом литературного клуба в Сан-Франциско (ее переделка романа Генри Джеймса в пьесу приветствовал сам автор). Не чужда она была и интереса к философии – с детства читала Ницше, с юностью пришел Паскаль. Если она и держалась в тени Гертруды, то совсем не в силу ее интеллектуальной несравнимости со Стайн – такой жребий она выбрала себе сама вследствие огромной любви и преданности Гертруде Стайн.

Русскоязычному читателю, интересующемуся жизнью и творчеством Стайн, личность Элис Токлас известна по книге автобиографических произведений писательницы. В ней Элис отодвинута на второй план и представляется читателю послушной спутницей, не имевшей собственного голоса. Это далеко не так. Посмотрим на некоторые факты. Когда при появлении в Париже Элис заметила интерес Гертруды к себе, она немедленно предприняла шаги, ведущие к их сближению. Надо было печатать текст, она освоила машинопись. Надо было избавиться от подруги, висевшей у нее на хвосте и мешавшей проводить время с Гертрудой, она нашла способ это сделать. Внесла она свою лепту и в уход Лео Стайна из квартиры на улице Флерюс. А уж когда на Майорке она и Гертруда объяснились и создали семейный союз, Элис вела твердой рукой семейный корабль, отваживая всех, кто каким-то образом мог внести разлад в их союз. Многие посетители, искавшие дружбы со Стайн, обвиняли Элис в разрушении дружеских связей. Обвинение верное, но в каждом конкретном случае у Токлас были на то серьезные причины. Хемингуэй был отлучен из-за того, что его дружба с Гертрудой перешла дружеские рамки. Такая же судьба и по той же причине постигла аристократку (и бисексуалку) Мейбл Додж. Получали от ворот поворот и те, кто, по мнению Элис, переступал неписаные законы их дома. Художника Эжена (Евгения) Бермана выставили из их загородного дома, застав его в спальне с горничной. Писатель Брейвиг Имс, пытавшийся пристроить свою беременную жену рядом с дачным домом Стайн в расчете на помощь при рождении ребенка, получил от Элис звонок с недвусмысленным отказом. Можно сюда добавить и конфликт с французским поэтом Жоржем Унье, в котором Элис отстаивала равные права Гертруды в ее авторстве с Унье и многое другое. Да, Элис не забывала о собственном и Гертруды благополучии, вставала рано утром, следила за питанием, за уборкой в доме, отвечала за звонки, вела финансовые дела, редактировала рукописи и отправлялась спать в 11 часов вечера.

При жизни Гертруды Стайн Токлас предпочитала не участвовать в творческих разговорах и обсуждениях, придерживаясь «женской» половины собравшихся, занимая ее светскими разговорами.

Не давала она также интервью и не писала никаких статей или книг.

Лишь спустя несколько лет после смерти подруги, в 1950 году появилась в печати ее первая заметка, а затем последовали и книги – впервые Элис Б. Токлас заговорила своим голосом.

На русский язык переведена лишь одна книга Элис Токлас – The Alice В. Toklas Cookbook¹ (русское название – довольно странное – «Поваренная книга жизни»). Теперь русскоязычному читателю представляется возможность узнать о жизни и мыслях Элис Токлас по ее собственным воспоминаниям, письмам и интервью.

В данную книгу включены:

– Автобиография «То, что помнится» (What Is Remembered, 1963), заканчивающаяся смертью Гертруды.

– Избранные письма.

– Два интервью. В одном Токлас объясняет причины разрыва с Хемингуэем. Во втором – впервые признает свое участие в написании «Автобиографии Элис Б. Токлас».

– Статья-воспоминание «Они приехали в Париж ради свободы творчества» (They who came to Paris to write).

– Список публикаций Токлас.

* * *

Автобиография «То, что помнится» опубликована в 1963 году, когда Токлас было 86 лет. Несмотря на преклонный возраст, она сообщает многие подробности о своей жизни в детстве, юности и совместной жизни с Гертрудой Стайн. Поначалу издательство пригласило в помощь Элис писателя Макса Уайта, но после нескольких недель работы Уайт отказался от сотрудничества, ссылаясь на нежелание Токлас сообщать многие интимные детали, постоянно сворачивая беседу на личность Гертруды. В итоге издательство прислало другого литературного помощника. Первоначально автобиография продолжалась до 1951 года, но затем, по настоянию Элис, повествование сократили, закончив смертью Гертруды.

Автобиография «То, что помнится» включает тот же период жизни, что и «Автобиография Элис Б. Токлас», и любопытно сравнить, как описываются те же события разными (а может быть и не совсем разными!?) авторами. Не случайно многие литературоведы до сих пор пытаются анализировать оба текста, стараясь подтвердить или опровергнуть участие Токлас в написании «Автобиографии Элис Б. Токлас». Ведь последняя, написанная осенью 1932 года, резко отличается от всего, до тех пор написанного Г. Стайн, что неизбежно приводит читателя, биографов и исследователей творчества писательницы к заключению о возможном участии Токлас в написании этой книги. Особенно следует отметить огромный исследовательский труд², выполненный литературоведом и переводчиком Анне Линзи (Anne Linzie). Проанализировав три текста – The Autobiography of Alice В. Toklas (1932), The Alice В. Toklas Cookbook (1954) и What Is Remembered (1963), используя основные и общепринятые принципы литературоведения и литературного критицизма, Линзи бросила вполне обоснованный вызов авторству Стайн, во всяком случае, единоличному. Не ясно только, в какой степени заключалось участие Э. Токлас. Эта неясность, видимо, так и останется неясностью, а авторство книги всегда будет приписываться Стайн.

* * *

В связи с тем, что автобиография Токлас исключает описание ее собственной жизни после смерти Гертруды, мне показалось логичным дополнить ее письмами Элис к различным людям. Тем более, что они все в той или иной мере касаются жизни и творчества Стайн. По свидетельству Эдварда М. Бернса, крупнейшего биографа Стайн и Токлас, количество писем Токлас, находящихся в частных руках и архивах, превышает три тысячи. Многие письма Токлас – к отцу и подругам не сохранились.

Из доступного количества писем Э. Бернс отобрал, отредактировал и подготовил к печати около 400, написанных после смерти Гертруды Стайн, руководствуясь, по его словам, их литературной и биографической ценностью. Эти письма были изданы в 1973 году под названием Staying on alone – «Жизнь в одиночестве»³. На русском языке эти письма не издавались и в данной книге печатаются впервые.

Включить все письма не представлялось возможным, пришлось ограничить их количество – в книге приведено 90 писем. Не посчитал я уважительным к Токлас и воспользоваться сокращением или выдержками. Письма покрывают период 1946–1967 гг. и подобраны таким образом, чтобы можно было вкратце проследить стиль и характер жизни Элис в одиночестве.

В своих письмах к друзьям и знакомым Элис отмечала, что если бы не долг по отношению к Стайн, любовь к ней и преданность ее памяти, ей бы не было смысла продолжать жизнь. А пожелания писательницы и соответственно устремления самой Элис сводились к следующему:

– Добиться передачи портрета Гертруды работы Пикассо на постоянную экспозицию в Метрополитен Музей.

– Издать все неопубликованные произведения писательницы.

– Сохранить картины Стайн как целостную коллекцию и предпочтительно в стенах своей квартиры – в конце концов, это ведь была память Элис о Гертруде.

– Способствовать освобождению из тюрьмы и помилованию одного из ближайших друзей Стайн, французского профессора литературы Бернара Фая.

Какими бы фантастическими не казались эти цели для одинокой, без малого семидесятилетней женщины, она их достигла, приложив невероятное упорство, настойчивость и изворотливость. Правда, коллекция картин «выскользнула» из рук уже немощной 80-летней Элис, но, в конечном счете, целиком оказалась в Америке, хотя многие – в частных руках.

Односторонние, да еще выбранные письма неизбежно содержат в тексте неясности. С этим, увы, приходится считаться. Я счел нужным дать следующие пояснения по содержанию писем:

– Гертруда завещала свой портрет работы Пикассо Музею Метрополитен. Однако на него претендовал и музей Современного искусства (оба музея в Нью-Йорке) в силу соглашения между ними о разделе артистической направленности приобретаемых картин. Потребовалась бесконечная переписка, обращения к юристам, пока наконец в 1948 году Токлас не получила сертификат Метрополитен Музея, свидетельствующий о том, что Гертруда Стайн является меценатом музея.

– С 1951 по 1958 год в издательстве Йельского Университета вышли восемь томов неопубликованные произведений Стайн – ежегодно по одному тому. Все это требовало обширной переписки с куратором Йельского университета Дональдом Гэллапом, литературным душеприказчиком Карлом Ван Вехтеном, и авторами предисловий к каждому тому.

– Для сохранения целостности коллекции Элис предпринимала всяческие юридические и иные ухищрения, чтобы оберечь ее от притязаний наследников Стайн. Все дела по наследию вела юридическая фирма в Балтиморе. Боясь, что племянник Гертруды Аллан Стайн, а затем и его вдова, Рубина Стайн, доберутся до коллекции Гертруды, она проштамповала на обратной стороне каждой картины «Собственность Гертруды Стайн». Все предосторожности оказались излишними, поскольку сын Майкла, Аллан, умер в 1951, и Рубине Стайн самой пришлось долго «подбираться» к наследию своих детей. В последние годы Элис вынуждена была проводить длительное время в Италии для лечения, картины оставались без присмотра, и на этом основании и по решению суда Рубине в 1960 г. удалось изъять коллекцию с улицы Флерюс и пометить в сейфы банка. В конечном итоге коллекция была целиком куплена в 1969 г., уже после смерти Токлас, консорциумом из 6 американцев (включая братьев Рокфеллеров) за 6,25 миллионов долларов. Деньги были поделены между тремя детьми Аллана Стайна (внуками Майкла Стайна).

– В середине 20-х годов Стайн подружилась с Бернаром Фаем, французским литератором и ученым, прекрасно знакомым с американской литературой. Фай способствовал публикации произведений Стайн на французском языке. Их сотрудничество переросло к длительную и теплую дружбу, основанную на общности моральных и политических взглядов. В течение Второй мировой войны Фай был назначен Директором Национальной библиотеки и подчинялся Маршалу Петэну. Есть определенная заслуга Фая в том, что две еврейки-американки уцелели в период немецкой оккупации Франции. Увы, ярый противник масонства Фай собрал и передал Германии все имевшиеся материалы по масонской деятельности в стране, в результате чего сотни масонов подверглись гонениям и физической расправе. После войны за сотрудничество с германской администрацией Фай был приговорен к пожизненному заключению, замененному впоследствии двадцатью годами тюрьмы. «Святым делом» во имя Гертруды назвала Элис спасение Фая. Она обращалась к различным политическим и общественным деятелям Франции и Америки с просьбой помочь Фаю. Что не сделали бесчисленные письма, мольбы и просьбы, сделали деньги. Элис продала рисунки Пикассо, а вырученные деньги пошли на организацию побега и переправки Фая в Швейцарию.

После смерти Гертруды Стайн многие журналисты, литераторы и исследователи творчества писательницы пытались брать интервью у Э. Токлас. Обычно она была немногословна, воздерживалась от эмоций и избегала сообщений частного характера. Однако в нескольких беседах-интервью, она, как это бывает с людьми в глубокой старости, разоткровенничалась. Два интервью (одно – отрывочно) здесь приведены.

Газетно-журнальных публикаций Э. Токлас немного, в основном по кулинарии, несколько по литературе, одна – на политические темы. Здесь включена статья-воспоминание в газете «Нью-Йорк Таймс» о литературном Париже первой половины XX века.

В конце книги приводится индексный указатель имен в русской и оригинальной транскрипции. Это даст возможность искать в случае необходимости более подробную информацию в различных интернетовских и других источниках. Включение такой информации в саму книгу потребовало бы значительного увеличения объема книги. Исключеник сделано для адресатов писем.

В письмах в основном сохранена пунктуация Токлас – она стремилась писать длинные предложения, оформляя их как абзацы – не иначе, как помнила выражение Стайн: «Предложения не эмоциональны, абзацы – да».

То, что помнится⁴

1

Я родилась и выросла в Калифорнии. Моего деда с материнской стороны можно считать первопроходцем. Он появился там до того, как Калифорния стала 10-м штатом, принятым в Юнион. Дед приобрел участок по добыче золота и поселился в Джексоне, графстве Амадор. Спустя несколько лет он опять пересек Истмус, Панама, и добрался до Бруклина, где женился на моей бабушке. Там родилась и моя мама. Когда ей исполнилось три года, семья вернулась в Джексон.

В день их прибытия в Сан-Франциско во всем городе звонили колокола. Моя бабушка объяснила, что звонят не по случаю праздника. Что же отмечали? На Лоун Маунтин повесили двоих – таков был ответ. Это был малоприятный прием, и это событием навсегда осталось в памяти бабушки.

Золотой прииск деда оказался малоудачным, он его продал и приобрел большой участок земли в долине Сан Хоакин, превратив его в ферму. Позднее муж его сводной сестры прикупил рядышком другой участок. Именно они организовали сопротивление проекту железнодорожной компании Саут Пасифик по прокладке железнодорожных путей, для перевозки на восток урожая долины Сан Хоакин. Они яростно сопротивлялись попыткам подорвать их монополию, завалили дорогу сельскохозяйственным инвентарем. Рельсоукладчик вынужден был остановиться. На следующий день он, однако, прорвался сквозь баррикады, и рабочие уложили рельсы, обеспечив себе проезд. Фрэнк Норрис использовал этот эпизод в первом романе своей трилогии «Спрут: Калифорнийская история» о хлеборобах Калифорнии.

Подходящих школ в графстве Амадор для моей матери и ее сестры не нашлось, как и возможности для бабушки совершенствоваться в музыке. Поэтому мой дед перевез семью в Сан-Франциско и пока он строил семейный дом, женщины жили в Нуклеас отеле. В доме, который он построил на О’Фарелл стрит, семья прожила долгие годы. Обе дочери выросли там, вышли замуж. Там родилась и я, там же позднее умерли бабушка с дедушкой.

Моя мать вместе с группой других женщин пригласила в Сан-Франциско Эмму Маруэдел, ученицу Фребеля, и под ее руководством в большом саду было построено здание школы, создан первый в США детский сад. Туда я отправлялась по утрам, научилась читать и писать по-немецки и по-английски, а также приобретала знания в географии и по арифметике.

Мне было семь или восемь лет, когда бабушка заговорила со мной о музыке и взяла меня на концерт. Первой прослушанной певицей на моей памяти была Жюдис, веселая, хотя и престарелая опереточная певица. На ней сверкала огромная бирюзовая брошь, окантованная по краям бриллиантами – подарок Императора Луи Наполеона. Это было мое первое знакомство с войной 1870 года.

С тех лет компания Тиволи Опера Хаус круглогодично ставила оперы от «Аиды» до «Корневильских Колоколов». Я с одинаковым удовольствием слушала и оперы и оперетты. Там же я впервые услышала «Лоэнгрин». Луиза Тетраццини пела Виолетту в Тиволи. Ее каденции стали сенсационными и ее пригласили петь в Метрополитен Опера в Нью-Йорке. Бабушка стала давать мне уроки музыки на пианино и рассказала, что она и ее три сестры были учениками Фридриха Вика, отца Клары Шуман. Одна из сестер стала в Вене концертирующим пианистом, за что родители лишили ее наследства. Она вышла замуж за армейского офицера, и это был последнее, что мы услышали о Tante Berthe⁵.

В девятилетием возрасте отец взял меня с ночевкой к бабушке с дедушкой. Наутро он позвал меня и сказал: «У меня для тебя сюрприз, ты увидишь своего братика». «Это Томми?» – спросила я. Так называлась небольшая мраморная статуэтка – бюст времен Ренессанса, хранившаяся у мамы, и к которой я была особенно привязана. «Нет, не думаю. – ответил отец. – Увидишь». Увидев маленькое красноватое создание, я готова была расплакаться. Я хотела обнять мать и признаться ей в своем страхе. «Он красный как рак. – сказала я. – Ты будешь любить его?». Обняв меня руками, мать ответила: «Не так, как тебя, милая моя, ты всегда будешь главной». Меня это успокоило⁶.

Именно в то время мои родители решили отправиться в Европу, чтобы отпраздновать золотую свадьбу родителей моего отца.

Мать и я нашли Нью-Йорк чересчур холодным. Мой кузен прокатил меня на сиденье с полозьями по льду замершего озерца в Центральном парке, в то время как мой отец и его кузены выписывали фигуры на льду.

Чтобы добраться до парохода следовало сесть на паром в городе Хобокен. Сам паром вмерз, необходимо было высвободить его ото льда. Но на пароходе в Атлантическом океане светило солнце и все двенадцатидневное путешествие я играла на палубе.

В Гамбурге, где корабль пришвартовался, мы отправились в цирк Ренц, где не только дрессированные лошади, но и слоны танцевали под звуки большого духового медного оркестра.

Из Гамбурга мы поехали в Кемпен, Силезия, где нас приветствовала многочисленная отцовская родня. Там же к нам присоединился и нью-йоркский брат отца с семьей, а также двое других братьев из штата Нью-Мехико.

Мой дедушка с отцовской стороны был мягким, добрым человеком. Он читал мне сказки братьев Гримм, страшные по сравнению со сказками Ганса Кристина Андерсена и Перро, которые я уже знала. Молодым человеком дед покинул родительский дом и отправился в Португалию, а в 1848 году тайно от жены направился в Париж участвовать в баррикадных боях. Бабушка, не одобрявшая его эскапады, упредила банк в Париже не принимать чеки за его подписью. Оставшись без денег, он вынужден был вернуться в Кемпен.

Мой дед увлекался живописью и подарил одну свою картину моему отцу. Это была чудная картина, изображавшая двух польских всадников в окружении распростертых на земле раненных и мертвых русских солдат. Поляки кромсали оставшихся русских широченными саблями.

Бабушка была крупной, приятной властной женщиной. Она носила очень длинные бриллиантовые серьги. В высоко подобранных седых волосах виднелись искусственные цветы сирени. Мои бабушка с дедушкой прожили за 80 и умерли с разницей в один день.

Из Кемпена отец отвез нас в коляске, запряженной четверкой лошадей, в Штетин навестить своего приятеля лицейских дней. В Штетине, в ресторане какие-то польские офицеры упросили мою мать разрешить мне бокал шампанского, чтобы все могли выпить за Соединенные Штаты.

Из Кемпена наш путь лежал в Вену, а оттуда в Пешт, где родители встречались со своими друзьями. В музыкальном салоне молодежь танцевала с венгерскими офицерами. Я для них станцевала качучу и вальсировала с дочерями хозяина, Стефани и Мелани. Голова у меня заметно закружилась, потому, что они не умели вальсировать в обратную сторону.

Из Пешта мы направились в Англию через Вену и Дрезден. Мать нашла в Кемпене молодую гувернантку – польку. Гувернантка оказалась приятной подружкой, но поскольку прекрасно изъяснялась по-английски, мне не удалось расширить знание польского языка выше уровня, полученного от отца – «Молитвы Богу» и «Боже, храни Польшу», которые я забыла по прошествии половины столетия.

В Англии мы остановились у дяди моей матери, который женился на шотландке. Жили они в сельской местности и у них были две дочери, Вайолет и Адель, моего возраста. Через несколько дней родители решили меня оставить с ними и посмотреть Лондон. Сестренки оказались славными подружками. Одна из них, Вайолет, как-то разбудила меня и сказала: «Пойдем быстро, Адель ходит во сне на балконе без ограды». Глаза у Адели были открыты, но было очевидно, что она не понимает, где она и что происходит. Это было страшным, но романтичным зрелищем.

Не таким пугающим, но таким же романтичным, было желе из слонового хобота, поданного детям к чаю. Желе приготовил индус-полковник, когда мы нанесли ему визит.

Из Англии мы вернулись в Гамбург. На сей раз остановились у другого маминого дяди, доктора, жившего с женой и овдовевшей дочерью. В семье было два больших черных пуделя, неподвижно сидевшие на копчиках, пока мы управлялись с охлажденными пудингами, первыми в моей жизни. Я запомнила название пудингов: Нессельроде и Гималайя. Каждому пуделю дали большой поднос с кофе и молоком. Когда они кончили, слуга удалил эти подносы и заменил их другими. Много лет позже, когда у нас с Гертрудой Стайн был свой пудель, я поняла, что такая система позволяла контролировать их аппетит.

В Гамбурге я и моя полька-гувернантка со слезами расстались, родители забирали меня в Америку на том же самом пароходе, которым мы плыли в Европу. Генерал Лью Уоллес, первый из прочитанных мной авторов, оказался с нами на борту. Генерал был послом в Турции и презентовал мне экземпляр своей книги «Бен Гур»⁷ с автографом.

Вскоре мы вернулись в Сан-Франциско и меня определили в школу мисс Мэри Уэст. Девчушка в моем классе поинтересовалась, не миллионер ли мой отец. Я сказала: «Не знаки. «А яхта у вас есть?» – продолжала она. Узнав, что у нас яхты нет, она перестала мной интересоваться. Мать решила, что настало время пристроить меня в другую школу, где маленькие девочки не так снобистски воспитаны.

Новая школа мисс Лэйк показалась мне веселой и интересной. Я тут же познакомилась с излучающей тепло жизнерадостной девочкой Клэр Мур, ставшей на всю жизнь моей подругой. Клэр умерла лишь несколько лет тому назад. В свободное от учебы время мы читали те же книжки, рассказы Джулиан Юинг и Луизы Олкотт, отвратительный и унылый английский роман «Фонарщик» Марии Камминс⁸ и рассказ «Честное Благородное», который я безуспешно пыталась раздобыть для Гертруды Стайн. Затем мы увлеклись Диккенсом, начав с «Давида Копперфильда». Мне больше понравились «Повесть о двух городах» и «Большие Надежды».

Мать устроила мне членство в библиотеке Торговой Биржи и вскоре рассказы и романы сменились биографиями и мемуарами. Дома у меня появился Шекспир и кое-что из поэзии.

Я посещала школу мисс Лэйк четыре года. Затем мой отец решил, что мы переедем жить в Сиэтл. Два пожара и спад в промышленности серьезно ухудшили финансовое состояние отца, и там он рассчитывал выкарабкаться из трудной ситуации.

Вскоре после нашего переезда комитет Сан-Францисских банкиров приступил к расследованию финансовой ситуации сложившейся на Северо-Западе. Один из них поинтересовался у моего дяди в Спокане, как обстояли дела с его акциями в горнодобывающей отрасли. «Спасибо, очень благоприятно и ровно» – ответил мой дядя, не будучи склонным к разговорам.

Той осенью я посещала школу мисс Мэри Кокрэйн. Мисс Мэри и ее две сестры составляли штат школы, и все хорошо знали предметы, которым учили. Они были родом из Шенандоа Вэлли, хорошо помнили Гражданскую войну, и это временами вызывало заметную неприязнь между сестрами и их учениками, выходцами с Севера.

Во время моей учебы в школе мисс Кокрэйн армия генерала Кокса двигалась к Вашингтону. Мой отец был членом комитета, который пытался удерживать мужчин на фермах, снабжая их сельскохозяйственным инвентарем и поддерживая цены на урожай от падения.

Мать была страстным садоводом. Она окружила цветами дом и устроила на вершине холма, где мы жили, небольшие клумбы с разнообразными цветами. Она любила составлять оригинальные букеты, особенно из роз Гомера, украшая их сережками хмеля. В небольших клумбах, плотно засаженными цветами, где хватало места лишь для прополки сорняков и срезания цветов, росли различные сорта, ее любимые – карликовые желтые анютины глазки, барвинки и различные сорта сладкого горошка. Однажды я сказала ей: «У тебя такие замечательные голубые глаза, все равно как у водяных барвинок». Цветы заполняли своим запахом и красками весь дом.

Однажды осенью мы жили несколько недель на высоко расположенной ферме в Сноквалми Вэлли. Пришла молодая индианка и попросила пару обуви похоронить своего ребенка, всегда ходившего босиком. Красивая девушка-южанка, жившая на той же ферме, отдала ей пару белых сатиновых босоножек на высоком каблуке.

Мать с моим маленьким братом несколько недель в году проводила у моего дедушки в Сан-Франциско. У него же отдыхала и я во время своих каникул. Однажды, будучи там, я получила телеграмму от матери с сообщением, что миссис Кокрейн закрыла свою школу и мне необходимо немедленно увидеть Сару Хэмлин. Предполагалось, что она теперь будет готовить меня к вступительным экзаменам в университет. Сара Хэмлин привезла в Соединенные Штаты Пандиту Рамабай, призывавшую в Индии юных вдов отказываться от приношения себя в жертву при сожжении их умерших мужей. Каждое утро Сара Хэмлин занималась со мной алгеброй и тригонометрией в объеме, достаточном, чтобы рекомендовать меня в Университет штата Вашингтон.

Зимний семестр в университете оказался приятным периодом: новые друзья, танцы, пикники на озере, когда позволяла погода. Тот год можно было бы отнести к радостным, не будь беспокойства за здоровье матери.

Следующей весной мать перенесла неудачную операцию. Отец решил, что нам следует вернуться в Сан-Франциско для консультации с хирургами. Упаковали мебель и вся компания – моя мать, отец, братишка, специальная медсестра и отцовская охотничья собака погрузились на поезд, Устроились в довольно комфортабельном доме.

Еще одна операция, рекомендованная лучшими хирургами, опять оказалась неудачной, моя мать так никогда не оправилась. Один из ее дядьев часто приглашал нас проехаться к нему в Клифф Хаус. Это стоило больших усилий моей матери, и следующей весной она умерла. Ужасный удар для нас.

Мой дед убедил нас переехать в его дом, где он проживал со своим братом Марком. Дом частенько посещали двоюродные братья, жившие в долине Сан Хоакин. Вскоре после того как мы переехали, разразилась Испано-американская война. Когда солдаты маршировали от Президио по Ван Несс авеню, чтобы погрузиться на корабли, отправлявшиеся на Филиппины, до меня доносились звуки труб оркестра. И я мчалась по Ван Несс авеню, попрощаться с солдатами из полков штатов Вашингтон и Калифорния. Это были те же ребята, с которыми я танцевала. Они были юны и веселы, в отличие от солдат двух мировых войн. Ребята из долины Сан Хоакин получали увольнительную, чтобы отобедать у нас дома. Кухарка и я готовили огромное количество сладких пирожков, чтобы ребята взяли их для своих товарищей в казармах.

Мой дед взял меня в Южную Калифорнию на встречу со своими друзьями-первопоселенцами. Мы добирались туда в карете, на телеге, верхом на лошади и на муле – увлекательно, но утомительно. Дед же мой, похоже, никогда не уставал. По возвращению на День Благодарения мы отправились в долину Сан Хоакин обозревать его владение.

Я получила диплом на пергаментной бумаге, свидетельствующий о присуждении мне степени бакалавра по музыке. Я приступила к урокам игры на пианино с Отто Бендиксом, учеником Листа, и гармонии с Оскаром Вейлем. Их ученица, талантливая и славная Элизабет Хансен стала моей подругой.

Миссис Мур с детьми вернулась из Европы. Когда Клэр готовилась к поступлению в колледж, произошла трагедия. Дженни, вторая дочь, обгорела до смерти. Ее кружевное платье загорелось от свечи, стоявшей на туалетном столике, и помощь подоспела чересчур поздно. Дженни была красивой, очаровательной и пленительной девушкой. Миссис Мур впала в прострацию, и Клэр пришлось взвалить на себя обязанности главы семьи. Вскоре после этого они вновь отправились в Европу.

Я продолжала занятия с Отто Бендиксом. В Сиэтле, где жила Элизабет Хансен, мы дали совместный концерт. То была довольно амбициозная программа. Помню только, что она включала вариации Шумана для двух фортепиано. По возвращению в Сан-Франциско я играла «Странника» Шуберта с оркестром. Вскоре после этого Отто Бендикс умер, и моя музыкальная карьера оборвалась.

Мой дед простудился, болезнь перешла в воспаление легких и в течение недели он умер. В своем завещании ¼ своего наследства он завещал моей тете, и по ¼ каждому из своих внуков. Мой отец предложил поехать на юг для отдыха, продать большой дом деда, а по возвращении переехать в меньший по размеру. Мы нашли приятный дом с видом на Президио⁹.

Жизнь была приемлемой, я часто встречалась с Элеанор Джозеф, подругой Клэр. Клэр обладала язвительным умом и как-то выразилась о старом школьном приятеле: «Он сказал: “Приходи в сад, Мод”, и Мод пошла»¹⁰ Come into the garden, Maud – первая строчка одноименной поэмы Альфреда Теннисона (англ. Alfred Tennyson, 1809–1892).


¹¹ и обращалась к ней «Нелли».

Гарриет Леви, жившая рядом с нами по соседству, вернулась из Европы, где во Флоренции встретилась с Гертрудой Стайн и ее братом Лео. Оба интересовались живописью Сезанна. С картинами Сезанна их познакомил Чарльз Лозер. Лео планировал отправиться в Париж и учиться живописи; там они с Гертрудой занялись коллекционированием картин. Гертруда частенько посещала художественные галереи Питти и Уфицци, и бывало разморенная летней жарой, засыпала прямо на одной из скамеек. Она говорила: «Приятно проснуться в окружении картин».

В Египте Гарриет познакомилась за обедом с одним англичанином, который спросил ее: «Скажите, сколько вы платите в Калифорнии за убийство китайца?». Гарриет пришла в ужас: «Я никогда не слышала о подобном!». «В Сан Хосе убить китайца стоит 10 долларов» – ответил англичанин.

Семья Муров опять вернулась из Европы. Старшая дочь Пола, выйдя замуж за доктора Уикстида, осталась в Лондоне. Когда он и его братья были еще малышами, некто подъехал к ним, когда они играли в саду, и спросил: «Здесь живет мистер Уикстид?», они хором ответили: «Мы и есть мистер Уикстид».

Семье нужен был глава, и Клэр вышла замуж за Уильяма де Груши, франко-канадца, выросшего в Бостоне, но переехавшего жить в Сан-Франциско.

Жизнь текла спокойно и неторопливо, пока однажды утром нас и наш дом тряхануло землетрясение. Произошла утечка газа, я поспешила в спальню отца, раздвинула занавески и шторы, открывая окна. Отец, по-видимому, еще спал. Я разбудила его: «Вставай, город в огне». «Это, – произнес он со своим обычным спокойствием, – ничего хорошего Востоку не принесет».