Читать книгу: «Сон гинеколога»

© Живова Е.В., 2021

* * *

Илья

Ильюша Душенькин был самым невысоким ребенком в классе. Он был ниже всех, ниже мальчиков и ниже девочек. Кроме того, Илья всегда был честен и бескорыстно добр. Наверное, поэтому за ним прочно закрепилось прозвище «Ильюшенька-душенька».

Илья переживал из-за своей низкорослости и смешной фамилии но, был натурой деятельной. Справедливо рассудив, что слезами горю не поможешь, он, перейдя во второй класс, записался в детскую спортивную секцию.

К своему великому сожалению, результатов от бесконечных тренировок Илья не увидел – расти он не начал.

Но однажды, будучи уже в пятом классе, неожиданно выяснил для себя, что тренировался не зря. Это случилось зимой, в январе, после уроков. Илья вышел из школы, спустился по ступенькам и пошёл по хрустящему, только что выпавшему снегу, в сторону дома. Всё было белым, как чистый лист бумаги: школьный двор, несколько машин превратились в огромных белых жуков, а контур забора и деревья, казалось, были нарисованы простым карандашом. Серые, выстроившиеся в ряд пятиэтажки смотрели на улицу тёмными квадратами окон, и Илье хотелось скорее попасть домой, в тепло – туда, где будет тихо до самого вечера, пока с работы не вернётся мама. Приходя с работы, мама Ильи обычно включала надоедливый, то уютно воркующий, то то истерично вопящий телевизор.

Несмотря на сугробы, Илья решил сократить дорогу, проскользнув в щель в заборе, из которой торчал кусок арматуры. Он постоянно цеплялся то за карман его короткого клетчатого пальто, то за пуговицу. Возле забора стоял мальчуган из параллельного класса, бойкий Лёня Кусков. Сегодня он получил двойку по городской контрольной, и от этого, видимо, пребывал не в духе – ни за что и ни про что Лёня взял, и саданул Илью по голове ранцем. Реакция Ильи была неожиданной для него самого: Лёня, на две головы выше Ильи, получил профессиональный апперкот. Он упал на снег и, морщась от внезапного «сюрприза», процедил сквозь зубы:

– Ты чего? Сдурел, что ли?

– Не лезь ко мне. У меня шапка новая, – сказал Илья, поправляя растянутую чёрную рукавицу, смягчившую удар.

Дурацкую кроличью шапку-ушанку, подаренную мамой в прошлом месяце на День Рождения, Илья невзлюбил сразу. Но огорчать маму, которая с лета копила деньги на подарок единственному сыну, не хотел. Он послушно надевал шапку каждое утро, глядя в зеркало, висевшее в коридоре, и шёл в школу.

С тех пор Илью никто не трогал.

До шестого класса мальчик оставался низкорослым, а потом вдруг, за каких-то полтора года, превратился в Илью Муромца: стал самым высоким в классе.

Однажды у учительницы по географии пропала ее любимая, подаренная покойным мужем, авторучка. Галина Петровна так безутешно плакала, что Илья решил разобраться в случившемся.

Проблема выглядела в его глазах настолько простой, что он, недолго думая, отпросился с урока «в туалет», и через 7 минут торжественно вручил пропажу Галине Петровне.

– Как же ты нашел ее? – спросила она, с восторгом глядя на мальчика.

– Петренко из 7 «А» любит всё мелкое. Авторучки постоянно дома забывает, просит запасные у всех, разбирает их на уроках, как маньяк. Вечно из его карманов что-то сыпется. К тому же, он у девчонок заколки таскает. Их класс как раз сейчас на физкультуре. Я зашел в раздевалку, проверил его карманы, и точно. Нашёл, – пожал плечами Илья.

С тех пор Илью называли не иначе, как «мент».

Школьные хулиганы во главе с Лёней Кусковым его не любили, и даже побаивались. Илье же было безразлично, как к нему относились: он был таким, какой есть. Был самим собой. Не старался казаться лучше, не искал ни уважения, ни поклонения.

Блестяще, с золотой медалью окончив школу, Илья поступил в юридический. Ведь к кличке «мент» он привык – она не угнетала его так, как «Ильюшенька-душенька».

22 сентября 2014. 20:53

Оперуполномоченный городского управления уголовного розыска Илья Анатольевич Душенькин сидел за столом, глядя в компьютер покрасневшими от усталости глазами.

«Глинская Лариса Фёдоровна, 1967 года рождения. Место рождения – город Москва. Адрес: Малая Волокитинская, дом 24, строение 2, квартира 8. Место работы: женская консультация № 4. Профессия: акушер – гинеколог. Найдена мертвой 18 сентября, в 21:40.»

Убита по дороге домой, шла с работы, мимо старых ржавых гаражей.

Вспомнив разговор с Палычем, судебным патологоанатомом, Илья совсем загрустил: никаких зацепок!

Лариса Федоровна была банально задушена, обычными, абсолютно новыми капроновыми колготами. Такие продаются в огромном количестве в торговых центрах, и на «развалах» у каждой станции метро.

Раздался вой сирены. Жена Ильи, Светлана, которая вечно упрекала мужа за то, что он никогда не бывает дома, установила ему на мобильный телефон этот звонок – сирену.

Илья воспринял это спокойно. Вернее, ему было безразлично, какой у него звонок – похоже, он этого даже не заметил.

Взяв трубку, Илья вздохнул – так и есть, Светлана.

– Привет, Светуль.

– Привет, лапуль. Ты скоро? Ты мои сообщения, вообще, читаешь? Мы с Геной котлет нажарили, – сказала Света, как всегда, обиженным голосом.

Илья, сглотнув (знает, ох знает жена, чем заманить мужа), успокоил:

– Сейчас выезжаю.

У Ильи была единственная слабость – он любил поесть. Хорошо поесть, плотно. Именно тогда у него, как он выражался, «начинал варить котелок».

– Знаю я твоё «сейчас». Давай скорее, а то Генка всё слопает! – предупредила Света.

Девятилетний Геннадий был настоящим сыном своего отца – он очень любил поесть. Но, к сожалению, пока еда впрок ему не шла: как и папа, Гена был самым маленьким в классе.

Нажав «отбой», Илья, взглянул на часы в телефоне, и удивился: почти девять вечера!

Уже подводя курсор мыши к «завершению сеанса», он услышал сигнал: пришло письмо.

Обреченно вздохнув, Илья открыл его.

– Длинное, зараза… а дома котлеты, – тихо сказал он, и, подумав секунду, добавил:

– Ну, ничего. Я тебя распечатаю, а дома прочитаю. После ужина.

22 сентября. 22:40

Послушав за ужином воркование Светы об оценках сына, о его успехах и неудачах в спортивной школе, Илья, наконец, уединился – телефонный звонок от подруги жены раздался очень вовремя, и Светлана убежала секретничать по телефону со своей лучшей подругой Кариной, у которой почему-то никак не складывалась личная жизнь. Опять у нее что-то случилось? Ох, эти женщины… а у этой, Людмилы Федоровны, что произошло, интересно? Кто ее убил, и почему?

Илья открыл папку и вынул письмо. Он был профессионалом по раскрытию самых сложных дел именно потому, что ни на секунду не забывал о работе: думал, анализировал, искал ответы. Искал везде. В воздухе. В осенней листве. В музыке.

В тех же котлетах…

Котлеты. Хорошие были котлеты. Наверное, фарш Светлана купила свежий. Фарш. Почему-то это слово пришло ему на ум и навязчиво засело в его голове.

Прочитав письмо, Илья задумчиво почесал подбородок и нахмурился.

Писал его коллега, из Тушино. Сегодня утром у них был обнаружен труп женщины. Задушенной колготами. Женщина работала в больнице. В гинекологическом отделении. Акушером-гинекологом.

Неожиданно влетела Света, и обняла Илью:

– Лапуль, кажется, Каринка выходит замуж!

– Светуль, кажется, у меня серия, – ответил Илья, глядя на пустую тарелку, где еще недавно лежали вкусные котлеты. Из свежего фарша.

– Хочешь, сварю кофе?

– Да, и покрепче. Это уже третье дело, где в качестве орудия убийства фигурируют женские колготы, – задумчиво прошептал Илья.

25 сентября 2014. 12:30

– Илья Анатольевич?

Илья поднял голову. В дверях стоял Трошин. Этого молодого человека, сына полковника Сергея Петровича Трошина, Илья невзлюбил сразу. Трошин младший был наглым выскочкой, к тому же, он разговаривал время от времени на каком-то непонятном сленге по телефону, что чрезвычайно нервировало Илью. Проработавший в отделе всего четыре месяца, Трошин имел вид генерала. Он был дотошным, хотел всё знать, везде бывать, и его рассуждения порой доводили спокойного Илью до белого каления: то он предполагал, что 93-х летний старичок, муж старушки, умершей от пневмонии, страдавший болезнью Паркинсона, виновен в её смерти; то искал «убийц» удавившегося алкоголика-самоубийцы, то остервенело пытался раскрыть изначально гиблое дело об ограблении подвальчика, откуда, кроме бензопилы, болгарки, ящика с шурупами и перфоратора ничего не вынесли.

– Илья Анатольевич!

– Чего тебе? – буркнул, наконец, Илья, и, повернувшись к нему спиной, достал из тумбочки помятую упаковку с чайными пакетиками.

– Новости есть?

– Уже четыре! – Герасин встал из-за стола, и торжествующе потряс перед носом Ильи внушительной папкой.

– Что четыре? – не понял Илья.

– Гинеколога, – громко и важно произнёс Герасин, и положил на стол папку.

– Ты обнаружил ещё двух? – удивился Илья.

Занудный Трошин младший медленно приблизился к столу, взял папку и молча открыл её.

– Да. Главный врач, акушер-гинеколог коммерческого Центра Красоты и Здоровья Вера Игоревна Лебедева и заведующая гинекологическим отделением клинической больницы номер 4 Эмилия Ашотовна Геворкян, – отчитался Герасин.

– Тоже колготами? – задумчиво уточнил Трошин.

– Да! Чёрными! – сообщил Герасин.

Задрав подбородок, он важно взирал на Илью, и от гордости у него шевелился кадык.

Илья покраснел – Герасин прав, с этой текучкой он пока не успел проверить, сколько гинекологов задушены колготами за последнее время.

– Это всё?

– Пока всё, – Герасин сделал акцент на слове «пока», от чего Илья тяжело вздохнул, покачал головой и достал пакет с сушками – все его напарники курили, а он предпочитал что-нибудь погрызть. Что-нибудь, что громко хрустит, чтобы, как он выражался, «очистить мозг от ненужных мыслей». По его словам, это было необходимо для того, чтобы в голове осталось самое важное, что можно «разобрать» и «разложить по полочкам».

– Хотя, подожди. Помню, было что-то ещё, очень похожее, – сказал Герасин, и наклонился, перебирая папки на нижней полке стеллажа.

– Ты о чём? – спросил Трошин.

– О колготах. Помнишь, несколько месяцев назад Сидоров рассказывал, что у них была задушена девушка, причём, задушена собственными колготами?

– Да, точно! Вчера вечером как раз вспоминал о том висяке. Возможно, он имеет отношение к серии, – кивнул Илья.

Волосы на его макушке слегка зашевелились, и он бодро приказал:

– Срочно звони Сидорову, поднимайте материалы!

Он похлопал Герасина по спине, и повернулся к Трошину:

– Хочешь, наверное, поехать со мной беседовать со свидетелями, – сквозь зубы пробурчал Илья, не глядя на Трошина.

– Не особо, – хмуро ответил Трошин, но Илья скомандовал:

– Вперёд!

Яков Михайлович Пчелинский
Несколько лет назад

– Яша, ты пришёл? Не ставь туфли на полку! Пусть сначала стекут на коврике. И не забудь раскрыть зонт и поставить его в угол. А то сейчас на вешалку его повесишь, а он ведь совсем мокрый! Вода намочит обои, они отойдут, и снова придётся их переклеивать…

Сквозь какую-то пелену он слушал голос Регины, а в ушах всё ещё переливалась, дрожа, мелодия телефона Эмилии. Её телефон зазвонил в самый неподходящий момент.

Повесив плащ на вешалку, он подошёл к Регине и чмокнул её в тщательно прокрашенную макушку, из-под которой виднелась розовая кожа. От роскошной шевелюры Регины не осталось, наверное, и трети. Когда они познакомились, Регина была стройной девушкой с каштановой косой по пояс, толщиной с её лодыжку.

– Рина, у меня голова раскалывается. Я пойду в душ, а потом прилягу.

– Яша, сколько раз я тебе говорила, не ходи под дождём! У тебя хронический фарингит и тонзиллит, как промокнешь – сразу начинается ангина!

Он закрыл дверь ванной на задвижку, включил воду в раковине и с облегчением вздохнул – вода заглушила голос Регины.

Теперь ему плевать на ангину. После того, что случилось сегодня, ему было безразлично абсолютно всё. Он включил горячую воду и с наслаждением встал под душ. Ему отчаянно хотелось согреться, но противная, мелкая дрожь продолжала пронизывать всё тело и он трясся, как беспомощная марионетка, которую, привязав за верёвочки, брезгливо потряхивала чья-то холодная, жестокая рука.

Сегодня он узнал всё. Узнал, почему его перевели, а потом сократили. Почему не взяли в долю. Сволочи! Сволочи… Он верил ей, своей Эмили, он был её мальчиком на побегушках, несмотря на то, что она была моложе его на целых десять лет.

Они стали близки в первую же неделю знакомства, когда он, уставший после ночного дежурства, сидел и курил на узенькой кушетке, едва умещавшейся на угловом балконе. Он обожал этот балкон за единственную возможность уединиться, потеряться в зарослях старых тополей, почувствовать на секунду, что он один на целом свете. Этот маленький, неправильной формы балкон на втором этаже гинекологического отделения старой московской больницы был для него своеобразным убежищем от реальности, в его собственную, личную реальность, туда, где можно было почувствовать себя геологом. Он всегда мечтал стать геологом, но за компанию с другом Ромой зачем-то поступил в медицинский. С Ромой они перестали общаться ещё на втором курсе, когда Рома женился и уехал с молодой женой куда-то в Забайкалье. А он как был, так и остался ведомым: вместо Ромы появилась Регина, которая намертво вцепилась в него, скромного интеллигентного романтичного парня, и ему ничего не оставалось, как доучиваться вместе с ней.

Яков никогда не был бабником, в подростковом возрасте его не мучили ни женские образы, ни похотливые желания. Регина стала его первой женщиной, когда ему уже исполнилось девятнадцать. Профессию, кажущуюся всем такой пикантной, он получил потому, что Регина вскоре забеременела. Он с нежностью и интересом следил за развитием своего ребёнка, и потому решил стать гинекологом. Ведь это чудо, самое удивительное чудо, и только ради этого можно было продолжить обучение в ненавистном, опостылевшем меде. Что может быть прекраснее новой жизни, такой таинственной, такой маленькой, но маленькой до поры до времени, ведь это целая жизнь, целый мир, целая вселенная! Крохотная точка во вселенной, спрятавшаяся глубоко внутри, будто затерявшийся в тайге человек, один на один с собой, один на один с природой, с неизвестностью… Беременность протекала хорошо, и в начале третьего курса у них с Риной родился сын. Регина оставила институт, и впоследствии так и не восстановилась.

Он обожал сына, но с появлением ребёнка характер жены испортился основательно: хроническая усталость, истерики, растяжки на животе, невозможность реализовать себя превратили милую худенькую девушку в вечно недовольную женщину с отёкшим лицом. Она никогда не высыпалась, она постоянно хотела отдыхать, она никогда не успевала убираться, стирать и готовить. Она не подпускала к сыну свекровь, которая хотела помочь, скандалила с ней, и через какое-то время мать и отец Якова не выдержали и переехали жить на дачу, благо дом был крепкий и пенсия отца, в прошлом военного, позволяла им существовать относительно безбедно.

Став хозяйкой двухкомнатной квартиры, Регина за короткий срок основательно запустила её. От былого уюта не осталось и следа: исчезли милые семейные фотографии в рамочках; сшитые мамиными руками белоснежные накрахмаленные шторы стали серыми и безжизненно висели вдоль окна; ковры потускнели, цветы на подоконниках завяли; и даже стекло на оранжевом абажуре в прихожей треснуло. Несколько лет он честно пытался быть хорошим отцом и заботливым мужем, но с каждым днём это получалось у него всё хуже и хуже. Но совсем невыносимо стало ещё через несколько лет, когда Регина родила дочку, Анфису. У малышки без конца то болел живот, то резались зубы, она всё время кричала, а Рина без конца плакала, жаловалась и ругалась. Ему отчаянно не хотелось возвращаться домой после работы – туда, где стоял детский визг, а под ноги постоянно попадалась то машинка, то пустышка, то крошки от печенья.

В то утро, когда после ночного дежурства он уединился на балконе, Эмилия зашла к нему и нагло села рядом. Она практиковала уже год до того, как была переведена в их больницу. Эмилия изо всех сил старалась быть похожей на популярную в то время Мерилин Монро, и это у неё почти получалось. Лишь узкий подбородок и длинный нос с небольшой горбинкой выдавали её – Эмилия была вовсе не наивная милашка, а самая настоящая хищница. Чёрные от природы волосы были обесцвечены до золотисто-рыжеватого оттенка, большие, миндалевидной формы тёмные глаза смотрели из-под полуопущенных век внимательно и слегка презрительно. Лицо Эмилии было покрыто тонким слоем светлой, почти белой пудры, и казалось маской из-за ярко-алой помады, которой был обведён большой чувственный рот. Он отвернулся – цвет крови был ему неприятен. К тому же, не прошло и получаса с тех пор, как он постанывал в объятиях весьма пухленькой, но очень нежной медсестры Инночки. Что его особенно удивило, это не было секретом для Эмили, но она всё же сидела рядом. Был конец октября.

– Простудитесь, – сказал он, надеясь, что она уйдёт и даст ему возможность побыть наедине с тополями ещё несколько минут.

Но вместо этого она бесстыдно прижалась к его бедру своей ногой, обтянутой полупрозрачными колготами. Подол юбки поднялся высоко, но это его не смутило, ведь в то время почти все носили короткие, открывающие колени юбки.

Посидев ещё минуту, она резко поднялась. Он решил, что Эмилия уходит, но она села к нему на колени и поцеловала его. Он не сопротивлялся. Не то, чтобы она ему очень нравилась – нет, тогда она была ему безразлична, как были безразличны почти все окружавшие его женщины, молодые и не очень, красивые и обычные, здоровые и больные – он был приветливо-равнодушен со всеми, не брезгуя, впрочем, тем, что он называл «быстрый секс». Сексом он не только не брезговал – он без него уже не мог жить. Он вполне отдавал себе отчет в том, что то спокойное время, когда он механически-холодно выполнял свою работу, прошло. Он помнил тот день, когда во время аборта сорокалетняя пациентка, находясь под наркозом, была сильно возбуждена. Она податливо двигалась навстречу кюретке и сладко постанывала. Это было чудовищно – мать получает удовольствие во время убийства своего собственного ребёнка, но это завораживало! Её рот был слегка приоткрыт, мягкий живот трепетал, соски под тонкой рубашкой затвердели. Медсестра придерживала её полноватые дряблые колени, а он вынимал по частям её ребёнка. Во время того аборта он возбудился, и от этого стал сам себе омерзителен. В тот день он ушёл пораньше домой и набросился на жену так неистово, что испугал её, но удовольствие, которое он получил, было ярким, как никогда. А некоторое время спустя он понял, что для интима в любой момент можно найти безотказную коллегу. Вскоре секс на работе стал для него привычным делом. Он был симпатичным, хорошо сложенным молодым блондином, с крепким прямым носом, широкими бровями и трогательной ямочкой на подбородке, и без труда заводил вялотекущие романы с медсёстрами, а однажды он сблизился со статной и весьма горячей, любящей жёсткий секс пожилой дамой, хирургом. Они встречались лет пять, пока она не ушла на пенсию, и не уехала с мужем в Вильнюс.

Как ни странно, после того, как Яков начал изменять жене, его отношения с Риной потеплели. Всегда уставшая, каждый вечер норовившая отказаться от близости чтобы поспать подольше, она радовалась тому, что муж стал менее навязчивым, зато более спокойным и внимательным. Ей и в голову не могло придти, что её закомплексованный Яша изменяет ей. А он играл с Риной, как кошка с мышью, и наслаждался её наивностью, невинно целуя жену в макушку – этого маленького проявления нежности ей хватало, чтобы поверить в то, что муж её любит.

Яков знал женщин, можно сказать, изнутри. Он помнил их виноватый, подавленный вид и взволнованный взгляд до аборта, и каждый раз поражался какой-то дерзкой, злой весёлости и неистовой дурашливости после того, как они отходили от наркоза. В женщинах, избавившихся от ребёнка, появлялось что-то новое, неведомое, необъяснимое. Звериное. Бесстрашие, безжалостность, что-то ещё, чего нельзя передать словами. Он чувствовал, что женщина, пройдя через аборт, безвозвратно утрачивала что-то чисто женское, нежное, словно вместе с сердцем плода он вынимал из лона несостоявшейся матери её сердце. Особенно отчетливо он наблюдал эту метаморфозу у женщин, переживших первый аборт.

Его многолетний роман с Эмили не был похож на беззаботные, ничего не значащие отношения с другими женщинами. Эмилия расслабляла его не только физически, но и душевно. С ней можно было посмеяться, пошутить, она всегда умела выслушать, она всегда была доступна, раскована в сексе, и любила экспериментировать, в отличие от вечно уставшей жены. Они подолгу бродили по маленьким дворикам вдоль Садового кольца, целовались, забегали в их любимую закусочную, где подавали самые вкусные на свете сосиски с горчицей, а потом шли к ней домой, и неистово занимались сексом. В её комнате, на дне шкафа, где висели её платья, Якова всегда ждала бутылка коньяка, конфеты или приторно-сладкий ликёр, который прекрасно сочетался с крепким кофе. Кофе Эмили умела варить так вкусно, как никто другой. Он искренне привязался к ней, баловал её подарками, но её намёки по поводу того, что ему пора бы развестись, всерьёз не воспринимал. С ней было комфортно, ей можно было доверять, она была его боевой подругой, но иных отношений он не желал. Зачем? Чтобы снова упасть в омут опостылевших семейных проблем? Новые дети, маленькие, орущие, писающие и какющие, а рядом – не весёлая подруга, а невыспавшаяся непричёсанная баба, которая уделяет всё своё время не ему, а детям. Поцелуи – детям, объятья – детям, нежности, вкусности, покупки только детям, детям, детям. Его просто тошнило от детей, этих паразитов, тихо притаившихся внутри до поры до времени, которые, рождаясь, становились божками для своих родителей, бабушек и дедушек.

Он жил от отпуска до отпуска – только тогда он мог съездить к родителям на дачу хотя бы на несколько дней. Его мечтой было вернуться в детство, выспаться, отдохнуть, наестся маминых оладушек. Он мог пойти один на дикий пруд, находящийся в глубине лесного массива, и часами, в одиночестве исступлённо нырять, не боясь никаких советов, вопросов и упреков.

Возвратившись от родителей весёлым, посвежевшим и загорелым к жене и детям, он получал новую порцию обид и претензий: как же, ведь он бросил их и поехал отдыхать! Никакие объяснения и уговоры на Рину не действовали: отпускать детей с мужем к бабушке с дедушкой или ехать с ними на дачу она не желала категорически. Ей хотелось, чтобы муж был постоянно при ней, возил её по магазинам, гулял на детской площадке с ней и детьми, стоял вместе с ними в очередях в поликлинике. А Яков смертельно устал от всего этого. Он ненавидел Рину, ненавидел быт, иногда ему даже казалось, что он ненавидит своих собственных детей с густыми, как у жены, каштановыми волосами.