Читать книгу: «Проклятье рода Ротенбургов. Книга 3. Эхо чужой любви»

Шрифт:

Фотограф Элена Томсетт

ISBN 978-5-4483-6304-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Девочка из провинции

Глава 1

Я помню Зигмунта Литинского со времени моего первого визита в Баку. Мне было тогда полтора года, ему – почти семь. Пока его мама и моя бабушка, остановившись на улице, обменивались долгими бакинскими приветствиями, он успел прокатить меня по двору на велосипеде. С этого времени он стал моим лучшим другом. Когда мне исполнилось 15 лет, я твердо решила, что он будет моим мужем.

Зигмунт Литинский и его сестра Кристина были нашими соседями по дому в Баку. Вообще-то они, так же как и я, не были аборигенами этого чудесного города. Я приезжала сюда, в основном, на лето из волжского города Саратова, а Зигмунт и Кристина Литинские вместе с матерью – из Риги. У меня в сером облинявшем четырехэтажном особняке на Монтина жила бабушка, занесенная сюда голодом 30-х годов с Украины, а у них – какая-то дальняя родственница, которая приходилась родственницей и нам. Пани Изольда, мать Зигмунта, относилась ко мне с каким-то смешанным чувством сожаления. Я одна из всех русских девочек была вхожа в их дом. Мне все в нем безумно нравилось: педантичная аккуратность хозяев, чистота сверкающих полов и окон, крахмальные скатерти и даже то, что пани Изольда, немка по происхождению, через день говорила со своими детьми, и со мной, соответственно, по-немецки, для того, чтобы они знали и помнили язык своих предков. Кристина Литинская была на два года старше меня. Эта девочка с бледным восковым личиком, водянисто-голубыми глазами и светло-русыми волосами, подстриженными по плечи, всегда чем-то напоминала мне куклу из магазина игрушек на станции «28 апреля». Она была такая чистенькая, такая воспитанная и манерная уже лет с шести, когда я и познакомилась с нею. В ней не было ничего особенного ни в детстве, ни в юности, но она мнила себя королевой. Потом, несколько позже, когда я из «гадкого утенка», толстой, но шустрой и веселой девчонки, превратилась в красивую стройную девушку, она уступила мне свое превосходство практически без боя. Уступила, потому что на меня обратил внимание ее безответная любовь – несравненный и обожаемый красавчик Эгис Ротенбург.

Ее родной брат, Зигмунт Литинский (их мама была немкой, а отец – поляком из хорошего рода), составлял полную противоположность своей анемичной сестре. Они были похожи, но похожи так, как небо и земля, лед и пламень, я даже затрудняюсь определить эту комбинацию поразительного сходства и различия их внешности и характеров. Зигмунт был красивым высоким стройным светловолосым мальчиком. Он был красивым всегда: и в пять, и в двадцать пять лет, в отличии от меня, которая в пять лет была куколкой с картинки, в пятнадцать – толстой уродливой девчонкой, а в семнадцать – снова куколкой, в которой, однако, в отличие от младенческого возраста, предпочитали видеть уже не «кукленочка», а потенциальную стерву.

Сколько я себя помню, мне всегда нравился Зигмунт, который был на пять лет старше меня. В детстве я из штанов вылезала от усердия, стараясь насобирать для него побольше маслин для сражения с соседним двором, была его тенью, его оруженосцем, слушалась его, как бога и не было на свете ничего, чтобы я отказалась сделать, если бы он меня попросил. Он был моим богом, моим кумиром, я скучала по нему долгими зимами в Саратове и с нетерпением ждала лета не только потому, что я поеду к морю, а главным образом оттого, что я встречу в Баку его, мою первую детскую любовь, высокого мальчика со светлыми волосами и обаятельной улыбкой. Не было человека, который бы его не любил. Его невозможно было не любить. Он был такой милый, такой приятный в обращении, такой искренний и такой красивый, что обо все эти качества вдрызг разбивалась всякая зависть и неприязнь. Я обожала его со всем пылом пятнадцатилетней девчонки, которая, по ее мнению, никогда в жизни не сможет отплатить ему за то, что он, такой красивый, умный и взрослый, не отказывается от общества такой некрасивой толстушки, как я.

Но время шло, и все изменилось.

Я осознала это, прилетев в Баку в очередной раз после окончания школы, когда мне было семнадцать лет. За зиму я сильно похудела, так сильно, что мне пришлось заново составлять свой гардероб. Я появилась во дворе бабулиного дома рано утром, сойдя с аэропортовского автобуса, в белых брюках и красной короткой майке без рукавов, с длинными, до пояса, светлыми волосами, распущенными по плечам и по спине, и произвела неизгладимое впечатление на пани Изольду, вышедшую из подъезда с сумкой в руках с явным намерением идти за хлебом.

Улыбаясь, я поздоровалась. Она не сводили с меня глаз, пытаясь, видимо, определить, кто же эта девочка, а потом, не скрывая своего любопытства, все-таки поинтересовалась, кто я такая. Когда я сказала, она ахнула, прослезилась и, отвечая на мой вопрос о том, приехал ли Зигмунт, взяла с меня обещание, что я зайду к ним сразу же после того, как покажусь бабуле и отдохну с дороги. Бабуле мой вид понравился много меньше. Она ворчала, что я слишком похудела, стала похожа не палку, и все в этом духе. Зато днем, зайдя, как и обещала в гости к Литинским, я была сторицей вознаграждена за все мои страдания в прошлом. Кристина, которая всегда относилась ко мне несколько свысока со снисходительным пренебрежением, как к младшей и недостаточно привлекательной подружке, выглядела такой изумленной моей метаморфозой, что мне хотелось смеяться. А Зигмунт, мой несравненный Зигмунт, который в этом году закончил институт и был распределен врачом в Юрмалу, тоже удивленный, улыбаясь одними глазами, галантно поднес мою руку к губам. Я ужасно смутилась, потому что, помимо обычной лукавинки, в них было что-то еще, я не могла пока понять, что именно, я была еще слишком наивна и неопытна. Пани Изольда наблюдала за нами с чувством тайного удовлетворения, явно отразившегося на ее обычно таком непроницаемом лице.

Дней десять после этого вся наша повзрослевшая дворовая компания отиралась в городе, а потом один из мальчиков, Глеб, точнее, его тетя, предложила нам свой домик в курортном поселке на Северном Грэсе. Перед тем, как продолжить рассказ, я должна пояснить, что отношения между мальчиками и девочками в нашей компании в Баку сильно разнились от тех, которые существовали в центральной России. Будучи в походах, мы спали в палатках вповалку, все вместе, мальчики и девочки, мы могли месяцами жить без взрослых, но никогда, ни у кого, не возникало даже мысли воспользоваться этим и переспать друг с другом. Никогда. Точнее, возможно, мысли такие и возникали, но никто и никогда не мог себе этого позволить. Это было табу, подразумеваемое правилами игры в порядочных людей. Возможно, мы были еще слишком молоды и неиспорченны, не знаю. Возможно, во всей компании девочкой из России была одна лишь я, а я воспитывалась под сильным влиянием Баку и моих местных друзей.

На Северный Грэс нас решило отправиться человек десять. Кристина, я, Фатима, девочка-азербайджанка, смуглая, высокая, красивая цыганской восточной красотой, с темными, как вишня, глазами и густыми блестящими волнистыми волосами, и Аза, еврейка из хорошей интеллигентной еврейской семьи, мягкая, добрая, некрасивая, но очень приятная девочка. Из ребят были Зигмунт, мой сосед Глеб, двое братьев-армян, Артур и Грант, оба смуглые, высокие, с белозубыми улыбками. У Гранта были необыкновенные глаза – золотисто-янтарные, прозрачные, лучистые. Наконец, еще один мой хороший приятель с детских лет, потомок знатного грузинского рода – Шалва Ахалцихели, стройный, гибкий как лоза, с чеканными, тонкими чертами горбоносым лицом, горящими как угли глазами под четкими, словно нарисованными черными бровями вразлет, и светлыми, как у истинного грузина (как он говорил) рыжеватыми волосами. Я забыла еще Велту, подружку Кристины, которую она невесть зачем притащила с собой из Риги, и из-за которой, собственно, все и началось.

Когда мы договаривались о поездке на Северный Грэс, выяснилось, что Кристина Литинская ожидала приезда еще двоих ребятя, Эгиса и Ивара Ротенбургов, которых она непременно решила утащить с нами, потому что они оба нравились ей на свой манер. Ребята их знали, и никаких возражений с их стороны не было. Зигмунт и Шалва поехали на Грэс первыми, чтобы немного приготовить маленький домик тети Глеба к нашему нашествию, я просилась с ними, но меня не взяли. Тогда от нечего делать я увязалась в аэропорт с Кристиной, встречать Ротенбургов. Велта чувствовала себя слишком плохо при сорокоградусной жаре для того, чтобы совершить эту утомительную прогулку. Мы с Кристиной поехали вдвоем.

Надо сказать, что я знала двоюродных братьев Кристины – Эгиса и Ивара Ротенбургов не только понаслышке. Я была довольно хорошо знакома с ними обоими. Как и многие в нашем бакинском дворе, они были бабушкиными «внуками на лето», рижанами, как и семья Литинских. Ивар, младший, был мне даже в некоторой степени симпатичен. Ему нравилась Кристина, об этом знали все – весь двор и все родители. Пани Изольда даже иногда в шутку называла его «зятем». Их будущий брак с Кристиной был делом почти решенным. Эгис Ротенбург оставался в моей памяти чем-то противным. Он был очень красивым. Я это помнила. И обладал всем набором качеств, который обычно сопровождает такого рода парня, избалованного вниманием окружающих и особенно девочек. Он был самовлюблен, надменен, презрительно смотрел на нас, «мелюзгу», толкавшуюся под ногами, и одного этого было для меня достаточно, чтобы его не любить. Поскольку я росла хулиганкой, а он впоследствии превратился в красивого темноволосого мальчика с ослепительной улыбкой, признанного ловеласа, который менял девочек, как перчатки, то в свои десять-двенадцать лет я с друзьями получала неизмеримое удовольствие, обрызгав его и его девочек из водяных пистолетов, в то время, как они имели несчастье проходить по нашему бакинскому двору. Меня лично он никогда не задирал, потому что не хотел ссориться с Зигмунтом, с которым у него были прекрасные отношения. Зигмунт, пожалуй, был единственныи человеком, которого он уважал.

Я вспомнила все это, стоя на освещенной солнцем дорожке перед зданием бакинского аэропорта, со смешанным чувством досады на себя за то, что я увязалась с Крис встречать этого типа вместо Велты. Как я впоследствии узнала, Крис притащила Велту в Баку специально для того, чтобы познакомить со своим красавчиком-деверем. Сейчас они шли нам навстречу, два этих самых Ротенбурга, оба высокие, длинноногие, Ивар с улыбкой, а Эгис с серьезным выражением на красивом, обветренном прогулками по морю лице, обрамленным шапкой хорошо подстриженных волнистых темно-русых волос.

Крис не стала представлять нас друг другу. С чего бы это? Все и так давным-давно знакомы. Они с Иваром чуть коснулись губами щек друг друга и занялись разговорами, а красавчик Эгис Ротенбург уставился на меня со странным выражением и внезапно поздоровался на латышском языке. Вообще-то, я не полиглот по натуре. По-немецки я говорю потому, что меня научили у Литинских, но за все время общения с этой семьей я ни слова не могла сказать по-латышском, хотя это был второй язык в доме. Но, как часто бывает, хотя я не говорю на этом языке сама, я понимаю, когда на нем говорят другие, не все, конечно, но в общих чертах. Так же, кстати, как и на азербайджанском. Поэтому я хоть и удивилась его латышскому приветствию, но ничем не выразила своего удивления. Склонила голову, принимая его и все. Мало ли что придет в голову человеку? А он продолжал в том же духе, не на секунду не закрывая рта все время пока мы шли к остановке автобуса на Монтина. Он шел рядом со мной, обращался ко мне, я уже давно перестала понимать, о чем он говорит, но молчала, слушала его и думала, кто из нас сошел с ума, я или он. Впрочем, когда он пару раз назвал меня Велтой, я стала догадываться, в чем дело, но эта игра настолько увлекла меня, я представила его вытянутую физиономию после того, как он узнает, кто я на самом деле, что я решила еще немного развлечься.

Наконец, мы уселись в рейсовый автобус, он тронулся с места, Кристина с Иваром, которые расположились на сиденьях в салоне автобуса впереди нас, обернулись к нам, и мы стали болтать уже вчетвером, естественно, по-русски. Пани Изольда строго приучила детей не говорить на языке, которого не понимает хотя бы один человек из компании. Болтали просто так, не помню уже о чем, о всяких пустяках, о том, теплая ли вода в море, где мы будем жить на Грэсе, в палатках или в домике, и все в том же духе. Через какое-то время несравненный и неподражаемый кумир Кристины Эгис Ротенбург, вероятно, желая сделать мне комплимент, сказал с удивлением:

– Вы прекрасно говорите по-русски, Велта. Даже никакого намека на акцент!

Ивар и Кристина так и покатились со смеху.

Эгис чуть нахмурил свои четкие брови и вопросительно смотрел на них.

– Еще бы! – наконец справившись с приступом распиравшего ее смеха, почти простонала Кристина. – Это ее родной язык!

– Родной?! Велта!

Он требовательно посмотрел на меня, вероятно, желая прекратить глупые шутки. Все-таки этот парень очень хорош собой. Я никогда еще не видела такого красивого мужчины. Но я осталась совершенно спокойна, я прекрасно знала, что за личность скрывается под этой обворожительной внешностью, мое детство нельзя было обмануть или очаровать.

– Позвольте представиться. Меня зовут Елена, – весело сказала я, улыбаясь прямо в его красивое лицо. – Или, если вспомнишь, Аленка, Лешка, как называл меня твой двоюродный брат Зигмунт.

– Зигмунт? – в его глазах читалось бесконечное удивление. – Так значит, ты та самая девочка, которая вечно таскалась за ним по пятам, тот самый…, – он внезапно осекся.

– Тот самый «бегемотик», как ты меня ласково называл, – закончила я его фразу за него с улыбкой.

Он сидел с ошарашенным видом, по очереди оглядывая нас с Кристиной и Иваром, словно надеялся, что все это розыгрыш и сейчас все снова встанет на свои места – я окажусь Велтой, и не будет больше и тени того неуклюжего медвежонка по имени Лешка, который столько лет жил в его памяти. Но чуда не произошло. И он медленно начал это понимать. Покусывая свою пунцовую, чуть припухшую нижнюю губу от досады, он снова повернулся ко мне, его взор все время тянуло ко мне, как магнитом.

– Почему же ты мне сразу об этом не сказала?

– О чем? – наивно удивилась я. – Ты ни о чем меня не спрашивал.

– Почему ты не остановила меня? Я говорил, а ты молчала!

Он старался говорить как можно холоднее, старался рассердиться на меня, но не мог. Я чувствовала это каким-то шестым чувством, это было ощущение, которого невозможно передать. Я знала, что это так, и все.

– Извини, я не понимала, что ты говорил. И не хотела тебя перебивать, меня с детства учили, что это невежливо.

Крис и Ивар откровенно потешались, а его, казалось, не волновали их насмешки, он говорил только со мной. Слегка прищурив темные глаза, он с недоверчивым удивлением спросил:

– Ты и в самом деле совсем ничего не поняла из того, что я говорил?

– Ни слова, – рассмеялась я. – Кроме приветствия.

Он внезапно тоже улыбнулся:

– Хочешь, я повторю тебе все, что говорил, по-русски?

– У тебя такая хорошая память? – поддела его я.

– Не настолько, – он остался невозмутим к прозвучавшей в моем голосе насмешке. – Но когда я смотрю на тебя, мне хочется повторять это снова и снова, это невозможно забыть: ты – очень красивая девочка, в тебе есть давно угасшая во многих искра самого ценного в женщине – твоя женственность. Это очень много, поверь мне, Елена.

В его голосе появилась какая-то мягкость и вкрадчивость, которая почему-то напомнила мне кота у бабулиных соседей, необычайно красивое и грациозное животное, в движениях которого всегда чувствовалась хищная обманчивая мягкость. Эгис был похож на него, такой же красивый и такой же хищный. Он обладал тем же свойственным всем мужчинам в своем роду особым врожденным обаянием, только обаяние Зигмунта было светлое, лучистое, у Ивара – мягкое, словно фосфорицирующее, а у Эгиса оно напоминало слепящий блеск новогоднего фейерверка, наверное, потому, что он был очень хорош собой.

Подобная тирада, исходящая из его уст, заставили меня удивиться.

– Неужели я так изменилась за последний год? – я вовсе не притворялась, он напрасно пожирал меня своим пронзительным взглядом.

– Просто поразительно! – наконец медленно сказал он, отворачиваясь от меня, чтобы взглянуть на мелькавший за окном пейзаж и заодно скрыть свое явное замешательство.

Я в это время исподтишка рассматривала его сквозь полуопущенные ресницы. В этом году ему должно было быть лет двадцать пять, не меньше. Он был уже взрослый, на мой взгляд, сформировавшийся мужчина, красивый, самоуверенный, словом, такой, каким любят описывать в романах героев-любовников. Честно говоря, мне льстило, что он обратил на меня внимание. И я откровенно провоцировала его, причем, это получалось у менс непроизвольно, я не думала о том, что делала. Увлекшись своими мыслями, я прозевала тот момент, когда он оторвался от созерцания пейзажей за окном и вновь взглянул на меня. Я очнулась только тогда, когда он положил свою ладонь на мою руку, чтобы привлечь внимание.

– Елена!

Я вздрогнула, отдернула руку и испуганно уставилась на него.

– Извини, я задумалась, – сконфуженно пробормотала я в ответ на его улыбку.

– Послушай меня, девочка, – он наклонился ко мне ближе, я совсем рядом с собой увидела его блестящие внимательные темные глаза, тонкий ровный нос и пленительную улыбку на пунцовых, безупречно очерченных губах. Его волосы почти коснулись моих волос, я чувствовала запах его одеколона, а его слова были удивительно просты и безыскусны: – Ты поразила меня с первой минуты, как я тебя увидел. Ты выйдешь за меня замуж, малышка?

– Нет! – сказала я так поспешно, что он не знал, обидеться ему или снова улыбнуться.

Он выбрал последнее.

– Я говорю очень серьезно, Елена. Подумай об этом. Если ты согласишься, я поговорю с твоими родителями, и ты сможешь уехать со мной в Ригу уже через месяц.

«Что там думать, кретин!», хотелось заорать мне ему в ответ, но я продолжала развлекаться. Хлопая своими длинными мохнатыми ресницами, я скромно сказала, что не могу сейчас ответить ему вот так сразу, неподумав. Он и не настаивал. Тем более, что, к счастью, автобус вкатил в маленький азербайджанский поселок на берегу моря, который русские окрестили как Северный Грэс. Возле станции уже стояла толпа наших общих друзей. Крис и Ивар выскочили первыми, я немного замешкалась и, спустившись со ступенек автобуса, тут же оказалась в дружеских объятьях Шалвы Ахалцихели, или Князя, как мы его коротко звали из уважения к его знатным предкам. Мы дружили с ним, что называется с горшка, и я его очень любила.

– Генацвале! – радостно кричал он, тормоша меня как куклу. – Как, эта красивая, очаровательная дэвушка и есть мой маленький кругленький друг из Саратова? Ай-ай-ай, как время людей меняет! Какая дэвушка! Эти золотые волосы, длинные ножки, ах, какие ножки! Зачем ты одела брюки, дорогая? Для твоей изумительной фигурки больше подходит бикини. Ты настоящая красавица, генацвале, я надеюсь, ты не забыла меня и все то, чему я тебя учил?

Я со смехом повисла у него на шее, расцеловала его в обе щеки, так как еще не видела его по приезде в Баку этим летом, затем, выскользнув из его рук, подошла к Зигмунду.

– Как дела, малыш? – весело, по привычке, спросил он.

– Я скучала без тебя.

– Я тоже.

Радостно цапнув его за руку, я потащила его к морю, крикнув остальным:

– Крис, Ивар, Шалва, пошли купаться! Я еще ни разу в этом году не купалась в море!

Пока все расчухивались, мы с Зигмунтом быстро стянули легкие летние брюки, майки и, побросав их на песок, как дети, схватившись за руки побежали в воду. Нас быстро догнал Шалва, тоже уже в одних плавках, подхватил меня за вторую руку, я взвизгнула и повисла на их руках, и они со смехом потащили меня дальше в воду, осыпаемые тучей брызг от моего барахтанья. Вскоре вода уже буквально кипела от резвившихся в ней великовозрасных лбов.

Чуть попозже я вылезла на берег, чтобы хоть немного обсушиться перед походом к домику Глебовой тети и суметь натянуть брюки, а не плюхать по жаре в одном мокром купальнике и сгореть до костей в первый же день. Я выжала свои длинные светлые волосы и, овеваемые легким морским бризом, они обещали высохнуть мгновенно.

Вслед за мной на берег вылез Эгис Ротенбург, умудрившийся почти не замочить свою шикарную темно-русую шевелюру. Пока он отряхивался от воды, как мокрый пес, и вытирался, я снова, посмотрев на него, машинально отметила, как он хорошо сложен: высокий, длинноногий, с широкими плечами и узким поясом, на его теле не было ни капли лишнего жира или слишком уж выпиравших узлов мускулов, уродующих культуристов. Пожалуй, кожа его была слишком бледной и нежной для юга, но жара и море быстро придадут его телу шоколадный оттенок и выцветят его шевелюру. Сама я к концу лета обычно превращалась в негатив – загорала почти до черноты, а волосы от морской воды и солнца выцветали добела.

– Ты так быстро вылезла из воды, Лорелея, – насмешливо сказал Эгис, бросая полотенце прямо на песок и обращаясь ко мне. – На тебя не похоже.

– А ты-то что вылез? – не осталась в долгу я. – Девочки еще плещутся. Помнится, ты всегда сидел в воде до тех пор, пока можно было потискать хоть последнюю из оставшихся!

– К чему такой цинизм, дорогая! – в тон мне отвечал он тут же. – С прошлым покончено навсегда. Я нашел ту женщину, которая отныне заменит мне всех остальных. Кроме нее, мне никто больше не нужен.

– Какая патетика! – закричал подбежавший Шалва, набрасываясь на полотенце и растирая себя так, что брызги летели во все стороны от его смуглого, продубленного морем и солнцем тела. – Он что, признается тебе в любви, генацвале?

Я кивнула.

– Скажи ему, что он опоздал! – стукнул себя кулаком в грудь Шалва. – Ты – моя, моя несравненная птичка, мое маленькое дитя, моя драгоценная жемчужина, царевна из царевен, красавица из красавиц!

– Остановись! – я шлепнула его по спине мокрым полотенцем.

– Ах, какая невежливая дэвушка! – тут же запричитал он. – И подумать только, я сам учил ее истории, и что получил взамен, а? Никаких тебе больше сказок, генацвале!

– Пощади! – я рухнула на колени на песок, благо мой купальник уже высох. – Лучше убей, жестокий, только не лишай меня их!

– Встань, женщина! – с холодным достоинством сказал он, протягивая мне руку, чтобы помочь подняться. – Я прощаю тебя! Но всегда помни о моем великодушии!

Я зацепилась за его руку и изо всех сил дернула его на себя. Он кубарем свалился рядом со мной на песок, весь перепачкался, я тут же с визгом отпрыгнула от него подальше, он скорчил страшное лицо, словно собираясь догнать и проучить меня, но потом передумал и с ворчанием побежал вновь в воду, чтобы отмыться.

– Как я посмотрю, вы тут веселитесь вовсю, – заметил Эгис, вновь очутившись рядом со мной.

– Он очень милый, правда? – помахав рукой улыбавшемуся мне из воды Шалве, сказала я вместо ответа.

– Ты еще совсем девчонка.

В его голосе прозвучала какая-то затаенная нежность.

Я хотела ответить ему как-нибудь понаглее, но слишком долго соображала, что именно – он отошел в сторону, а Зигунд и Шалва уже выгоняли всех из воды, чтобы успеть засветло добраться до пляжного домика на Северном Грэсе.

Всю дорогу я прошагала между Шалвой и Зигмунтом. И тот, и другой были очень внимательны ко мне. А я спиной ощущала на себе внимательный изучающий взгляд Эгиса Ротенбурга.

За последующие десять дней на Северном Грэсе он не давал мне проходу. Везде, где бы я ни появлялась, он оказывался рядом со мной – красивый, гибкий, загорелый, с неизменной улыбкой на губах.

В первый же день, случайно очутившись возле домика, где жили ребята, в неурочный час, когда все остальные купались на пляже, я внезапно услышала голоса Зигмунта и Эгиса и, не в силах сдержать любопытства, тихонько подошла ближе, чтобы услышать, о чем речь. Они говорили обо мне. Я отчетливо слышала спокойный, с легким жестковатым прибалтийским акцентом голос Эгиса, который говорил:

– Ты знаешь меня, малыш. За эти десять лет, которые я вышел из младенческого возраста наивных мечтаний о Прекрасной Даме, я не пропускал ни одной юбки. И у меня никогда не возникало желания остановиться, выбрать одну из всех, в конце концов, жениться. Никогда до сегодняшнего дня. Мне нужен твой совет. Ты лучше меня знаешь твоего верного «оруженосца» Лешку, Аленку, Елену, у меня просто язык не поворачивается назвать ее теперь мальчишеским именем. Я хочу жениться на ней. Что ты на это скажешь?

После долгого молчания Зигмунт задумчиво сказал:

– Она еще ребенок, Эгис.

– Ты не прав, малыш, – в хрипловатом голосе Эгиса послышалась легкая насмешка. – Она уже взрослая девушка, правда, она еще сама толком не понимает, какая грозная сила таится за ее внешней женственностью и привлекательностью. Когда она немного подрастет, она будет сводить мужчин с ума.

– Ты преувеличиваешь.

– Нисколько. Ты еще сам не понял, что произошло. Берегись, Зигмунт, не вздумай влюбиться в свою Галатею! Рано или поздно она станет моей женой. Я не отступлюсь. О такой женщине я мечтал всю жизнь: с ней невозможно соскучиться, она все время разная, все время меняется, меняется на глазах, переливается, словно северное сияние.

– Ты поэт! – сухо заметил Зигмунт. – Но я тебя предупредил. Она слишком мала, да и слишком наивна для тебя.

– Роковые женщины у меня уже в печенках сидят. Они все на один манер.

– И теперь тебе захотелось свежатинки?

Обычно такой спокойный Зигмунт был явно раздражен.

– Я не понимаю, ты что, ревнуешь, что ли? – удивление прозвучало в холодноватом, по обыкновению, голосе Эгиса.

– Я не хочу, чтобы ты испортил девочке жизнь.

– Я хочу на ней жениться, понимаешь? И намереваюсь жить с ней всю жизнь, в печали и радости, в болезни и здравии…

– Замолчи, ради бога! – перебил его Зигмунт. – Как ты можешь такое говорить? Ты же сам переменчив, как хамелеон! Сегодня ты влюблен, завтра холоден, как можно так играть человеческими чувствами, не понимаю.

– Это серьезно, малыш, – снова повторил Эгис.

– У тебя каждая интрижка начинается, как любовь века. Делай, что хочешь, но Лешку не трогай.

– Ты оставляешь ее для себя?

– Хотя бы и так.

Мое сердце сладко замерло, а потом застучало с удвоенной силой, так, что я слышала биение пульса почему-то где-то в глубине моего горла.

– Я отвечаю за нее, – продолжал тем временем Зигмунт. – Она мне как младшая сестренка.

– Сестренка? – Эгис рассмеялся. – Бедный малыш! Я зря затеял с тобой этот разговор. Ты сам уже влюбился в нее по уши, как и ваш славный грузин, Шалва, кажется? Малышка здорово влипла. Впрочем, это ваши внутренние трудности. Меня они не касаются, разбирайтесь сами. Но, Зигмунт, я предупреждаю тебя, не вздумай использовать свое влияние на Елену, чтобы испортить ее отношения со мной. Я не уступлю.

– Какие отношения? – я слышала, как Зигмунт вздохнул. – Что ты несешь, Эгис? Какие у вас могут быть отношения? Ты второой день, как ее увидел.

– Я уже сделал ей предложение.

– Ты-ы?! Предложение? – выдохнул Зигмунт почти шепотом, но постепенно голос его напрягался, как струна. – Ты с ума сошел! И что она ответила?

– «Нет!», если ты так хочешь знать, – сказал Эгис со смехом. – Но я и ожидал нечто подобное. Такая девочка стоит терпения! Я подожду.

– А если я предложу ей выйти замуж за меня? – медленно сказал Зигмунт с расстановкой на каждом слоге, – и она согласится, тогда что?

– Ты не сделаешь этого, – спокойно возразил Эгис.

– Хотел бы я знать, почему?

– Ты еще не готов жениться, даже если и влюблен.

Послышались чьи-то шаги по направлению к домику, и я поспешно юркнула в кусты, а потом изо всех сил, обжигая ступни ног о горячий песок, побежала по пляжу к воде, на звук раздававшихся оттуда веселых воплей и криков. Я только успела стащить сарафан и кувыркнуться на песок, как тут же увидела приближающуюся к берегу высокую фигуру Эгиса. Я натянула панамку, прикрывавшую мне лицо от солнца, ниже на глаза и сделала вид, что мирно загораю здесь уже долгое время, ожидая, что же он будет делать. Наши резвились неподалеку в воде, как стая морских котиков.

Этот донжуан не заставил меня долго ждать. Не успела я и глазом моргнуть, как он уже плюхнулся на песок рядом со мной и, приподняв кепку, заглянул мне в лицо.

– Барышня, вы не изжаритесь заживо? – вкрадчиво спросил он.

Совсем рядом с собой я увидела его красивое лицо, густую шевелюру волос, темные подрагивающие ресницы, из-под котроых мягко светились приглушенным блеском прищуренные темные глаза, чувственные губы, оказавшиеся почти возле моего рта. Он словно играл со мной в игру, смысл которой я пока не понимала. Ощущение от близости его теплого от солнца гладкого загорелого тела рядом с моим телом, запах его пахнувшей морской солью кожи пробудили во мне какое-то странное тревожащее впечатление, не неприятное, но какое-то пугающее.

Внезапно мне захотелось, чтобы он меня поцеловал. Это желание, видимо, непроизвольно отразилось в моих глазах, потому что он еще ниже наклонился надо мной, так, что наши тела почти соприкоснулись и сказал, глядя прямо мне в глаза, так, что его губы, когда он говорил, почти касались моих:

– Вы подумали над моим предложением, барышня?

Его длинные гибкие пальцы неожиданно коснулись моего бедра, я вздрогнула и взглянула ему в глаза, тогда он наклонился и поцеловал меня, в то время как его рука заскользила вдоль моей талии по бедру до колена.

Я вскочила, как ошпаренная. В двух шагах от нас стоял Зигмунт и сурово смотрел прямо в мои растерянные, мечущиеся в разные стороны глаза. Чтобы не видеть в них немого укора, я отвернулась от него и побежала к морю, буквально упав в крепкие объятья Шалвы, который вытолкнул меня на поверхность воды, как поплавок, и сунул в руки мяч, которым они играли в водное поло.

Отдых был испорчен полностью. Все последующее время на Северном Грэсе я старательно бегала от Эгиса, а Зигмунт с таким же усердием избегал меня. Если бы не Шалва с его неизменным оптимизмом и жизнерадостностью, я бы уже давно сбежала домой.