Читать книгу: «Сладкий запах зелёной травы»

1. Если б мишки были пчёлами

Всю жизнь я мечтала слетать на Умарталык. Не то, чтобы мне не сиделось на Цетосе, но сами посудите: на всю планету – одна исследовательская станция. Температура на поверхности равномерная, летом – градусов двадцать, зимой – примерно минус двадцат три. Но там мало, что растёт, а о медоносах и пчелиных колониях и говорить не приходится. Цетос мне, в целом, нравится, если принять во внимание, что я никогда не была на других планетах. Здесь всё просто огромное, мы так и говорим «по-цетосиански», например, если кто-то печёт пирожок-на-один-укус, который и одной рукой не удержишь:

– Цетосианский пирог! – говорим мы, что немного странно, потому что на Цетосе все пироги – цетосианские, как на Нум-Торуме – только нумторумские. Но никакие пироги, даже со страусовой начинкой, не заманят меня на Нум-Торум, потому что барахтаться в ледяной каше, рискуя насмерть замёрзнуть в первые же пять минут – то ещё удовольствие. Другое дело – Умарталык. Когда мы с братом смотрим учебные фильмы оттуда, мама всегда выходит из комнаты, чтобы избежать неловких вопросов. Например: «Почему мы не живём в этом прекрасном саду?»

На Умарталыке – жёлтые, как мёд, поля сурепки, пасеки, похожие на маленькие деревянные рыцарские замки – это в сельских районах, и на огромные башни с искусственным интеллектом – в городах. Только вместо нейронов в них – пчёлы. Умарталык – место вечного лета и солнца, так мне кажется. Там есть облепиховый мёд, про который я услышала только раз, но уже надумала про него целую легенду. У древних панд тоже такая была, только про Сахарный Бамбук, мол, раз попробуешь – год есть не хочется. И летать можно. И видеть будущее. Вот так и с Облепиховым Мёдом: хочу попробовать, и всё тут.

Реки и озёра на Умарталыке имеют нормальный размер, не то, что у нас, и в них можно купаться, а лосось – настоящая рыба с мудрыми глазами, а не мороженые пласты цвета грустной моркови. А главное – там много медведей моего возраста, с которыми было бы интересно поговорить, поиграть в лапту, например. Или создать супердрон, и чтобы были споры, и крики, и бой на подушках… В общем, как-то так. Каждый раз, смотря фильм, я думаю не о химических реакциях, физических формулах, или планетарной географии, а мечтаю о том, как прокачусь на велосипеде по Долине Пионов. Или засяду за игровую консоль размером три на мять метров во Дворце Медознатцев, чтобы раскатать местного зазнайку в стрелялку «Берложь! Версия 2:0» Играли? Вот и я не играла, до нас её ещё не довезли, но я читала об этом в межпланетных новостях. Больше ничего не остаётся, кроме чтения. Не видать мне этой игры, как своих ушей.

И я понимаю, почему «Берложь!» никогда к нам не приедет – слишком далеко лететь до Цетоса, а на самой планете время растянуто как старая резинка. Когда мама говорит, что «подумает об этом завтра», впору пригорюниться: день на Цетосе длится 98 часов. Мы считаем время кормёжками, которые наступают раз в четыре часа. Вот и считайте: за один день мы перекусываем 24 (!) раза, и ещё некоторые засыпают с куском во рту – это сойдёт за половину обеда. А если папа обещает, что «погуляет с нами по поверхности в следующем году», тут все смеются – если день на планете длиною в 4 умарталыкских, то год – 9488 лет. Не знаю медведей с возрастом хотя бы в одну сотую цетосианского года. Так что обещание звучит как издёвка. Правда, папа, который, к слову, родом с Умарталыка, быстро исправляется – он всегда путает умарталыкский год и местный. По старой памяти. Папу я понимаю, но неприятный осадок остаётся. И правда: почему у нас всё не так? Цетос наверху красив по-своему: одно озеро Кумбар чего стоит, с глубиной в полторы тысячи километров и синей водой такого глубокого цвета, что она кажется почти чёрной. И горы, вершины которых теряются в облаках, и бескрайние пустоши…

Я люблю Цетос всем сердцем, и вернусь сюда из любого, самого далёкого путешествия. Это же мой родной дом. Третье поколение медведей, живущих в подземном городе, практически коренные обитатели. Если кто-то скажет при мне плохое про Цетос, ему несдобровать. Только мы сами, цетосиане, можем ворчать про устаревшие генераторы воздуха и медленные установки для берлогоформирования, которые за огромное количество времени сумели преобразовать квадратный километр почвы, да поменять состав воздуха на планете на 3%. Мама говорит, это суперуспехи для суперпланеты. Не пройдёт и ста умарталыкских лет, и мы сможем открыть первый нацетосианский купол. А там уже недалеко до бескрайних полей сурепки и зарослей малины. Может быть, может быть… Но сейчас наверх мы не выходим почти никогда: для этого нужно выпросить багги, зарядить его, влезть в скафандр (а до этого – сдать экзамен на владение этим чудом техники), нацепить поверх сервоскелет, компенсирующий давление суперпланеты, и уж потом, на шахтёрском лифте, выбраться наружу. И для чего? Чтобы почувствовать себя ничтожной таракашкой в грандиозных размерах Цетоса? Нет уж, спасибо! Мне и в нашем подземном городе неплохо, хотя в нём всего двести тридцать жителей. Но скоро будет двести тридцать два, потому что Сотта и Гризл Шатуновы ждут прибавления в семействе – двойняшек. Все на Цетосе появляются в сопровождении брата или сестры-близнеца. Одна я у нас такая уникальная, потому что у меня есть и брат, и сестра одновременно.

Пришло время, наверное, познакомить вас с нами, семейством Буровых, я имею в виду. Меня зовут Медова, Медова Бурова. Ударение в имени – на «о». Для друзей – Мёда. Рост – средний, возраст – юный, по нашим меркам мне всего три с половиной псевдогода, но этого вполне достаточно. На Уматалыке мне бы уже стукнуло четырнадцать, а здесь – это уже глубокая старость. Шерсть у меня кофейная, без единого пятнышка, глаза – карие, характер – резкий. Как и мама с папой, я хочу стать берлогоформером, или как дядя –космоинженером: окончательно не решила. У меня есть брат-близнец Бурч, который ничем особенным не выделяется, хотя искренне считает, что станет самым гениальным биоинженером трёх галактик. Сплошное раздражение и постоянная помеха. Я бы поняла, если бы он был чуть помладше, но ведь нет – а по поведению, будто годовалый медвежонок. Если у кого есть брат, тот меня поймёт, хотя вряд ли такое наказание, как Бурч, существует ещё где-то. Вселенная бы не вынесла двух таких зануд.

Сестрица Аксинья, она же – Куша, наоборот – прелесть. Но у нас с ней наблюдается несовпадение характеров и жизненных целей. Если намерения Бурча мне понятны – хочет медведь стать биоинженером и потрясти научный мир, чего ж тут неясного? – то Куша какая-то туманная. То её тянет в инженерию, но она быстро откладывает электронные ключи и хватается за нейроинтерфейсный приёмник, а через минуту – сюсюкается с первенцами Косолаповых, Мишей и Потапом. И только ты думаешь, что она станет, например, наставником или детским врачом, как её уже уносит в направлении пасеки. А потом она прилипает к мёдогенератору, или ловит рыбу, или занимается экологическими проблемами. А-то уже давно поняла, что с такими данными Куше одна дорога – в Первопроходцы, но пока держу своё мнение при себе: родители расстроятся, а наша бунтарка из принципа пойдёт поперёк. Не хочу ломать сестре жизнь, пусть сама догадается.

Наша мама, Малина Егоровна Бурова – лучший среди берлогоформеров, и это она проектирует процесс постепенного оживления Цетоса. Папа – техник по берлогоформированию, а по первому образованию – инженер по гибернации. Но он сменил профессию, чтобы быть рядом с мамой. Его зовут Герасим Пантелеевич Буров, и вы наверняка встречали папино имя в новостях, если интересуетесь жизнью колоний на других планетах. Есть ещё любимый дядя Иван Медогонов, который и позвал родителей осваивать Цетос, когда нас с Бурчем и Кушей ещё не было даже в планах. Он работает кем-то вроде Межпланетного Советника, но я не уверена – взрослые считают, что нам, детям, рановато в политику. А почему? Три с половиной года – это уже очень взрослая медведица. Ладно Бурч, у него мозгов как у гусеницы… Обидно, когда взрослые судят по возрасту. Когда мне стукнет четыре с половиной, я сама буду решать все вопросы, и обязательно поставлю на Осеннем Совете один. И даже не вопрос, а требование: чтобы к детям относились серьёзно! Наверное, лет с семи или восьми, когда каждый медвежонок уже становится личностью…

На чём я остановилась? А, да. На том, что очень хочу полететь на Умарталык и своими глазами посмотреть, как там всё устроено. Это же логично, правда? Как я могу переделать Цетос в цветущий сад, если не знаю, каким он должен быть? Клянусь, каждый цвет, вкус и запах Умарталыка я сохраню в памяти. Хотя бы потому, что в качестве дополнительных генетических бонусов для меня родители выбрали усиленную память, аналитические способности и двигательные рефлексы. Бурчу достался крутой интеллект (не сработало!), страсть к логическому объяснению всего на свете и математические навыки. Аксинья обладает тонким нюхом, быстрой реакцией и удивительным для медведя зрением – раза в три лучше, чем у среднего жителя Цетоса. Здесь оно ей ни к чему, но я же говорю, что рано или поздно моя шебутная сестрёнка догадается, что её место – в космической бригаде Дальнего Поиска. Немного завидую даже.

Собственно, это всё о моей семье, и пора уже рассказывать о том, как я влипла в межпланетный конфликт и благополучно помирила четыре колонии и два параллельных мира. Но обо всем по порядку. Итак, однажды, когда я раздумывала, как у рыбы-нерки получается менять цвет и фигуру после нереста – удивительная вещь, ведь она становится белой внутри и красной снаружи, тогда как до нереста – всё наоборот… в общем, когда я занималась теорией рыбологии, к нам в гости пришёл дядя Ваня. Глаза у него были ужасно хитрые, а это означало, что он принёс подарок.

– Медова! А где папа и мама? Они же должны были уже вернуться с поверхности.

– Ждём с минуты на минуту, дядьваня, – вскочила я и побежала обниматься. Вы, может, думаете, что для такой взрослой медведицы, как я, это несолидно, но поверьте – когда у вас есть такой классный дядя, вы тоже будете его обнимать при первой возможности. Дядя погладил меня по макушке и предложил попить чаю с малиной – подарок оказался банкой с умарталыкским вареньем. Ну это я так подумала, что варенье – это и есть подарок. Но как же я ошибалась!

Мама с папой пришли с небольшим опозданием: в сервоскелете маминого скафандра заел локтевой сустав, и родители ходили сдавать его в ремонтный цех. Чай они пить не стали, а вместе с дядей Ваней заперлись в кабинете и начали шушукаться. Конечно, я пошла к воздуховоду, чтобы послушать, о чём секретничают взрослые. К своему удивлению я обнаружила там Бурча и Кушу, которые, приложив в уху пластиковые стаканчики, старательно подслушивали разговор. Дальновидный Бурч приложил палец к губам и протянул мне третий стаканчик, запасной: я приникла к металлической стенке и услышала вот, что:

– Не считаю, что дети должны лететь с тобой, Иван, – говорила мама. – Хоть ты мне и брат, и намного старше, но…