Читать книгу: «Краски Африки: нарисовать себя заново»

Пролог. Откуда это все?

Идея этой книги родилась в тот момент, когда я мчалась по единственному приличному в Танзании шоссе, вдоль красной реки Руаха. На мне было желтое платье-балахон в стиле «Мама Африка». Внутри булькала радость и странное чувство нахождения в параллельном мире. За плечами – месяцы душевного хаоса после ухода с высокой должности в международной компании. Эта работа длилась всю мою взрослую жизнь, а ушла я в “никуда”, да еще и в возрасте 45+.

Друзья и бывшие коллеги наблюдали за моим демаршем с недоумением и любопытством. Поработать еще несколько лет и дотянуть до пенсии – разве это не логично? Вместо этого я купила билет в Африку в один конец и начала записывать все, что со мной происходило – снаружи и внутри.

Меня всегда вдохновляли трансформации, когда люди решались пойти за своей мечтой, исчезали с радаров, пробовали, ошибались и находили. Или не находили, но все же искали. Мне было интересно, что происходило в их сознании в тот переходный период? Как менялось их окружение и образ жизни? В какой момент они понимали – это то, что нужно? Когда были готовы сдаться? Как собирали себя и двигались вперед?

Теперь у меня есть свои секретные данные на этот счет, и находятся они в этой книге. Я пишу ее для людей, находящихся в поиске себя и своего пути. Я делюсь в ней всей гаммой пережитых чувств, сомнений и озарений. Потому что верю, что для кого-то это важно, как когда-то было важно для меня.

И все же эта книга не только о самоопределении и о муках рождения моих творческих (и не очень) проектов. Она об Африке, которую я открыла для себя и которую полюбила всем сердцем. Африка подарила мне заряд радости и дух свободы и свела меня с удивительными людьми, которые изменили мою жизнь. Она дала мне краски, которыми я начала рисовать свою жизнь. Этим счастьем я не могу не поделиться.

Вначале мне казалось, что книга завершится непременно хэппи эндом и жирной точкой в виде финального решения. Оглядываясь на этот прекрасный хаос под названием жизнь, признаю: меня не накрыл успешный успех. Со мной произошло нечто более важное: я сумела прожить несколько новых жизней, о которых раньше даже не мечтала, потому что не позволяла себе мечтать.

Добавлю, что я не африканист и описываю все глазами путешественника и немного философа. Выросла в семье ученых-биологов, училась на лингвиста, маркетолога, управленца и коуча. Вырастила двоих сыновей и очень дружу с ними. Танцую сальсу и играю на гитаре и барабанах. Посетила 35 стран и никак не могу остановиться. В Африке я суммарно провела чуть более года: не так уж и много, но друзья уже называют меня “Лена Африка”. Я не возражаю.

Глава 1. Бирюзовая: сила творчества

В Африку с билетом в один конец

Я сижу на крыше с видом на Каменный Город, сердце Занзибара. Площадка обрамлена белой зубчатой стеной, похожей на кремлевскую, только зубчики эти полукруглые, а сама стена – метровой высоты. В прогалине между зубчиками рассматриваю крыши города – голубые, серые, рыже-ржавые. За ними просвечивает полоска океана: серое небо сливается с голубой сталью воды. Сегодня пасмурный день, что редкость для Занзибара. Все-таки середина февраля – это разгар лета.

«Аллаааааа» – звучит где-то близко голос. Начинается намаз. «Аллаааааа акбар», – слышу уже из другой мечети, а потом из третьей, четвертой, пятой…. Голоса сплетаются в фугу: кто-то только берет первую ноту, кто-то уже заканчивает фразу. Это музыкальное действо длится еще несколько минут: голоса муэдзинов возникают из пустоты в самых неожиданных местах, образуют многоголосье и так же внезапно замолкают.

Вид на Каменный Город с крыши Swahili House. Танзания, Занзибар. Февраль 2021.

Занзибар – остров мусульманский, это видно по одежде местных жителей. Мужчины носят рубашки ниже колен и шапочки, похожие на таблетки. Женщины и девушки ходят в длинных балахонах и похожих на колокол платках с вырезом для лица. Платки изготовлены явно из синтетической ткани. Непонятно, как в них можно ходить в 30-градусную жару с такой влажностью.

Я сижу в позе нахохлившегося воробья: плечи задраны и прижаты к ушам, будто жду какого-то подвоха. Как давно я в таком состоянии? Сутки? Месяц? Год? Уже все, можно выдыхать, дорогая моя. Дышу, наполняю легкие теплым влажным воздухом, впитываю в кожу вибрации молитв – и меня постепенно отпускает.

Беру в руки телефон: вот документ, над которым я работала последние пару недель. В нем я спланировала эту поездку как проект: цели, критерии успеха, маршрут, даже типаж фотографий и темы постов для социальных сетей. Не могла же я сюда ехать просто так, без плана, показателей эффективности и пользы для будущего. Пауза. Заношу палец над иконкой прекрасного плана и… отправляю его в корзину.

Еще один вдох. Еще три. Еще тридцать. Приходит странный импульс – или пока не оформленное в логику давнее желание. Палец очумел и не хочет останавливаться. Я открываю Букинг и… отменяю все предстоящие брони отелей. Все, что остается, это две ночи здесь, в Каменном Городе, в Swahili house. Послезавтра я решу, куда мне двигаться дальше. Хочу теперь так – дышать, слушать себя и планировать буквально на пару дней вперед. Интересно, куда меня это приведет?

Я должна была оказаться здесь ещё пять дней назад. У меня был удачно купленный билет: рейсов в разгар пандемии из Москвы было мало, а по стоимости они уверенно конкурировали с хорошими ноутбуками. Мне непременно нужно было прилететь на Занзибар к музыкальному фестивалю Sauti za Busara, я помнила о нем весь год. Вот только ровно на день вылета у меня была назначена вторая прививка: утром прививка, вечером рейс. Мне было о чем беспокоиться: первая инъекция послала меня в трехдневный нокаут с температурой 34.5. Что будет, когда на вторую вакцину наложится 10-часовой перелет и климатический прыжок из московской зимы в африканское лето? Лететь без прививки? Не вариант. Мне стало страшно, и я сдала билет.

Как назло, организм мой вторую прививку просто не заметил. Три дня я ждала ухудшения, но была бодра и весела, как французский гусь. Может, все-таки еще успею на фестиваль? Набрав в поисковике комбинацию «Москва-Занзибар», увидела дешевый билет российским чартером. Билет был в один конец, а лететь надо было… на следующий день. Все сошлось. И вот я здесь: с сертификатом о вакцинации, который никому тут не нужен, но который нужен мне: перспектива заболеть в Танзании меня не радует. Тем более, что сама болезнь в этой стране как бы не существует, и лечение отсутствует.

Про козла и папайю

Во всей истории с ковидом 58-миллионная Танзания стояла особняком. В первые месяцы пандемии ситуация с заболеваемостью в Танзании не отличалась от соседней Кении. Затем в июне 2000 в стране прекратили тестировать на коронавирус, а заодно и считать больных. Официальное число заболевших навсегда замерло на отметке 509.

Отношение к “короне” в стране было скептическое. Мне рассказывали, что сначала танзанийцы не признавали сам факт такого заболевания (никакая это не болезнь, а заговор мировых империалистов). Затем скорректировали позицию: болезнь есть, но африканцев она не берет, потому что они сильнее европейцев и азиатов. А если и берет, то легко лечится традиционными средствами: лечебными травами, паровыми процедурами и смесью из имбиря и лука.

Протест против “белой” медицины был колоссальным: дело происходило на фоне движения Black Lives Matter. Отвергалось все. Под горячую руку попали и тесты на коронавирус. Президент Магуфули распорядился проверить их необычным способом: образцы для проверки взяли не только у людей, но и у животных и даже растений (о чем врачи, конечно, не подозревали). Когда коронавирус был подтвержден у дикого козла и у мирно растущей папайи, президент прилюдно высмеял эффективность западных тестов. Он попросил народ Танзании молиться об избавлении от напасти, уделять внимание физическому здоровью и делать паровые ингаляции с травами. После этого он объявил Танзанию свободной от “короны” зоной и… открыл страну для туристов.

Вакцинировать свой народ президент тоже не пожелал: нельзя, чтобы танзанийцев использовали в качестве подопытных кроликов. Он назвал вакцины опасными и бесполезными, приведя убийственный аргумент: «Если бы белые были способны создать работающие вакцины, они бы уже давно нашли вакцину от СПИДа, рака и туберкулеза». Эту фразу я потом многократно слышала от танзанийцев – причем, каждый из них утверждал, что пришел к такому выводу самостоятельно.

На якобы свободную от “ковида” Танзанию с недоумением косились соседние страны, успевшие закрыть границы и посадить людей на карантин. На занзибарские же пляжи потянулись туристы. Когда в августе 2020 Россия объявила это направление разрешенным для выезда, запросы на Танзанию (а заодно и на принадлежащий ей остров Занзибар) выросли в сотни раз.В октябре же случилось неслыханное чудо: на Занзибар полетели российские чартеры, высаживая по 400-500 туристов в день. Русских тут сроду не видели, а теперь их появилось столько, что занзибарцы начали срочно учить русский язык.

Можно по-разному относиться к парадоксальным взглядам и методам ныне покойного президента Магуфули. Одно очевидно: открыв страну для туристов, он спас своих людей от нищеты. Конечно, гости привозили и вирус – при въезде на тот момент не требовали никаких тестов, только измеряли температуру. Некоторые танзанийцы начали сомневаться в иммунитете целой нации от этой заразы: они стали замечать, что их соседи и знакомые начали больше болеть и даже умирать. Другие же продолжали утверждать, что пандемии нет. Паники в стране не было. Как еще могли относиться к этой болезни в стране, где есть малярия, смертность от которой достигает 40%?

Итак, президент распорядился не носить масок и победно разрешил проводить массовые мероприятия, одним из которых стал музыкальный фестиваль “Саути за Бусара” в Каменном городе Занзибара.

Консервная банка и зеленый океан

Вода невозможного зеленого цвета, слепящая белизна песка и скрип качающихся на волнах традиционных лодок-катамаранов: такой была моя первая картинка Занзибара. Вернее, вторая.

Бирюза Индийского океана. Танзания, Занзибар. Февраль 2021

Первой была раскаленная жестянка аэропорта, в котором я провела часа два (новый международный тогда еще не достроили, а старый захлебывался, пропуская через свое тесное тельце сотни пассажиров пузатого Боинга). Дышать было нечем: кондиционеров, конечно, не было и в помине.

Для получения танзанийской визы люди стояли в трех разных очередях. Багаж после этого предлагалось искать самостоятельно, дефилируя вдоль выстроенных в ряды сотен чемоданов различных мастей: хммм, это мой? Возможно, но это не точно…. Преодолевших эти препоны счастливчиков ждал новый челлендж: “труба” безопасности. Да-да, проверка при выходе из аэропорта, а не при входе. Серьезно? После всех лишений при вылете? После прогулок в одних белых носках сквозь железную рамку и горьких слез из-за выброшенного в ведро черничного смузи? Не иначе, местные секьюрити подозревали нас в чем-то ужасном. В чем именно? Что мы смастерили взрывчатку из бонусного коньяка и арахиса в туалете? Или что мы пытались провезти “дурь” в страну, где она и так есть на каждом углу? Непонятно.

Процесс доказательства своей непричастности к терроризму был сделан максимально мучительным: черный туннель правды существовал в единственном числе на весь аэропорт. Сотни пассажиров зазмеились к нему очередью – и начали забрасывать свои сумки в его чрево. Самые смелые успевали за время ожидания отбежать и решить еще две важных задачи: обменять доллары на местные шиллинги и купить местную сим-карту. Вот там-то сервис был почти безупречным: плавные женщины в мусульманских одеяниях медленно, с достоинством ставили всем желающим карту местного оператора Зантел. Всего двадцать долларов за две недели или тридцать долларов за три. Три недели пойдет: вряд ли я останусь тут дольше.

Фух, и вот я снаружи. Устало пробиваюсь с фиолетовым чемоданом через толпу водителей и турагентов в белых рубашках, с белыми же табличками в руках, чтобы найти своего. Внутри – бездна усталости и раздражения. Час в такси по колдобинам – и вот я на восточном берегу. Вижу белые восковые цветки франжипани, бирюзовую бесконечность воды, ослепительно белый песок и… все им прощаю: и этот чудовищно неустроенный аэропорт, и ту самую издевательскую чёрную трубу на выходе, и дырки на дорогах.

Это было год назад. Сейчас я уже знала место,в которое лечу: я не могла забыть его весь год.

Занзибар – это остров, своей формой похожий на ныряющего бегемота. К востоку от острова и до рифов тянется плоское песчаное дно. Когда океанская вода тянется за Луной и следует за ней, у океана случаются приливы и отливы. Он то поднимается вверх на три метра – и тогда бирюзовые волны подбираются прямо к пальмам и хижинам, то уходит прочь – и тогда вы видите перед собой два километра белого песчаного дна с водорослями и морскими звездами. Так дышит океан дважды в день, шесть часов на вдох и столько же на выдох. Я десятки раз наблюдала за этим явлением и фотографировала его – каждый раз поражаясь и удивляясь. Скоро я научилась угадывать время отлива по затишью, а прилива – по бризу, даже не видя океан. Местные ребята научили меня.

Когда океан убежал на километр. Танзания, Занзибар. Февраль 2021

Жить рядом с океаном значит быть частью природы с ее мудростью и цикличностью. Это хорошо для философов вроде меня, а если приезжаешь на Занзибар с целью наплаваться вдоволь, то вид убегающего океана удручает: половину дня в океан невозможно зайти просто потому, что его рядом нет! Но есть выход: пляжи на северо-западе острова. Там дно океана уходит резко вглубь, и гуляющий вверх-вниз уровень воды не обнажает дно настолько радикально. Поэтому созерцателям я от души рекомендую поселиться на востоке острова в деревнях Джамбиани или Падже, а любителям идеальных пляжей лучше сразу ехать на север, в Кендву. Там будет людно и шумно, но океан с 30-градусной бирюзовой водой гарантированно будет при вас.

Водоросли и революция

Утро. Сижу на берегу, наблюдаю любимый отлив. Вижу женщин, медленно шагающих вдоль океана в длинных цветастых платьях. В руках у них веревки, палки и плетеные корзины. Прямо в этих платьях они заходят в океан и долго бредут к каким-то зеленым островкам. Там сейчас глубина по колено, не больше. Женщины наклоняются, что-то рассматривают и начинают ковырять под водой, не обращая внимания на намокшие подолы.

Оказалось, что на дне морском плантация… водорослей. Выращивают их особый вид – ярко-салатового цвета, по форме напоминающие кораллы. Гигантские приливы и отливы делают этот бизнес возможным. Пучок таких водорослей привязывают к палке, которую потом ввинчивают в песок океанского дна. Рядом ставится другая палка, и еще одна. Плантация может представлять собой частокол из тридцати-пятидесяти рядов палок с пучками водорослей. Во время прилива огород заливается водой, во время отлива – обнажается. Через полтора месяца урожай подрастает, его собирают, а на место ушедших товарищей сажают молодые пучки.

Эти водоросли можно есть: на вкус они напоминают хрустящие соленые огурчики. Говорят, они чудесно действуют на мужскую силу и энергию, но проверить это не удалось. Зато удалось убедиться в их косметических свойствах: на Занзибаре есть заводик элитной косметики, который назвали Mwani (что и означает “водоросли” на суахили). Здесь водоросли сушат под навесами – и они становятся фиолетовыми. Затем измельчают и смешивают с мыльной основой – а когда она застывает, режут на куски металлической нитью, вручную обрезают острые углы, ставят штамп, заворачивают в пальмовые листья и дают отстояться в холодильной камере. Потом это ароматное чудо экспортируют либо продают в местные пятизвездочные отели.

Основали проект европейцы в 90е годы. Только они не знали тогда, что проект запустит настоящую социальную революция на острове. Дело в том, что традиционно в мусульманских семьях Занзибара женщины не работали и по понятным причинам были полностью зависимы от мужчины в семье. Для работы на плантациях и на фабрике требовались женщины. Мужчинам было чуждо это занятие – ввинчивание палок в песок, стоя по щиколотку в воде. А женщинам оно подошло.

Идея нового “женского” бизнеса была воспринята мужчинами в штыки. Им не не нравилось, что их жены куда-то уходили из дома и зарабатывали собственные деньги. Еще больше им не нравилось то, что с работы женщины возвращались усталыми и совсем не поддерживали романтические порывы супругов – те даже шутили, что это новая программа по ограничению рождаемости.

Но женщин было не унять. Постепенно “водорослевый” бизнес стал символом освобождения женщин на острове. Ранее они покидала дом разве только для посещения родственников, свадьбы или похорон. Изоляция женщин от внешнего мира отражалась и в архитектуре традиционных мусульманских жилиц: рядом с домом всегда были большие каменные скамейки, на которых хозяин дома мог беседовать с гостями, не приглашая их внутрь дома (чтобы лишний раз не знакомить жену с чужаками). А тут, представьте себе, женщина уходит на работу за пределы своей деревни и работает на дне морском под пристальными взорами всех окружающих и прохожих. В домах кипели страсти почище мыльных опер. Многие мужья грозили своим женам разводом. И разводы действительно были!

Дальше – больше. Для продажи “товара” женщинам понадобилось самостоятельно ездить на рынки в другие города, что было вообще неслыханно, ведь раньше покупками на Занзибаре занимались исключительно мужчины. На фабрику стали водить туристов, проект привлек журналистов, статьи о Mwani появились во многих блогах и даже на ВВС. “Океанские огородницы” стали почти звездами. А еще они стали состоятельными дамами теперь они могли позволить себе купить и мебель для дома, и школьную одежду для детей, и даже мотоцикл. А все началось с водорослей.

Я купила два кусочков мыла с водорослями на заводике Mwani. Они добавили туда ароматические масла, завернули кусочки мыла в пальмовые листья и перевязали бечевкой. Точно такой же, которая держит молодые пучки водорослей на дне морском. Я выбрала запахи корицы и лемонграсса. Эти пахучие кусочки сейчас лежат передо мной и напоминают мне о Занзибаре, когда-то известном как Остров Специй.

1.Что такое афро-соул?

Я поняла: мне нужна гитара. Я не знала еще, что буду играть, просто захотелось перебирать струны и творить нечто созвучное окружающей красоте. Попросила о помощи хозяев гостиницы, они кому-то позвонили, а этот кто-то позвонил кому-то еще.

Канал обмен информацией через друзей, соседей и знакомых в Африке многократно мощнее и важнее интернета. Самое вопиющее свидетельство этого факта – местные таксисты. Работает это так. Я сажусь в такси и называю место назначения. Таксист радостно кивает: конечно, он прекрасно знает, куда и как меня везти. Когда же мы подъезжаем к населенному пункту, начинает происходить нечто странное. Таксист подруливает к группе мужчин, сидящих на обочине, и о чем-то спрашивает. Ответ приходит в форме разнонаправленных жестов. Таксист кивает и едет дальше. Через 100 метров ситуация повторяется, при этом водителю велят ехать в обратном направлении. Вначале я еще надеюсь, что он уточняет не адрес, но потом понимаю: зря надеюсь. Еще через сто метров происходит еще одна сверка с информационным полем деревни – после чего водитель обескураженно разворачивается ко мне и говорит: “Такого отеля здесь нет”.

Тут наступает мой звездный час: я вынимаю из рюкзака планшет с закачанной на него картой Танзании. Печатаю название места: красный флажок показывает, что объект всего в паре километров. Одно касание – и пунктир маршрута ведет нас по песочной дороге между серыми каменными домами. Водитель с сомнением поглядывает на указания навигатора, но следует им – и скоро мы приезжаем. Если вы думаете, что водителя нет доступа к онлайн картам, то ошибаетесь. У каждого есть смарфон, который используется для чего угодно (например, для просмотра фильмов и роликов прямо во время движения), но но только не для Гугл карт. Видимо, это некое репутационное табу. После двух-трех таких бесплодных поездок с петлянием по поселкам я стала заранее строить маршрут на своем устройстве и настойчиво предлагать водителю с ним сверяться. Это сэкономило мне много часов жизни.

Но в случае с гитарой занзибарский “интернет” сработал безупречно. Через 2 часа у меня в руках телефон музыканта, готового расстаться со своим инструментом в обмен на 10 тысяч шиллингов в день (это около 300 рублей). Через 2 минуты мы договариваемся, где и как я могу ее получить. Парень вызывается лично привезти мне гитару – видимо, очень нужны деньги.

Спустя пару часов передо мной стоит темнокожий красавец в небесно-голубой рубашке, красной бандане и черных очках. Его зовут Ричи, хотя по паспорту он Салум (так назвал отец, но он не согласен). Забираю гитару, а он не уходит. Предлагаю поиграть вместе, парень широко улыбается: конечно!

Начинаю я. Мой выбор по умолчанию – “More than words”, лучшая песня всех времен и народов (по крайней мере, для меня – из-за нее я и научилась играть на гитаре 3 года назад). Передаю ему гитару: может быть, сыграем что-то из классического рока?

– Я не пою каверы.

– Что, и не знаешь даже?

–И не знаю.

– А что же тогда ты поешь?

– Свои собственные песни. Сыграть?

– Давай.

Я заинтригована. Африканская музыка разве это не бешеный ритм барабанов и радостные пляски? Как это соотносится с гитарой? Ричи берется за струны: слышу грусть и нежность. Голос сильный, чуть сиплый. Наверное, так звучала бы необработанная терракотовая земля с песком, если бы умела петь. Не понимаю ни слова на суахили, но ощущаю позвоночником, что песня о любви, в которой не все благополучно.

Какой красивый язык. Что значит “moyo wangu”?

– Сердце мое. Moyo – это “сердце”.

– А muongo?

– Это значит ложь.

– И о чем эта песня?

– «Не лги, будто любишь меня».

– О, гневная песня. А так не скажешь.

– Я не пишу злых песен. Музыка нужна для исцеления.

– Расскажи, что это значит?

–Я хочу писать песни, в которых мои современники узнают себя и свою реальную жизнь. И поймут, что их не одни.

– Здорово. А как ты пишешь песни? Сначала стихи, потом музыку, или наоборот?

– Все начинается с чувства, – он кладет ладонь на сердце. Я сижу на берегу, перебираю струны и подбираю аккорды, которые созвучны этому чувству. Что-то появляется. Потом приходят первые слова, и я их напеваю под эту мелодию. Иногда все заканчивается одной строчкой, иногда получается целый куплет. Бывает, что второй куплет я сочиняю только через месяц.

Я вспомнила, что недавно смотрела курс о создании песен. Там был описан знакомый мне стратегический подход: сформулировать основные “посылы” песни, продумать ритм и тип рифмы, построить тексты куплетов так, чтобы смысл и чувства раскрывались постепенно, по нарастающей. Оказывается, можно сочинять и вот так: просто от импульса, от сердца.

Ричи играет новую мелодию и смотрит на меня.

– Пой, – говорит он.

– Что петь? Я же не знаю этой песни. И тем более твоих слов на суахили.

– Это неважно, просто пой как поется.

Я осторожно беру голосом несколько первых нот, следя за его левой рукой и пытаясь предугадать ход мелодии. Это бесполезно: он пользуется креативными аккордами, тональность которых я не считываю. Тогда я закрываю глаза и пытаюсь ощутить мелодию в теле. Я чувствую, как в центре моей груди сидит чистый, теплый камертон. Когда мой голос попадает в гармонию музыки, он отзывается вибрацией удовольствия. Когда не попадает, я продолжаю гудеть дальше, чтобы поймать нужный звук, и временное напряжение снова перетекает в легкость и кайф. Я пою свободно, естественно.

Через пару минут моих безбашенных экспериментов ко мне подстраивается и Ричи. Он тоже импровизирует. Двойная неопределенность! Это уже похоже на полёт с горы на дельтаплане, когда страх высоты и неловкого движения смешан с восторгом парения, когда перед тобой открываются пейзажи немыслимой красоты, а тело гудит от радости и созвучия с миром.

В этот момент я замечаю, что гости и хозяева отеля (мы сидели на террасе) смотрят в нашу сторону: “Как давно вы вместе поете?” Давно. Целых двадцать минут.

Когда песня закончилась, я замолчала, пытаясь понять: что это было? Может быть, это и называется «чувством потока»? Это разрешение себе петь свободно, а не как надо. Это позволение отпустить контроль и желание быть правильной. Чтобы просто наслаждаться течением.

Сейчас я понимаю, каким значимым был для меня этот момент. Внутри меня вылупилось что-то новое: бесстрашие, желание пробовать и творить в моменте. Пусть в рамках одной мелодии, в рамках одной террасы, одного восточноафриканского острова, но это было. Какое это освобождающее, расширяющие ощущение – не думать о логике и смысле, а исследовать абсурдное сочетание звуков и находить гармонию. Странным было и ощущение гармонии и мгновенного взаимопонимания с человеком, которого не знала еще полчаса назад. Музыка соединяет, иначе и не скажешь.

Удивительным оказался и путь Ричи в музыку. Он вырос в городке Багамойо на материковой части Танзании. Когда ему было пятнадцать, его мать умерла от воспаления легких, и воспитывала его тетя вместе с четырьмя своими детьми. Жили очень бедно. Когда настал момент решать, куда идти после школы, его определили в медицинский колледж, но через два месяца он оттуда ушел. А еще через месяц он договорился с одним лодочником, чтобы тот перевез его на остров Занзибар: прослышал от друзей, что там всегда можно найти работу. На Занзибар он плыл посреди тюков с картошкой и помидорами. В первый же день он сел играть на гитаре перед входом в занзибарскую музыкальную академию. Знал он на тот момент всего три аккорда, но песня получилась цепляющая. Проходящий мимо человек пригласил его внутрь – он оказался директором этой школы. Через день он предложил ему учиться в академии… бесплатно. Так он стал музыкантом, а Занзибар стал его вторым домом.

Эта встреча с Ричи произошла год назад, а потом я вдруг узнала, что он будет выступать… на том самом “Саути за Бусара”, фестивале моей мечты. Как будут звучать с большой сцены его камерные песни, созданные под дыхание океана?