Читать книгу: «La convalescence, или Исцеление»

(начало исходного файла)

Опять?

Я уже слышу, как ты раздраженно произносишь это вслух, резкими движениями пролистывая вордовский файл. И – что скрывать – при мысли об этом я не могу не улыбнуться.

Да, опять. Слишком коротким было мое объяснение в университетском дворе, когда я, стараясь быть рациональной, выдавила только самое важное и услышала в ответ всего одну-две смущенные фразы.

Не исключаю, что за свои насыщенные двадцать восемь лет ты получил не одно такое признание, но я, наверное, все же побью рекорд по его длине. Есть риск, что она тебя утомит… однако не каждый же день тебе доводится читать пятьдесят страниц о том, какой ты умница и красавец.

Пусть иногда это и невольно проскальзывает в моих едких замечаниях.

Этот дневник – плод эксперимента. Я начала его в день, когда у меня произошел очередной срыв, и вела ежедневно в течение месяца – и когда меня подрубал сон после шести страниц, написанных одним махом, и когда мне казалось, что сказать тебе особенно нечего. Все осталось в почти неизменном виде, как если бы ты, несчастный, вынужден был выслушивать мои монологи в каждый из этих вечеров.

Ты волен показывать этот текст тем, кому сочтешь нужным.

Надеюсь, что он хотя бы немного поддержит тебя, когда в том будет необходимость.

1. 17 ноября

Если меня вдруг попросят пересказать свой самый страшный сон, то я уточню: по сюжету или последствиям?

Хотя что это я. В любом случае я выужу из своего запаса готовых дурацких историй давнишний сон, в котором мы с мамой заходим в черный-пречерный детский сад, под звуки зловещего хохота несколько раз проваливаемся сквозь лестницу, а затем в расстроенных чувствах идем домой. Не очень-то логично, прямо скажем: в реальности я бы безумно радовалась, если бы что-то помешало родителям отвести меня в садик.

Какие, в самом деле, могут быть последствия у сна? Были случаи, когда я вспоминала какой-нибудь кошмар весь следующий день, и мне было не по себе, да и только. Но вот один вполне безобидный сон заканчивается тем, что мы остаемся наедине у занавешенного окна (как не вспомнить Золя, у которого одно такое свидание завершилось поспешной помолвкой!), и ты вдруг привлекаешь меня к себе и целуешь.

Все. Занавес. Пробуждение – прости за пустую фигуру речи – в холодном поту. Неужели?..

Этот сон затем возникал в голове весь день, хуже любого кошмара. Тогда же мне вспомнились слова одного приятеля о том, что некоторые свои влюбленности он осознавал именно во сне. Правда, мне всегда казалось, что такой coup de foudre¹ должен происходить на довольно ранней стадии знакомства, а не через год с лишним после первой встречи. Ведь весь первый семестр без этого обходилось!

Хотя, наверное, что-то могло произойти и раньше. Помешало глупое, но, пожалуй, счастливое совпадение: как-то утром по дороге в университет я увидела Медного всадника в окружении каких-то конструкций и на занятии предположила, что на площади устроили съемки. Ты был не в настроении и достаточно резко высказался об отечественном кино в целом и, в частности, об актере, по которому я сходила с ума лет в четырнадцать. Пусть я и не подумала заступиться (зачем?..), я все же ощутила, что никогда не смогу полностью согласиться с тобой даже по такому пустяковому поводу. Хотя ‒ что скрывать! ‒ мне было обидно за человека, на ежегодных и долгожданных концертах которого я когда-то бегала с букетами к сцене.

Вряд ли тебя бы обрадовало такое соседство среди людей, в которых я была влюблена.

После этого мое восхищение тобой не улеглось, но плавно перетекло из романтического в ироническое русло: я при преподавателях называла тебя небожителем и шутила о тебе с родителями и одногруппниками. Близким я читала лекцию о том, как мне удалось преодолеть легкое увлечение тобой: дескать, несмотря на преклонение перед умом, мне не нравится твой характер, а без этого любви не получится.

Однако был и еще один аспект, который впечатлил меня еще в конце августа прошлого года, на получении студенческих. Я стояла в очереди «Р–Я» уже энный час, когда кто-то крикнул из другой части коридора: «Переводчики, французский язык, есть кто живой?» (а может быть, не совсем так – уже и не вспомнить!).

Я завопила что-то в ответ и увидела далеко впереди тонкую вытянутую руку, силуэт, овал лица, скрытый за медицинской маской – что-то, что немедленно слилось в одно впечатление: «о боже, у нас в группе мальчики!». (Нет, я уже видела фотографию другого будущего одногруппника, но ты сам понимаешь, что бородатого Гошу трудно назвать «мальчиком»…) Стоило четыре года проучиться в исключительно женском коллективе, и тут такое – живая копия Грибоедова с акварели 1820-х годов! А ведь у меня уже успел сложиться стереотип, что французский учат только любительницы круассанов, высокой моды и крышек для айфона с изображением Эйфелевой башни.

Но даже воплощение героя моей юности не заставило меня рискнуть и выйти из очереди (зря, что ли, я стояла в ней три часа?). Так знакомство и отложилось до начала пар.

Только тебе известно, есть ли у тебя склонность к литературе (о переводе я не говорю – это само собой разумеется). В остальном же ты действительно похож на того героя, о котором я читала тыняновский роман, а затем сама писала попаданческую книжку. Я не умею иначе – для каждого зацепившего меня человека я подбираю двойника в виде какого-нибудь исторического или вымышленного героя, которым увлекалась раньше: декабриста, поэта, любого молодого дворянина. И все надежды, которые я вкладывала в такую встречу, и обоснованные сомнения сейчас проявляются особенно ярко: даже если этот герой молод, блестяще умен, обаятелен сам по себе и вдобавок окутан флером прекрасного города, не факт, что при личном общении меня не оттолкнула бы страшная дистанция (или же сходство?) между нашими взглядами и характерами.

Оттолкнула, как и продолжает отталкивать. И все же, на удивление, даже наше объяснение с твоим тихим, но решительным «нет» не смогло отмотать все на месяц назад, и странная зависимость продолжается.

Сегодня дошло до того, что Е.А. почувствовала неладное, и после пары мы с ней проговорили по душам не меньше часа. Я призналась ей, что могу влюбиться только в тех людей, на которых смотрю снизу вверх (а ведь мы с тобой одного роста!). Однако, когда она в слабой попытке утешить меня попыталась назвать тебя высокомерным и невротичным (не стоит осуждать Е.А. – вся ее речь просто сквозила восхищением перед тобой!), это не возымело должного эффекта.

Нет, я понимаю, что ты несовершенен, и, более того, не верю, что у нас могло бы быть счастливое будущее. Пожалуй, я могла бы жить рядом с человеком, который был бы талантлив в какой-то недоступной мне области; однако проблема в том, что ты, как и я, переводчик с французского, и мне до тебя как до луны на велосипеде. Постоянно сравнивая наши успехи, я не смогла бы работать, и вместе с тем тормозила и бесила бы тебя. А не сравнивать невозможно – с самого начала в группе почему-то установилась доброжелательная конкуренция, от которой меня теперь буквально парализует.

Два моих инстинкта остались неосуществленными – тебя не удалось ни догнать или превзойти (феминистский дискурс), ни привлечь (традиционный дискурс). Теперь не остается ничего, кроме как преодолеть это увлечение – мало того, что оно мешает мне жить и учиться, но и, судя по всему, неприятно затрагивает и тебя. Возможно, в следующем семестре, когда занятий почти не останется, станет проще – это если я не успею переболеть к тому времени, – но пока я вижу выход только в такой бесплатной психотерапии. Может быть, из нее потом получится что-нибудь хорошее, раз из чувств не получается.

Хорошо, что если ты это и прочитаешь, то не раньше конца учебного года. Уже представляю себе это выражение лица…

2. 18 ноября

Продолжаю писать стихи в прозе – благо, это отчасти помогает.

Сегодня вспомнилось, как еще год назад я безуспешно искала твои фото в интернете, чтобы отправить маме (она неплохо рисует и иногда набивает руку на портретах моих знакомых) и, что уж тут, немного повздыхать самой. Дошло до того, что мама и сама попросила твое фото, увидев тебя на скриншоте какого-то онлайн-занятия.

На замечание о том, что ты хорошенький, я отшутилась: «а как же – сын маминой подруги!». Забавно, что именно под этим прозвищем тебя знаетбольшинство моих знакомых. В самом деле, большинство моих баек из университета сводятся к одному типичному сюжету: Ирина Петровна дала на перевод ужасающий французский текст со статистикой, группа не знала, куда спрятаться, а «этот сын маминой подруги» разобрался, научил преподавателя, да еще и отчитал авторов учебника за какую-то ошибку! «А зачем ему тогда вообще учиться?» – «Чтобы все его хвалили!». И правда – пусть тебе и пригождается то, что нам дают, очевидно, что без восхищенного фидбека ты бы не обошелся. Неужели это знак неуверенности в себе?

Я слишком мало знаю о тебе, чтобы делать на основании наблюдений какие-то выводы – довелось же мне однажды ошибиться, приняв тебя за человека, для которого наука и работа исключают появление личных отношений. Мне казалось, что ты попросту не захочешь тратить время и силы на эту ерунду (хотя, с другой стороны, твой темперамент говорит об обратном – вспомнить только вспышки твоего смеха…). Поэтому новость о том, что ты встречаешься с кем-то еще, меня удивила и даже немного обрадовала – не могу подавить в себе этот энтузиазм старой кумушки-сплетницы, у которой влюбляются и женятся друзья и знакомые.

Ты кажешься мне похожим на преподавателя по истории французского в моем предыдущем университете – тот же кипучий темперамент, резкие оценки и страсть к своему предмету. Через год он ушел из университета, хлопнув дверью – это неудивительно, а еще через некоторое время женился на своей бывшей студентке (а вот это удивительно, потому что всем казалось, что он презирает девушек с филфака!). Если представить тебя лет через десять-пятнадцать, то перспектива такого романа – или хотя бы одностороннего увлечения тобой – кажется вполне возможной. Вероятно, ты все еще будешь выглядеть очень молодо, особенно если сохранишь стройность и прекрасные волосы, а какие-то отдельные признаки возраста – тонкие морщины в уголках рта, первая седина – только добавят тебе импозантности.

О боже. «Евгений Владиславович». Звучное, строгое имя. Как для штатного преподавателя, так и для знаменитого переводчика, который раз в полгода подключается к онлайн-конференции и небрежно отвечает на восторженное блеяние учительниц: «Спасибо, а теперь перейдем к делу».

Слабость к твоему имени у меня уже давно, и не только из-за вороха пушкинских ассоциаций, которые оно пробуждает у всякой филологической девицы, но и просто из-за того, как красиво оно звучит по-французски. Теперь мне на глаза то и дело попадаются всевозможные Эжены – не только в нашем учебнике по культуре речи, автор которого явно испытывает похожую одержимость, но и во всем остальном, что я читаю.

…Кажется, если я все же покажу этот бред тебе, то ты всерьез посчитаешь, что у меня поехала крыша. Тем не менее, именно теперь я чувствую себя гораздо спокойнее и радостнее, не испытывая потребности говорить о тебе с людьми, которые тебя не знают, или же искать в старой переписке твои редкие фотографии – скрины онлайн-занятий плюс четыре мелких фото с новогодних посиделок. Даже на них тебя пришлось долго и усердно уговаривать – как я позже прокомментировала эти снимки, «Женя вырывался и кричал».

Думать о том, что ты можешь увидеть этот текст, почему-то приятно, хоть я и не тешу себя надеждой, что ты проникнешься бессвязными отрывками мыслей и испытаешь катарсис. Этого и не нужно – мне не хотелось бы что-то кардинально менять в твоей жизни, поскольку я боюсь, что это повлияет на твою успешность. Но где-то глубоко во мне сидит и инстинкт маленького ребенка, который, в восхищении глядя на прекрасную игрушку, хочет забраться внутрь нее и понять, как она устроена – и в конце концов ломает.

Вот я тебя и объективизировала. Мне очень стыдно.