Читать книгу: «Синее слово»

Шрифт:

ISBN 978-5-4496-0535-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Мне тридцать… Игра, право слово, не боле.
Я девочка, женщина, ветер на воле.
Внезапная блажь, потаённое зелье —
ещё на губах не застыло веселье —
но я уже знаю, что скоро поманит
иное, что прошлое плотно затянет
туманом. И скрипнут протяжно ворота;
я стану лишь временем, точкой отсчёта…

Это стихотворение написано автором за девять лет до его (её) сегодняшнего возраста. За плечами – начало самостоятельной жизни без опеки родителей, которые «научили быть счастливой и, даже когда плохо, видеть красоту» (так сказано в посвящении к первой книге). Спасибо родителям за науку, ибо лирическая героиня стихотворения (она же автор), стала «точкой отсчёта» двум двум новым жизням, обретя замужество, став любящей матерью.

И куда уйти от ответственности за будущее детей, семьи, матери, живущей в Казани, да и Отечества, по большому счёту, коль всё это, родное и любимое, колеблется на той же грани добра и зла, веры и безверия, бытия и возможной катастрофы?

И вот уже в стихотворении, написанном в 2016 году, Екатерина признаётся: «Страшно мне, Господи! – нет у меня ответов; // вольно мне, Господи, жить меж твоих вопросов».

Вольно ли, если вдруг вздумается не только отвечать на вопросы, но и задавать их всему мирозданию, ибо верь – не верь, она почувствовала, ощутила и поняла: «Не заменить безвременью и бессмертью // кратких минут осторожных прикосновений». Кратких минут счастья, наверное, которое быстротечно… Не случайно же стихотворение «Скупой рыцарь» (о старике-скупце и сыне-расточителе, разумеется) заканчивается двумя строчками, констатирующими «двух крайностей равно порочных непримиримое родство»…

Вдумайся, искушённый поэзией читатель – не лермонтовский ли силы замах поставлен автором в собственном творчестве? Лично во мне это вызывает только уважение. Признак истинного поэта – его стремление отвечать на вечные вопросы, не уклоняясь от них. В подтверждение приведу стркои ещё одного стихотворения этой же книги:

То случай иль крыло упруго
над ними демон распростёр:
они смотрели друг на друга
через костёр.
Был жар земной и мрак небесный
(«Не смей, не говори, не стронь…»).
Им оставался шаг до песни —
через огонь.
И этот шаг, из ниоткуда,
всех стоил пройденных шагов,
и так легко творилось чудо
без лишних слов.

Вокруг происходило что-то,
но мимо шло, поверх голов.
Миг оставался до полёта —
через любовь.

На этом месте прерву цитату, чтобы искренне пожелать Кате Беляевой-Чернышёвой творческого полёта в будущее – через любовь…

Николай Алешков, председатель Татарстанского отделения Союза российских писателей.

ПЕРЕЛЁТНОЕ ВРЕМЯ

«Приходим в мир – и, зрея до поры…»

Приходим в мир – и, зрея до поры,
лежат и дремлют, как в шкатулке тайной,
на дне души бесценные дары,
чтоб в свой черёд проснуться неслучайный.
Не зная назначенья своего,
упрямо ищем, замыкая звенья.
Желания даются для того,
чтоб дух воспламенять прикосновеньем.

Чтоб от невзгод не гнуться пополам
(авось кривая вывезет подранка) —
сама судьба даётся в руки нам,
чтобы однажды с ней сыграть в орлянку.
Заранее пределов не узнать.
Не для корысти и преумноженья —
поставлены условья – чтоб взлетать,
чтобы за грань рвалось воображенье.

Вот образ, ярко вспыхнувший момент,
он возникает будто ниоткуда…
И есть игра – отличный инструмент,
чтоб воплотить неведомое в чудо.
А миг прозренья высветит до дна
твой путь мерцаньем древним палантира.
И наконец любовь ещё дана —
чтоб видеть красоту и радость мира.

ПЕРЕЛЁТНОЕ ВРЕМЯ
Поэма

I. ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ

Одной, у окна в коридоре пустом, вдруг,
невзначай, в глухой тиши догадаться,
отчего движение губ и рук
(а кого – неважно) так отозваться
способно. Сумбурный, свистящий ритм —
а всё низачем, не о том, не в тему —
и не спастись от-глагольных рифм,
от-счастья, от-головой-о-стену.

II. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ

Нет, ты не думай, это не измена,
а просто неизбежная тоска
о жизни. Знаешь, тонкий запах тлена
и этот отвратительный оскал —
вот собственного будущего знаки —
и это перечёркивает всё
возможное. С бездомностью собаки
завыть в ночи на тихое житьё
(неотменимо горькая примета
об окончательном, чему не быть).
И веришь ты, что мимолётность эта
всерьёз способна что-то изменить?
Забудь. Мне видеть непереносимо
укор, стаённый на твоих губах.
…Но наше счастье, даже жизни мимо
несу молитвой в сложенных руках.

III. ДВА МОНОЛОГА

Монолог первый: Вы

Я никогда не оскорблю
признаньем. Глупо и бесцельно,
ведь это даже не любовь,
лишь тень бесплотная её.
Я так давно – не Вас – люблю,
видать и правда – беспредельно;
смотри-ка: в самом деле – кровь,
сквозь пальцы на письмо ничьё.

Ах, эти белые листы
чудесной принтерной бумаги,
головокружительностью сна
и многозначностью влекут.
Пока они ещё чисты —
не растерять бы мне отваги,
сильней алеет белизна
сквозь перечёркнутый уют.

Монолог второй: Ты

А ты (ведь мы давно на «ты»,
ведь кто ещё родней и ближе?)
не сомневайся, это явь
(никто, никто не виноват),
но не забудь мои черты,
но говори как можно тише,
и обязательно оставь
те несколько минут и взгляд.

(Но ты оставь их для меня,
те самые, в ещё грядущем,
когда сойдутся, наконец,
все шестерёнки и зубцы,
когда вильнёт моя лыжня,
в изгибе замерев зовущем —
я ткнусь лицом в сухой чабрец,
упав, как падают птенцы.)

И дождь, и листья – и кресты,
само собой, – повсюду знаки,
пугают звёзды и луна
(но многозначностью влекут) —
но эти белые листы!..
Не растерять бы мне отваги,
ещё алеет белизна —
оставь мне несколько минут…

Оставь! Но ты отводишь взгляд,
и смотришь будто бы обычно,
что ты немного уязвлён
не подавать стараясь вид,
а мне об этом говорят
твои черты, притом отлично:
бровей чуть схмуренный наклон
и складка детская обид.

(Такая тишь – над всей землёй —
как будто ночь сама уснула.)
Начистоту: мой глупый пыл
ничто не в силах остудить.
Родной, о чём ты! Милый мой,
та тень, что птицей промелькнула —
ведь это только повод был,
чтобы с тобой поговорить.

IV. ПОТЕРЯ ОПОРЫ

Что же – вот и поговорили.
Вот и всё – наперекосяк.
Если б знали, покуда жили,
что аукнется нам и как.
Как всю жизнь повернуть заставит
вслух отплаканная мольба;
если б знали, куда направит
с нами связанная судьба!
(Нити спутаны – вот забота! —
заколдованный тот клубок.)
Сквозь меня происходит что-то,
как по венам пустили ток.
И не мной уже путь решаем,
остаётся лишь вслед шагать —
ничего, ничего не знаем,
ничего не предугадать!

V. ПУТЬ: РАЗВИЛКА

Нет, не мне идти проторённый,
весь решённый, на целый век.
Ах, кусочек заговорённый,
деревянный мой оберег!

(Руны тонкие вырезая —
силы ветра, любви, крыла —
разве знать до конца могла я
мощь, которую призвала?)

Так времён страшит перемена,
смена листьев и птиц отлёт —
не измена – но не-изменно
кардинальнейший поворот.

Так – каких-нибудь пять или семь дней —
глянь: деревья-то – голытьба.
Так с пронзительностью осенней
не любовь уходит – судьба.

VI. ПРОЩАНИЕ

Счастье резкое и простое. Слов —
не сказать, чтоб много, а жизнь – на взлёте,
разговор – не-здесь, где-то вне основ,
вне земных понятий, на высшей ноте.
И не нужно напрасного: «Напиши!» —
нас, как видно, кроили из ткани цельной,
навсегда останемся – две души,
породнённые близостью запредельной.
Прощай! Впереди – жизнь.

VII. МОЛИТВА

Светлый, Господи! Славься! Чуден мир Твой,
ясен лик! Без оглядки – благодарю.
Напоённый до края душистой миртой
день поющий – к весеннему алтарю.
В воскресенье ребёнка – верхом на пони.
Друга давнего – в дом, нараспашку дверь.
Отошедших с миром – Тебе в ладони.
Если можно: куда же меня – теперь?
Не ропщу – мне ли дерзкое молвить слово!
В день труднейший ведома твоей рукой,
я и горькую долю принять готова —
а свобода – вот так – мне дана впервой.
Не могла и представить – легко и вольно —
не надеясь любила, едва дыша,
и не знала сама, как мне было больно,
как была несвободна моя душа!
А теперь… Ах, разлука пускай, тревога —
но любить – и услышать в ответ: «Люблю»! —
разве это возможно, не слишком много?
Боже, Господи! Благодарю!

VIII. ПОЛЁТ

Кто мне дал – бескорыстно – вечность?
Кто меня научил летать?
Свойство высшее, человечность —
вот и встретилось мне опять.
Пить взахлёб из-под неба-свода
синь-заоблачные края…
Неужели она, свобода —
целиком, насовсем – моя?!..

Здравствуй, небо моё,
крылатый,
здравствуй, ветер,
моя отрада,
здравствуй, жизнь моя,
невозможный,
здравствуй, здравствуй,
моя весна!

IX. ПОСТСКРИПТУМ

Что ж, по знакам, как по столбам,
отмечающим километры,
пробирайся к своим крестам,
подбирая слова и ветры.

Что же, выбрано – решено.
Время будет дотошно строго.
Нам судьбы на двоих дано,
одному это слишком много.

Всё возможно пока ещё;
синей складкой взметнётся тога,
ляжет жизнь на твоё плечо
безупречной ладонью Бога.

«На строке чужой, на взлёте, взмахе крыл…»

На строке чужой, на взлёте, взмахе крыл,
помоги мне удержаться, строгий Бог.
Невозможно, невозможно, нету сил —
Этот голос, эти ритмы, этот слог.

Вся бессильная словесная труха,
все ответы и пути, теченье вод
перечёркнуты звучанием стиха,
где литая интонация живёт.

И живая, неподдельная, как стон,
нарастая, тихо, исподволь она
подчинит себе глубинный рокот волн,
рокот моря, потемневшего до дна.

Так на счастье, на мученье и беду,
перехлёстывает пена прямо к нам
(так воздушные потоки ерунду
легковесную вздымают к небесам).

Позабыв свои огрехи и грехи,
задыхаясь, спотыкаясь и спеша,
в том горниле, где он выплавил стихи,
каждый раз переплавляется душа.

«То ли «нет», то ли «да…»

То ли «нет», то ли «да».
Синеватая наледь.
Вот и всё. Холода.
Ничего не исправить.

Ты не то, чтобы лишний,
но грустит у перрона
поезд в Нижний —
всего-то четыре вагона.

Гам. Дымит самокрутка.
(Ночи сумрачно лунны.)
Отъезжает маршрутка
до Парижской комунны.

Перевозчиков прыть,
с багажом суматоха…
Я стараюсь не быть.
Получается плохо.

И гудки говорят
даже слишком понятно.
Холода. Снегопад.
К декабрю, вероятно.

КРЫЛЬЯ. ДЕТСКОЕ

Ты мог бы стать моей безудержной любовью,
но ей не стал; не стал надеждой зыбкой.
Ты мог бы – но не станешь – ни судьбою,
ни даже первой страшною ошибкой.

Я, верно, всё могла б преодолеть
с тобой – но, кажется, недостаёт отваги
зажмурившись, шаг сделать – и взлететь,
легко, как самолётик из бумаги.

Взлетев, открыть глаза и увидать,
как далеко земля – и будь что будет…
А знаешь, если рук не разнимать,
то всё не важно – ветер, годы, судьбы.

Так что ж я нерешительно стою
у края этой пропасти прекрасной,
и не могу произнести «люблю»,
и чудится, что всё вокруг – напрасно?..

Сомнения клубятся серой пылью —
всё не пойму из наших встреч земных:
способны ли твои к полёту крылья,
и вообще ты помнишь ли о них?

КРЫЛЬЯ. ВЗРОСЛОЕ

Всем моим посвящается

Чёрное – белое. Холод – жара.
Вечно звучащее: «Надо. Пора».
Вечно-родное, летящее мимо.
Дверь закрывается – неотвратимо.
Верить – не верить, запомнить – забыть.
Это посмертное право – любить.

…Знаешь, любое прощание – смерть.
Не выходи за порог смотреть.
Просто ли видеть, как вдалеке
тает фигурка? Так на песке
белом прибрежном – тают следы,
так уплывают весенние льды,
так замерзают зимой в холода,
так забывают меня – навсегда.

Время, я тоже училась жить.
Проще остаться, чем уходить.
Тупо, бессмысленно, глядя на пламя —
проще, чем так вот – своими руками!
Проще, чем, первым шагнув в пустоту,
крылья успеть отрастить на лету.

Многие я не постигла науки,
так не давалось забвение в руки.
Так зачастую я наперёд
знала откуда-то – не приведёт
встретиться снова придирчивый случай
(зная, что с кем-то не встретиться – лучше),
просто и радостно, трудно и сложно —
помнила – бережно, страстно, тревожно —
каждую каплю в мерцании вод,
каждую встречу и каждый уход.

…Что ты, ведь я не просила иного.
Жизнь моя, память, синее слово,
если б не это – я, падая вниз,
не захотела б, наверно, спастись.

«Мне тридцать… Игра, право слово, не боле…»

Мне тридцать… Игра, право слово, не боле.
Я девочка, женщина, ветер на воле.
Внезапная блажь, потаённое зелье —
ещё на губах не застыло веселье —

но я уже знаю, что скоро поманит
иное, что прошлое плотно затянет
туманом. И скрипнут протяжно ворота;
я стану лишь временем, точкой отсчёта…

Мне скоро прибиться, прижаться к коленям —
и я ещё верю случайным мгновеньям,
но втайне уже начинаю прощаться
и медленно, необратимо меняться.