Читать книгу: «Культура и империализм»

Шрифт:

Завоевание земли – большей частью оно сводится к тому, чтобы отнять землю у людей, которые имеют другой цвет кожи или носы более плоские, чем у нас, – цель не очень-то хорошая, если поближе к ней присмотреться. Искупает ее только идея, идея, на которую она опирается, – не сентиментальное притворство, но идея. И бескорыстная вера в идею – нечто такое, перед чем вы можете преклоняться и приносить жертвы.
Джозеф Конрад¹. Сердце тьмы²

Экбалю Ахмаду³

CULTURE AND IMPERIALISM

Перевод Пётр Бавин

Предисловие

Завершив редактуру русскоязычной версии книги «Ориентализм», я получил сообщение от моего однокурсника, куратора Музея современного искусства «Гараж» Ярослава Воловода. Он привлек меня к этой работе, когда сроки сдачи объемной рукописи уже поджимали. Несмотря на столь сложные первоначальные вводные, я всегда буду благодарен ему за возможность поработать с текстами Эдварда Саида, по праву ставшими классикой гуманитарной науки, и за поддержку в процессе работы.

В своем сообщении Ярослав указал мне на рецензию, посвященную книге Тимоти Бреннана «Места разума: жизнь Эдварда Саида» (Places of Mind: A Life of Edward Said), изданной накануне. Бреннан, учившийся у Саида в Колумбийском университете, составил подробную биографию своего преподавателя, проанализировав его путь, полный противоречий и критики, превративший его в икону интеллектуального сопротивления третьего мира. Уже с первых страниц этого биографического очерка автор показывает нам тот разрыв, который существует между реальной фигурой человека, публичного интеллектуала, открыто выступающего со своими взглядами в эпоху мировой турбулентности, и образом, созданным критиками и сторонниками, обожателями и ненавистниками. Важное место в работе Бреннана занимают не столько эпизоды жизни Саида, рассказы о написании его трудов (и «Ориентализм» далеко не ключевой в этом списке) или тщательно задокументированная реакция на эти произведения, но вопрос критики – особой позиции исследователя, отмежевывающейся от эстетической тоски художника. Позиция исследователя – создание высказывания и усиление силы собственного слова. Бреннан последовательно обрисовывает перед читателем образ мысли Саида, дополняя повествование многочисленными его цитатами. «Я не художник», – вспоминает Бреннан слова Саида, сказанные в ходе частной беседы после выхода книги «Мир, Текст и Критика» (The World, the Text and the Critic) в 1983 году, и тут же бросает вызов этому высказыванию, указывая, что на деле Саид действительно был художником, раскрывая его образы пианиста, публициста, автора художественных произведений. Позиция исследователя требовала внутренней борьбы, обуздания собственного художественного порыва. Но именно язык – способность создавать столь яркое, полное смысла высказывание – сделал Саида публичным интеллектуалом, человеком, изменившим взгляд на взаимодействие с аудиторией.

К сожалению, тогда, на стыке 2021-го и 2022-го, мне не удалось ознакомиться с книгой Бреннана. С тех пор, участвуя в студенческих мероприятиях, а также обсуждениях различных текстов, мне не раз доводилось слышать разные высказывания о смыслах «Ориентализма» и о взглядах Саида, рассказы, которые вызывали если не удивление, то по меньшей мере вопросы. В какой-то момент я стал задумываться – как люди выстраивают подобные конструкции? Каким образом смыслы оригинального текста трансформируются так значительно, переплетаясь с собственными интонациями разных людей? Слушая очередное подобное выступление, обвиняющее Саида в непонимании объекта его исследовательского интереса, я решился заполучить книгу Бреннана, чтобы увидеть автора и его произведения, используя две оптики: во-первых, в контексте эпохи их создания; во-вторых, с точки зрения собственных авторских интенций. Продираясь сквозь весьма пестрое повествование, наполненное личными именами и сменой географических локаций, можно достаточно быстро осознать всю сложность работы с текстами, созданными Саидом, которая вполне сознательно нивелируется читателем, не знакомым, прежде всего, с теоретическими воззрениями автора, а также с контекстом работы над тем или иным произведением. Безусловно, из этого незнания, дополненного подчас острословиями и противоречиями оригинальных текстов, и появляется то множество смыслов, размытых идей, обвинений, зачастую выстроенных по одним и тем же схемам. В свое время, в одной лекции по философии мне довелось услышать фразу: «Нет сложного или легкого чтения, есть особая перспектива чтения». Именно «перспектива», интертекстуальные взаимодействия формируют читательское восприятие. Взгляд читателя всегда оказывается под влиянием его опыта, текстов, формирующих пространство вокруг него. В случае с таким комплексным и многомерным текстом, как «Культура и империализм», этот фактор может иметь решающее значение.

Первое издание «Культуры и империализма» увидело свет в 1993 году и рассматривалось читателями и критиками как продолжение «Ориентализма». Обратимся к небольшой предыстории. После выхода «Ориентализма» в 1978 году на Саида обрушилось большое количество рецензий, связанных с этой публикацией. Востоковеды, арабские марксисты, американские медиа и «мозговые центры» – все они представляли свои списки претензий к созданному труду, обвиняли автора в постмодернистском бегстве от реальности, непонимании специфики работы академической субдисциплины, а также чрезмерной увлеченности текстуальностью. Никто из них не задавался вопросом о теории репрезентации, формировавшейся Саидом и в его прежних трудах, или критике постмодернистского видения, созданной исследователем. Впрочем, Саид сам активно отвечал своим оппонентам, дополнив «Ориентализм» двумя изданиями – «Палестинский вопрос» и «Освещение ислама: как медиа и эксперты определяют наше видение остальной части мира», – которые используют актуальные политические вопросы (переговоры по статусу Палестины и захват американских заложников в Иране) для иллюстрации ключевого тезиса «Ориентализма», помещая в центр внимания работу средств массовой информации.

В 1983 году вышла книга, которая считается одним из знаковых произведений исследователя, – «Мир, Текст и Критика». Эта коллекция эссе была обращена прежде всего к университетскому преподавателю как своеобразная «книга для учителя». Саид, используя разные методы литературного анализа, рассматривает произведения ряда крупнейших литераторов и исследователей, в частности Раймона Шваба, Эрнеста Ренана, Луи Массиньона, уже упомянутых в «Ориентализме». Параллельно он подробно описывает собственный взгляд на работу в стенах университета, вернее, на сложную связку отношений между университетом и властью. Саид верил в необходимость избегать политической агитации в рамках преподавания, в необходимость защитить критическое высказывание от превращения в инструмент пропаганды и давления. Чем больше автор сталкивался с американскими СМИ, тем больше он осознавал необходимость аргументирования своей позиции. Саид считал, что доверие публики понятию «научный» было чрезмерно. Это понятие использовала администрация президента Рональда Рейгана для конструирования идеи «воинствующего кейнсианства», которое обезличивало простого гражданина, лишало его воли перед лицом вездесущего экономического механизма. Автор решительно отвергал превращение гуманитарных и социальных наук в «бесценностный функционализм», подчиненный логике управления и добивающийся самоутверждения. Работая над этим произведением, Саид обратился к идеям Вальтера Беньямина и Теодора Адорно, к работам которых прежде он прибегал значительно реже.

Параллельно с этой книгой, что значимо для понимания теоретической базы «Культуры и империализма», Саид задумал работу, сталкивающую между собой мысли двух философов-марксистов, Антонио Грамши и Георга (Дьёрдья) Лукача, считающихся ключевыми авторами так называемого западного марксизма. Если для первого важнейшим элементом размышлений была география, то для второго – история и понятие времени. В основе собственного произведения Саида должна была лежать аллюзия на работу Перри Андерсона «Компоненты национальной культуры», повествующая о влиянии на послевоенную Британию иммигрантов-интеллектуалов. Вероятно, Саид задумывал работу, призванную показать формирование связки политики и интеллектуальной жизни в послевоенных США, в которых идеи континентальной Европы сталкивались с восприятием правых политических движений и групп иммигрантов, сторонников истеблишмента (например, Айн Рэнд и Генри Киссинджера). В любом случае исследователь осознал, что ему не удастся завершить работу над этим произведением, и сократил собственные разработки дискуссии между Грамши и Лукачем до раздела в работе «Мир, Текст и Критика». К слову, эти разработки создавались им как материал для учебных семинаров. В последующие годы именно эти разработки стали ключевым элементом теоретической базы работы «Культура и империализм». Влияние обоих авторов на его творчество оставалось значительным и в дальнейшем (несмотря на открытую критику марксизма).

К середине 1980-х годов исследовательский фокус Саида всё больше дрейфовал в сторону литературы так называемого глобального Юга. Список авторов включал Чинуа Ачебе, Айи Квеи Арма, Ассию Джебар. Подталкиваемый своими учениками и детьми, автор стремился восполнить пробелы в собственных знаниях, изучая творчество писателей, от которых он прежде был далек. К 1987 году был готов план будущего произведения, одной из центральных тем которого стал анализ собственного голоса третьего мира.

Кроме того, в этот период Саид всё больше внимания уделяет музыке. Уроки игры на пианино начались еще в его детстве в Каире и велись на французском языке. Уже будучи университетским профессором, Саид периодически сопровождал свои лекции собственными музыкальными экспромтами, чтобы показать студентам связь слова и ритма. К концу 1980-х годов, Саид стал активнее печататься в специализированной музыкальной прессе. Его внимание было обращено не только к эстетическому взгляду на музыкальное искусство, но и к теоретическому. Во многом теоретический взгляд определял выбор педагогов и музыкального круга общения (в частности, музыка стала мотивом для поиска общего языка с Сирилом Джеймсом). Музыкальные метафоры, особый взгляд на понятие контрапункта стали неотъемлемой частью работы «Культура и империализм».

Завершая рассказ о создании этого произведения, нужно подчеркнуть еще несколько деталей. Период конца 1980-х – начала 1990-х годов был связан с политической деятельностью Саида в качестве участника Организации освобождения Палестины. Будучи американским гражданином и публичным интеллектуалом палестинского происхождения, Саид был привлечен к процессу переговоров относительно мирного урегулирования конфликта на Ближнем Востоке. Исследователь делал запросы в социальные фонды и общественные организации, пытаясь вывести переговорный процесс и международную помощь палестинцам на новый уровень. Однако внутренние дрязги общественных организаций (которые, безусловно, чрезмерно обширны и противоречивы, чтобы сосредотачивать на них избыточное внимание; достаточно упомянуть обвинения в адрес Саида как «предателя», сотрудничавшего с американским «мозговым центром», Советом по международным делам, который предоставлял площадку для выступления представителям ООП) и чрезмерное давление аналитических институций привели к ожесточению взглядов на его исследовательскую деятельность. На страницах прессы тех лет его прямо обвиняли в том, что «политика стала более значимой для Саида, чем литература».

Начало 1990-х привело к двум значительным событиям, оказавшим свое глубокое влияние на его взгляды. Во-первых, это операция «Буря в пустыне» 1991 года, ставшая активной фазой вмешательства США в реконфигурацию сил на Ближнем Востоке. Несмотря на то что вся череда событий в этом регионе, пришедшихся на стык 1970–1980-х (включая гражданскую войну в Ливане, Исламскую революцию в Иране, Ирано-иракскую войну), отражалась на творчестве Саида, именно столкновение империалистической военной машины с диктатурой Саддама Хусейна особо ярко иллюстрировало те мысли, которые были центральными для работы исследователя на протяжении многих лет. Освещение в СМИ, дискуссии об антиамериканизме в странах бывшего третьего мира и, самое главное, формирующиеся образы противоборствующих сторон, переходящие из риторики политиков в повседневность, – всё это однозначно было связано с критикой Саида.

Второе знаковое событие – Мадридская мирная конференция об урегулировании арабо-израильского конфликта. Саид был одним из активных сторонников переговоров в Мадриде в 1991 году, при участии США и СССР. Однако непоследовательность действий со стороны политических лидеров палестинской делегации, установленные условия переговоров со стороны израильской делегации и давление международного сообщества привели к весьма неоднозначным решениям (например, отказу обсуждать статус Иерусалима, вопрос возвращения палестинских беженцев), позднее трансформировавшимся в Соглашения «Осло», с которыми Саид однозначно был не согласен. Выражая протест против подписания соглашений, он объявил о выходе из состава ООП. Безусловно, влияние событий такого масштаба, напрямую связанных с общественной деятельностью исследователя, оставило самый значительный след на страницах текстов того периода.

Конечно, и другие события той эпохи оказывали свое влияние на видение Саидом собственной исследовательской работы. Однако в значительной степени это был взгляд на реакцию публичных интеллектуалов, критика их позиции, формировавшая смешанное и неоднозначное восприятие социальных и политических контекстов. Например, изначально он сравнивал события в Восточной Европе и падение Берлинской стены с палестинской интифадой. Однако позже, изучив взгляды французского философа Жана-Франсуа Лиотара, провозгласившего эти события победой американской дипломатии, Саид дистанцировался от подобных воззрений. В последующие годы он продолжил критиковать Лиотара за его идеи раскрепощающей силы общества потребления и отсутствия убеждений, названные французским автором «постмодернистским состоянием».

Начало 1990-х связано еще с одной историей из жизни Саида, но уже личной. В июне 1990 года умерла его мать Хильда, семь лет боровшаяся с раком. Саид постоянно находился на связи с матерью по телефону, а после того, как она впала в кому, дежурил у ее постели. В сентябре 1991 лейкемия была диагностирована и у самого исследователя, который начал борьбу с болезнью, несмотря на мрачный прогноз врачей. Под влиянием поставленного диагноза было положено начало написанию мемуаров, озаглавленных «Без места» (Out of place) и изданных в 1999 году, хотя изначальное их название было «Не совсем верно» (Not quite right). «Гонка» Саида со смертью заключалась в подготовке и публикации целой серии работ, рассматривавших, в частности, особенности деятельности публичного интеллектуала. Многие из них были изданы посмертно. На этот период приходится работа над «Культурой и империализмом», к структуре которой я сейчас обращусь.

Ноам Хомский, американский лингвист и близкий друг Саида, считал «Культуру и империализм» одной из ключевых книг в библиографии своего коллеги, которого он полагал одним из крупнейших интеллектуалов двадцатого века. Как уже указывалось выше, в публичном восприятии эта книга была продолжением «Ориентализма», призванным еще больше раскрыть авторский взгляд на проблему репрезентации.

Тем не менее данное произведение, несмотря на элегантность изложения, оказалось очень разнородным, соединяя объемный список самой разнообразной литературы (подчас лишь упоминаемой) в единое повествование, связанное несколькими ключевыми идеями. Последующая критика произведения и отдельных его частей показала, что не каждый читатель понял эти связующие элементы, зачастую воспринимая отдельные эпизоды и казусы, рассмотренные автором, в качестве самостоятельного исследования. Эта критика сочетается со взглядом на структуру книги, которую современники восприняли скорее как собрание лекций, нежели обобщенное и скомпонованное повествование.

Данная работа находится под большим влиянием той дискуссии между Лукачем и Грамши, которую Саид так внимательно разбирал со своими студентами. Безусловно, воздействие Лукача и его модели интерпретации литературных произведений, помещающей в фокус авторского анализа связь между литературой и «мировоззрением… социокультурными условиями», оказало ключевое влияние на построение текста. Саид открыто говорил о том, что нельзя сводить литературу к выражению собственных убеждений, но необходимо рассматривать ее как часть глобальных процессов, которые обычно оставались вне ее контекста. При этом он избегал чрезмерного обращения к теории. Это был тактический ход, в духе того же Грамши, чтобы сделать идеи более открытыми и поместить в центре внимания не абстрактную модель, а конкретную проблему, например неравенства между производителями знания.

В центре повествования данного произведения – идея пространства. Эта физическая (на первый взгляд) характеристика появилась в тексте по нескольким причинам. Прежде всего, это была попытка уйти от обвинений в чрезмерном идеализме, сосредоточенном взгляде исследователя на мир идей. Попытка соединить экономическую географию и развитие идей – выражается в книге за счет идеи нарратива, отражающего и оспаривающего право селиться на той или иной территории и использовать ее ресурсы. Учитывая этот взгляд, совершенно иначе выглядит очерк о постановке оперы «Аида» Джузеппе Верди. Если критики пытались увидеть в этом намек на собственные взгляды итальянского композитора, обвиняя Саида в отсутствии внимания к антиколониальной риторике Верди, то более внимательный читатель обращал внимание на сам контекст, который описывал исследователь. Специально построенный театр в Каире, разделивший город на две реальности: модерновую, с ее показательным техническим развитием и старую, наполненную тем, что зачастую именуют «пережитками прошлого», – это лишь один из элементов формирования культурного пространства, в котором сама постановка дополняет мозаику связей и взаимодействий.

Представленный синтез идей является одним из множества противоречий, связанных с идейным наполнением издания. Например, для Саида империализм не просто предшествует колониализму, а является некой страстью, врожденной потребностью к подчинению и вытеснению «менее развитых народов», заложенной в саму структуру властных отношений. Это высказывание подводит автора к утверждению, что эпоха колониализма в целом подошла к концу, в отличие от влияния империализма, которое выражается, прежде всего, в культурных текстах. Неслучайно литературным центром повествования является жанр романа, начиная от книги «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо. Последовательно анализируя законы этого жанра, Саид пытается показать его связь с идеей территории (даже встроенной на уровне подсознания в романе «Мэнсфилд-парк» Джейн Остин). Безусловно колоссальное внимание уделяет Саид произведениям Джозефа Конрада, автора, которому была посвящена первая монография исследователя.

Тем самым Саид опровергает свои доводы из предшествующих публикаций (в частности, речь идет о последней главе «Ориентализма», о существовании колониализма в современном мире). Несомненно, подобное противоречие было связано с амбициями автора уделить особое внимание представителям «золотого века» антиколониального движения, в частности Францу Фанону, Патрису Лумумбе. Ключевая задумка – раскрыть перед читателем теоретическую культуру бывшего третьего мира, столь эффективно противодействовавшую современному империализму, гораздо более действенную, чем академические методологии. Именно позитивный взгляд Саида на работы этих интеллектуалов приводит к выстраиванию авторского нарратива в последних главах. Заголовки разделов следуют этой логике, но замыкаются на идее двойственности («два видения», «две стороны»).

Для разрешения этого противоречия в текст вводится музыкальная метафора контрапункта (в переводе зачастую ассоциируемая с полифонией). Суть контрапункта заключается в комбинации двух мелодий, при этом остающихся независимыми друг от друга (когда гармония становится последствием полифонии). Ярким примером подобного подхода является, с одной стороны, критика Саидом мифической пропасти между Западом и Востоком в работах Редьярда Киплинга, а с другой – оппонирование автора попытке представить «Запад» «болезнью и злом» в работах иранских социологов Али Шариати и Джалала Але-Ахмада, которые, как и многие деятели Исламской революции в Иране, были связаны с французской философской и литературной мыслью. Тем не менее противоречивость и эмоциональность текста не всегда позволяет Саиду самому преодолеть грани дискурсивной оппозиции Запад – Восток.

Любую работу Саида следует рассматривать в нескольких плоскостях. С точки зрения литературоведения знаковой для этой книги становится критика академической одержимости модернизмом. Именно этот стиль был поставлен в центр образовательных программ, став мерилом «мировой литературы». Саид долго выстраивал критику, в конечном итоге сформулировав определенные принципы борьбы с нигилизмом современных интеллектуалов, порожденным этим стилем, через взгляд на работы Фридриха Ницше и Лукача. Модернизм, по его мнению, ставил чувства выше идей, рассматривал людей как одиноких, асоциальных, неспособных вступать в отношения. Кроме того, модернизм был источником «прерывистой самореференции и иронии». Последнее становится особенно важным для восприятия позиции интеллектуала. Европейский интеллектуал признаёт вред империализма, но отказывается от ответственности и уверяет себя и окружающих в отсутствии альтернативы. Несмотря на культурное богатство модернизма, его ирония нивелирует критическое восприятие. Университет должен был стать оплотом против резкости политики, но модернизм, привнеся политику в университетское пространство, замкнул его в собственном переживании отчаяния. Отказ от критической позиции, убежденность в невозможности преодолеть обстоятельства были для Саида одними из главных элементов империалистической системы.

Роль публичного интеллектуала и его возможность говорить – важная тема исследований Саида на протяжении всей его карьеры. В своем эссе «Политика знания», написанном после «Культуры и империализма», он повествует о том, как отправил черновик предисловия в один из крупнейших исследовательских университетов, получив значительную долю критики за отсутствие упоминания в тексте ныне живущих неевропейских женщин. В эссе, развивая размышления относительно этой ситуации, он отмечал, что ключевой характеристикой текста является не его обобщающая эстетика (иначе все тексты – от брошюр до романов – считались бы равновеликими), а «то, как он написан, и то, как он читается». Даже критическое чтение поэзии Уильяма Йейтса может вызвать антиколониальные чувства. Он осуждал «глупость» молодых профессоров, публично атаковавших своих учителей обвинениями в расизме и чрезмерно преувеличивавших изменения в составах учебных планов, всё еще базировавшихся на анализе Шекспира.

Разочарование Саида было связано и с набиравшим обороты постколониальным движением, отказавшимся от критики в пользу гордости и эйфории от утверждения своего положения «мандаринов» в университетской системе (во многом достигнутого благодаря многолетней борьбе самого Саида). Во-первых, их тематический разброс уходил далеко от собственных взглядов исследователя (зачастую молодые авторы сосредотачивались на политико-экономических вопросах из жизни новых государств, значительно расширив область приложения постколониальных идей на все гуманитарные и социальные науки), во-вторых, они отказывались от критической перспективы в пользу ненависти к «западному», обобщенному неясным термином «модерность». Тем самым эта группа исследователей стала претендовать на создание «другой» Европы, используя избранные концепции европейских же философов для политического неприятия «западного человека». Эта проблема остро ощущалась и в учебной аудитории, где пропали дискуссия, критические оценки, а авторитет Саида воспринимался «на слово». Это очевидное чувство дискомфорта требовало ответа, поиска своего источника, что нашло свое отражение и в финальных главах этой книги.

Современная нам эпоха демонстрирует грехи и тупики модернистского восприятия мира, отчетливо дающих знать о себе в социальных и политических потрясениях. Поиск решения, на мой взгляд, заключается не в резких и жестких шагах, а в последовательном анализе и восприятии процессов формирования знания, критической перспективе и рефлексии, кропотливом анализе контекстов и перспектив. Безусловно, ключевой импульс в гуманитарных науках стремится не сосредоточить свое внимание на «центре», предпочтя одномерную перспективу и замыкание в себе, а всегда направляет движение на «периферию», в поисках граней, способных перевернуть наши представления. Конечно, тридцать лет, прошедших с выхода этой книги до сегодняшнего дня, – это значительный временной промежуток. Однако ее посыл и идейное содержание не теряют своей актуальности, провоцируя новые поколения интеллектуалов на важные шаги и серьезные высказывания.

Антон Ихсанов,

апрель 2024 г.

1.Джозеф Конрад (Юзеф Теодор Конрад Коженевский; 1857–1924) – английский новеллист и автор коротких рассказов. Родился в Российской империи, жил во Франции и Великобритании. Начинал свою карьеру в торговом флоте. Служил на кораблях, ходивших вдоль берегов Индийского океана и по реке Конго (здесь и далее комментарии написаны переводчиком и редакторами текста, если не обозначено другое).

2.«Сердце тьмы» – повесть Джозефа Конрада, написанная от лица моряка Чарльза Марлоу и повествующая о путешествии в Центральную Африку (бельгийские колонии вдоль реки Конго до 1962 г.). В центре внимания произведения – жестокость представителя компании по торговле слоновой костью, Куртца, а также размышления автора о темных сторонах человеческого существа. Во многом вдохновила Ф. Ф. Копполу на создание фильма «Апокалипсис сегодня».

3.Экбаль Ахмад (1933–1999) – пакистанский политолог, антивоенный активист и исследователь. Саид считал его одним из своих «наставников… в интеллектуальных трудах, в политике и в делах личных». В 1999 году, после кончины Ахмада, Саид опубликовал некролог в газете «Гардиан». См. подробнее: Said E. Eqbal Ahmad. The Guardian, https://www.theguardian.com/news/1999/may/14/guardianobituaries1.