Читать книгу: «Воспоминания изгнанника (из Литвы в Россию – XIX век)», страница 2

ЧАСТЬ I
Новогрудок

Положение общества Литовской Руси во время царствования царя Николая I

Чтобы легче было понять эпоху, которую я хочу описать, считаю своим долгом коснуться времени, которое целиком, с точки зрения Польши, определилось временем царствования царя Николая с 1831 года.

Поражение восстания 1831 года горько отразилось на судьбе Литвы. Железной рукой царя Николая, его мстительной политикой подавлялось все живое, уничтожались польские черты общества, гасился его дух. С этого времени главным направлением царской политики стало обращение народа в «рускую веру». государственный панрусизм. Задачами этой политики были:

– изоляция литовского общества, полное уничтожение Унии, религиозных, польско-католических элементов, подавление вековой толерантности, сложившейся в народе за долгие годы.

Первым самым действенным шагом в этом направлении стала конфискация всех земель и усадеб участников восстания. И пошло – закрытие Виленского Университета (1833), всех школ поддерживаемых местным духовенством, монастырей, а потом и закрытие костелов. Либо передача их православной церкви, которое началось еще раньше (1828). Первой жертвой этого насилия стала Жировицкая обитель в окрестностях Слонима, поддерживаемая базилианцами и известная древним образом Богоматери. Прекрасно расположенная в замечательном уединенном месте, как бы созданная для молитвы, эта обитель притягивала к себе со все сторон и сторонников веры и учащуюся молодежь.

Вскоре после 1831 года новогрудская земля, древнейшее воеводство края, заселенное преимущественно униатами, стала ареной преследования и жителей, и монашества, насильственного обращения их в другую веру. Семашко, Зубко и Голубович, исключенные из епископов (архиереев), ренегаты униатства, стали первыми апостолами православия. Удар, который первым пришелся на базилианскую общину, был началом разрушения Униатства, которое вскоре, в 1838 году, в Вильно, было завершено под лозунгом «воссоединения», то есть поворотом и окончательным поглощением православной церковью.

После запрета школ и церковной Унии, настала очередь шляхты, так называемой «местечковой» («застенковой» польск. яз.).

С незапамятных времен, либо из-за миграции из соседнего Подляшья, либо в силу бесконечных войн, эта шляхта осела в многочисленных «колониях», образовав отдельный класс народа. Это был польский элемент в литовской Руси, незамутненный посторонним влиянием, сохранивший древние традиции, преимущественно католические, установивший легитимность этого слоя общества.

В 1795 году Екатерина II, с целью «возвращения руского люда в лоно православия», направила Указ генерал-губернатору Литовской губернии Тутолмину, закрыть униатские монастыри, а заодно объявила о «высочайшей воле», пока, без запрета самого униатства (Русская старина 1870 год).

В Петербурге был издан целый ряд распоряжений и указов, лишивших шляхту своих гербов и документов, переведших шляхту (литовское дворянство), в так называемый разряд «однодворцев», с обязательной поставкой рекрутов. Этот рекрутский побор привел к тому, что через несколько лет практически исчезла дворянская, (шляхетская) молодежь «однодворцев». Семьи самих однодворцев отправлялись в глубину России на поселение, что привело не только к разорению этих несчастных семей, но и к потере веры в будущее. Мало что в скором времени осталось от той шляхты, оторванной от отцовских мест издевательской властью, угнетаемой распоряжениями местного начальства, оставшейся оторванной от живительного источника родины. Исчезали остатки шляхетской гордости и бывшего благосостояния.

Оторванный от веры отцов, постоянно, пусть понемногу, испытывая давление православной церкви, этот многочисленный интеллигентный слой общества исчезал во всей Литве. За него взялась вся государственная российская бюрократия с присущей ей византийской хитростью и подвохами.

Вскоре были закрыты Университет и Вильнюсская академия, а кроме того, и все школы, в Свислочи, Жировицах, Новогрудке, либо реорганизованы оставшиеся в четырехклассные, как в Слониме, Лиде и других городках. Полностью были не только закрыты, но и разрушены школы в Несвиже, Лыскове, Щучине, Молодечно и других местах. Открывались школы новые, «губернские» или «повятовые» и, так называемые, «Благородные (дворянские) институты». Образцом этих школ был Виленский институт, который должен был стать компенсацией за уничтожение Университета, и тем же для Литвы, что и Жолибор для Польши, с той только разницей, что там молодежь воспитывалась в духе предков, а отсюда должны были выходить верноподданные Его Императорского Величества.

Все просто, власть взялась за дело образования, которое служило единственной цели воспитания новой морали молодежи, в нужном направлении, угасал дух внутренней свободы. В этом воспитании не было места ни для истории отечества, ни для ее литературы и родного языка. Вместо родного языка господствовал русский и французский языки общего образования. Стоит еще добавить, что распространялась и новая заманчивая униформа, шпаги и шляпы высшего сословия. на что раньше имели право только студенты Университета.

Зрелища и товарищеские вечеринки в школах и за пределами школ шли обычным путем. Не поощрялись азартные игры, но директора этих учебных заведений отличались легким характером и не очень высокой квалификацией и смотрели на это сквозь пальцы. Так, одним из таких персонажей, был поляк, податливый власти, страстный игрок и никчемный педагог. Можно себе представить, что это только радовало власть предержащую. Она, за немногими исключениями, воспитала целое поколение карьеристов. Так, когда Вильно покидал один из царских сановников, Сzеwatti, и давал указания на дальнейшие действия властей по русификации Литвы, по его мнению в Виленском институте это удалось сделать самым лучшим образом.

Как говорилось выше, Виленский институт стал образцом для многих других учебных заведений. Такой же институт был образован и в Новогрудке, но по разным причинам был вскоре закрыт. Обеспеченные семьи предпочитали посылать на учебу своих отпрысков в Вильно, где им можно было войти в круг детей высокопоставленных родителей, завязать тесные отношения с будущими властями края.

Результаты такого образования быстро дали себе знать. В шляхетских семьях появились неизвестные прежде «хорошие манеры», главной чертой которых было знание французского языка.

Воспитанник «благородного института» возвращался в свое скромное жилище иногда с чувством неловкого отношения к быту своих родных. Ему уже были не по вкусу домашние обычаи, родной язык и литература, которой он уже пренебрегал, если не совсем отчуждался. Он уже не подходил к старым часам, чтобы услышать их перезвон на мелодию мазурки Домбровского. Ему нужен был комфорт, шик, друзья из высоких сфер, с которыми сблизился в школе. Его уже мало интересовало, что ему может принадлежать в имении отцов и не было мыслей о каких-либо реформах в хозяйстве.

Исчезала сельская простота дворов, сердечные отношения, может и невысокие, но за то искренние. Стали ценится новые вещи, сельскохозяйственная техника, меблировка дома, экипажи. С энтузиазмом, достойным другого применения, строились новые дома, удобные и красивые, подобно английским или итальянским виллам. С болью можно было видеть, как погибали старые дубы и липы в аллеях под топором новомодных садовников и декораторов, превращающих старые сады в английские парки. Однако никто этим новациям противостоять не смел, так как это было модно, так было у графа Х или князя Y. и тд. Словом начиналась эпоха комфорта, шика и роскоши, которая целиком изменила лицо общества и, самое худшее, что способствовала появлению нового поколения «господ».

Не ошибусь, если скажу, что появление этого паразитического сословия было присуще и Литве и Польше.

Пробудившееся от духовного сна событиями восстания, общество, лишенное публичной жизни и развития, но не утратившее свои прежние помыслы, направляло свою энергию и силы на мелкие цели в пределах узкого круга своих соотечественников. Польша приобщалась к великосветским обычаям и чужеземным новациям.

Особенно в этом направлении старались женщины. Они раздавали какие-то дипломы, поощряли отряды своих многочисленных поклонников к рыцарскому поведению. Не настаиваю, что это была всеобщая болезнь, однако ее влияние на молодежь грозило сыграть свою отрицательную роль на судьбу края.

Чувства собственного достоинства, любование прекрасным, возвышенным, широта взглядов, уважение общественного мнения не были в этом новом кодексе общественных правил на первом месте. «Взгляды прабабушек были уже покрыты прахом, а сладкий и сердечный голос Гофмана еще не достиг сердец, открытых лишь салонным церемониям. Преодолеть это, разбудить от летаргии мог только истинно сильный голос, который вскоре потряс эту косность и тронул сердца»..

Прежде чем это произошло, прежде чем общество в своей большей части вернулось на старый путь, протрезвело наконец, еще долго оно находилось в плену болезненной сентиментальности, какой-то кошмар навис над ним.

«Со времен политического поражения наша земля пошла по пути мрака и печали. Мы оторвались от реальности, которая стала для нас общей бедой.

Замученные и ободранные, потерявшие прежний блеск и изобилие, мы оставили в прошлом завоеванные знамена и блестящее золотом рыцарское оружие, оставив себе только воспоминания о тех ясных днях среди бури, райских дней.

Не принимая сегодняшнего дня, видя перед собой лишь мглу в неясном будущем, жили мы только надеждами. что придет свет, как ждет землю за горизонтом потрепанный бурей моряк.

В этом болезненном ожидании рождались на земле польской поэтические и потерянные натуры, неспокойные души, Икары летящие к солнцу и гибнущие в море забытья.

Моральная смерть той болезненной поэзии была одной из Божьих кар, низринутой на нас с неба.

Славная некогда своим мужеством, наша земля порождала бледные тени, слабые сердца, отравляла тоской, отрывала нас от действительности, от обязанностей, лишала сил, разрушала традиции, словом уничтожала все то, что могло и должно было стать смыслом существования.

Эти «лунатики» не могли стать ничем иным, так как не имели Божьего дара, чтобы стать простыми и порядочными людьми. Их больная поэзия предлагала им любить и умирать от любви, чтобы потом сделать несчастными их жен, толкала к поискам славы, чтобы отказаться от нее при первом поражении, идти к людям, но не любить их, а постоянно роптать на судьбу.

Счастливы они были бы, если бы встретили смерть на поле битвы, прежде чем стали бы тяжелым грузом для общества» (I.Szujski).

Все же хочу еще добавить, что в то же самое время создавались среди молодежи, преимущественно обеспеченной, кружки и партии. не впадающие в сентиментализм, которые ставили себе другие задачи, как это было в Украине и Подоле, так называемые партии «балагулов». Измученные условностями среды, они давали волю своему темпераменту, мужской знергии, традициям потомков великого рыцарского прошлого. Однако дело не шло дальше ярмарочных потасовок и азартной карточной игры, которая пустила на ветер не одно отцовское состояние, когда гордость народа. Адам Мицкевич закладывал отцовские часы в Париже, чтобы оплатить его лечение…

В Литве здравый инстинкт народа отверг с самого начала подобные новшества.

Дух вседозволенности, выпущенный на свободу, блуждал химерами по фантазиям молодежи, бросая ее то в одну, то в другую сторону. Модные дамы зачитывались романами разных Бальзаков, Жюль Жанов, Дюма и Жорж Сандов, разогревались сценами парижских будуаров, перенося на родную ниву французские сентименты. Они рыдали над долей негров в Америке, начитавшись романов Бичер Стоун, не задумываясь над тем, что происходить в крестьянских избах у себя дома. Музыка и танцы, овеянные сентиментализмом, были кульминацией их образования. Отсюда произошли, неизвестные прежде в шляхетских семьях, дамы легкого поведения, утратившие цели, соответствующие своему положению в обществе, утомленные «прозой ежедневной жизни», гоняющиеся за идеалами болезненного воображения. Они искали развлечений, нарушая правила будуаров, не всегда считаясь с устоями и святостью семейного очага. Одним словом, происходило так, что кто-то заметил, «насколько больше стало у нас салонных дам, на столько уменьшилось число хороших хозяюшек и добропорядочных матерей».

Напрасно те, кто имели мужество указать на высшие Цели, на гражданский долг и плачевное положение общества, требующее улучшения ситуации, указывали на примеры Бжозовских и Хрептовичей. Напрасно они говорили. что французская мода, привитая обществу в самые его трагические моменты угасшего духа, потакала его врагам, что парижский образ жизни, «северных французов», годится лишь для тех, кто не имеет за собой прошлого, охраняющего нас. Что придется дорого заплатить польскому дитяти, над колыбелью которого склоняется не мать-полька, а французская бона, от которой он услышит первые слова, поймет ее речь.

Так говорили многие, которые трезво смотрели на жизнь, но их голос был «гласом вопиющего в пустыне».

Следование моде того времени открывало устремленную к роскоши дорогу, в конце которой ожидали руины, потеря отцовского состояния. Здесь и находится цель, к которой власть упрямо подталкивала общество. Здесь находилась ахиллесова пята повергнутого народа! Бессильное общество, лишенное моральной и материальной силы, становится безопасным.

Мы видели, что российская власть, которая «заботливо» следила за симптомами нашего общественного упадка, изучала наши наклонности и выделяла немалые суммы царедворцам в Вильно и Киеве на балы и приемы, и разные дорогостоящие развлечения для шляхты, старается получить от нее признательность. Власть подсаживала шляхту на излишества, на показной вкус, чтобы она не выходила за рамки «хорошего тона». Короче, давала пример верхам для распространения этих правил в широкие массы.

Благоприятное положение новогрудского «повета» (павет, повет, – область, уезд, бел. польск. яз.), его плодородные земли, а значит и большее чем где-нибудь благосостояние жителей, среди которых были имена древних фамилий, гордо носивших свое имя, задавало тон всему краю. Там была колыбель многих родов, там сохранялась память о блестящем прошлом, о заслугах, славе, что давало им превосходство во всей Руси Литовской. Ничего удивительного, что это становилось и образом жизни, в силу обстоятельств, и целью и амбициями, поднятыми на самый высокий уровень, как нигде более. Этому способствовали и щедрая земля и местные условия жизни.

Новогрудская земля граничит с одной стороны с глубоким Полесьем, с другой огибается каналом Агинского, связывающим ее с Черным и Балтийским морями, что было преимуществом, особенно в то время, когда еще не было железных дорог. Торговые связи с Причерноморьем, через которые доставлялась соль, достигали Немана. Сюда с запада шли товары, отсюда сельскохозяйственные продукты на Балтику.

Леса и пущи новогрудской земли, такие как Налибокская, Кочережка, Репичевка, с трех сторон окружающих повет, давали и строительный материал и топливо. Реки Щара, Уша и Сервечь, с многочисленными притоками, окружали луга и пастбища, придавали особую красоту краю. Почвы щорсовские, кашовские и даревские по берегам Сервечи, Уши и Двейки, особенно богатые, назывались «Новогрудской Украиной». Весь этот живописный край с его холмами и долинами, в тени рощ, со старыми костелами и церквями, полный жизни в многочисленных усадьбах, в людных богатых селах, так счастливо расположенных, был, наверное, самым лучшим в Литве.

Не приходится удивляться богатству и достатку края. В шляхетских домах, где по старым обычаям ранее подавалась медовуха, и то только по праздникам, стали появляться заграничные вина, что раньше были только у господ. Женщины позволяли себе не выходить годами из пределов нескольких домов, изредка посещая костел или навещая в соседей в собственной бричке. Между тем шли преобразования домашнего быта, менялась одежда, стиль поведения и приемов гостей. Следуя французской моде, надо было заводить повара, слуг, экипажи, фортепиано и тд. Надо было равняться с одними и превзойти других. Карнавалы в городках и селах, охота, ярмарки (в Зельве и Несвиже), визиты, именины, ассамблеи, весь арсенал местных прелестей, стал важной частью жизни общества в Литве.

Раз в три года приходилось посвящать себя и общественной жизни, когда созывались «сеймики», хотя и ограничивалась тесными рамками, установленными властями, но не слишком влияла на общий ход жизни, утоляя некие общественные амбиции. Выбранный один раз в три года губернский «Маршалок» (или поветовый) иногда входил во вкус и продлевал несколько выборов, заводил секретаря, который приносил на подпись документы и «де факто» управлял весь срок губернией или поветом. Приходилось иногда присутствовать на торжествах по случаю царских праздников, чтобы увеличить свою популярность среди дворянства, давая щедрые приемы с хорошей трапезой, напоминавшие старопольское гостеприимство. При Николае положение Маршалка, как представителя местного дворянства и его интересов, заставляло власть относится к нему снисходительно, понимая, что его консерватизм является надежной опорой трона.

Такими были обычаи и нравы литовско-русского общества в первом десятилетии после 1831 года. Можно спросить, почему шляхта, местное дворянство, отодвинутое от политической жизни, обреченное на бездеятельность, в крае, по преимуществу сельскохозяйственном, не взялось, следуя своим инстинктам, за земледелие? Ведь в то время оно была освобождено от всех налогов, поборов, выплат, которые позже свалились на него, обладающего сельским людом. Не приложило оно усилия ни моральные, ни материальные, чтобы расширить свои хозяйства, вывести их на более высокий уровень.

А какова роль духовенства, стоящего между шляхтой и царским двором? Что оно могло сделать? Ответ краток. Его бездействие прежде всего объясняется духовным опустошением, последующим после подавления восстания. Кроме того, отсутствием соответствующих научных институтов и значительным снижением интеллектуального уровня. Любая мысль о проведении каких_либо реформ вызывала усмешку, к тому же для них не было ни материальных средств, ни капиталов. В короткий срок после 1831 года все оказались в долгах.

Ну, а духовенство, разве что у жмудинов, где община подпитывалась шляхетской молодежью, отягощенной хлопотами хозяйства, где вся ее роль сводилась к костельным обрядам, но ее не заботила судьба общины. Викарий общины того времени был в прямом смысле слова «шляхтич в сутане». Его роль была не разбазарить своё хозяйство, но он и не мог поднять его, принести свет под крестьянские крыши. Он не мог или, как минимум, не хотел быть посредником между холопом и господином. Х. Павел Бжостовский еще не имел в то время своих последователей в Литовской Руси.

Павел Ксаверий Бжостовский, (1739 – 1827) Государственный и религиозный деятель Великого Княжества Литовского, меценат. Писарь Великий Литовский (1762—1774), архидьякон виленский (с 1823). Публицист и переводчик. Создатель первой в Европе, так называемой «крестьянской республики» (Павловская республика, 1767 год – до «раздела Польши Российской империей).

Провёл радикальные социально-экономические реформы, введя республиканское самоуправление крестьян.

Основными изменениями были: отмена крепостного права и замена его денежной рентой, право крестьян на свободное управление своей землёй и хозяйством, торговлю и ремесленные работы. Население также приобрело возможность свободно выбирать своих правителей, Бжостовским был создан Парламент республики Павловской.

Одним словом, кроме единичных случаев, шляхта и духовенство того времени не обрели твердой позиции по отношению к народу.

Еще в 1818 году группа жителей Литовской губернии, возглавляемая Маршалком* Михаилом Ромером, подала просьбу об освобождении своих крестьян. Просьба, как известно, не была удовлетворена. Однако власть эту просьбу отложила на всякий случай, имея ввиду воспользоваться в случае необходимости дальнейшего искоренения польского элемента в Литве.

*Маршалок – высокое должностное лицо в Великом Княжестве Литовском

Чувствительная ко всем проявлениям общественного движения, власть понимала, что народ, обезоруженный морально и материально, не по своей воле, способен проявить инициативу только ценой больших жертв, и сделала все, чтобы это было невозможно.

Так что не следовало искать справедливости и апеллировать к совести народной, которой не было и быть не могло, но фактом оставалось, что дальнейшее развитие шло по наклонному пути, все далее к окончательному закабалению народа.

Так все шло более или менее до 1848 года. Но уже первые действия Общества демократов (Towarzystwo demokratycznie, польск. яз.) и его эмиссаров (Конарский, Волович, Заливский) эхом разошлись по всей Литве, и вслед за тем, начались аресты, давление властей, конфискация имуществ, и, может быть, этот дух времени, движение литовского общества, пробудили и в Европе революцию 1848 года, способствовали ее возрождению.

И не было тогда ни одного дома, где не знали хотя бы часть «Дзядов», «Пана Тадеуша» или «Пилигримов» великого Адама Мицкевича, «Кордиана» Юлиуша Словацкого или «Песни о нашей земле» Зигмунта Красинского. Книги французских авторов переходили из рук в руки, а вскоре появились и романы своих авторов. Что Мицкевич, Красинский или Словацкий излагали широкими мазками, эти золотники в их произведениях, Грабовский, Кореневский и Крашевский тщательно и детально переносили в свои повести, на родную почву, несмотря на продолжающееся давление властей.

Многое из области искусства было направлено на возрождение скованного народа, чтобы разбудить его дух, который, раз выпущенный, искал своего приложения в разных сферах жизни.

Прежде чем живопись стала нашей гордостью, украшением и утешением в этом духовном концерте, в музыку пришли Шопен, Монюшко, Комаровский, которые слушали биение народного сердца, дыхание земли, ее полей и лесов и, собрав эти звуки воедино, создали великие музыкальные творения.

Земля Новогрудская, колыбель Рейтенов, Корсаковых, Мицкевичев и Чечотов, разве могла не откликнуться на это биение, которое наэлектризовало весь край? Разве могла она не внять голосу и призывам, особенно в то время, когда из долгой сибирской ссылки вернулись Зан и Чечот.

Отдавая дань истине, надо сказать, что помимо общего подъема, пробуждения, не было еще намерений переступить дозволенные границы, не созрели еще плоды собственных воззрений ни на необходимость реформ собственной жизни, не терпящих отлагательств, ни на общее дело людей труда. Много, правда, читали, еще больше мечтали, но ничего не делали. Это было время, когда любая мысль, высказанная в перерывах между преферансом и составлением гороскопов большой политики, вызывала у отцов усмешку и считалась детскими мечтаниями.

Тешились мечтами о безмятежном завтрашнем дне. Не удивительно, что эта эпоха заканчивалась прекрасными балами и приемами в честь гвардии, расквартированной в Литве. Балы были все пышней, некоторые находили в них единственное поле приложения своих усилий. Какой роскошью было отдаваться страстным вихрям вальса или польки, обнимая плечи дам, недавних героинь салонов и царских дворов! Здесь была и дипломатия властей… Лишний довод в пользу критического положения России (1856 года).

Во время крымской войны российские полки стояли в Литве, прим. пер.

Такое положение общества, пассивного и бездеятельного, тем не менее открывало дорогу новым веяниям, начинал пробуждаться народный организм, он находил силы преодолеть диссонансы времени, которые пока еще не нарушали общей гармонии. В этой гармонии появлялись уже и другие звуки и тона, противоположные существующим.

Так и шло до 1855 года, то есть до начала крымской войны и смерти Николая I. И можно сегодня признаться, что это время остроумно обобщил Е. Хоецкий (Charles Edmond) – «que Vempereur Nicolas a couv e les oeufs du Nihilisme en Russie» («Император Николай вдруг обнаружил в России нигилизм» франц. яз.)

Этот гордый автократ способствовал пробуждению патриотизма в Польше, а Брандт высказался так по этому поводу:

– Отчизна перестала быть миражом и стала объектом веры и мечты поляка.

Резюмируем вышесказанное. Конфискации владений, закрытие Университета в Вильне и всех высших учебных заведений, внедрение русского языка для обучения в начальных школах, закрытие костелов и монастырей, присвоение их земель государством и изъятие сокровищ, отторжение сельских жителей от Униатства и насильное крещение в православие сделали свое дело. Особенно надо отметить роль рекрутских поборов у мелкопоместной шляхты и реформу судопроизводства после запрета «Статута литовского» (Статуты Великого Княжества Литовского существовали в разных редакциях с 1588 до 1840 года). Общество гражданское было разрушено, молодежь деморализована, работали «Следственные комиссии», разбирающие политические дела, в Вильне и Киеве, в результате их деятельности цвет молодежи, лучшие граждане были сосланы на Кавказ и Сибирь. А нечеловеческие правила отрыва еврейских детей от семьи и отправка их в «кантонисты», на флот, где они проходили через все ужасы насилия над душой и телом! Оторванные от семьи, от своих матерей, они становились добычей православного прозелитизма. Вот что дало правительство царя Николая в Литве и России.

Характер и поведение царя были таковы, что, с точки зрения поляка, его можно было назвать «Диктатором Европы», однако, чтобы не быть голословным, приведем слова российского автора того времени, которого никак нельзя подозревать в особой любви к Польше. В XXIV томе «Русской старины» за 1878 год, в статье «Записки Ивана Степановича Зыркевича, автор так описывает аудиенцию, которую которую ему дал царь перед отправкой его на пост губернатора Симбирска:

– « …После беседы со мной государь обратился к г. Гоноропуло, вежливо приветствовал его, говоря, что давно его знает и потому назначил его губернатором Белостока по представлению князя Долгорукого (Виленского генерал-губернатора).

Очи цезаря заблестели, он как бы выпрямился во весь рост и, повысив голос, изрек:

– Не буду тебя учить, как надо поступать с поляками. Живым примером для тебя есть князь Долгоруков. Только с железными рукавицами на руках. Они будут глядеть тебе в глаза, заглядывать в душу, кланяться, распластаются, будут бить челом, но ты помни – Поляк останется всегда поляком! Он не помнит добра, даже не чувствуют его, ужом будет ползать у твоих ног, лизать их, а потом доберется до шеи и задушит тебя!

– Повторяю, берегись! Держи ухо востро!

Потом ласковым голосом обратился ко мне и спросил, когда я намерен отъехать».

Вот такую инструкцию российский царь давал сановнику, отправляя его в Польшу. Вряд ли были указания другого рода своим наместникам.

На этом и остановим беглый взгляд на общественную жизнь Руси Литовской во время царствования Николая I. Добавим лишь к вышесказанному слова присяги, которую царь Николай давал при вступлении на трон в Варшаве 12 мая 1829 года:

«Dieu Tout puisant! Dieu de Mes Pères! Roi de Bois! 0 Toi qui crea Tunivers par Ta divine parole et dont la sagesse infinite forma l’homme pour gouverner le monde dans la voie de la verit e. Tu m’as appel e à être Boi et juge de la valeureuse nation polonaise. Je reconnais avec un saint respect les effets de Ta c eleste bont e envers moi, et en Te rendant grâce, pour Tes bienfaits, je m’humilie en même temps devant Ta divine Majest e. Daignes, o mon Maître et mon Dieu, eclairer mes pas dans cette carrière suprême et diriger mes actions pour l’accomplissement de cette haute vocation; que la sagesse qui environne Ton Trône soit avec moi, Fais la descendre des deux, pour que je sois p en etre de Tes volont es souveraines, et de la verit e de Tes commendements; que mon coeur soit dans Ta main et que je puisse regner pour le bonheur de mes peuples et pour la gloire de Ton Saint Nom, d’après la Charte octroy ee par mon Auguste Pred ecesseur, et d ejà jur ee par moi, afin que je ne redoute pas de comparaître devant Toi, au jour de Ton jugement eternel; par la gloire et la mis ericorde de Ton divin Fils J esus Christ, avec Lequel Tu es b eni, ainsi qu’ avec le Très el ement, Très-Vi-vifiant, Saint Esprit, jusqu’à la fin des siècles. Amen. (Русская старина. Записки кн. Merdera 1885 год).

Бог Всемогущий! Бог отцов моих, царь царей! Ты своим Божественным словом сотворил этот мир и человека, который благодаря твоей бесконечной мудрости, этим миром правил и вел по дороге правды. Ты назначил меня быть королем и судьей доблестного народа польского. Признаю и смиренно покоряюсь твоей небесной благости, и благодарю Тебя за все благодеяния Твои и покоряюсь Твоему Божественному величию. Мой Бог и Господин, освети мне путь в этом высоком назначении и руководи мной на этом благородном поприще, Пусть мудрость твоя, окружающая твой трон, всегда будет со мной. Спустись с небес, приму Твою высшую волю и правду твоих повелений, передаю свое сердце в руки Твои, чтобы мог я править народом моим во имя счастья и хвалы твоего Божьего имени, данными мне правами. не боясь стать перед обликом Твоим в День Страшного суда, во хвалу и милосердие Твоего Божьего сына, Иисуса Христа, и всеоживляющего Божьего Духа, благослови меня во веки веков. Аминь.