Читать книгу: «Оно мне было надо. Вертикальные мемуары», страница 6

Эпоха колбасного дефицита

Ранней тёплой весной восемьдесят четвёртого года

молодого студента Степанова развели —

обманули легко, жестоко и досадно.

Старый знакомый Степанова,

дагестанец по имени Алик Гамидов,

взрослый женатый парень,

вдруг предложил обнищавшему кенту подзаработать —

на местном мясокомбинате искали маляров,

готовых выкрасить за майские праздники экспедицию,

большую площадку для погрузки продукции.

Степанов халтурил и раньше —

он перебирал картошку и морковку на овощной базе,

подрабатывал ночным сторожем в рабочей столовой,

красить-белить кистями и валиком

наловчился ещё со стройотрядовских времён,

к тому же сильно поиздержался к лету,

а клянчить денег у родителей стеснялся —

в общем, рванулся за хитромудрым Аликом

как прожорливая рыба за манящей блесной,

а когда одумался – было уже поздно.

Алик имел репутацию бедового человека,

умные люди старались с ним не связываться,

по институту ходили рассказы о его ненадёжности,

но Степанову каким-то образом до сих пор везло —

лично он не мог сказать об Алике ничего плохого.

Крепкий и отчаянный дагестанец,

известный многим по кличке Гам,

не раз выручал его в драках,

то и дело вспыхивавших у дверей общежития,

где Степанов подрабатывал по ночам вахтёром,

а однажды даже пристроил вместо себя

бракёром на винзавод,

пока летал на родину в отпуск.

Степанов по ночам восседал над конвейером,

по которому шли ящики с волшебными напитками,

моля провидение только об одном —

чтобы на бутылке хорошего коньяка

оказалась сорвана или сбита пробка.

Такая бутылка немедленно браковалась,

и ароматное содержимое её плавно перетекало

из подручного стакана в желудок Степанова.

Главное тут было не надраться до конца смены

в полный и окончательный драбадан.

Как Степанов добирался потом в общежитие,

вспоминалось ему с большим трудом…

В общем, Гам позвал Степанова, тот согласился,

поэтому виноватить было особенно некого.

Начали работу вечером тридцатого апреля,

закончили только к полуночи третьего мая.

Красить балки втроём на большой высоте

да ещё валиками на длинных палках было тяжко.

Изголодавшийся в общаге Степанов

чувствовал себя на мясокомбинате, как в раю.

Сердобольные аборигены совали ему

то палку копчёной колбасы, то связку сосисок.

Борщ в местной столовой стоил три копейки,

но такого борща Степанов нигде не видал больше —

мяса в нём было куда больше, чем капусты!

Ну, насмотрелся, конечно, как идёт процесс

изготовления разных мясных деликатесов —

завод по случаю выходных был пуст,

маляров просили поднести мешки с протеином,

засыпать нитрат натрия в огромный чан,

вокруг которого сновали здоровенные крысы.

Цены на колбасу в 1983-м году. Если учесть, что оклад инженера был тогда 120 рублей, то вроде бы и ничего. Но такого ассортимента сразу в одном месте автор не помнит даже в столице. Фото из архива

Степанов был парень деревенский, не брезгливый,

а вот его напарник-маляр Вовчик, нудный дылда,

которого Гам привёл в бригаду из-за длинного роста,

так тот натурально зеленел от одного вида колбасы.

Но всё на свете когда-нибудь заканчивается.

Тёплой майской ночью в последний раз

Степанову вынесли из цеха два батона ветчины,

он сунул её в щель под бетонным забором,

вышел за проходную, подобрал пакет и был таков —

за праздники наловчился тырить мясопродукты

не хуже любого местного работяги.

Выспавшись, Степанов пошёл за расчётом.

Тут-то и выяснилось, что получать нечего —

Гамидыч забрал все их денежки ещё с утра.

Он помчался к дагестанцу на квартиру,

но жена Гама, однокурсница Степанова Татьяна,

красивая и тонкая гордая чернобровая дивчина,

зло и неприязненно отвечала Степанову,

что мужа нет, мол, и неизвестно,

ушёл разбогатевший Алик в пьяные куражи,

вскоре всплывёт в общежитии,

ждите там своего дружочка.

Степанов сгоряча наговорил Танюхе лишнего,

ведь знакомы были с ней давно, ещё с абитуры,

долго жили рядом, делились последним —

а тут вышла вот такая ерунда…

Когда первая, самая жгучая, горечь обиды прошла,

другой бы плюнул и махнул рукой на всё,

но Степанов был горяч и разгневался не на шутку —

он вернулся на мясокомбинат и начал своё следствие.

Как это так – его, без пяти минут крупного специалиста

в области народного хозяйства, обманули?!

В ход пошло всё – Степанов пообещал директору,

что дойдёт до первого секретаря крайкома партии,

с которым лично знаком по совместной работе на селе.

Ну да, тот приезжал как-то на поля в их совхоз,

так что Степанов особо-то и не врал —

ужо Алексей Климентьевич всех здесь пересажает!

Мясокомбинатовские жулики вдруг засуетились,

выдали Степанову из кассы от щедрот

целых двадцать рублей с мелочью,

всучили пакет сосисок и колбасы,

дали талоны в столовку ещё на месяц.

Степанов – исключительно для порядка —

поорал ещё минут десять у них под окнами,

обещая вернуться назад вместе с ОБХСС,

потом откусил от пахучего кольца краковской

и поехал в своё общежитие восвояси.

Казалось бы, тут в этой истории можно ставить точку.

Вовсе нет, на следующий день Степанов

встретил на паре жену Гамидова, Татьяну —

под глазом её расцветал свежий синячище,

явно полученный от руки дикого спьяну Алика.

Татьяна держалась вызывающе,

но Степанов-то видел, что гордость её

вот-вот хрустнет и переломится,

уж сколько он повидал этих молодых женщин,

словно в наказание за свою неземную красоту

лишённых простого человеческого счастья.

Степанов вспомнил детство, добрую бабулю,

которую охаживал тяжёлыми сапогами пьяный дед,

страшные пятна синяков на её мягком теле —

так и просидел он весь остаток пары в аудитории,

вперив в окно сухой испепеляющий взгляд,

моля Того, кто правит этим безумным миром,

снизойти до несправедливостей людских,

наказать зло и навести порядок.

Вечером на вахте общежития он увидел Алика,

тот был в стельку пьян, угрожал всем,

махал руками, нарывался – и в итоге нарвался

на пару каких-то никому незнакомых ребят,

которые отвели его за угол и так отделали,

что пришлось в итоге вызывать «скорую».

Думали, что Гам не выживет,

били его крепко, профессионально,

так, что кровь хлестала из него ручьём —

это уже потом дознались, что били деловые,

которым Алик Гамидов проигрался в хлам.

Оказалось, что Бог не Яшка,

Бог видит, кому тяжко —

били дагестанца по делу, имели право.

Через пару дней Степанов

встретил Алика в общежитии снова.

Держась за стену, тот брёл, пряча лицо —

ему так «удачно» прилетело в переносицу,

что оба глаза надёжно заплыли кровью —

что-то жалостно бубнил,

отдам долг шмотками, мол,

совал свой ремень из настоящей кожи

в качестве аванса за то,

что забрал себе неделю назад.

– Алик, Алик… Как ты мог? Я ж тебе верил!

Да ладно, свои люди, решим как-нибудь… —

бормотал Степанов, стараясь не смотреть

в исчерна-кровавые гамидовские зрачки,

переполненные бедой, болью и скрытым отчаянием.

Он боялся увидать там скорое будущее Алика,

которое с такими-то долгами всем и каждому

представлялось весьма малоприятным.

Где-то позади, в тёмной глубине коридора,

он увидел смутно белеющее лицо Татьяны.

Запоздалая догадка поразила Степанова —

наверняка этот свой огромный синячище

она получила от мужа из-за него, дурака,

попрекнув хмельного Гама

бессовестным предательством.

Он хотел ей сказать при встрече

пару добрых тёплых слов,

но дороги их так и разошлись навсегда.

Говорили, что вскоре она развелась с мужем.

Степанову хотелось верить, что это так.

Через месяц талоны в столовку закончились,

Степанов уехал в очередной стройотряд,

всё реже вспоминая это сытое время.

Мясокомбинат вспоминался ему с тёплой грустью —

именно после истории с Гамидовым

Степанов отчего-то наивно уверовал,

что зло всегда будет неотвратимо наказано.

Надо было только немножечко потерпеть, да?

Яростный стройотряд

Степанов жил в кабине автокрана уже пятые сутки.

Вообще-то у японского TADANO было две кабины,

нижняя водительская и верхняя для крановых работ,

но проникнуть кабину водителя Степанов не смог,

а ломать замок японской чудо-техники не хотелось,

пришлось ему залезать на кран и спать в кабинке —

а иного выхода у Степанова тогда просто не было.

Посёлок Святогорье, где работал их стройотряд,

стоял посреди тайги в тридцати километрах

от оживлённой трассы Хабаровск-Владивосток.

Тогда, в восемьдесят четвёртом году,

была здесь никем не пуганная глухомань,

студентов местные вообще увидали впервые,

долгое время считали приезжих «химиками» —

зеками, отбывающими трудовое наказание.

Кто ж по своей воле поедет в такие места?

Посёлок был так себе, одно название, что горы,

ни молодёжи, ни развлечений не имелось,

Точно такой же японский автокран TADANO. Фото из архива автора

за коровниками бесхозно и бурно росла конопля,

которую Степанов с товарищем по несчастью —

они с Игорем Запарацким приехали квартирьерами —

ободрали в первый же вечер и оприходовали.

Ещё была речка в получасе ходьбы от вагончика,

мошка и комары в невероятном количестве

да недостроенные блочные домики на две семьи,

которые им предстояло доводить до ума.

Пропив все деньги в первые же три дня

в надежде на скорый приезд стройотряда,

квартирьеры приуныли – заселение задерживалось,

что-то не срасталось с пропусками в погранзону,

поэтому им пришлось ещё неделю жить впроголодь,

Запарацкий охотился с луком на загулявших кур,

Степанов тырил по огородам молодую картошку,

обоих поймали, отругали, пришлось идти в батраки —

пилили-кололи бабулькам дрова за еду и выпивку,

строили навес над будущей столовой и вяло ругались.

Потом наконец-то приехал их стройотряд,

начались трудовые будни – принимали бетон,

который им возили с растворно-бетонного узла

на самосвалах по гравийке за сорок километров —

частенько в пути случалась какая-нибудь заминка,

в жару бетон приходил уже затвердевшим,

тогда Степанов лез на борт и долбил его ломом,

потом затирал раствор в опалубке, делал стяжку —

ещё после восьмого класса он попал на стройку,

подрабатывал у родного деда плотником,

поэтому дело своё знал туго и не понаслышке.

Как-то раз бригадир послал его в управление,

которое находилось недалеко от райцентра,

Степанов решил вопрос, но попуток назад не было.

Тогда он остановил какой-то знакомый самосвал,

но свободного места в кабине не оказалось,

Степанов залез босыми ногами в жидкий бетон,

так и ехал километров тридцать, стоя в кузове,

гравий тыкался ему в голень, как будто рыба,

а бетон становился всё гуще, плотнее, твёрже…

Бригада у них была небольшая – двенадцать ребят,

ему, как самому молодому, достался затир,

верхонок не хватало, пальцы болели и кровоточили,

ещё много лет потом люди с уважением смотрели

на его сбитые костяшки, спрашивая: «Каратэ?»

В моде тогда был Цой и видео с Брюсом Ли —

конечно, Степанов важно кивал головой: «Каратэ!»

Ещё полсотни студенток были на отделочных работах,

девчонки малярили-штукатурили внутри домиков.

Выяснилось, что неподалёку работают волгоградцы,

тоже студенты – полсотни мужиков и одна повариха,

возникло неудержимое влечение полов,

которое решили реализовать на День строителя,

организовав совместный пикник на природе.

День выдался невероятно жаркий и солнечный,

тёплая водка на свежем воздухе сделала своё,

Степанов возился с магнитофоном и усилителем,

потом выпил с устатку и неожиданно сомлел в тени,

а когда проснулся, то долго не понимал,

плакать ему или смеяться —

роща была полна пьяных голых совокупляющихся тел,

полуживые от жары рычащие студенты,

полумёртвые визжащие студентки под ними —

Боже, какой это был бы сюжет для Тинто Брасса!

Благовоспитанный Степанов в ужасе смотрел,

что вытворяют его пьяные в драбадан сограждане,

ползающие на карачках посреди поляны,

блюющие, стонущие, похожие на зомби,

он думал, что ему всё это только снится – увы.

Его знакомая, с виду вполне приличная девица,

вдруг подползла к нему, нехорошо улыбаясь,

зачем-то начала целоваться, полезла ему в штаны,

он не знал, что с ней делать, она заплакала…

Кое-как немногим трезвым удалось собрать

всю эту компанию алчных адептов промискуитета

в заранее приготовленные для этого автобусы,

однако в дороге налетел ураган, засверкали молнии,

половина влюблённых пар осталась в Святогорье,

другая половина помчалась в лагерь волгоградцев,

все койки в вагончике Степанова оказались заняты,

он вздохнул, запасся чем мог и ушёл жить в кран,

оставленный строителями неподалёку от их вагончика.

Едва он влез в кабину, как ударил страшный ливень,

который шёл целых пять суток без перерыва…

Иногда Степанов слезал с крана на грешную землю,

бродил по домикам, искал, чем бы поживиться,

денег не было, строители пережидали тайфун дома,

волгоградские казановы тоже вскоре оголодали,

одной любовью сыт не будешь – взломали кухню,

урча, сожрали чёрствый хлеб с маргарином,

сварили ведро слипшихся серых макарон —

на этом продукты закончились, а вот ливень нет.

Но всё на свете когда-нибудь проходит…

Тайфун испарился, лето спешило на выход,

в один прекрасный день Степанов с бригадиром

поехали в строительное управление за расчётом,

долго ругались и спорили с матёрым прорабом,

потом наконец-то получили расчёт деньгами,

весело пили у прораба дома весь вечер мировую,

утром проснулись – а денег-то нигде и нет.

Бригадир Ширвани, чеченский борец-классик,

объявил прорабу кирдык и начал искать нож поострее,

обыскали весь дом – никакого результата.

Заявлять в местную милицию никакого смысла не было,

Ширвани Битимиров, Хабаровск, 1983 г. Фото из архива автора

Ширвани отправил Степанова с попуткой в лагерь,

сунул тому в кабину под ноги пустую молочную флягу —

когда-то брали молоко и обещали вернуть колхозу тару,

Степанов просидел на ней весь давешний пьяный вечер,

поскольку мебели в апартаментах прораба было мало.

Попутка высадила его почти у самого Святогорья.

Степанов, обросший за лето густой рыжей бородой,

одетый в вылинявшие рабочие штаны, разбитые кеды

и выгоревшую на солнце от пота клетчатую рубашку,

был очень похож в то время на молодого Олега Куваева,

«Территорию» которого прочитал через пару лет.

Он присел на флягу – идти в лагерь не хотелось.

Столько каторжного труда было потрачено впустую,

сколько планов и надежд отныне пошло прахом —

за лето он заработал четыреста шестьдесят рублей,

их хватило бы на четыре пары джинсов «Супер Райфл»!

Степанов докурил, встал, закинул флягу на плечо —

и тут внутри неё что-то явственно прошуршало.

Опустил флягу на землю – и снова что-то услышал.

Он открыл защёлку на крышке и заглянул внутрь —

так и есть, в обычной авоське лежали рублёвые пачки.

Это была их зарплата, целая и невредимая.

А вот каким образом деньги оказались внутри фляги,

так и осталось навсегда страшной тайной…

Белый бетон, или Яростный стройотряд-2

Не так давно Степанов,

гордившийся своей отменной памятью,

обнаружил в ней первый серьёзный провал.

Речь шла о самосвале с бетоном.

Летом восемьдесят четвёртого года

Степанову довелось работать в стройотряде

на строительстве двухквартирных домов

в таёжном посёлке Святогорье.

Жидкий бетон туда привозили на самосвалах,

сливали в большую квадратную ёмкость,

называвшуюся в народе «короб на санях»,

а уже оттуда Степанов сотоварищи носилками

растаскивали его по всей территории стройки.

В основном из бетона делали тротуары —

так называемые отмостки вдоль стен домов.

Вода, цемент и гравий за час езды по грунтовке

иногда успевали затвердеть до такой степени,

что бетон приходилось откалывать в кузове ломами,

и тогда приёмка раствора превращалась в ад —

попробуй-ка помаши на июльской жаре

длинным десятикилограммовым копьём.

И вот однажды в самом конце рабочего дня

по странному стечению обстоятельств

пришёл самосвал с невиданным чудом —

бетоном марки «снег»,

для изготовления которого шёл мельчайший песок.

Что там случилось на растворо-бетонном узле,

так и осталось навеки загадкой,

суть драмы была в том,

что весь этот шикарный бетон

оказался в Святогорье совсем лишним —

укладывать его было уже просто некуда.

Бедолага-водитель чуть не плакал —

бетон в кузове схватывался прямо на глазах,

всё решали минуты.

Выгружать бетон в кювет или на чей-то двор

было категорически запрещено,

тайное всегда становится явным,

а в те андроповские времена за такие шуточки

с государственным имуществом

запросто сажали в тюрьму.

И тогда Степанов велел водителю поднимать кузов,

надо было хотя бы выгрузить бетон в короб на санях.

Он прекрасно помнил,

как обрушивались в короб тяжёлые пласты бетона,

такого белого, чистого, яркого, что резало глаза,

помнил, как из последних сил поднимал лом,

и стальное эхо удара в кузов отдавалось в его ушах,

помнил, как стонал и рычал от боли в мышцах,

а вот дальше почему-то не помнил ничего…

Куда потом делся бетон, Степанов запамятовал.

Он уже начал даже сомневаться – «а был ли мальчик?»

В его мозгу, безнадёжно испорченном идеями Таврова,

возникла вдруг странная ассоциация,

бетон очень напоминал человеческий опыт,

составляющие его песок, вода и цемент были знаниями,

которые со временем превращались в нечто такое,

что могло бы наполнить любую форму,

воплотиться в нечто важное и нужное людям —

в конструкции зданий и мостов,

в прекрасные памятники,

в трассы и магистрали.

Но если немного запоздать

с формализацией человеческого опыта,

то он станет закостеневшим и никому не нужным,

осознание невостребованности погубит человека,

жизнь которого станет отныне напрасной и постылой —

зачем нужен самосвал с грузом застывшего бетона?

Может быть, это видение о выгрузке

было послано Степанову откуда-то свыше,

как некое предостережение или напоминание —

спеши реализовать свой опыт, свои возможности,

не то твой высококачественный бетон застынет?..

Но Степанов пошёл до конца.

Он разыскал своего однокашника,

чтобы задать тому единственный вопрос,

который измучил его за эти месяцы —

куда делся тогда проклятый белый бетон?

Всё оказалось очень просто.

На соседнем участке работал экскаватор,

за пять минут отрывший на обочине большую яму,

куда весёлые студенты быстро перекидали раствор.

А Степанов не мог этого вспомнить

по одной банальной причине —

его срочно вызвали тогда к прорабу за нарядами.

Степанов обрадовался отгадке —

а ведь он-то уже всерьёз считал, что спятил.

Пасхальное дежурство

В 1984 году в СССР насчитывалось 282 тысячи добровольных народных дружин (в составе которых действовали 40 тыс. оперативных комсомольских отрядов), 50 тыс. пунктов охраны общественного порядка и 13 млн дружинников, ежедневно на дежурство выходили до 400 тыс. человек.

В восемьдесят пятом году двадцатого века

День космонавтики совпал с пасхой,

что почему-то всех невероятно обрадовало.

То ли Гагарин воспринимался как мессия,

то ли объединял их с Иисусом Христом тот факт,

что оба вознеслись на небеса —

оставалось только гадать.

Степанов столь сложными размышлениями

в ту далёкую пору как-то совсем не заморачивался,

жил спокойно, учился, отрывался,

и даже представить себе не мог,

что появившийся в марте говорливый генсек

вскорости устроит в стране такой кордебалет,

что слабо никому не покажется.

Пока же всех вокруг радовало только одно —

закончилось наконец-то время сплошных похорон.

Перед самым праздником Степанова сотоварищи

вызвали в деканат, где предупредили о том,

что студенческому оперотряду института

выпала высокая честь отдежурить в церкви

в момент празднования верующими Пасхи.

Прошла суббота, к вечеру солнце скатилось в Китай,

дунул свежий холодный ветерок с Амура.

Закупив в магазине на вечер побольше вина,

они завалились всей гурьбой в райком комсомола

получать последний инструктаж.

– Вам, студенческому оперативному отряду,

поручено сегодня до утра охранять верующих,

чтобы все эти пережитки прошлого,

одурманенные религиозной демагогией,

смогли спокойно отпраздновать в своей церкви Пасху.

Задача проста – надо будет встать цепью в периметре,

пресекая правонарушения несознательных граждан,

и в таком режиме вам предстоит

продержаться любою ценой до утра.

Ну, примерно так же, как в картине «Вий»

известный киноактёр Леонид Куравлёв, ха-ха…

Степанов с друзьями оценили юмор, весело поржали,

потом не спеша выдвинулись к деревянной церкви,

стоявшей посреди заросшего кустами

так называемого «частного сектора»,

открыли ворота и шумно завалились в притвор.

Навстречу им вышел батюшка, отец Владимир,

высокий, строгий, совсем не старый ещё мужчина,

приходивший иногда поиграть в мини-футбол

на известную всем площадку за политехом.

– Сколько будет вас, ребятки? – спросил батюшка.

Услышав в ответ «тринадцать», он слегка побледнел,

потом мелко перекрестился и молча ушёл в храм.

Оперотрядовцы, немного осмелев, накатили вина,

сходили посмотреть, как красиво горят свечи.

Стемнело, начал потихоньку накрапывать дождик,

в периметр повалил народ, все трезвые, разодетые.

Степанов зашёл в бревенчатый молитвенный дом,

подивился тому, как внутри уютно и тепло.

Благообразный старичок вёл мирный диспут

с однокурсниками Степанова – охмурял, конечно,

но юных атеистов, которых в тепле слегка развезло,

было, как говорится, хрен возьмёшь за полтинник.

Они горячились, цитировали Маркса и Ленина,

народ вокруг добродушно посмеивался —

все тут были словно ударены пыльным мешком,

странноватые люди, не от мира сего, слишком добрые,

совсем не похожие на обычных горожан.

Навестив припрятанный за храмом заветный рюкзак,

Степанов принял свою дозу пахучей «Чашмы»,

посмеялся тому, как борец Магомед топчется,

сгорая от любопытства, у дверей храма,

боясь гнева Бога – то ли своего, то ли православного.

Наконец наступила полночь, ударили в колокола,

пьяненькие оперотрядовцы разбрелись по местам,

Начался крестный ход, вынесли образа,

вышел народ, пряча свечи от ветра в ладонях.

На священнике засияла огнём золотая риза,

вырос и окреп хор голосов, люди нестройно запели,

крестный ход начал неспешный размеренный шаг,

мимо студентов, превратившихся в немые столбы.

Лишь только процессия завернула за угол,

послышался страшный раскат грома,

ветер сыпанул песком и пылью в глаза,

небо словно ощерило злобную пасть —

оперотрядовцы вмиг протрезвели,

волосы у Степанова встали на голове дыбом,

он почувствовал неприятную дрожь в ногах,

адский холод внутри и мороз по спине.

Казалось, всё, аут, финита ля комедия —

люди пропали в неведомой мгле,

время остановилось, стрелки часов замерли,

тьма вокруг наполнена диким ужасным гневом,

чудилось, будто Китеж встаёт из озёрных глубин,

мертвецы выходят из могил, завывая…

Но свет, слабый, неровный, вдруг появился из-за угла,

человеческое пение достигло слуха Степанова,

и он обрадовался было возрождению мира,

но увы – всё это случилось совсем ненадолго,

после второго исчезновения крестного хода за храмом

ветер ударил им в лица с новой яростной силой,

с неба полетели редкие крупные капли дождя.

В третий раз они услышали грозное пение,

потом ударила белая молния, загремел гром,

стоять в оцеплении не было больше сил,

вина в рюкзаке уже не осталось,

Степанов устал и промок, он шатался,

странная судорога сводила его пальцы в щепоть,

ему стало страшно, он взглянул на соседа —

битломан и эстет Коленька пал на колени,

крестясь так, будто за ним гонится чёрт.

На заднем дворе мелькали какие-то странные тени,

кто-то лез снаружи через высокий чёрный забор,

в студентов полетели камни, пустые бутылки.

Степанов помнил драку, милицию, ливень стеной…

Потом было долгожданное сизое утро,

их довезли в «бобиках» прямо к общаге,

где все они попадали спать, где и как попало.

…Через месяц генсек объявил в стране Перестройку,

начались всевозможные «ускорения»,

приняли указ о запрете торговли алкоголем,

летом Степанов слетал на практику в Петропавловск,

потом прошёл военные сборы и стал лейтенантом,

отбарабанил четыре зимних месяца

на преддипломной практике в Перми,

через год получил заветный синий диплом,

значок в виде ромбика, который тут же потерял,

а его знакомых легко раскидала по стране судьба.

Но тогда Степанову было совсем не до учёбы,

в начале мая он неделю провалялся в больнице,

после драки в церкви из почки вышел камень,

застрявший в мочеточнике на долгих шесть лет,

Степанов ездил с этим неудобством по стране,

то и дело тут и там его настигали почечные колики,

от которых не хотелось больше жить,

но потом наступало утро, боль уходила,

а юный дурак Степанов снова летел куда-нибудь

«за туманом и за запахом тайги»…

А может быть, вся эта история с камнем

случилась именно потому,

что в ту страшную пасхальную ночь

он – единственный из всех —

так и не склонил головы перед Богом?..