Читать книгу: «Дикая история дикого барина (сборник)», страница 3

Credo

А давайте я вас конспирологически распотешу. Пока мои заединщики из общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев готовятся к сходке («таков морской закон»), чтобы вручить мне чёрную метку, я времени зря не теряю.

Как известно, на пороге тридцатых годов XVIII века в Англии спешно формируется оппозиция «новому масонству», явно скользящему в объятия иммигрантских якобитских центров. Доктор Дракэ из оплота масонства «старого хода», Йоркской ложи, формулирует масонское credo. Основные добродетели масона в кратком девизе звучат как «good Christian, loyal subject, true Briton». В вольном переводе: «добрый христианин, верноподданный и истинный британец».

Сравните на досуге с триадой графа Уварова («самодержавие, православие, народность»).

Фэнтези

Жили четыре племени.

На севере жили Люди рыси.

На западе жили Люди гор.

На юге жили Люди проса.

А на востоке – Люди песка.

У Людей песка было три правителя, три брата из рода Белых. Звали братьев Куропатка, Сова и Оса. Их ещё звали по именам покровителей-предков: Баран, Конь и Бык. Братья основали два города: Город воды и Камень.

Три главных талисмана власти: Золотой «солнечный» кубок, Тесак и Священный хлеб – хранились в семье у брата Куропатки.

Во владениях братьев была гора, которую все называли Общая для всей Земли. На этой горе жил великий Певец, дух Тьмы.

На севере от Белых жили Дикие. На юге – Широкие шляпы.

Дикие рвались на юг, чтобы грабить и жечь города Широких шляп. А Широкие шляпы, которые торговали по морю с Царём царей, рвались на Север, чтобы превращать Диких в рабов.

И так вот примерно два или три часа я могу, по лекалам «Игры престолов», рассказывать историю Македонии.

Секрет превращения скучноватой истории Македонии до Александра Филипповича Македонского в «захватывающий мир Д. Мартина» прост. Надо имена и названия перевести на русский и писать обязательно с Большой Буквы.

В переводе с мартиновского на обычный получится примерно так.

Коренные земли Македонии (совокупность кристаллических или, в ряде случаев, осадочных геологических массивов) населяли племена линкестов, орестиев, элимиев и эмафиев, принадлежавшие преимущественно к балкано-средиземноморской или альпийско-динарской расе и гибридным формам, отличающимся по антропологическим признакам маленькими глазницами и высоким сводом черепа, узким овалом лица, коричневыми волосами и бледной кожей. Отличительной особенностью населения Древней Македонии было преобладание среди населения носителей первой группы крови (до 63 процентов) и умеренная брахицефальность.

Чрезвычайно сильны у племён, населяющих Македонию, были пережитки тотемизма, экзогамии и номадизма. Дробность племенной организации объясняется лонгированным сроком миграции этих культур из бассейна Среднего Дуная.

Эмафии, по легендарной хронологии, управлялись одновременно тремя царями: Пердиккой, Гованом и Аэропом. Клан Пердикки, принадлежавший Аргеадам, являлся основателем и владельцем двух главных македонских городов – Эдессы и Пеллы. Вероятно, идеологическим центром Македонии была гора Пангей, на которой находилось святилище Орфея, духа Тьмы и Ночи.

Север помнит!

Нападение на Чебоксары

Немногое так ожесточает сердца людей просвещённых, как провинциальное болото. Человек, умеющий считать до тысячи, невольно сжимает кулаки при виде уездных харь. И если уж будет дадена силой неба просвещённому человеку власть над косными силами тьмы, над мерзким жлобыдлом, то он уж так расстарается, так распотешится, что говорящие от ужаса по-немецки вороны ещё долго будут кружить над обгорелыми срубами.

Однажды в 1760 году директор Казанской гимназии Верёвкин был командирован в город Чебоксары для снятия с этого города плана, с обозначением улиц, площадей и домов. Директор Верёвкин взял с собой нескольких учащихся гимназистов и прибыл в Чебоксары вскорости. Друг Ломоносова медлить не любил.

Ещё он не любил полумер. Что это значит – «снять план города»? Что за ерунда?!

Директор Верёвкин велел сковать железную раму шириной в восемь саженей. К раме приклепали цепи.

Чебоксарцы притихли.

Затем директор Верёвкин запряг в раму своих учеников.

Чебоксарцы сняли со стен иконы и попрощались друг с другом.

Потом просветитель Верёвкин (находившийся к тому времени под следствием за избиение преподавателей гимназии Лейбе и Ванмеерена) сел на раму и повелел своим ученикам тащить её по улицам. Там, где рама шириной в восемь саженей (а такова была уставная ширина уездных улиц империи) не проходила, ученики Верёвкина делали отметки в спецжурнале, а на стене мешающего раме дома появлялась красная надпись: «Ломать немедля». За рамой шли нанятые рабочие люди с кувалдами и плотницкими принадлежностями.

К третьему дню «составления плана города» учащиеся гимназии уже не могли утром встать от усталости. А ведь столько было ещё не сделано, столько косности ещё таилось по тёмным чебоксарским углам!

Директор гимназии Верёвкин кинулся на берег великой русской реки Волги и взял на абордаж несколько судов, команды которых запряг в спешно изготовленные геометрические рамы.

Город Чебоксары геометры брали с трёх сторон. Ударное северное направление Верёвкин взял на себя, а западное поручил своему ученику-любимцу. При свете смоляных факелов и ночных созвездий работа геометров шла мерной поступью научных бурлаков. Чебоксарцы перебегали с одного конца города в другой, ища хоть какой-то лазейки, но везде встречали напряжённые лица учёных.

Во время ночных геометрических занятий Верёвкин со своим лучшим учеником сидел на колокольне и составлял дальнейший план благоустройства Чебоксар. Почему ночью? Потому, что ночью можно поджигать специальные костры по углам предполагаемых кварталов, и Верёвкину было удобно.

Потом любимый ученик Верёвкина решил закрыть кожевенные чебоксарские заводы. И здесь мы сталкиваемся с первым в истории России случаем сотрудничества геометров и экологов. По мнению участников экспедиции, чебоксарские кожевенные заводы создавали вонь, несовместимую с работой по составлению плана города. Трудно рисовать будущее, когда тебя выворачивает наизнанку.

Верёвкин опечатал заводы. Кожи в июльскую жару на заводах начали гнить. Запах усилился до того, что даже привычные чебоксарцы стали ходить с мокрыми мешками на головах, натыкаясь на геометров (тоже в мешках), бороздящих просторы города будущего, сносящих углы и строения целиком. По ночам с колокольни раздавались приказы директора Верёвкина, перекрываемые обречённым глухим набатом.

Чебоксарские промышленники тайно решили вывезти вонючие кожи и сплавить их по Волге, чтоб как-то избежать разорения и самосуда. Но не успели подводы выехать на пристань, как из будки выбежала предусмотрительная верёвкинская засада. Промышленников начали вязать с поличным. Особенно в аресте капиталистов отличился любимый верёвкинский ученик-геометр Гаврила. Известный нам более как Гавриил Романович Державин. Пиит и предтеча.

Когда работа по составлению плана города Чебоксары была завершена, по казанскому тракту потянулся сытый обоз. Три телеги обоза везли план города Чебоксары, «придавленный каким-то подручным гнётом из связанных арестованных». Впереди обоза верхом ехали довольные геометры.

Верёвкин и Державин дружили до последних дней учителя. Были в переписке, много вспоминали. Верёвкин, например, писал своему ученику Гавриилу Романовичу: «Я ваш старичок, так разуметь себя имею право, по душевному преклонению к вам, с самого вашего детства».

Я слишком поздно родился.

Гравюра

Рылся в подарках.

Запер двери на ключ, накинул крюк, все сгрёб в центр залы. Вскочил, задёрнул шторы. Снова уселся у груды.

Рассматривал подаренную гравюру Дортона «Гонконг в 1860 году». Мне не очень нравятся гравюры Дортона, но я ценю их за подробности изображённого. На ней даже губернатор Гонконга изображён. Едет верхом.

Гонконг в 1860 году был местечком со странностями. Китайцы с острова бежали толпами. Какие-то эпидемии с каждым новым зашедшим судном, всё новее и страшнее. Слуги травят своих белых хозяев ядами. Губернатора обстреляли ядовитыми стрелами, еле оклемался.

Французский капитан Лоран вырезал половину собственного экипажа, стоя на рейде. Потом переправился на берег и начал резать местных. Поймали капитана сеткой, сброшенной с воздушного шара немцев Больке.

Повальная торговля опиумом. И над всей этой идиллией стоит упомянутый мной губернатор Джон Бауринг. Друг Карамзина, между прочим. Человек, которого высоко ценил Гавриил Державин. На руке у губернатора перстень, подаренный царём Александром Павловичем Благословенным, на шее медальон, подаренный Пушкиным.

И служит Бауринг империи – в медальоне, с перстнем, пожилой уже весьма человек устраивает облавы на желающих сбежать с Гонконга китайцев, устраивает демонстрацию канализации, разрешает всем пользоваться зеркалами.

По описаниям, был очень бодр, брился налысо, боксировал, знал под сотню-другую иностранных языков и диалектов. Активный такой был дипломат. Герой Второй опиумной войны. По итогам которой Англия, Франция и США разгромили цинский Китай, а Россия получила Уссурийский край и ещё немножко нужной территории.

Хорошая гравюра.

Пугачёв

Крестьянка Бунтова, бывшая «по согласию» четырнадцатилетней любовницей Пугачёва, рассказывала, находясь уже в преклонных летах, Александру Сергеевичу Пушкину: «Пугачёв, будучи у нас в Бёрдах, вошёл в церковь, сел на церковный престол и сказал громко: «Давненько я не сиживал на престоле!»

Брачный контракт

В этот день трудно удержаться от многого лишнего. Я и так не особо спокойный человек, а тут есть повод.

Короче, история любви.

4 марта 553 года до н. э. в городе Вавилоне молодая семейная пара: муж – Мар-бити-адду-натану и его жена Бунаниту, дочь Харицайи – взяла в банке Иддин-Мардука кредит. По их поручению агент банка по имени Даян-шум-иддин (последнее имя по месту работы выдали) купил им на кредитные деньги дом. За одиннадцать с половиной мин серебра (5,8 кг) агент приобрёл на имя молодых 94 кв. м жилой площади в районе Барсиппа.

Супруги были настроены на успех. Ипотеку погасили довольно быстро. Обзавелись в банке Иддин-Мардука кредитной историей, которую банковские служащие зафиксировали клинописью на табличках и снесли в банковский архив, располагавшийся под местным полицейским участком. Местный полицейский участок оказывал банку услуги по предоставлению охраны рабочих помещений и банковского хранилища.

Расплатившись по кредиту, супруги Мар-бити-адду-натану решили купить ещё один дом. Тоже в этом районе, такой же площади, но подешевле, для сдачи его понаехавшим в Вавилон. Муж вместе с женой пошли в канцелярию и заполнили договор. Муж брал у жены в долг 3,5 мины серебра (1,8 кг). Почти без процентов – жена же. Муж подписал вексель, заверил его, отдал жене. Подписав договор, с векселем под мышкой супруги весело отправились в полюбившийся им банк и заполнили там кредитный договор (уже совместный) на 2,5 мины серебра (1,26 кг). Новый дом решили оформить на имя мужа.

Отступление.

В VI веке до н. э. женщины в Вавилоне пользовались некоторой самостоятельностью. То есть какой там некоторой?! Обалденной самостоятельностью пользовались женщины Вавилона. Муж, конечно, мог убить свою жену. Имел право. Но ничего массового и интересного из этого права не получалось. Всё потому, что любовь, конечно. Плюс некоторые особенности имущественных отношений между мужьями и жёнами.

Брачный контракт. Он спас немало женских жизней. При всей невзрачности и крючкотворной тошности, брачный контракт гарантировал, что в случае смерти жены муж не получал ничего из её имущества, даже копеечки малой на поминки. Все деньги от помершей жены уходили к её родственникам. Или, на крайний случай, детям.

А личное имущество у вавилонских женщин было ого-го какое! Зажиточная вавилонская девушка вносила в фундамент новой вавилонской ячейки общества пару рабов, пять-шесть кило серебра, садик, домик и т. п. И всей этой красотой самостоятельно распоряжалась. Прибьёшь такую – все деньги возвращаются к тёще с тестем. Кому это надо?! Придушишь супругу из ревности, а уже тесть лезет в дом: выносить пять-шесть кило серебра, и рабов ещё, старый мудак, уводит.

Какой резон дубасить супругу сырцовым кирпичом по башке, если придут её братья и всё-всё выволокут? Никакого резона я лично не вижу. Кругом кромешное рабовладение, на востоке роятся персы, готовые на своих боевых верблюдах смести с лица земли всё живое, только что отбились от Ассирии с её пирамидами из убитых пленных, в Иудее пророки бьют друг друга на конкурсе «Кто придумает будущее пострашнее?», мрак, глад и человеческие жертвоприношения буквально повсюду.

А в Вавилоне даже развестись мужику было невозможно: так, чтоб по-нормальному, чтоб намотать жиденькую косу верной спутницы на кулак, посмотреть в её глазки да и пинками за околицу метров двести проводить. Нет, в Вавилоне так было нельзя. То есть муж мог подать заявление на развод с указанием причин, но если суд решал, что причины несущественные, то развод утверждали, но обязывали мужа выплатить жене чудовищную компенсацию. Плюс окаянная своё приданое с собой уволакивала помимо компенсации. Я, мол, теперь женщина свободная!

По вавилонскому законодательству женщина могла свободно распоряжаться своим имуществом (приданое, подарки, доходы от бизнеса и пр.). Могла без разрешения мужа брать и давать в долг, открывать свои предприятия, продавать, покупать и вообще омерзительно обогащаться, запихивая нажитое в свою копилочку.

Отступление закончено. Женщины могут приложить к горящим щекам ладони и посмотреть вокруг себя. Мужчины могут стать вольно и нервно покурить.

Возвращаемся с теми, кто ещё не уснул, к молодым мобильным супругам.

Купив второй дом частично на банковский кредит, частично на занятые у родной жены деньги, Мар-бити-адду загулял. Понять его можно. С этим вавилонским феминизмом на марше Мар-бити оказался должен и банку, и жене. Если что случится с ненаглядной – вообще кранты, разотрут между жерновами банкиры и родственники. Вот он и загулял.

Вот что бы сделала нормальная жена при забухавшем мужике? Она бы поплакала, посоветовалась бы с подругами, послала бы подруг на хрен после их советов, сбегала бы к маме… Да мало ли удачных методов решения семейных конфликтов в нормальных обществах?

Вавилонская жена по имени Бунаниту взяла копию кредитного договора между ней и мужем, подняла двумя руками мужний вексель и потопала прямиком в суд. В котором потребовала у протрезвевшего мужа немедленного возвращения долга.

Тут бы и кирпичом её ударить! Но вспомним, что бить жену кирпичом в Вавилоне – только тёщу радовать. Жена предъявила вексель – суд обязал мужа выплатить до копейки. А из чего он выплатит? Он ещё банку должен!

Встал вопрос о продаже мужа в рабство. Не в какое-то там условное, какое-то офисное рабство, а в самое настоящее: рубить тростник и месить говно на полях под палящим вавилонским солнцем.

Перед угрозой продажи в рабство муж не устоял. И переписал дом, который они купили с женой совместно, в её единоличную собственность.

Жена второй дом с обременениями продала третьим лицам, расплатилась с банком и ещё, представьте, наварила на этом два с половиной кило серебра, которые бережно отнесла в свою копилочку.

Тут надо ещё добавить, что она при этом беременная была. Как пишет В. Белявский: «Тяжба отнюдь не нарушила согласия в семье Мар-бити-адду-натану. У супругов была дочь Нупта, но не было сына. В 551 г. они усыновили мальчика, дав ему имя Мар-бити-адду-амару. Вскоре после этого муж умер. Его вдова Бунаниту вместе с приемным сыном купила третий дом, снова при помощи банковского кредита. А в 547 г. она выиграла в суде тяжбу с братом покойного мужа, который пытался оттягать у нее имущество последнего как выморочное. Суд признал акт усыновления Мар-бити-адду-амару и вклад самой Бунаниту в приобретение спорного имущества; право собственности на это имущество осталось за Бунаниту, Мар-бити-адду-амару и Нуптой» (В. Белявский, «Вавилон легендарный и Вавилон исторический», с. 105).

С праздником вас, эмансипированные женщины России! Не надо равняться на невнятное и даже несколько опасное будущее. Добивайтесь равных прав с женщинами Древнего Вавилона. Таков мой совет на сегодняшний день. Не в «Космополитене» найдёте вы себе успокоение, а в «Корпусе клинописных архивов Вавилона VII–IV вв. до н. э.» (изд-во «Шольц и Ванцвейгер», Лейпциг, 1907.).

В качестве терапевтического музыкального сопровождения предлагается музыкальный отрывок из оперы Верди «Навуходоносор». В отрывке евреи, содержащиеся в вавилонском плену, тоскуют по родине.

Понять их тоже можно.

Людовик XIII

Как нам прекрасно известно, король Франции Людовик XIII страдал от жены, родственников, Австрии, Англии и Голландии. Брат его по имени Гастон грабил людей на Новом мосту. Самого короля преследовали эпилептиформные припадки, хронический энтерит и кожный туберкулёз. Людовик заикался, писал детским почерком, был хил, тщедушен, ревнив, замкнут, подозрителен, завистлив. Одевался чуть ли не в рваньё. Практически не умел читать.

Его терзали непорядки в стране. Людовик любил скучать. При этом всём он:

1. Любил брить других опасной бритвой и однажды побрил собственноручно всех попавшихся ему офицеров гвардии, оставив им на подбородке «лишь малюсенькие клочки волос», которые вынужденно стали модными.

2. Играл в теннис.

3. Выучился у берейтора Плювинеля верховой езде и ставил некоторые рекорды.

4. Мог проходить в день до 28 км.

5. Прославился в качестве охотника. Самостоятельно обшаривал норы, ставил силки, бросался с кинжалом на оленей и волков.

6. В 23 года научился плавать.

7. Занимался кулинарией.

8. Мог самостоятельно управлять каретой о шести лошадях. В 1635 году это умение спасло ему жизнь, когда в карету, на козлах которой он сидел, ударила молния, так что сгорел только отдыхавший в карете королевский кучер.

9. Был орнитологом и знатоком экзотических птиц.

10. Дрессировал обезьян.

11. Мог шить своим любимцам обезьянам одежду в соответствии с сезоном года и направлениями в моде.

12. Считался лучшим во Франции (после Франсуа Поммероля) знатоком оружия.

13. Чинил и собирал всевозможные механизмы.

14. Ковал в кузнице.

15. Пёк хлеб.

16. Отливал маленькие пушечки.

17. Работал на токарном станке.

18. Чеканил монеты.

19. Плёл корзины.

20. Мастерил сети.

21. Прибивал в Лувре ковры собственноручно изготовленными гвоздиками.

22. Огородничал. Собирал первые урожаи зелёного горошка, которые продавал.

23. В случае поломки экипажа в дороге Людовик вооружался топором, «брал в руки нужный инструмент и делал всё, что нужно для ремонта. Рубил дерево, распиливал его должным образом, менял колесо, дышло, ось».

24. Устанавливал и стеклил оконные рамы в Лувре.

25. Заготавливал мясо.

26. Мастерил петарды.

27. Варил варенье.

28. Был мастером по составлению ароматов.

29. Играл на лютне.

30. Был рисовальщиком, гравёром и живописцем.

31. Слыл хорошим композитором.

32. Ставил балеты.

33. Танцевал. Как героические партии – в «Любви Рено и Армиды», например, исполнил партию демона огня, – так и комические – в «Четырёх частях света» и в «Балете ради смеха». Танцевал грабителей, авантюристов, испанцев, продавцов зелени.

34. В 1633 году поставил первое модное дефиле, в котором участники двигались под музыку, «соответствующую одежде».

35. Самое известное произведение Людовика – «Мерлезонский балет». Музыка, сюжет, костюмы, постановка танцев – всё было его. Танцевал он в этом балете всего дважды. Первый раз исполнил женскую роль торговки приманками. Второй раз станцевал фермера.

36. Всем своим любовницам (точнее, двум чередовавшимся между собой – де Отфор и де Лафайет) писал стихи.

Слыл занудой и посредственностью, после смерти стал объектом разных идиотств и кривляний, часть из которых мы имели счастье наблюдать по телевизору.

История – она баба справедливая, лишний раз убеждаюсь.

Долго ли терпеть?

В Москву в 1812 году вошло, по правде говоря, две армии.

Одна армия считалась лучшей в мире. Под управлением гения. Вошла колоннами, под музыку имперских маршей. Это я о французах.

Вторая армия была самодеятельной, без всякого управления, и состояла из подмосковских крестьян, которые вошли в Москву поартельно, вразнобой и без маршей.

Москва вскоре загорелась, и две армии, демонстративно не замечая друг друга, принялись осваивать оставленные без присмотра ресурсы.

Французов больше интересовали драгметаллы. Русское крестьянство кряжисто выламывало всё способное быть полезным в непростой крестьянской жизни. В первую очередь всё железное, чугунное, основательное. Ну и мебель, разумеется.

Именно так Подмосковье познакомилось с такой острой новинкой повседневности, как стул. Стул произвёл некоторую революцию в природном сознании подмосковных жителей. Индивидуальная площадка для сидения вместо привычной коллективистской лавки. Мобильность дизайна, способность легко и прихотливо трансформировать внутреннее пространство избы вместо вековечного и непоколебимого сидения вдоль стен по возрасту и почёту с бородами до пояса.

Жадное осваивание Москвы подмосковным крестьянством пылающей осенью 1812 года сделало для европеизации России больше, чем основание Санкт-Петербурга. Во всяком случае, больше, чем учреждение Академии наук вкупе с Академией художеств, это точно.

Европу из Москвы вывозили на подводах.

Это не был грабёж. Это был крестьянский Клондайк.

Москвичи, оставшиеся в городе, метались меж вестфальских гренадёров, итальянских фузилёров, Старой и Молодой гвардией и прочей прилично озверевшей солдатней. По воздуху искры, гарь, пух, чьи-то клочья летят, колокола от жара звонят сами, а из дымных закоулков выползает серо-бурая всепоглощающая крестьянская масса и по-муравьиному деловито стаскивает сапоги, самовары и конские дуги в кучи для удобства транспортировки к своим муравейникам.

Зажиточных москвичей из центра старой столицы крестьяне за русских принимали с оговорками. Проводили экспресс-диагностику русскости: не знаешь, когда День св. Триандофила-травосея Египетского, не очень твёрдо читаешь по памяти «Верую»?! Москвич, не взыщи!

Маршал Ней жил на Маросейке, рядом с Ильинскими воротами. Его адъютант, молодой такой француз, утром выходит из дома, который занимает Ней, видит, что русские крестьяне активно разбирают что-то из соседнего здания. В центре. В расположении французского корпуса. В трёх шагах от маршала Франции, герцога Эльхингенского, покорителя Европы, сокрушителя всего на свете Мишеля Нея.

Адъютант к ним. Он же молодой. И вот подходит он сначала очень решительно, по-гасконски так подходит, эполеты, орден Почётного легиона, аксельбанты, пропахшие порохом Бородина. И начинает этих крестьян видеть всё ближе и ближе. С каждым шагом всё отчётливее.

Сначала-то он решил всех разогнать строгим окриком, распугать всё это безобразие в лаптях, чтобы разлетелось неприятно деловитое вороньё, хлопая армяками. Но с каждым шагом решимость и задор адъютанта оставляют потихоньку. И когда он подходит совсем близко к продолжающим растаскивать какие-то кровати мужикам, то решимости у него хватает только негромко спросить, неожиданно даже для самого себя:

– А где тут, господа, госпиталь?

По-французски спросить.

Мужики его вроде и не слышат. Продолжают страдничать. Увязывают, упихивают и выволакивают. В спину адъютанту смотрят его родные солдаты, которым тоже интересно стало, чем тут дело закончится. А в лицо адъютанту смотрят русские глаза из-под бровей. И адъютант понимает, что он здесь совсем один, со своим орденом, аксельбантами и эполетами. Что сзади стена и впереди стена. И серое, огромное и безразличное небо Азии над головой. И с неба тоже кто-то смотрит на него, капитана. И что теперь делать ему? Как, куда, зачем?!

Он хватает проходящего оборванного русского мальчика, явно из благородных, и просит перевести мужикам свой вопрос. Мальчик переводит мужикам вопрос про «а где здесь госпиталь?».

Много лет спустя, став довольно известным и очень взрослым человеком, тот маленький мальчик вспоминал: «Выслушав заданный мною вопрос про госпиталь, мужик оглянулся по сторонам с какой-то невыносимой мукой и с болью в голосе произнёс: «Да долго ли нам мучиться-то? Долго ли нам тут это терпеть – то, Господи?! Оспиталь!» – выхватил железный лом и ударил француза по голове…»