Читать книгу: «Сюжет», страница 2

– Осенью у меня начнется преподавательская стажировка в Хопкинсе, но я никогда не преподавала. Это может оказаться мне не по зубам.

Он посмотрел на нее и почувствовал, как стремительно тает его более чем скромный запас доброжелательности. Стажировка в Хопкинсе – это не хухры-мухры. Вероятно, Элис получила грант, подразумевающий, что ей удалось обойти не одну сотню других поэтов. И публикация в университетском издательстве наводила на мысль о премии, ведь только ленивый из будущих магистров не подает на них заявки. По всему выходило, что эта девчонка, Элис, та еще штучка, во всяком случае, в поэтических кругах. Мысль об этом совершенно лишила Джейка присутствия духа.

– Уверен, вы справитесь, – сказал он. – В крайнем случае, просто хвалите их. За это ведь нам платят большие бабки.

Он осклабился. И почувствовал себя дураком.

Элис, после секундного колебания, тоже осклабилась, и ей передалось чувство неловкости.

– Эй, вам это нужно? – раздался чей-то голос.

Джейк поднял взгляд. Лицо говорившего – вытянутое, со светлой челкой, нависавшей над томными глазами – было ему незнакомо, но он узнал его руку, указывавшую на что-то. Проследив за пальцем с довольно острым ногтем, Джейк увидел на клетчатой красно-белой скатерти открывашку.

– Что? – сказал Джейк. – А, нет.

– Потому что люди ее ищут. Она должна быть там, у холодильника.

В его голосе слышалась явная претензия: Джейк и Элис, какие-то левые людишки, лишили этого самородка, проникшего в самое сердце Симпозиумов Рипли, и его друзей, несомненно талантливых студентов, возможности воспользоваться этим незаменимым устройством, чтобы отведать желанных напитков.

Ни Элис, ни Джейк ничего не сказали на это.

– В общем, я ее возьму, – сказал блондин и подтвердил слово делом.

Двое преподавателей молча смотрели в спину удалявшейся фигуре среднего роста, русоволосой и широкоплечей, триумфально потрясавшей открывашкой.

– Однако, – нарушила Элис молчание, – прелестно.

Этот парень проследовал к столику, облепленному молодыми людьми – они сидели не только на стульях, но также на скамейках и шезлонгах. Не успела начаться сессия, а эти новички уже утвердились в образе альфачей и, судя по их радостным возгласам при виде блондина с открывашкой, они избрали его своим вожаком.

– Надеюсь, он не окажется поэтом, – сказала Элис со вздохом.

А Джейк подумал, что это очень маловероятно. Буквально все в этом жеребце кричало: ПРОЗАИК. Пусть Джейк и затруднялся определить конкретный подвид:

1. Великий американский романист.

2. Автор бестселлеров «Нью-Йорк Таймс».

Или весьма редкий гибрид…

3. Автор великих американских бестселлеров «Нью-Йорк Таймс».

Другими словами, норовистый добытчик похищенной открывашки мог метить либо на нового Джонатана Франзена, либо на нового Джеймса Паттерсона, но с практической точки зрения разница была невелика. Рипли не делил своих студентов на серьезных писателей и беллетристов, а это означало, что завтра утром у Джейка были все шансы увидеть у себя на семинаре этого выскочку. И он ничего не мог с этим поделать.

Глава третья
Эван Паркер / Паркер Эван

Джейк не ошибся: в десять утра блондин вошел вальяжной походкой с остальными студентами в кабинет 101 (переговорную комнату на первом этаже) и скользнул безразличным взглядом по дальнему краю длинного стола, где сидел Джейк, не выказав ни малейшего уважения к тому, кто очевидно представлял собой здесь старшего (да ведь это Джейкоб Финч-Боннер!), и занял место. Джейк смотрел, как он потянулся к стопке ксерокопий в центре стола, взял одну и, пролистав с надменной ухмылкой, положил рядом со своим блокнотом с ручкой и бутылкой воды. (Симпозиумы Рипли предлагали студентам в первый день занятий бесплатную воду; за все остальное приходилось платить.) После чего стал громко разговаривать с соседом, упитанным джентльменом с Кейп-Код, который хотя бы подошел к Джейку прошлым вечером.

В пять минут одиннадцатого Джейк начал семинар.

Утро снова выдалось сырым, и студенты – всего их было девять – один за другим снимали верхнюю одежду. Джейк действовал почти на автопилоте: представился, рассказал кое-что о себе (на своих публикациях заострять внимание не стал; если студентам было все равно или они не придавали значения его достижениям, он предпочитал этого не замечать) и коснулся того, чего можно и чего нельзя достичь с помощью курсов писательского мастерства. Дав несколько оптимистичных практических рекомендаций (Позитивный настрой – прежде всего! Никаких субъективных замечаний и политических пристрастий!), он предложил студентам рассказать немного о себе: чем они занимаются, что пишут и какие надежды возлагают на Симпозиумы Рипли. (На это всегда уходила большая часть первого занятия. А если у них останется время, они перейдут к трем письменным работам, копии которых принес Джейк.)

Рипли серьезно подходил к привлечению новых студентов – с некоторых пор глянцевые брошюры и веб-сайт дополнялись адресной рекламой в фейсбуке – и все же, несмотря на рост числа желающих, пока еще не случалось такой сессии, чтобы кому-то не нашлось места. Короче говоря, Рипли был рад каждому, кто хотел учиться в Рипли и мог себе это позволить. (С другой стороны, если кого-то приняли, это не значило, что их не смогут отчислить; несколько студентов Симпозиумов сумели этого добиться, в основном, за счет крайне вызывающего поведения, ношения огнестрельного оружия или просто общей долбанутости.) Как и следовало ожидать, состав новой группы разделился примерно поровну между двумя типами студентов: теми, кто мечтали выиграть Национальную книжную премию, и теми, кто мечтали, чтобы их книги в мягких обложках заполняли крутящиеся стойки в аэропорту; а поскольку Джейк не достиг ни того, ни другого, он понимал, что его как преподавателя ожидают определенные трудности. В этой группе у него были целых две студентки, назвавшие своей вдохновительницей Элизабет Гилберт, еще одна надеялась написать серию таинственных романов, организованных по «нумерологическим принципам», кроме того, был студент, успевший уже накатать шестьсот страниц о своей жизни (пока он дошел только до отрочества), и джентльмен из Монтаны, писавший, похоже, новую версию «Отверженных», избавленную от «ошибок» Виктора Гюго. Когда очередь дошла до добытчика открывашки, Джейк почти не сомневался, что наибольший (но не положительный) интерес в группе вызывают любительница нумерологии и новоявленный Виктор Гюго, в основном потому, что блондин почти откровенно насмехался над ними. Следующий ход – как знать, что он принесет? – был за ним.

Крутой парень сидел, откинувшись на спинку стула и сложив руки, всем своим видом показывая, что ему удобно в такой позе.

– Эван Паркер, – сказал он без преамбулы. – Но для дела надо бы наоборот.

Джейк нахмурился.

– В смысле, для псевдонима?

– Для анонимности, ну да. Паркер Эван.

Джейк с трудом сдержал смех, поскольку большинству писателей и так приходилось вести куда более анонимную жизнь, чем им бы хотелось. Может, Стивену Кингу или Джону Гришэму и случается наталкиваться в супермаркетах на восторженных фанатов, протягивающих салфетку для автографа, но большинству писателей, даже тем, кто умудряется зарабатывать писательством на жизнь, анонимности более чем хватает.

– И какого рода прозу вы пишете?

– Я не заморачиваюсь насчет ярлыков, – сказал Эван Паркер/Паркер Эван, смахнув со лба густую светлую прядь, которая тут же упала обратно (возможно, в этом и был смысл?). – Меня волнует сама история. Сто́ящая это идея или – нет. Если идея не стоящая, не поможет и лучшее писательство. А если – стоящая, не испортит и худшее.

Это весьма дельное высказывание было встречено молчанием.

– Вы пишете рассказы? Или планируете роман?

– Роман, – отрезал он, словно уловив сомнение в голосе Джейка, отнюдь не кажущееся.

– Это серьезное начинание.

– Я в курсе, – сказал Эван Паркер саркастично.

– Что ж, можете рассказать нам что-нибудь о романе, который вы хотите написать?

– Что-нибудь – это что? – спросил он с подозрением.

– Ну, например, место действия. Герои. Или общая идея. У вас есть сюжет?

– Есть, – сказал Паркер с откровенной враждебностью. – Я бы предпочел не обсуждать его, – он огляделся, – в этом месте.

Джейк прочувствовал всеобщую реакцию, даже ни на кого не глядя. Всем, похоже, стало не по себе, и все ждали от него какого-то ответа.

– Полагаю, – сказал Джейк, – в таком случае, нам нужно знать, как я… как эта группа может лучше всего помочь вам развить свои писательские навыки?

– Ой, – сказал Эван Паркер/Паркер Эван, – я не особо настроен развиваться. Я очень хороший писатель, и мой роман идет полным ходом. И вообще, если говорить начистоту, я даже не уверен, что писательству вообще можно научить. Каким бы хорошим ни был учитель.

Джейк отметил, как по столу прокатилась волна смятения. Вероятно, не один из его новых студентов задался вопросом, за что он выложил деньги.

– Что ж, – сказал Джейк, попытавшись рассмеяться, – я, разумеется, с этим не соглашусь.

– Я всячески надеюсь на это! – сказал студент с Кейп-Код.

– Мне интересно, – сказала студентка, сидевшая справа от Джейка, которая писала «художественные мемуары» о своем детстве в пригороде Кливленда, – зачем вы пришли в программу на магистра искусств, если думаете, что писательству нельзя научить? Типа почему не взять и не написать книгу самому?

– Что ж, – Эван Паркер/Паркер Эван пожал плечами, – я не против всего этого, само собой. Работает оно или нет – другой вопрос. Я уже пишу свою книгу и знаю, насколько она хороша. Но я подумал, если даже программа сама по себе ничего мне не даст, от степени я не откажусь. Лишние буковки после имени никогда не помешают, верно? И есть шанс, что у меня в итоге появится агент.

Снова повисло гнетущее молчание. Несколько студентов проявили внезапный интерес к разложенным на столе ксерокопиям. Наконец, Джейк сказал:

– Я рад слышать, что ваш проект идет своим ходом, и надеюсь, мы сможем быть вам полезны как команда единомышленников. Что мы знаем наверняка, так это что писатели всегда помогали друг другу, неважно, участвовали они в какой-то программе или нет. Мы все понимаем, что писательство – занятие уединенное. Мы делаем свою работу в одиночку – без конференций, без коллективных поисков решений, без командных мероприятий – только мы сами, наедине с собой. Может, поэтому получила такое развитие наша традиция делиться работой с коллегами по перу. Всегда собирались группы писателей, читали вслух свои произведения и обменивались рукописями. И не только ради компании или чувства единства, но потому, что нам действительно нужно, чтобы нашу работу видели еще чьи-то глаза. Нам нужно знать, что работает, а главное – что не работает, и большую часть времени мы не можем доверять себе в этом отношении. Насколько бы успешным ни был автор, чем бы вы ни мерили успех, я готов поспорить, что у него есть читатель, которому он доверяет, читающий его работу до того, как ее прочитает агент или издатель. И, чтобы добавить ноту практичности, скажу, что в современной издательской индустрии традиционная роль «редактора» сведена к минимуму. Сегодня издатели хотят такую книгу, которую можно сразу пускать в производство, или максимально приближенную к этому, так что если вы думаете, что вашу рабочую рукопись ждет не дождется Максвелл Перкинс⁷, чтобы засучить рукава и превратить ее в «Великого Гэтсби», это уже давно не так.

Джейк понял, к своему огорчению, но не к удивлению, что имя «Максвелл Перкинс» ни о чем им не говорит.

– То есть другими словами, – продолжил он, – если мы достаточно мудры, мы находим таких читателей и посвящаем их в наш рабочий процесс, и именно этим мы все здесь, в Рипли, занимаемся. Можете относиться к этому сколь угодно формально или неформально, но я думаю, наша роль в этой группе – в том, чтобы вносить посильный вклад в работу друг друга и быть максимально открытыми для взаимных влияний. И я, между прочим, не исключение. Я не собираюсь занимать учебное время своим творчеством, но ожидаю многое почерпнуть от собравшихся здесь писателей – как от ваших творческих проектов, так и от глаз и ушей, и проницательности, обращенной на творчество ваших коллег.

В течение этой зажигательной и не лишенной искренности речи с лица Эвана Паркера/Паркера Эвана не сходила усмешка. Теперь же он покачал головой, давая понять, как его все это забавляет.

– Я буду счастлив высказать мнение о творчестве каждого, – сказал он. – Но не ожидайте, что я за это открою свою работу для чьих-то глаз или ушей или носов, если уж на то пошло. Я знаю, что у меня есть. И не думаю, что на этой планете найдется такой человек, каким бы лажовым писателем он ни был, кто мог бы запороть такую идею, как у меня. И это, пожалуй, все, что я скажу.

С этими словами он сложил руки и плотно сжал губы, словно для того, чтобы больше ни крупица его мудрости не просочилась наружу. Великий роман Эвана Паркера/Паркера Эвана был надежно защищен от недостойных глаз, ушей и носов первокурсников Симпозиумов Рипли по писательскому мастерству.

Глава четвертая
Это типа бомба

Мать и дочь в старом доме – это была его работа. И если какой-то текст мог в меньшей степени соответствовать эпитетам «грандиозный», «сногсшибательный», «невозможно-оторваться», то разве что подробное описание сохнущей краски. Джейк не поленился перечитать его перед первым индивидуальным занятием с автором, желая убедиться, что не пропустил жемчужину вроде «Искателей потерянного ковчега» или зародыш эпических приключений вроде «Властелина колец», но, если там что-то такое и было (в банальных картинах дочери за уроками или матери, готовящей консервированную кукурузу со сливками, или в описаниях дома), Джейк этого не увидел.

В то же время ему пришлось против воли признать, что сам по себе текст вовсе не плох. Эван Паркер – никакого ему Паркера Эвана, пока (и если) он не издаст свой крышесносный шедевр, требующий псевдонима – мог заливать на семинаре о своем якобы великом романе, но этот хамоватый студент написал восемь вполне приличных страниц, без явных недостатков или хотя бы типичных писательских недочетов. Иными словами, этот говнюк обладал прирожденным талантом писателя, то есть таким свободным и умелым обращением с языком, какому не могли научить писательские курсы и рангом повыше, чем в Рипли, какое Джейк никогда не мог и передать никому из студентов, и сам не получил в готовом виде от учителя. У Паркера был наметанный глаз на детали и чуткое ухо на звучание слов в предложениях. Он с удивительной лаконичностью обрисовал двух главных героинь (мать по имени Диандра и ее дочь-подростка, Руби) и их дом, очень старый, в неназванной части страны, где снежные зимы в порядке вещей, сумев показать не только самих этих людей в привычной для них обстановке, но и явное, даже внушающее тревогу напряжение между ними. Руби, дочь, прилежная и хмурая, проступала из текста достоверно и выпукло. Диандра, мать, казалась более расплывчатой, но внушительной фигурой, словно увиденной боковым зрением дочери, что усиливало ощущение большого старого дома, в котором живут всего два человека. Но несмотря на то, что они жили в дальних концах дома, их взаимная неприязнь накаляла воздух.

Джейк прочитал эту вещь уже дважды: первый раз несколько дней назад, в ходе «ночного марафона», а второй – вечером после первого семинара, когда потянулся к папкам из чистого любопытства, надеясь побольше узнать об этом чудиле. Когда Паркер сделал такое громкое заявление о своем романе, Джейку на ум пришел тот самый труп на пляже, безобразно разлагавшийся, красуясь при этом грудями, что твои «спелые дыньки», и он неслабо удивился, узнав, что эта нелепица была порождением ума его студентки Крис, матери троих дочерей, заведующей больницей в Роаноке. Узнав вслед за этим, что перу Эвана Паркера принадлежит история о матери и дочери – пусть хорошо написанная, но лишенная даже намека на что-то этакое, не говоря о такой мощной идее, какую не сможет запороть и самый «лажовый писатель» – он чуть не рассмеялся.

Теперь, когда автор должен был пожаловать с минуты на минуту на первое индивидуальное занятие, Джейк решил пробежать эти страницы в третий и, как он надеялся, последний раз.

Руби слышала, как мать говорит по телефону – ее голос доносился со второго этажа, из ее спальни. Она не могла разобрать слов, но знала, что Диандра говорила по спиритической линии, поскольку ее голос был высоким и раскатистым, словно она (в своей спиритической ипостаси как Сестра Ди-Ди) парила в вышине, озирая оттуда всю жизнь бедняги на другом конце линии. Когда же голос матери опускался пониже и терял выразительность, Руби понимала, что Диандра переключилась на одну из линий по работе с клиентами. А когда ее голос становился низким и с придыханием – такой голос сопровождал Руби большую часть времени последние два года ее жизни – это был секс по телефону. Руби сидела внизу, на кухне, и пересдавала по личной инициативе домашний тест по истории. Темой теста была Гражданская война и послевоенная реконструкция, и Руби дала неверный ответ о том, кто такие саквояжники и откуда происходит это слово. Мелочь, конечно, но из-за нее Руби могла потерять свое обычное место в рейтинге отличников. Само собой, она попросила пятнадцать новых вопросов.

Мистер Браун пытался убедить ее, что 94 балла, набранные ею в первом тесте, не повредят ее рейтингу, но она не стала его слушать.

– Руби, ты не ответила всего на один вопрос. Это не конец света. К тому же, ты теперь всю жизнь будешь помнить, кто такие саквояжники. В этом весь смысл.

Но весь смысл был не в этом. Даже близко. Смысл был в том, чтобы получить высший балл и добиться перевода из так называемого Продвинутого класса юниоров по американской истории на исторический факультет муниципального колледжа, и тогда она сможет выбраться отсюда и жить при колледже – она надеялась получить стипендию и уехать подальше, как можно дальше от этого дома. Только у нее не было ни малейшего желания объяснять что-то из этого мистеру Брауну. Но она так его умоляла, что он в итоге согласился.

– Окей. Но пройди тест дома. Когда тебе будет удобно. Можешь подсматривать.

– Я пройду сегодня. И обещаю, что ни за что не буду подсматривать.

Он вздохнул и сел писать пятнадцать новых вопросов лично для Руби.

Когда ее мать спустилась по лестнице и, прошаркав на кухню, остановилась перед холодильником, прижимая телефон плечом к уху, Руби писала развернутый ответ про Ку-клукс-клан.

– Милая, она уже близко. Прямо сейчас. Я ее чувствую.

Повисло молчание. Очевидно, мать собирала информацию. Руби попыталась вернуться к Ку-клукс-клану.

– Да, ей тоже вас не хватает. Она присматривает за вами. Она хотела, чтобы я что-то сказала насчет… что такое, милая?

Диандра стояла перед открытым холодильником. Подумав секунду, она взяла банку диетического «Доктора Пеппера».

– Кошку? Кошка для вас что-то значит?

Молчание. Руби опустила взгляд на страницу теста. Ей оставалось ответить еще на девять вопросов, но только не под спиритические вибрации, заполнившие кухню.

– Да, она сказала, это была пестрая кошка. Она так сказала: пестрая. Как там кошка, милая?

Руби села ровно на банкетке. Ей хотелось есть, но она обещала себе не готовить обеда, пока не сделает того, что собиралась, и не докажет того, что собиралась доказать. Был самый конец бакалейной недели, и в холодильнике почти ничего не осталось (она уже смотрела), только замороженная пицца и немного зеленой фасоли.

– О, приятно это знать. Она теперь так счастлива. И вот что, милая, прошло уже почти полчаса. У вас еще есть ко мне вопросы? Вы хотите, чтобы я еще побыла с вами на связи?

Диандра направилась обратно к лестнице, и Руби смотрела ей в спину. Дом был таким старым. Когда-то им владели ее деды и даже прадеды, и хотя с тех пор что-то поменялось – обои и краска, и бежевый ковер от стены до стены в гостиной – в некоторых комнатах все еще оставались старые трафаретные орнаменты на стенах. Так, вокруг парадной двери со внутренней стороны виднелся ряд ананасов странной формы. Руби всегда им удивлялась, а потом однажды отправилась с классом на экскурсию в один музей американской истории и увидела там такие же в одном здании. Оказалось, что ананасы символизировали гостеприимство, и это делало их самым неуместным рисунком на стене их дома, поскольку вся жизнь Диандры являла собой противоположность гостеприимству. Она не могла даже вспомнить, когда последний раз кто-нибудь заглядывал к ним по ошибке с почтой, не говоря о том, чтобы выпить с матерью ее ужасный кофе.

Руби вернулась к своему тесту. Стол был липким от сиропа, пролитого за завтраком, а может, от макарон с сыром со вчерашнего обеда или от чего-то, что ела или делала мать, пока она была в школе. Они никогда не ели вместе. Руби, как могла, избегала доверять здоровье своего желудка матери, умудрявшейся сохранять девичью фигуру – девичью в буквальном смысле: со спины мать и дочь выглядели до жути похоже – очевидно, с помощью диеты из сельдерея и диетического «Доктора Пеппера». Диандра перестала кормить дочь, когда Руби исполнилось девять, и примерно тогда же Руби научилась открывать консервированные, чтоб их, спагетти.

Ирония ситуации была в том, что чем больше эти двое становились похожи внешне, тем меньше находили общих тем для разговоров. Хотя их никогда не связывало то, что обычно называют нежными узами; Руби не помнила, чтобы мать ласкала ее или участвовала в ее играх, не помнила ничего особенного на дни рождения или на Рождество, и никаких материнских наставлений или внезапных проявлений чувств, которые встречались в книгах и диснеевских фильмах (обычно сразу после этого мать умирала или пропадала). Диандра словно скользила по жизни, сводя материнские обязанности к минимуму, следя лишь за тем, чтобы Руби была живой и привитой, имела кров (если можно назвать кровом этот промозглый дом) и образование (если можно считать ее простецкую сельскую школу источником образования). Казалось, ей так же отчаянно хотелось покончить со всем этим, как и самой Руби.

Но она не могла хотеть этого так отчаянно, как Руби. Нечего было и думать.

Прошлым летом Руби работала (разумеется, неофициально) в городской пекарне. А потом, осенью, подрабатывала по воскресеньям сиделкой с соседскими детьми, когда остальная семья шла в церковь. Половину всех своих заработков Руби тратила на домашние нужды, еду и редкий ремонт, а другую половину прятала в учебнике «углубленной химии», последнем месте, куда могла заглянуть мать. Химию Руби взвалила на себя в прошлом году, в виде сделки с куратором, чтобы получить продвижение по урезанному школьному курсу естественных наук, и ей было нелегко совмещать это с гуманитарными предметами в муниципальном колледже и с независимым проектом по французскому, не считая двух ее работ, но все это являлось частью плана, который она разработала примерно тогда же, когда впервые открыла банку спагетти. План назывался «Валить отсюда нахрен», и она не отклонялась от него ни на секунду. Теперь ей было пятнадцать, и она училась в одиннадцатом классе, проскочив подготовительный. Через пару месяцев она сможет подать заявку в колледж. Через год ее здесь уже не будет.

Ее жизнь не всегда была такой. Она могла вспомнить, даже не прилагая особых усилий, время, когда относилась почти нормально к тому, чтобы жить в этом доме, вращаясь по орбите своей матери, которая была, по большому счету, единственным членом ее семьи; во всяком случае, единственным, кого она видела. Она могла вспомнить, как предавалась обычным в ее представлении детским занятиям – играла в грязи, смотрела картинки – без всякой грусти или злости, и к своим годам успела понять: какой бы малоприятной ни была ее домашняя и «семейная» жизнь, где-то там, в большом внешнем мире, насколько она знала, есть вещи и похуже. Так почему же она чувствовала себя на краю пропасти? Что сделало ее из обычного ребенка той Руби, что корпела над домашним тестом по истории, от которого так многое – в ее понимании – зависело, и считала (в буквальном смысле) дни до того, как выберется отсюда? Это был безответный вопрос. Никто не мог ей дать ответа. Да он и не имел значения – только истина, открывшаяся ей много лет назад, имела значение и не подлежала сомнению: мать ее ненавидела, вероятно, с самого рождения.

И что ей было делать с этим знанием?

Вот именно.

Сдать тест. Попросить мистера Брауна написать рекомендацию и, если повезет, снова выслушать тот самый анекдот о девушке, хотевшей сверхурочную работу. А затем уносить свой несомненно выдающийся ум из этой дыры со старыми ананасами в мир, который будет хотя бы ценить ее. Она научилась не ждать любви, да и вообще сомневалась, что хотела ее. Эту краеугольную мудрость она сумела постичь за пятнадцать лет жизни с матерью. Пятнадцать долой. Еще год – пожалуйста, Боже, только один – впереди.

Джейк отложил страницы. Мать и дочь, живущие бок о бок, можно сказать, в изоляции, хотя отшельницами их не назовешь (мать что-то покупает в супермаркете, дочь ходит в школу, и в ней заинтересован учитель), испытывая крайнее взаимное напряжение. Окей. Мать работает (если это можно так назвать) надомно и обеспечивает крышу им над головой и дешевую еду на столе. Окей. Дочь амбициозна и намерена уйти из дома и от матери, в колледж. Окей, окей.

Но, как сказал однажды преподаватель, у которого Джейк писал магистерскую диссертацию, одному самовлюбленному студенту на семинаре по писательскому мастерству: «Ну… и что?»

«Такая идея, как у меня», сказал Эван Паркер. Если уж на то пошло, допустимо ли вообще говорить «идея, как у меня»? Люди поумнее Джейка (и даже – он мог поспорить – Эвана Паркера) выделили несколько ключевых идей, или сюжетов, из которых, так или иначе, вырастает любая история: поиск сокровища, возвращение домой, взросление, победа над монстром и т. д. Мать и дочь в деревянном доме – ну, по крайней мере, дочь в деревянном доме – вполне укладываются в историю взросления или роман воспитания, а может, в историю Золушки; но какой бы цельной ни была история, это не делает ее ошеломляющей, потрясающей, закрученной или стремительной – цельность сама по себе не спасает от бездарности.

За годы преподавательской практики Джейк успел узнать множество студентов, имевших довольно смутное представление о своем таланте, хотя это касалось, в основном, базовых писательских навыков. Многие зеленые писатели трудятся, ошибочно считая, что, если они сами знают, каков из себя их герой, этого достаточно, чтобы волшебным образом передать это знание читателям. Другие же считают, что достаточно одной детали, чтобы сделать героя запоминающимся, но эта деталь всегда так банальна: про героиню может быть сказано, что она «блондинка», а про героя – что у него «кубики на прессе» (У него они были! У него их не было!) – вот, похоже, и все, что читателям нужно знать. Иногда писатель строит предложения, следуя одной избитой схеме – существительное, глагол, причастный оборот, существительное, глагол, причастный оборот – и не видит, как бесит такое однообразие. Иногда студент углубляется в свое хобби или какую-то тему, имеющую для него особое значение, и чрезмерно увлекается, перегружая историю не самыми захватывающими подробностями или мудреными словечками, без которых, по его мнению, никак не обойтись: герой приходит на встречу НАСКАР или героиня прибывает на тропический остров, чтобы повидаться с подругами по женскому землячеству (именно так на пляж и попал труп, украшенный «спелыми дыньками»). Иногда они запутывались в местоимениях, и приходилось по несколько раз все перечитывать, чтобы понять, кто что делал и с кем. А иногда на нескольких страницах текста, написанного самым грамотным или даже лучше-чем-нормальным языком… ничего никуда не двигалось.

Но эти авторы были студентами; именно поэтому они, надо полагать, и оказались в Рипли, в корпусе Ричарда Пенга, в кабинете Джейка. Они хотели чему-то научиться и стать лучше, и, в массе своей, были готовы принимать его соображения и предложения, поэтому, когда он говорил им, что не может понять из их текста, как выглядит герой или какова его мотивация, или что он не чувствует желания следить за их перипетиями, поскольку недостаточно хорошо их узнал, или что в тексте недостаточно информации о НАСКАР или женском землячестве, чтобы понять смысл того, что было (или не было) сказано, или что проза кажется ему тяжеловесной, или диалог теряет связность, или сама история заставляет его думать: «и что?..», они обычно кивали, что-то записывали, иногда утирали слезу-другую и принимались за дело. Когда он видел их в следующий раз, они сжимали в руках свежие страницы и благодарили его за то, что он улучшил их работу.

Но в данном случае Джейк почему-то не думал, что его ждет что-то подобное.

Из коридора послышались размеренные шаги Эвана Паркера, при том, что он опаздывал почти на десять минут. Дверь была открыта, и он вошел без стука. Поставив бутылку воды Рипли на стол Джейка, он взял себе стул и повернул его так, словно они двое собрались поболтать за кофе, а не обсудить его работу, придерживаясь каких-то формальностей или (условного) этикета учитель-ученик. Под взглядом Джейка он вынул из холщовой сумки блокнот с неровно оторванными страницами и, положив себе на колени, тесно сложил руки на груди, как и в тот раз в переговорной комнате, после чего взглянул на учителя с не самым почтительным выражением.

– Ну, – сказал он, – вот и я.

Джейк кивнул.

– Я еще раз просмотрел вашу работу. Вы весьма хороший писатель.

Он решил сразу высказать это. Выбор слов «весьма» и «хороший» дался ему нелегко, но он посчитал, что, в конечном счете, это вернее всего раскроет его студента, и действительно, тот слегка оттаял.

– Что ж, рад слышать. Особенно учитывая, что я вовсе не уверен, как я уже сказал, что писательству можно научить.

– Тем не менее, вы здесь, – Джейк пожал плечами. – Так чем я могу помочь?

Эван Паркер рассмеялся.

– Что ж, мне бы не помешал агент.

У Джейка уже не было агента, но он решил этого не уточнять.

– В конце сессии будет отраслевой день. Не уверен, кто придет, но обычно бывают два-три агента и издателя.

– От личной рекомендации, вероятно, было бы больше пользы. Вы наверняка знаете, как трудно человеку с улицы донести свою работу до нужных людей.

– Что ж, не стану говорить, что связи не помогают, но имейте в виду, что никто никогда не издавал книгу по дружбе. Слишком много всего на кону, слишком много денег и профессиональной ответственности, если что-то пойдет не так. Может, личное знакомство и поможет вложить вашу рукопись кому-то в руки, но дальше решает качество написанного. И вот что еще: агенты и издатели действительно ищут хорошие книги, и не нужно думать, что новым авторам никто не дает прохода. Ничего подобного. За новым автором как минимум не тянутся грустные цифры продаж предыдущих книг, а читатели всегда хотят новых имен. Новый писатель интересен агентам уже потому, что это может оказаться Гиллиан Флинн или Майкл Шейбон, и агент может стать его агентом на все книги, которые тот напишет, не только на первую, так что это не только разовый доход, но и на будущее. Можете не верить, но вы даже в лучшем положении, чем кто-то со связями, если у него вышла пара книг, оказавшихся не слишком успешными.