Читать книгу: «Печатая шаг»

Иллюстратор madhotaru

Редактор Doctor Walther

© Doctor Walther, 2020

© madhotaru, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-9221-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

X⎼Libris

i. О СБЫЧЕ МЕЧТ ИДИОТОВ

Некоторое время назад мне попалось форумное сообщение некоего взрослого индивидуума о том, что он купил себе детский конструктор. «В смысле, ребёнку своему купил?» – недопоняла аудитория. «Да нет же, себе!» – подтвердил постер и разъяснил, что в детстве он играл в конструкторы как раз этой серии, но вот самый навороченный комплект его предки купить не удосужились. Далее ребёнок вырос и устроился на работу – однако ныне, увидев в магазине эту мечту детства, купил, собрал-разобрал – и с чувством удовлетворения отложил в сторонку. Порадовала осмысленность и отсутствие дурацкого стеснения: человек сообщил на форуме о своём поступке и об ощущении полезности оного. Я всецело поддерживаю. Если что-то невыполненное, неиспытанное, неисправленное точит мозг из глубин вашей личной биографии – сделайте это, пусть даже оно потеряло всякую актуальность и выглядит ерундой. Часто (с новыми возможностями) это сделать очень легко. Иногда даже не надо на что-либо тратиться / куда-то ехать: катарсис свершается на информационном плане.

Последнее поясню личным примером. Во школе детям, включая меня, общеобразовательно втюрхивали поэму Михаила Л. «Мцыри». Каждому прочитавшему название естественно, что речь пойдёт о неких мцырях, видимо – малом народе, или иной какой загадочной прослойке социума: название звучное, обещающее этническую атмосферность наряду с сокрытостью и мрачностью – такие все «ммм-цы» да «р-рии»… Дык нет же! Афтар всё полностью зафейлил, показав катастрофическое непонимание зацепленных материй: мало того, что слово оказывается именем в единственном числе (какого-то мальчика), так даже ударение не на том слоге! И вот такой фейл преподают в школьном курсе, травмируя многия поколения детских психик!

Как раз недавно я понял, что жить с этим когнитивым диссонансом более не намерен – и исправил его, написав правильную (как минимум – адекватную) поэмку под тем же названием. Она недлинная – так и времена сейчас намного скоропостижней… Если хочешь что-то сделать – сделай это сам.

МЦЫРИ

эпическая поэма

 
В отвесной кряжистой долине,
В луче алеющей зари,
В ночи кромешном гуталине
Влачились древние мцыри.
Жена за мужа, брат на брата,
Сжигая дряблые мосты —
Анахореты целибата,
Апологеты пустоты.
Вздымалась тучная лопата,
Грозой заляпаны черты…
Несимметрично, вздрыжновато,
До коитуса и хрипоты.
 
 
Посконный мцырь стоял во мраке
На гребне сопки роковой.
В отрогах гор гнездились раки,
Влачился медленный конвой
В далёком гнутом океане —
Мцырю невзрачна пена дней.
Взойдёт ли Геспер, Солнце ль встанет —
Ему не ни горше, ни вздрыжней:
Его гундосая папаха
Хранит попыхи и следы,
Свисая медленно до паха
От меметичной бороды.
Его мохнатая фофыга
Грядёт теплом лохудрых дней.
Раскаты взрывчатого срыга
Фатально утопают в ней,
Как мхи демпфируют частоты
Биений воздуха об тлен —
Уйдёт заря, погибнет кто-то
Из дальних родственных колен,
В теснине гор, на вздрыжных склонах
Кусая млечную пургу
Десницей зуба воспалённой
На перепончатом снегу…
Ад перепончат! Фески, пончо,
Сомбреро, кепки, фофудьи…
Он всех нахраписто прикончит
Без прокурора и судьи —
Один лишь мцырь на шапке склона
Морщинисто заглянет вдаль —
Но поскользнётся неуклонно
Сквозь истекающий мистраль;
Его подошва тихим юзом
Сорвётся в муторный Мальмстрём —
И силуэт его кургузо
Сойдёт на нет… Мы все умрём!
Так думал мцырь, стоя на стрёме,
Задумчиво плюя во тьму.
В сфероидальном окоёме
Немало виделось ему:
Точней, ни капли не видалось.
Ни зги, ни сбруи, ни хуя.
Какое-то бычьё бодалось,
Но даже не уверен я
(а что там мцырь!) что это было
Реальностью… Ведь нам она
Заходит в ощущеньях с тыла,
Когда не видно ни хрена:
Заходит. Топчется тоскливо.
Сопит в плечо… Уходит прочь.
Нейтрино местного разлива
Бездарно улетают в ночь —
И вот уж нет, ни нас, ни мира! —
Так думал мцырь, топча базальт.
Покушал вздрыжного инжира.
Включил музон… Скрипичный альт
На ноте фа косил жестоко,
Пока в форшлаге не угас.
Гундосила труба с востока,
Шмурыгал южный маракас…
Сипел колоратурный тенор,
Давясь протяжною мацой;
Басы толклись, скребясь об стены;
Вивальди, Брюкнер, Вагнер, Цой
В далёких медленных могилах
Вращались против часовой…
Нет! Часовой не против! С пылом
Он выключает плеер свой,
Кидает гаджет сей с обрыва,
И думает: «вот гад же тот,
Кто не употребляет пиво,
Махорку, героин, пейот,
Лакрицу, хрен и гуттаперчу,
Рамен и вздрыжную хурму!
Наш мозг извилисто исчерчен!» —
Так думал мцырь, вдыхая тьму;
Немало дырчатых молекул
Колбасились за просто так
Вдоль атмосферы, век от веку —
Бездумный дырчатый бардак!
Так мыслил мцырь в отпетой грусти.
Но не один нам важен он.
Для подтвержденья взор опустим
Мы в заболоченный каньон…
Во тот же час в низине вздрыжной
Стоял на стрёме мцырь другой.
Притом беспочвенно, сквалыжно
Топтал подошвенной ногой
Трясину зыбкого болота,
На коем значился сей пост —
Пятой захлюпывая что-то,
Был этот мцырь совсем не прост!
И вот: упавший сверху гаджет
С визжаньем погрузился в мох…
Подумал мцырь: «Тогда, а как же
Тому, кто никогда не лох?
Кому же??!?! Потому что гад же
Лишь тот же, кто хурмы не жрёт,
С лакрицею… Он бесноват же!
Опять же, героин, пейот,
Махорка, хрен да гуттаперча
В меню должны быть… А не то
Случатся оползни и смерчи.
И, кстати, пиво! Он же кто?!?
Он гад же!» – вот в таком-то русле
Внизу задумывался мцырь.
Меж тем кальмар ли, птах ли, гнус ли,
Топорщатый ли нетопырь —
Протяжно взвился из болота,
Разбуженный визжаньем мха!
Он скрежетал в полёте что-то —
Увы, мохрявая труха
Гасила волны звуковые —
(о световых же не идёт
и речи) … Плечи, шею выя
Извилисто наплыл – и вот
В безмозглой тьме смердячим татем
Обрушился он на мцыря!
«Нельзя же так же вот летать им!» —
Подумал мцырь, сгибаясь зря…
Его шершавая трясина
Сглотнула сразу навсегда:
Ни чепрака, ни мокассина,
Ни керосина, ни следа…
Он был не прост – но и не сложен,
Ушёл в небытие плашмя,
Не оголив катар из ножен,
Рельеф гашетки не нажмя…
 
 
А между тем ущельем выше
До этого рекомый мцырь
Последний всхлюп его услышал,
Горой размножествлённый вширь,
Каньоном загнутый за крайность
В каскаде эх, шептаний, слов —
Реликтом отлетевшей тайны,
Как неуловленный улов…
Помыслил мцырь: «Вот символ смысла!
Вот иллюстрация всему!
Что жизнь? Она как коромысло —
Сойдёт в безнравственную тьму!
Весь этот всхлюп неясен, странен
Настолько – будто самый рок
Нам, заблудившимся в буране,
Настырно шепчет: Нет дорог!
Нет истин, смыслов, правил, денег!
Природа убивает всех!
Как обоюдоострый веник
(звучит злодейский страшный смех).
Я понял! Жизнь моя – убога,
Как скрип двери в чужом дому.
Пуста, беспочвенна дорога.
Мой каждый шаг – залог сему!»
И с тем шагнув вперёд во пропасть,
Наш мцырь низвергнулся в неё!
Как обезвинченная лопасть,
Как обронённое копьё,
Он канул вниз, во зыбь трясины —
И в миг один исчезнул в ней
Со скрипом кожистой резины,
С утробным чавканьем слюней…
Вот так, внезапностью захвачен,
Дозор лишился двух мцырей!
Мы тщимся всё переиначить —
Судьба ж коварней и хитрей!
В ту ночь враги, пройдя тесниной,
Напали вздрыжною ордой
На гору, реку и долину,
На сенокос и сухостой.
Они зохавали деревни,
Где жили мирные мцыри.
Погиб народ с культурой древней
До наступления зари!
Ведь так и мы: живём некстати,
Смятённо теплимся во тьме,
А между тем зенитный катер
Плывёт по мраморной волне!
Он уплывает вдаль понуро,
Весь необломанный такой —
Он ищет лома? дрели? бура?
Как будто в буре есть покой!
 

ii. ЛИЛИТ

Так называлось стишатое творение одного русско-американского писателя. Дадад, о каком-то пиздострадальце в аду. Я его немного улучшил. В том ключе, как вёл бы себя мой герой. Потому что читать оригинал про пиздострадальца невыносимо – эти растёртые сопли с лимоном, рифмы типа «рванулась-завернулась» и прочий «восторг в растущем зуде»… Так что – ремикс, заценивайте.

 
Я умер. Яворы и ставни
Топорщил продувной Эол.
И фавны шли, и в каждом фавне
Влачился галоперидол —
Он плыл по синапсам и жилам,
Проламываясь сквозь мозги.
Ему сподвижием служила
Психоактивной мелюзги
Толпа… Но мне-то что? Я умер.
Нудел одногогосый зуммер:
«Не расслабляться! Ты в аду!»
Вот, да! По улице иду.
В дверях под мышкою, сверкая
Речною лилией в кудрях,
Стояла девочка нагая
Себя оттрахать предлагая —
Мне это было не в напряг:
Стройна, как женщина, и нежно
Вполне оформлена промежно,
Что важно – даже без ночнушки!
Цвели сосцы, цвели веснушки
Весну земного бытия,
Немедленно припомнил я,
Когда из-за прибрежной клюквы
Нещадно проступали буквы
А также прочая ботва…
Пятьюжды восемь, трижды два —
Я произнёс пароль экспромтный
И в дверь девчонку затолкал.
Она нахмурилась: «О чём ты?»
Но, без шаблонов и лекал,
Я ухмыльнулся очень нежно
И дальше впёрся. В глубине
(что сразу приглянулось мне)
Висел пейзаж «Квадрат кромешный»
И натюрморт системы «Ню»
(хотя, возможно, я гоню).
Был греческий диван мохнатый,
Вино на столике, гранаты,
Нерасчехлённый миномёт
И пара-тройка томогавков.
Какой-то дог протяжно гавкал,
Точнее, это мявкал кот…
Итак – сказал я – буду краток.
Такой сулю тебе порядок:
Двумя холодными перстами
По-детски взять меня за пламя,
Тебя – за вымя в это время
(ну, ты определённо в теме)
Я буду помацать горазд…
Короче, затусуем враз!
Без принужденья, без усилья,
Так, с медленностью озорной;
А хочешь, грудь тебе намылю?
Ты хрен соскучишься со мной!
Тебе я вмиг зажарю кнедлик,
Расчищу почту за два дня;
Мы будем трахаться немедля!
Точней, не сразу… А, фигня!
Я научу глаголу «Ня!»
Тебя и подопечных кошек
(Тащи их всех! Не возражать!)
Мы всех в округе огорошим,
Я разучу тебя рожать,
Подзалетать и рвать гондоны!
Наш новый лозунг – онанизм!
Ты оттопыришься со стоном,
Как перископ, лишённый призм,
Как след латунного трамвая
В морковно-зыбкой борозде…
Ты получаешь всё, давая —
Но смысл игры-то где?.. Да – где?
Не дай себя осыпать пылью!
Ну ладно, всё! Не стой стеной —
Раздвинь, будь ласкова, как крылья,
Свои коленки предо мной —
Такую речь держал я гордо,
Точней, пихал в неё лапшой.
Приятная у девки морда,
И рот достаточно большой…
Был обольстителен и весел
Лик, запрокинувшийся вбок;
Красотку я телесно взвесил:
Полцентнера. Толста чуток.
Пять футов роста, дюйм впридачу —
«Худей до сорока шести.
Дай, маркером я обозначу
Проблемные места… Прости.
Я не хотел тебя обидеть,
Я даже думал отыметь…
Да нет, вполне приятно видеть!
Заткнись уже. Хорош бухтеть!
Давай, сейчас ударом чресел —
Да, яростым! Удар – и го-ол!
Возможно, я неточно взвесил…
Зачем я вообще пришёл?
Короче. Всё. Кончай мудянку.
Вот так-то лучше… Ну, давай!
У нас есть мазь для дула танка.
А может, нет… Представь трамвай!
Фрейдистский символ (знаешь это?) —
Когда въезжает он в туннель…
Я рад, что ты вполне раздета.
Надеть тебя – вот наша цель!
Прицелимся… Вот так, наощупь,
Движенье – всё! Ну – всё, вперёд!
Я мню тебя приятно тощей;
Тебя, я вижу, тоже прёт?»
Змеёй скользит змея в сосуде
Как углеродный композит…
Ужель восторг в растущем зуде?
Неописуемо? Сквозит?
Каков он? Толст, тщедушен, тонок?
Коряв, мохряв и ноздреват?
От барабанных перепонок
До пары сотен киловатт?
Да, это он! Растущий, вроде.
Зудит восторг! Ползут кроты!
Мы перманентно колобродим
В восторге рослой зудоты!
Восторг зудяще начинает
Неописуемо сквозить.
Нам точно хочется вонзить —
Но наша тактика иная:
Пускай зудит, ещё есть время
Порассуждать о зудоте.
Мы бережём коварно семя —
Да, времена ещё не те!
Как вдруг! Она легко рванулась
Продравшись плевой в глубину…
Я в простынях нашёл манула,
И хмуро произнёс «Да ну…»
Манул – какая в этом мана?
Зачем он здесь?!? И на фига?
Он появился слишком рано…
Его натравим на врага
Иль (как бобра) на ножку стула?
Но позже
Вдруг
Нас
Завернуло
В непреднамеренность взлетая —
Ништяк стоял, как два сарая,
Когда посыпались из рая
Предметы, вещи, вещества,
Пятьюжды восемь, трижды два —
Вот переход в грядущий левел!
Вот выход в город! Дверца – в плеве!
Прокол, краеугольный транс,
Преображение пространств,
Манулий тракт и проблеск лисий —
У нас ещё немало миссий,
Их просто будет до хрена —
С веществ спадает пелена
Природа двойственна, как дышло…
Я говорю: «Прости, так вышло.
Прощай. Ну ладно, я пойду!»
 
 
Так понял я: вы все в аду.
 

iii. ГОРОД БУДЕН
‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ (красный стих)

Предуведомляю, что здесь не было желания спародировать, поиздеваться, поглумиться. Наоборот: всемерно использовать напор, натиск и нахрап стиля – и его дальнейше продвинуть, снабдив угаром и невменяемостью. Угар и невменяемость – это именно то, чего вечно недодают нам поэты! Знаю, вы с этим согласны (ибо если не согласны – то чего иного ищете в сей книжке?).

Предуведомляю также, что в тексте присутствуют матерные слова. Собственно, в двух вышепредставленных экслибрах они присутствовали тоже: в i-м – единожды, во ii-м – дважды. Но здесь, вместо напрашивающихся трёх штук, их то ли 4, то ли 5 (в одном месте плазменный поэт удерживается – но во всех прочих кипящий разум сметает препоны на пути обсценной лексики, просьба войти в его непростое положение).

1.

 
Я также под телегою
Промозглый хлеб жевал,
Когда кобылу пегую
Объехал самосвал…
Он шел дорогой трудною,
Дорогой не прямой.
Комбайны горнорудные
Вгрызались в перегной
В стремлении навыкопать
Какой-либо руды —
Намеренья великие,
Великие плоды!
Через четыре годика
Здесь будет город-сад:
Кукуют рысью ходики
И не идут назад!!
…Сжевал еще горбушечку,
Попыхал косячком…
Мне сверху на макушечку
(где волосы торчком)
Телега однобортная
Давила на мозги…
Конечно, дискомфортная
Погода – но с тоски
Мы не умрем, пока у нас
Есть пачка сигарет.
Я завтра еду в Каунас.
Я – плазменный поэт!
Напротив под телегою
Сидел еще чувак.
Когда пешком я бегаю,
То яростный желвак
Под кожею топорщится —
Такой я человек!
…Дорожная уборщица,
Не закрывая век,
Прошла дорогой гнутою,
Дорогой не прямой…
Нам с каждою минутою
Понятней: ей самой
Окурков подметание
С дорожного шоссе
Ценнее и желаннее,
Чем служба в медресе,
Мечети, синагоге ли,
А то и где-нибудь…
Открытиями многими
Отмечен этот путь!
Когда я под телегою
Набряклый хлеб жую,
Я никуда не бегаю,
Не ссу и не блюю,
Не кушаю варения
И кадочных груздей —
Конец стихотворения!
И никаких гвоздей!
 

2.

 
…В стране советской люди
Когда такие есть,
Я знаю: город будет!
На крышах будет жесть!
Ну, или черепица!
И шифер может быть!
Когда такие лица
В стране изволят жить!
Опять же, рубероид —
Изрядный матерьял:
Им тоже крыши кроют —
Меня он обуял!
Покрыть им можно разом
Огромную длину!
(А кто не понял фразу —
То это странно… Ну
Чего в ней непонятно?
Прям тоже не пойму…
Какие если пятна,
А может, все в дыму
От Беломорканала
До устья Колымы?
…А пятна – их немало,
Но их отмоем мы!)
Вот крыши крыть соломой —
Полнейшая херня!
От ней одни обломы!
Вы знаете меня —
Я если что предвижу —
То точно будет так!
Дрейфующую крышу
Ценю (как и чердак)!
Ее скрипучий скрежет
Меня приводит в раж!
Он ухи мне не режет!
Я глашатай и страж
Стороительства строений
И будущих домов!
Намного охуенней
Все станет!! Иванов
Фамилия прораба —
Он крыши будет крыть,
Не протекали дабы!
Когда такая прыть,
Когда такие люди
В стране советской есть,
Я знаю: город будет!
На крышах БУДЕТ жесть!
(Поскольку рубероид —
Дерьмовый материал,
(Хоть иногда им кроют).
Но я бы настоял
На шифере загнутом
Зигзагом поперек:
Им можно за минуту
Покрыть пивной ларек!
А ежели табачный —
То запросто за две!)
Наш выбор однозначный
Сложился в голове —
Вот если черепица,
То долго очень крыть.
Дешевле утопиться!
Чертополох и сныть
Растут пока на стройке
Промежду кирпичей —
Прораб на курсах кройки,
Шитья (он казначей!),
И прочих рукоделий
Готовится к труду.
Уже в конце недели
Лентяям на беду
Он выйдет на работу
И встанет первый дом!
Резиновые боты
Затопчут поделом
Траву и буераки!
И крыши первой жесть
На глинистом бараке
Цветасто будет цвесть!
Она ползти не будет
И ехать никуда!
Когда такие люди,
Такие люди, да,
Я знаю Иванова —
Прораб он высший класс!
Он строит не хреново,
Хоть он и пидарас…
Но это не проблема,
Проблем не вижу я!
Когда такая тема,
То мыслей до фига!
Не будут крыши ехать,
Они не будут течь,
Покроем крыши мехом,
А доменную печь
Покроем черепицей,
Чтоб не пропала зря!!
Нам надо торопиться!
Поставим якоря —
Она не шелохнётся!
Ну, разве что, потом
Когда первопроходцы
Сквозь грузный бурелом
Пройдут! И выше крыши
Делов настанет тут!
И кто из нас услышат,
Коль вдруг её снесут?!
Она ж не виновата,
Сама бы не сползла!
Опять же, я – новатор,
Но это не со зла!
Когда чердак скрежещет,
Когда буксует жесть,
Когда такие вещи
В стране советской есть,
Я знаю: Город! Крыша!
Я слышу! Стук сердец!
Ура! Все тише, тише…
Торжественный пиздец!
Конец стихотворенья.
Период, мать твою.
Пойду поем варенья,
Поссу и поблюю…
 

3.

 
Он крыши крыл фанерой.
Он полный распиздяй!
Когда-то пионером
Был старый дед Митяй
Теперь уже не дышит,
Не слышит (он – хромой),
Ничуть не кроет крыши
И не идёт домой,
Но многие заместо
Его заместо здесь…
Замес такой, известно —
Оно замес и есть!
Но крыши крыть бетоном —
За шиворот стечёт.
Засим макаром оным
Работать – недочёт,
Опасная идея,
Особенно когда
Фанеру клеем клеют
Некрепким, как вода —
Бетон фанеру эту
Согнёт, как банный лист,
Он затечёт в штиблеты
И по штанинам вниз…
Но без фанеры он бы
Так кучей и лежал!
Вот если катакомбу
Построить, иль подвал —
Тогда с бетоном этим
Подавная хуйня…
Мне нелегко на свете!
Все мысли у меня
Душой болеют жарко
Строительством домов!
Я как электросварка!
Опять же, Иванов
Не будет крыть фанерой —
Он матом кроет всё.
Мы все как пионеры —
По жизни флаг несём,
И стих! И голос буден!
И шиферную жесть!
Когда такие люди!!!
…Пойду груздей поесть.
 

4.

 
Так вот. О чём я? Значит.
Промозглый хлеб жуя,
Не может быть иначе —
Поэмища моя…
Ух, бля! Уже немало
Наизрекал я тут!
Полезну в одеяло.
Торжественный капут!
 

Rule On
‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ※

…В течение лет бесконечным потоком

Надеялся истину я обрести,

Но был обескровлен погибельным роком,

Пройдя к полудню половину пути.

Наш мир бесконечен, как солнце в пустыне.

От солнца в пустыне случается жар —

Я вещи в движении вижу отныне,

Здесь ⎼ зыбкий восторг,

‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ ‎‎ там ⎼ бесплотный кошмар…

Нет нашей вины в нескончаемой боли,

Восход предвещает начало конца,

И я обретаю бесстрашие воли,

Безропотно сбросив личину с лица ….

Как нам изменить гомогенность суждений

Имея в наличии лишь кристалличность,

И плюс сублимацию при охлажденьи —

В итоге создав совершенную личность?…

О, я разрушаю клыкастые горы,

Предчувствую гибельной силы прогресс!

Давайте окончим бесплодные споры,

Подключим приборы, успешно и без…

Нас гнусно преследуют Гиббс и Дюгем,

Для них равновесие значит спасенье.

Но в дверь выливался расплавленный джем,

А день был какой? Никакой – воскресенье.

Творенья весны выдавал сублиматор,

Весь мир превратился в убежище зла;

Мы долго глотали комочкам вату;

Из шкафа змея, напевая, ползла…

Как все изменилось! Был ветер разбужен,

Утопленный тополь пушинки взметал…

На завтра циклон к нам придёт в полукружье.

Сквозь город настойчиво шёл самосвал —

Предвидеть, представить, предстать предо мною,

Конечность конца концевать наконец…

Верблюда упорно смывало волною,

Хоть был он отнюдь и весьма не юнец,

Пока не столкнулся с горчичным комбайном…

В моторе открылось окошечко в ад;

В тот миг по стеклу плыли два-три трамвая,

При трении слышался мерзостный смрад…

…Невольно припомнил я грязную воду,

В которой сидел я по самую шею —

Из лужи поднялся, пошёл к огороду;

Сижу и курю сигарету, точнее…

(Запомним про то, как срезают винтовки:

Рукою берут безопасную бритву —

И быстро срезают движением ловким:

Уж эта винтовка и в землю зарыта!)

Откуда на кладбище птицы берутся?

И черви, пиявки, лягушки – откуда?

Пошёл я домой, замечаю: дерутся!

А может, и нет… Всё равно: просто чудо!

Лягушки бывают изрядные очень.

Вот давеча, впрочем, однажды на медне

Сидим мы на почте – и мокрое мочим

(Да, в водке мочить, несомненно, безвредней,

Хоть пиво – не водка, а водка – не пиво.

А пиво, конечно, напиток отменный,

Хотя от него очень выглядишь криво

Хоть выглядеть должно весьма огроменно!)

…То самое, что я лениво кусаю,

Кусками большими свой рот наполняю,

Куски эти в лужу и в море бросаю —

Они прокисают и быстро линяют…

Мне жалко порою куски эти даже —

Настолько они в глубине гармоничны.

И я разложил их тогда в Эрмитаже,

Повымазав сажей и кремом клубничным…

Толпа горделивых людей проходила,

Смотрела на них и привычно ворчала:

«Поставили б лучше большое удило,

Оно б из паркета красиво торчало,

Зубами стучало и даже рычало!» —

Они говорили мне хмуро, пока

По залу ходили в конец и в начало,

Слегка поворачиваясь на каблуках…

А я им ответил: «Куплю лучше лески,

На гвоздь намотаю, на берег пойду —

И буду ловить я колбасны довески

В аквариумé али может в пруду!»

Они мне ответили: «Cам ты придурок!»

Я ж маски проверил им всем, а затем

Им в рот запихал сигаретный окурок

(С окурком расстаться легко было с тем!),

Потом я на почту пришел, помолился

На образ Мадонны на пыльной стене,

Заснул… Мне, конечно, комбайнер приснился,

Лениво паривший в седой вышине.

Руками своими он звёзды хватал и

Кидал их во бункер комбайна, крича:

«Отдайте, безумцы, скорее сандали —

Едва ли вы знали, ваш груз волоча,

Что значит оно!» – и на этом прервавшись,

Стал грустен комбайнер и даже суров,

Комбайн же его, почему-то порвавшись,

Был вовсе, мы прямо твердим, нездоров:

Он порван был вдоль, прямо до половины,

И в бункере звёзды стучали, журча…

Пошёл я в аптеку, купил санорина

И в бункер спустился, комбайн сей леча.

И – вылечив мигом его за минуту —

Я вывинтил свечи, колёса погнув…

Вот что-то в бумагу лежит завернуто —

Конечно, узнал я, её развернув,

Что было в бумаге в тот час полуночный

Завёрнуто слоя наверно во три…

То был крокодил весь зелёный! Нарочно

Его осмотрел я всего изнутри,

И вижу: бинокль! А может, монокль —

Не видно во тьме абсолютно вообще.

(Сейчас бы угнать Студебекер, Зилок иль

Колок иль гитарный, в борще иль во ще

Вощще… Это ясно мне с первого разу.

Хоть сумрачна ночь, и рассвет впереди,

О нет! Не спастись, не спастись от маразма

Он снова везде, от него не уйти…)

Уныло! Я вылез. Везде скрежетали.

Обвислые балки чернели уныло.

Они же в окрестности воздух глотали,

А также ссыпали цитрат аммонила

В глубокие ямы (которые, впрочем,

Ничуть не похожи на грязные ямы —

Хотя, если честно, то в общем-то очень,

Пожалуй, совсем даже, скажем вам прямо,

Весьма) … Да! Потом я залез в мусорпровод,

Помоями мигом меня завалило —

Для самоубийства прекраснейший повод —

И он на курок нажимает счастливо…

Наверх! Вне пространств вереницею строгой

Они проходили, обличья забыв,

Лишь разве ведущий наряжен был в тогу —

Он курит устало, блудлив и ретив…

Кругом разрастался мучительный грохот,

А я улетаю, забыв парашют

(Тут он произвёл омерзительный хохот —

Ему обязательно «вышку» пришьют)

«Откуда ты, мальчик?» – он спросит, усталый;

Тогда остается заносчиво лгать…

Ему постоянно мешали обвалы,

Он душу пытался от тела отъять

В том самый момент – и всё хуже я помню —

Запаянный, вкрапленный, воткнутый в мир

Я передвигался – как он, автономно…

В зените был славы, как честный вампир

(А запахом бойни он с детства отравлен)

Пропеллер кромсал озверевшую плоть;

Он быть наказанием нашим приставлен —

Господь Бог счастливо кусает ломоть.

Мы пену срезаем заржавленной бритвой,

А этот вот стол, расплескавшись молитвой,

Пронзает насквозь исполин монолитный,

И Иммануил, что звался Ипполитом,

Ушел… Только в нервах навязчивый дым

Взлетал непрерывно, как провод трамвайный —

Ты кончишь, и провод умрет молодым,

Случившись с горчицекосильным комбайном;

Ты станешь ослом, подавившись асфальтом,

Ты Господом станешь, чайку вскипятив —

И вот уже гнусно-надтреснутым альтом

Ты пьешь свой мотив, будто аперитив,

Который течет по сосудам упорно…

С утра в голове колоссальная муть!

Он долго купался в дощатой уборной —

Ну, что? … И не вымок он даже ничуть,

Он только шагал взад-вперед по фанерке

Печатая шаг, начинал променад.

Эффект был такой же, как при фейерверке —

И вот наконец я достал лимонад

Количеством два с половиной вагона.

Залог безопасный – вагоны страхуй!

Я джемом намазал поверхность перрона…

<Читатель ждет рифмы, конечно же… БУЙ,

Но он не получит ее, хоть убейся!>

А дюны в пустыне исходят свечой

Погряз паровоз в послезавтрашнем рейсе —

Он был поврежден в феврале каланчой,

Упавшей внезапно… Воды в ней немало

Внутри, а снаружи тем паче – вода!

И сразу, когда эта башня упала,

То, в общем, упала она навсегда.

Когда ж я увидел начала вагона,

Я радостно вскрикнул, ладони разняв —

И, вновь погружаясь в струю самогона,

Я двигаю пальцем застывший состав…

О Млечный Бескрайний Безбрежный Путище!

Ты светишь опять в вышине при луне,

И тот, кто дорогу бессмысленно ищет,

Пусть смотрит в твой лик в голубой тишине!

Я умер давно, и воскресну не скоро,

Ладонями мысленно челюсти сжав;

И голос мой, полон немого укора,

Рассеется в запахе утренних трав…

О нет! Я не буду гадать на сегодня,

Я вымазан в саже, как жалкий кабан —

Я просто доеду до станции «Сходня»

И в залу войду, поиграть в кегельбан…

Я утром и вечером в муке тщедушной,

Забыв, опоздав, отмотав до угла —

Ты лучше меня, шебутного, не слушай:

Я быстро пройду сквозь поверхность стола,

И больше не буду усталым регентом,

Который сидит на зеленом диване.

Я, ты, и она – это всё реагенты.

Реакцию будем устроить мы в бане,

Втроем погрузившись в прохладную ванну

Размером три метра, а то и четыре —

И я агрессивен впоследствии стану

Совсем не такой, как сегодня в квартире…

 
Я силу ощущаю очень сильно.
Опять в квартире нашей бардачок
Изменчивость расходится обильно —
Жокей садился аж на облучок;
Дальнейшее вовне покрыто мраком
Я тщетно вспоминаю телефон:
Мелькают цифры, диск верчу, однако,
Я так же несущественен, как он…
Я так же изначально был на этом
На поприще сомнительных побед,
И расцветала тёмно-жёлтым цветом
Толпа людей, не евших винегрет…
 

Обрывочки мыслей возводятся нами

На пост-постамент панацеей от бед.

Вы правы – мы глупы. От вас мы узнали,

Что значит порой озаривший ответ…

И он отвечает достаточно скупо:

«А вы не пытались окошко открыть?»

Затем обещает нашествие трупов —

Нам некуда наши огрехи зарыть,

Трудами растёт пирамида из трупов!

Ведь так мы, возможно, достигнем Луны.

Убийство ведь было достаточно крупно —

Поэтому он приспускает штаны.

Ты хочешь укрыться под сводами кельи?

Возможно, ты прав – ни к чему горевать.

Вдруг вещи всцвели в середине апреля;

Что может гармонию нам даровать?

А в данный момент мне, наверное, больно.

«Чудак» – говорит он – «ты можешь дышать,

А ты повторяешься!» Словом, довольно!

Логичности не удалось избежать.

Но Africa Nova сказала «фигово» —

И я вспоминаю прошедшую муть:

От берега сучки бежали сурово,

Как странно, что я сочинил эту жуть…

Надменный немножко, чуть-чуть многобровый…

 
– На последний кирпич
Заготовлен был спич,
И, доверившись СМУ, без опаски,
У трубы за стеной
Жил ручной домовой
С удивительным именем Васька.
Он от света сего
Не видал ничего,
Знал тепло батарей отопленья —
Здесь вчера был отсос
За ответ на вопрос
Домового предназначенья.
Хоть неясен нам путь
Коим шла его суть,
Жить старался он, жизнь украшая,
И хоть гланды имел,
Вечерами он пел —
Нежно пел он, сверчку подражая.
Но не каждый душой
Обладает большой —
Странно Ваську жильцы оценили:
Дескать, что за петух
Будоражит наш слух?
И его хлорофосом морили…
Пресекая скандал
И в ответ на сигнал
«Рыбнадзор» налетел сюда мигом:
Стену разворотил,
Ваську освободил
И занёс его в «Красную Книгу»…
 

В это время верблюды, в пустыне рыдая,

(А их было штук семь или восемь,

И была с ними длинная палка литая —

Потому что настала уж осень,

И цветы отцвели, и листы полетели

Вдоль по знойной зеленой канаве…) —

Те верблюды стояли и очень хотели

Ниспослать состояние нафиг,

Что поплыл в отдаленье туманной порою,

В злом краю, где кордоны густые

Плотной сеткой легли на одно и второе,

Заглушая рыданья пустые…

А верблюды – как птицы в подветренном море! —

Горевали в печальном экстазе,

И однако весьма несомненно и вскоре

Потонул парафин в унитазе,

И возврата ему никогда нет оттуда,

И не будет отнюдь совершенно,

Потому что душа у живого верблюда —

Это время, и время нетленно!…

 
В лесу охуевшем птицы не спали,
Кругом озверелые листья летали;
Лишь слабый порыв ветерка донесется,
Легчайший неслышимый шёпот —
И в бешеном ритме куст затрясется:
Медведей случившихся топот…
Кругом превалирует сила маразма
Какой удивительный месяц!
Здесь кактус вошёл в состоянье оргазма —
Ей Богу, что мир стал тесен…
 

Если обить всю деревню войлóком

И вывинтить пробки из хмурых бутылей,

Он скажет, пригладив рукой чей-то локон:

«Ну, что? Неужели вы снова забыли?

Был день, и я шел по унылой пустыне.

Я шел по пустыне, зубами стуча —

Мне холодно было: пески уж остыли,

И только виднелась вдали каланча —

И та ведь упала, я помню об этом!

Остыли пески очень сильно с утра,

И я, только солнцем горячем согретый,

Бреду по пескам, хоть упасть мне пора,

И холод пронзает озябшие кости —

Совсем я разделся, но холодно все же:

Была каланча, как последний мой мостик

В тот мир, что приблизиться ближе не может,

А я всё иду… И лишь солнце случайно

Меня хоть немного в песках согревает —

Сейчас я наполню водой этот чайник

(Что – чайник?.. Бутылка, но только кривая!)

И выпью воды, на костре подогретой,

Но дров не найти – бесконечна пустыня;

Сижу я в пустыне, курю сигарету;

Пески все с утра так ужасно остыли…

Я плавки снимаю, и кепку снимаю,

Но холодно мне несмотря и на это —

А солнце все выше… Пески остывают…

Сижу на песке и курю сигарету…

А чайник нагреть мне никак не удастся —

Я пробую снова холодную воду;

Деревне бы хоть на пути мне попасться,

Увы… Не люблю я такую погоду!

Маячит мираж каланчи неупавшей,

Хоть точно упала она – я же видел!

Но снова мне день возрождает вчерашний

Пустыня… Гляжу, будто в гневной обиде,

На башню, которая раньше упала,

Но снова стоит флегматичным миражем —

И мне ничего от нее не осталось,

Ни камня… Ни звука… Ни голоса даже.

Лишь голос мой собственный стонет, как ветер,

Который я помню, которого нет здесь

Но мне безразлично – никто не ответит,

Никто не узнает всех ужасов-бедствий,

Что возданы мне… Я наполню лишь чайник,

И буду хлебать несоленую жидкость,

Которую выпил бы только случайно

Я, если бы не был и если б не жил здесь…

Еще полчаса… Ужасающий холод