Читать книгу: «Под Андреевским и Красным флагом. Русский флот в Первой мировой войне, Февральской и Октябрьской революциях. 1914–1918 гг.», страница 3

Глава 2
Матросы и офицеры

На любой войне воюет человек, а оружие в его руках – всего лишь орудие. «Матрос есть главный двигатель на военном корабле», – сказал адмирал Павел Степанович Нахимов.

Накануне Первой мировой войны под Андреевским флагом служили 53 400 человек, после мобилизации численность флота выросла до 95 000, а к январю 1917 г. достигла максимума – 137 200 человек. Наибольшим по численности личного состава был Балтийский флот – 83 900 человек (61,2 % общей численности русских моряков), вторым – Черноморский – 41 900 человек (30,5 %), прочие морские формирования были значительно меньше. Так, Сибирская флотилия насчитывала около 6 тыс. человек (4,4 % численности всего флота), флотилия Северного Ледовитого океана – 3200 человек (2,3 %), Каспийская флотилия – 1200 человек (0,9 %) и Амурская – всего около 1000 человек (0,7 %).

К началу ХХ в. сложился классический, знакомый всем облик матросов русского флота – тельняшка, белая полотняная рубаха («голландка»), синяя фланелевая рубаха, черные суконные брюки, бескозырка с ленточкой, бушлат. Рабочая форма состояла из рубахи и брюк из светло-серой парусины. Пожалуй, только матросская шинель имела непривычный для нашего современника вид – она была не из черного, а из темно-серого сукна. Машинная команда (машинисты, кочегары, трюмные) имели особое дополнительное рабочее платье, состоявшее из куртки со стоячим воротником и брюк из черной хлопчатобумажной ткани. В этом обмундировании запрещалось появляться «наверху» – на верхней палубе, поэтому фотографии матросов в черной форме машинной команды сравнительно редки.

В Гвардейском экипаже полагался еще черный суконный парадный мундир с отложным воротником.

Знаки различия матросов размещались на погонах при бушлате, шинели и мундире. На рубахах погон не носили. Вместо этого унтер-офицеры нашивали или привязывали шнурком через специальные дырочки у плечевого шва узкую суконную полоску, на которую нашивались «лычки». При этом суконное основание не выступало за пределы «лычек». Матросы 1-й и 2-й статей вообще не имели знаков различия на рубахах. В других странах знаки различия матросов располагались не на плечах, а лишь на рукавах рубах и бушлатов.

Поскольку флот в вопросах снабжения был приравнен к гвардии, матросы получали обмундирование, стоившее примерно в 1,5 раза дороже, чем у армейских солдат, а в Гвардейском экипаже – более чем в 2 раза дороже.

Офицерский мундир кардинально отличался от матросского. С 1907 г. офицеры на кораблях носили синий китель со стоячим воротником и черные брюки. Во время Первой мировой войны этот комплект стал практически единственной одеждой офицеров флота. Он же перешел и в Красный флот. Китель был введен по примеру японского и американского флотов. В Гвардейском экипаже полагался также китель защитного цвета для совместных маневров с гвардейскими сухопутными частями. Летом (особенно на Черном и Каспийском морях) носили белые полотняные кители как с черными, так и с белыми брюками.

Офицеры могли носить черный двубортный сюртук «гражданского покроя» – пиджачного покроя, с белым или черным жилетом, белой рубашкой и галстуком. Этот комплект был основной повседневной формой до 1907 г., а после введения синего кителя его носили исключительно на берегу. Аналогичные сюртуки, постепенно укорачивавшиеся и превращавшиеся в тужурки, оставались основной корабельной формой офицеров крупнейших флотов – британского и германского – в течение всей Первой мировой войны.

Русским морским офицерам полагался также парадный мундир со стоячим воротником, с золотым шитьем на воротнике и обшлагах в виде якоря, обвитого канатом. В особо торжественных случаях при мундире полагалось носить не фуражку, а треугольную шляпу. Заметим, что в некоторых флотах, например в британском, в качестве парадной формы перед Первой мировой войной сохранялся мундир фрачного покроя, ушедший в прошлое в России еще в 1855 г.

Эполеты надевали лишь в торжественных случаях, основным знаком различия служили погоны. В большинстве иностранных государств офицеры тоже носили эполеты при парадной форме, а при повседневной их снимали, и чины различались лишь по нарукавным галунам. Только в русском и немецком флотах при повседневной форме офицеры носили погоны характерного для каждой из стран вида – в России в виде плоских пластин, а в Германии в виде витых шнуров. Кстати, возможно, именно в этом состоит причина особо острой ненависти русских революционных матросов к погонам: во время заграничных плаваний бросалось в глаза, что иностранные морские офицеры погон не носят, следовательно, погоны могли восприниматься как характерная черта российского деспотизма.

Перед мировой войной была введена спортивная форма в шести вариантах – для занятий фехтованием, теннисом, гимнастикой, атлетикой (и греблей), лыжным и яхтенным спортом. Предполагалось, что у офицеров на груди будет вышит гербовый орел, а у нижних чинов нашит трехцветный национальный флаг.

Кроме того, в 1916 г. была впервые введена рабочая форма для морских офицеров из такой же светло-серой парусины, что и рабочие робы матросов, но покроя гимнастерки со стоячим воротником. Чтобы избежать ношения поясного ремня, офицерская рабочая рубаха имела резинку на талии. Эта форма также не получила распространения и была забыта вскоре после революции.

Уже в апреле 1917 г. военный и морской министр Александр Иванович Гучков (1862–1936) – первый штатский, занимавший этот пост в истории России, – отменил погоны на флоте, пока матросы не сделали это самовольно. Явочным порядком погоны были отменены и в армейских частях, размещенных в Кронштадте. После отмены погон для офицеров были введены нарукавные нашивки. Новая система была создана, что называется, «на коленке» и претерпела изменения еще до конца мая 1917 г., после этого она не менялась уже до окончания войны. Введенная система нашивок была оригинальной, в то время как многие страны, не исключая Германию, копировали британскую. В Советской России морские офицеры носили нарукавные нашивки до издания декрета об уравнении всех военнослужащих в правах в конце 1917 г. В начале Гражданской войны нашивки возродились в белых военно-морских формированиях Сибири, а в декабре 1918 г. Колчак на подконтрольной ему территории восстановил погоны для моряков. В Советской России флотские знаки различия (нарукавные нашивки) были восстановлены в конце 1921 г.

В современных Вооруженных силах России есть единое понятие «воинское звание», которое охватывает ранги всех категорий военнослужащих. В дореволюционное время существовало четкое деление на «чины» (табл. 4), входившие в «Табель о рангах», и «звания» (табл. 5), не входившие в нее. Вообще, условия службы офицеров и «нижних чинов» в то время различались значительно сильнее, чем сейчас, а граница между офицерами и матросами была практически непроходимой. Если матросы были сравнительно однородной группой – подавляющее большинство из них попало на службу по призыву и лишь несколько процентов составляли сверхсрочники, то офицеры делились на несколько «корпусов», значительно отличавшихся друг от друга как происхождением, так и фактическим статусом.

Все звания нижних чинов-специалистов имели наращения – например, авиационный старшина, машинный унтер-офицер 1-й статьи, дальномерный унтер-офицер 2-й статьи. Специалисты именовались по своей специальности – например, старший гальванер, комендор, рулевой, кочегар, минный машинист и т. д.

Таблица 4. Офицерские чины Первой мировой войны

Таблица 5. Звания нижних чинов Первой мировой войны

Наибольшими привилегиями обладали строевые офицеры, которые командовали кораблями и эскадрами. Единственным учебным заведением, готовившим их, был Морской корпус в Санкт-Петербурге, получивший перед войной почетное шефство наследника цесаревича Алексея. Для поступления в Морской корпус недостаточно было иметь хорошее здоровье и знания, существовал также сословный ценз. В начале века жестким требованием было потомственное дворянство всех абитуриентов, причем дети морских офицеров имели значительное преимущество. С 1907 г. ценз был понижен – теперь стали принимать детей всех офицеров армии и флота, детей чиновников (не ниже VIII класса), детей лиц с высшим образованием, детей священников (но не дьяконов). Оставалось требование христианского вероисповедания – мусульман принимали лишь с персонального разрешения царя, представителей других исповеданий не принимали. Таким образом, если до понижения ценза поступить в Морской корпус могли представители менее чем 1 % населения, то после его понижения право на это получили 3–4 % российских подданных. Одного этого факта достаточно, чтобы показать крайне элитарный характер этого учебного заведения. Особенностью Морского корпуса было то, что он объединял собственно кадетский корпус и военное училище, поэтому общий срок обучения был 6 лет.

Небольшое число офицеров (около 10 %) производилось из юнкеров флота, то есть добровольцев, имевших высшее образование. Заметим, что в Российской империи того времени высшее образование имело около 0,5 % населения.

С 1913 г. существовали Отдельные гардемаринские классы, в которые принимали лиц со средним образованием и через 3 года выпускали строевыми офицерами. Сословные требования здесь были теми же, что и для Морского корпуса.

Носители дворянских титулов служили на флоте почти исключительно строевыми офицерами. Известен лишь один барон, ставший инженер-механиком. Титулы князя, графа или барона носили 5–7 % строевых офицеров флота. Кстати, среди адмиралов носители титулов встречались в 2 раза чаще, чем среди обер-офицеров, так что наличие титула, несомненно, облегчало карьеру офицера. Флигель-адъютантами и генерал-адъютантами императора назначались исключительно строевые офицеры. Подобное назначение, как правило, было результатом протекции или являлось ценной наградой – флигель- и генерал-адъютанты имели непосредственный доступ к царю и их карьерные возможности резко увеличивались.

Инженер-механики и кораблестроители русского флота были выпускниками Морского инженерного училища императора Николая I в Кронштадте. На рубеже веков при приеме в это училище существовали сословные ограничения, правда, более мягкие, чем для Морского корпуса (право на поступление имели 2 % населения страны). В 1907 г. они были отменены и прием стал бессословным. Для поступления в училище требовалось окончить 6 классов реального училища.

В состав русского офицерства морского ведомства входил также корпус офицеров по адмиралтейству, которые носили сухопутные чины. Эти офицеры занимали самые разные должности как на берегу, так и на вспомогательных судах флота. К этому же корпусу относились и те офицеры запаса, которые заканчивали гражданские мореходные училища, проходили срочную службу матросами и сдавали экзамен на прапорщика запаса флота. В дальнейшем офицеры запаса могли производиться в чины по адмиралтейству. В исключительных случаях был возможен их перевод в строевые офицеры – в период между Русско-японской и Первой мировой войнами этой чести удостоился едва ли десяток бывших прапорщиков запаса, причем боевые заслуги во время войны заметной роли в этом не играли.

Кроме того, в составе флотского офицерства были еще небольшие по численности корпуса гидрографов, морской артиллерии, флотских штурманов, морской строительной части и морского судного ведомства. Военные врачи в дореволюционной России считались не офицерами, а военными чиновниками.

Матрос, совершивший боевой подвиг, мог быть произведен в офицеры – но не в строевые или инженер-механики, а в офицеры по адмиралтейству. В отличие от сухопутной армии, где любой унтер-офицер за боевой подвиг мог быть произведен в офицеры, на флоте сначала требовалось производство в кондукторы, а уж в случае совершения следующего подвига теоретически можно было стать офицером – подпоручиком по адмиралтейству. При этом счастливец «перепрыгивал» через чин прапорщика, поскольку прапорщики по закону не могли оставаться на службе в мирное время, в то время как кондукторы были сверхсрочниками и для них увольнение из армии (хотя бы и в офицерском чине) было нежелательно. Стать строевым офицером или инженер-механиком нижний чин не мог ни при каких обстоятельствах.

Сословная принадлежность офицеров отражала степень привилегированности того или иного корпуса. Так, среди строевых офицеров вообще не было выходцев из крестьян, тогда как половина мичманов (поступавших в Морской корпус после расширения сословных рамок) были потомственными дворянами. Среди инженер-механиков выходцы из крестьян встречались – их было 6 % среди капитанов 1-го ранга и 19 % среди мичманов. Что касается офицеров по адмиралтейству, то среди полковников крестьян не было, а потомственных дворян было 13 %, зато среди подпоручиков выходцев из крестьян был 61 %, а из дворян – лишь 6 %. Состав офицеров запаса был достаточно демократичным, ведь они набирались из судоводителей и механиков торгового флота, а большинство из них принадлежали к сословиям крестьян и мещан. Во время Первой мировой войны начала работать Школа прапорщиков по адмиралтейству (переименованная в 1917 г. в Школу мичманов военного времени берегового состава), в которой готовили офицеров для береговых батарей и наблюдательных постов. Поскольку ее открытие в начале 1916 г. совпало с отменой отсрочки от службы в армии для студентов высших учебных заведений, вчерашние студенты хлынули в эту школу, составив более 90 % ее первого выпуска. В дальнейшем процент студентов и лиц с высшим образованием в этой школе не снижался. Столичное студенчество происходило из состоятельных семей. Если проанализировать служебное положение отцов учащихся Школы прапорщиков по адмиралтейству, которые были чиновниками, выяснится, что 44 % из них были штатскими генералами, еще 36 % – чиновниками штаб-офицерского ранга и лишь 20 % – мелкими чиновниками (ниже IX класса). В то же время среди самих чиновников генералы составляли лишь 2,5 %.

Накануне Первой мировой войны строевые составляли большинство флотских офицеров – 60 % их численности (1872 человека), инженеры-механики – 17 %, по адмиралтейству – 13 %. К осени 1917 г. ситуация резко изменилась. Численность строевого офицерства выросла до 2771 человека, но в процентном отношении она сократилась до 33 %. Инженер-механики составляли 12 %, по адмиралтейству – 14 %. Появилась новая категория – офицеры запаса и военного времени, не существовавшая в предвоенное время, она насчитывала 2957 человек (35 %). Конечно, прирост офицеров военного времени на флоте был значительно меньше, чем в сухопутной армии (там во время Первой мировой войны на 65 тыс. кадровых офицеров приходилось 215–220 тыс. офицеров военного времени), но тем не менее он был заметным.

По вероисповеданию подавляющее большинство матросов (около 95 %) были православными, значительно реже встречались лютеране (эстонцы и латыши). Католиков или мусульман среди матросов практически не было – существовало правило не назначать призывников этих вероисповеданий на флот, кроме тех редких случаев, когда католик имел специальность гражданского судоводителя или судового механика (мусульман среди людей, имевших эти специальности, в России тогда не было). Среди офицеров также господствовали православные (85 %), однако лютеране (10 %) и католики (4 %) были представлены шире, чем среди матросов. Незначительное число офицеров принадлежали армяно-григорианской церкви (0,6 %) или исповедовали протестантизм, кроме лютеранства (0,4 %).

Практически единственным способом комплектования русского флота матросами был призыв. Срок службы накануне Первой мировой войны составлял 5 лет. Призывали на службу в тот год, когда молодому человеку исполнялся 21 год. Служба начиналась с 1 января следующего года, поэтому выражение «матрос срока службы 1909 года» означало, что этот человек был призван в ноябре-декабре 1908 г. и должен был быть уволен со службы в конце 1913 г. В запасе матросы состояли всего 5 лет, поэтому во время Первой мировой войны самыми старшими, попавшими под мобилизацию на флот, были матросы срока службы 1905 г., родившиеся в 1883 г.

По своей гражданской специальности наибольшую долю среди матросов составляли «хлебопашцы» – 28 % призывников. Рабочих металлического производства (слесарей, токарей, кузнецов, медников, литейщиков) было 18 %, моряков торгового флота – 12 %, столько же было и рабочих разных технических специальностей (машинисты, кочегары, масленщики, электротехники, телеграфисты). Рабочие других специальностей (столяры, плотники, конопатчики, маляры) составляли 7 %. Рыбаков было 4 %. Незначительными группами были представлены также писари и торговцы – по 2 %. К категории «прочие» были отнесены 15 % призывников.

Уровень грамотности среди матросов был высоким – грамотными были 76 %, малограмотными (умевшими только читать) – 15 %, не умели читать и писать лишь 9 %. Учебные заведения 2-го разряда окончили 2,4 % призывников – это означало, что они имеют неполное среднее образование. 0,3 % имели полное среднее образование. Две последние категории имели право на сокращенный срок службы до 3 или 2 лет соответственно.

Денежное довольствие флотских офицеров было заметно больше, чем у их армейских коллег (примерно в 1,5–2 раза), поскольку моряки получали большие доплаты за плавание. Только что выпущенный из Морского корпуса мичман сразу же получал около 1000 руб. в год (находясь в плавании), что было в два с лишним раза больше зарплаты учителя начальной школы или в 3,5 раза больше средней зарплаты русского рабочего того времени. При этом офицеры были обязаны питаться и приобретать обмундирование за свой счет.

Матросы также получали жалованье заметно большее, чем солдаты в армии. Молодой матрос получал в год всего 9 руб., но сухопутному рядовому полагалось лишь 6 руб. Старослужащие моряки получали значительные доплаты по должности, за специальные знания, за действительное исполнение обязанностей, доходившие до 70 руб. в год, а в редких случаях и до 300–350 руб. в год. Сверхсрочнослужащим, кроме того, полагались добавочное жалованье (236–444 руб. в год в зависимости от выслуги) и квартирные деньги. Кондукторы получали особое жалованье, которое могло доходить до 2 тыс. руб. в год (уровень жалованья лейтенанта).

Во время Первой мировой войны инфляция значительно сократила реальную покупательную способность жалованья офицеров и матросов: к началу 1917 г., несмотря на введение особых доплат военного времени, реальные доходы моряков составляли около 75 % от довоенного уровня. В 1917 г. инфляция резко ускорилась, но в мае этого же года было существенно повышено жалованье матросов. В январе 1918 г. уже советская власть пересматривает систему выплат всем категориям моряков, при этом для подавляющего большинства жалованье было значительно увеличено, так что командир корабля 1-го ранга (линкора или крейсера) стал получать больше, чем председатель Совета народных комиссаров.

Бытовые условия офицеров и матросов на кораблях разительно отличались. Матросы жили в кубриках, в которых на одного человека приходилось около 2,5 кубических метра пространства. Спали в подвесных койках, которые иногда приходилось подвешивать в два яруса (особенно на переполненных учебных судах). Матросам не полагалось индивидуальной посуды – пища раздавалась в общих бачках на 6–10 человек.

Леонид Сергеевич Соболев (1898–1971), успевший до революции окончить Морской корпус, писал в романе «Капитальный ремонт»: «В кубрике матросы живут, как на вечном бивуаке. Человеку нужно: спать, есть, мыться, отправлять естественные потребности, хранить где-то вещи, отдыхать. Если для всех этих надобностей лейтенант Ливитин имел каюту, в миниатюре отображавшую комфортабельную квартиру, и вдобавок – кают-компанию, то для матроса эти общечеловеческие действия раскиданы строителями и уставом по всему кораблю, как от взрыва бомбы, не интересующейся, куда залетят ее осколки. Умывальник – двумя этажами выше; место для куренья – верхняя палуба на баке, в дождь, в мороз – одинаково; гальюн – в расстоянии от пятидесяти до трехсот шагов, не считая трапов; часть вещей – в шкафчике, отводимом на двоих, остальные вещи – в большом чемодане в рундуках, куда ходить можно лишь по особой дудке; койка хранится в сетках на верхней палубе, летом впитывая в себя дождливую сырость, а зимой – морозную стылость, выгоняемые после из подушки и одеяла телом самого матроса. В зависимости от времени дня кубрик служит столовой, спальней, местом для занятий и местом отдыха. Волшебным велением дудки кубрик обвешивается койками, дымится щами, пустеет или забивается людьми, молчит, поет, обливается водой приборки. В кубрике живут тридцать два кочегара четвертого отделения; по этому расчету в кормовое помещение, занимаемое одним человеком – командиром корабля, следовало бы прихватить еще двенадцать матросов сверх всего четвертого отделения».

На больших кораблях флота пропасть между кубриком и кают-компанией ощущалась очень сильно. Взаимоотношения офицеров и матросов были, как правило, холодными и напряженными. Когда в воспоминаниях матросы – участники революции пишут, что офицеры на них взирали как на скотов, может сложиться ощущение, будто их плохо кормили, плохо одевали, били. На самом же деле питание матросов, по меркам эпохи, было приличным, лучше, чем в сухопутной армии. Рукоприкладством чаще грешили унтер-офицеры, чем офицеры. Но матрос постоянно чувствовал, что офицер смотрит на него сверху вниз. В журнале «Морской сборник» (это был основной печатный орган флота) офицеры рассуждали о матросах как о разновидности рабочего скота и заботились о здоровье и питании матросов так, как делает хороший хозяин для своей скотины. Такое отношение люди чувствовали очень остро.

В мирное время матросы бывали за границей и обращали внимание на отличия порядков на Западе от российских. Особенно сильно поражали русского человека французские реалии того времени, поскольку Франция (вместе с Соединенными Штатами) объективно была наиболее демократической страной из всех великих держав. Во время мировой войны русские моряки активно взаимодействовали с союзниками. На Балтике действовали английские подводные лодки, русский крейсер «Аскольд» довольно долго воевал в Средиземном море. Как офицеры, так и матросы русского флота с симпатией относились к союзникам России. Современник писал об экипаже крейсера «Аскольд» летом 1917 г.: «Авторитет союзников, особенно англичан, стоял очень высоко. Близкий контакт команды крейсера с англичанами и французами в заграничном плавании и в совместных операциях оставил впечатление мощных сил, в которых положение матроса было завидным для наших нижних чинов царского времени […] Высказанные однажды соображения, что многие аскольдовцы погибли в Средиземном море за интересы английских империалистов, которые ничем не отличаются от немецких, воспринимались массой как-то теоретически и не вызывали реакции». На Балтике повод для подобного отношения давала эффективная деятельность британских подводных лодок.

Пропасть между офицерами и матросами в британском флоте была ничуть не меньше, чем в царском. Тем не менее в британском флоте, комплектовавшемся добровольцами (за исключением короткого периода 1916–1918 гг.), сложилась традиция более бережного отношения к матросам со стороны офицеров. Важным рычагом влияния здесь было право матроса вербоваться на конкретный корабль, что ставило офицеров, создавших на том или ином судне невыносимые для матросов условия, перед перспективой остаться без команды. Эти особенности подмечали русские матросы, которые не могли не сравнивать положение у себя дома и за границей.

Взаимоотношения матроса и офицера как крепостного мужика и барина, сложившиеся при крепостном праве, мало изменились и после 1861 г. Сами матросы того времени считали их вполне естественными, а офицера воспринимали как человека другой породы. Отмена крепостного права запустила плавный процесс повышения самооценки как крестьянина, так и, особенно, рабочего. К началу ХХ в. на флот уже приходили преимущественно горожане – люди с обостренным чувством собственного достоинства, тянувшиеся к техническим знаниям и уважавшие их носителей. Поскольку базы флота были одновременно крупными промышленными центрами – Петербург, Кронштадт, Ревель, Николаев, – моряки близко общались с рабочим населением. Особенно тесными были контакты матросов и рабочих при достройке кораблей, когда команда работала бок о бок с мастеровыми.

Офицеры не считали нужным учитывать возросшие интеллектуальные запросы матросов. Вся «политработа» сводилась к так называемой словесности – умению быстро доложить, кто в России император, императрица, наследник престола, морской министр, командующий флотом, командир корабля, командир роты, в которой служит матрос. Еще требовалось знать, что «матрос есть защитник престола и отечества от врагов внешних и внутренних». Корабельные библиотеки для матросов большей частью представляли жалкое зрелище – они были наполнены детскими рассказами и житиями святых. С началом Первой мировой войны библиотеки были еще раз «почищены» от более-менее серьезной литературы. В подобных условиях матросы, стремившиеся почитать о реальной жизни, быстро находили нелегальную литературу.

На кораблях флота действовали большевистские, меньшевистские, эсеровские и анархистские группы. Они были немногочисленны – убежденных политических активистов были единицы, вокруг них собиралось небольшое число «сочувствующих». Но между собой матросы обсуждали происходящее достаточно откровенно. Практически каждый представлял себе, к кому из сослуживцев можно обратиться за разъяснением актуальных вопросов. Поэтому когда ситуация обострилась, из матросской массы сразу же выделились достаточно подготовленные лидеры. Нельзя не отметить, что в 1914 г. на флот были мобилизованы матросы, участвовавшие в революционных выступлениях 1905–1906 гг. или наблюдавшие эти выступления собственными глазами. Например, оба руководителя большевистской организации на линкоре «Гангут» в 1915 г., Владимир Федорович Полухин (1886–1918) и Константин Иванович Пронский (1887–1949), были призваны из запаса. Полухин в 1918 г. был расстрелян в числе 26 бакинских комиссаров. Пронский в Гражданскую войну был командующим красной Северо-Двинской флотилией, участвовал в Великой Отечественной войне в составе народного ополчения.

Во время Первой мировой войны на кораблях флота имели место происшествия, которые матросы называли «забастовками». Обычно то были волнения, связанные с конкретными несправедливостями. В сентябре 1915 г. такая «забастовка» произошла на крейсере «Россия», а в октябре того же года – на новейшем линкоре «Гангут». Волнения на «Гангуте» начались с того, что после угольной погрузки команде были выданы не макароны по-флотски, которые считались в то время деликатесом, а гречневая каша. Усугубила ситуацию неприязнь к старшему офицеру корабля, старшему лейтенанту барону Оскару Бруновичу Фитингофу (1885–1974) за то, что он носил немецкую фамилию и был крайне придирчив к матросам. Командир корабля капитан 1-го ранга Михаил Александрович Кедров (1878–1945) – известный теоретик артиллерийской стрельбы, незадолго до войны стал флигель-адъютантом царя. Для него командование «Гангутом» было довольно скучным эпизодом перед получением адмиральского чина, поэтому на обстановку на корабле он особого внимания не обращал. Восстания как такового на корабле не было, матросов удалось успокоить, выдав мясные консервы. Однако военно-морское начальство приняло непропорционально суровые меры – 2 матроса были приговорены к расстрелу (замененному на 8 лет каторги), а еще 22 – к различным срокам каторги. Ни одного политического активиста среди осужденных не было – всех моряков, подозреваемых в антиправительственной деятельности, списали с корабля без суда. В частности, Полухин был разжалован из унтер-офицеров в матросы и отправлен на Белое море.