Читать книгу: «Из одних бумаг»

© Комаров Д.А., 2021

* * *

Надеюсь, однажды мы увидимся снова

Маме, папе и попугайчику Кеше

Мягкое ладонное. Едва-едва получается сжать мячик с коротким беззвучным смехом и смущенной улыбкой. Не ступить на землю. Не выскочить из-за школьной парты в шесть с половиной десятилетий назад. Только обвести взглядом стены и остановиться на лицах. И закрыть глаза. И увидеть красавицу перед зеркалом. И заметить за спиной тех, чье присутствие никто не признает. Заплакать. Быть разбуженной голосом священника. Или сына. Или наоборот. Все наоборот. Незаслуженно наоборот.

Ровно в восемь распахнется дверь и в комнату прошествует он, чтобы снова быть рядом и не оставить. Это привычка. Не оставлять. Он в пиджаке. За окном завершается лето. Полки с рядами сувениров возвращают обратно кванты наполненного смыслом. Они без боязни смотрят на облака над поеживающимся здешним миром. Смерть закончилась.

Осталось не забыть одного кроху, чья безусловная любовь честнее иного человеческого стиха. Захочет – на плечо волшебника. Захочет – на запястье его спутницы. Как усядется, закивает: можно лететь. И они полетят…

К звездам.

Раз в две жизни

verba

 
небо в сеточку из ветвей,
сбросивших листья. а мы в начале
новой истории, где полей
не достигают мосты из стали.
 
 
и в связи с этим по нам дожди
частые, чистые барабанят.
тоже устали они, поди.
мука со смыслами и словами.
 
 
комьями грязи грехи с сапог
струйки смывают. мы будем лучше.
нас наконец-то увидел бог.
неординарных. больных. заблудших.
 
 
черновики. а звучали как!
дело закрыто. дела такие.
небо с вуалью – наверняка.
мы превращаемся в прописные.
 
 
рукопись, поднятая с земли.
нас редактируют сами звезды.
мы и не знали, что мы могли.
знали дожди. и пронзали воздух.
 

белый цвет

но больше прочего – белый цвет. с теплотой твоей кофты и складками капюшона. та опрятная легкость и рассыпной привет, заповеданный к чашке. и – креслу. и – телефону. но домашнее прочего – имя вслух. и совсем непохожее на проходные будни. в стеариновых сумерках. и далеко вокруг. и за мягкими шторами. и без оного пополудни. но загадочней прочего – кисти рук, по которым бегут утонченности сложных линий. по одной из теорий, они замыкают круг, и в том круге – сады, и садов тех дары обильны. но любимее прочего – просто так. на двух встречных орбитах смотреть, как родное солнце подает – раз в две жизни – какой-то условный знак, по которому вечное с вечным пересечется.

в чае есть что-то английское

 
в чае есть что-то английское,
в чае, который вы любите,
я – тоже. следите за мыслями –
они превращаются в кубики.
на блюдцах кусочками сахара.
минуты. не тают. забытые.
и теплое нежно-двоякое
сквозь пальцы немного размытое
прибоем рисованным. только ли?
а вдруг – еще парусным трепетом.
картина ведь ваша? негорькими
глотками сольется со щебетом
пернатых с причального берега,
где мизерен шанс снова свидеться.
в картине есть что-то от Рериха,
в вас – добрая честность провидицы.
 

мандариновое

мандариновое – это не когда к предпраздничной суете пристает оранжево-горькая кожура, это совсем другое, это такое «где», где твоя молчаливость подумает, что «ура». где духи начинаются резким обрывом в слепящий свет, согреваются, полнятся сном, посвящением, чистотой. терпкость мягче и мягче, слабее, а сладкие ноты – нет, и ты перед огнем, накануне самой собой. гололедных поленьев в камин побросаешь. стыл поначалу прокравшийся в комнату воздух, но счет пойдет на минуты, и от ветровых перил оттолкнешься в уютное, станет совсем смешно помнить солоноватое, скучное, бренное – ишь чего! за рукав кто-то дернет легонько. о, господи, это же Питер Пэн! что ты делаешь здесь? приглашаю на Рождество. на окне свертки вкусностей, в красном носке – презент. по зеленым иголочкам спустятся на ладонь феи в клеверных платьицах и обратят тебя в ту счастливую девочку, что, разводя огонь, привносила в мир нечто значительнее огня. и не станет ни лучше, ни хуже – все как и есть. просто ты не молчишь, и сияют твои глаза. в зазеркалье бьет полночь, покуда у прочих – шесть. подходящее время о вере в тебя сказать.

за шторами

 
за шторами – дивный лес
и ягодная страна,
безоблачная она
и боли, и страха без.
 
 
пойдем проживем час,
который отвел бог
на хлеб и густой сок,
на музыку и нас.
 
 
за шторами – ты, я
сквозь струи травы вброд,
а солнце росу пьет
и жжется, смеясь.
 

написана на устах

 
я настоящая – в красоте
зеленых улиц моей Рязани.
ее дворовое – не везде,
но то, что вечно, в моем дыханьи;
но то, что светится, серебрит,
когда свой пост оставляет месяц,
и строгой выправки фонари,
и утонченность небесных лестниц.
мои духи – нежно-сладкий май,
когда все – первое, все – в бутонах,
когда на памяти был трамвай,
звонком будивший мою влюбленность.
я настоящая – что сейчас,
что в сновидениях о прошедшем.
мой теплый город, как тот рассказ,
в деталях капельку сумасшедший.
к плечу малюсенький парашют
прижмется. мой одуванчик – лучший.
меня нет подлиннее, чем тут,
щекой к щеке дорогого плюша.
а бог пусть дальше вращает мир –
я все приемлю, коль то от бога.
на крае блюдца лежит зефир,
и точно так же лежит дорога.
под белокурость подобран день;
ночь, утро, вечер – само собою.
под шелест платья – на шаг ступень,
под ощущение винтовое.
я настоящая – вся в мечтах
о свежеветреной неге парков,
и я – написана на устах,
и я – ценнейшая из подарков.
 

одной маленькой девочке

 
одной маленькой девочке бог придавал цвета,
и, склоняясь над снимками, та не могла смириться
с черно-белыми точками на безупречных лицах –
артефактами пленок, с которых текла вода.
 
 
безупречного вкуса она, человек-любовь.
с каждым фото стройнее, изящнее, птица-лебедь.
и светало на сердце ее, и светлело в небе,
когда в крошечном зеркальце таяли тени снов.
 
 
кадры стали уютнее. бог улыбнулся ей,
этой маленькой девочке, что узнается в счастье,
и решил про себя, раз подобное в его власти,
он не в праве не сделать ее мир еще цветней.
 

нежнеет

 
и ты стоишь на снимке черно-белом,
и взгляд не в зал, а в сторону окна
в цветной рассказ о том, как птица пела
и ты была до счастья влюблена.
был райским сад, оставшийся узором.
нежнеет ткань по линиям судьбы.
ладонный май сквозь золото пробора.
осенний свет под вешним голубым.
и ты добро во всей его палитре.
вполоборота к солнцу. посмотри.
наш грубый мир, разобранный на титры,
застыл, но ты, прошу, но ты не говори
с его лукавством сумеречной зоны,
раскосый дождь и пепел обходя,
стой ближе к тем неписаным законам,
что не боятся пепла и дождя.
красивая – ни автора, ни роли –
на черно-белом снимке у окна.
храни тебя цветущий сад от боли
на всем пути реальности и сна.
 

по мотивам твоей радуги

 
радуга
с особенностью
возникать накануне дождя.
над репейником мотыльки.
грунтовой прожилкой дорога в поле.
если взором к зеркальной реке,
отражения ослепят.
если задуматься,
в шутке не соль –
шутка в самой соли.
 
 
открывай.
открывай, что возможно.
настежь. с окном. нараспашку.
и начинай играть.
заповедная радуга
мной переброшена в твой город.
теплым клавишам это знакомо –
тебе их понравится слушать
и, слушая, доверять.
а еще ты заметишь,
что в платье красивом
и туфельки из хрусталя в пору.
 
 
я совсем по соседству
продолжу срывать неземной цвет
и подбрасывать в радугу,
дабы с полей перетекла свежесть
чумового дождя,
который смеется над шутками
минимум сто лет
и умеет стеной
от беды оградить,
уберечь нежность.
 

cappuccino

 
у cappuccino есть важное: его вкус
и вид из окна кафе, и капли дождя на стеклах.
и когда ты присел, а напротив присела грусть,
обращаешь внимание, как эта грусть промокла.
она смотрит на пенку, застывшую у краев.
ей минуту назад было так зябко, так стыло!
по губам пробегают безмолвные волны слов,
и тряхнешь головой: что-то в них было…
окна через себя пропускают дневной свет –
с ним приветлив дымок, ароматный и растворимый.
только здесь и сейчас – для него нет понятия ни лет,
ни сомнений, и это по-своему ощутимо,
как все зыбкое, все настоящее… как… ты?
твой глоток на двоих плюс та музыка, те люди.
у присевшей напротив – светлеющие черты.
cappuccino не все – cappuccino еще будет.
 

зашифрована

я тебя зашифрую в потоках земных дождей, и, под струи волос подставляя ладони, бог озарится просветом улыбки – такой твоей! – и проследует в люди одной из своих дорог. на обочинах оной покоятся снег и пыль, на обочинах оной – попавший под камни лед. и, на каждом шагу соблюдая бессмертный стиль, он, смотря в твою сторону, по городам идет… узнает среди паствы танцующих венский вальс и в алмазных подвесках сверкающий чистым смех, устремляя свой взор вновь и вновь в расписную даль, заприметит знакомую женщину… лучше всех… она будет ему представляться… ее зовут… ее любят… она вдохновляет… она поет… здешним землям достались сожители и живут так, как эта знакомая женщина не живет… бог-ценитель читает по вывескам карту вин и сдвигает засовы, и тащит за шиворот дураков, и бросается в реки за мертвыми без причин, и не слышит спасибо и просто каких-то слов… он за всем этим так устает, хоть – в крик… ищет жадно ладонями струи земных дождей… и когда зашифрована ты обратишься в блик, мир спасется одной красотой твоей.