Читать книгу: «Слепая зона»

Шрифт:

ISBN 978-5-0055-2443-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Июль. Вечер. Душное кафе. Девушка за столиком у окна, подперев щеку рукою, задумчиво глядит на пыльный Хаммер, припаркованный у входа. В свою очередь черная химера, тускло сверкая фарами, хмуро таращится на девушку… Что ж, почему бы и нет… Он, схватившись за спинку стула: «Можно?» Она, скривив губы, окатила его студеным взглядом и дернула плечиком. Бутылка дорогого белого вина, фруктовый десерт. Она, шмыгнув носом, смущенно одернула короткую черную юбку. Он оглушил ее комплиментами, ослепил Сейшелами, где солнце даже под ногами. Настя, девятнадцати лет, второй курс филфака, сжимала пухлые коленки, взволнованно хлопала ресницами и таяла. А он все говорил, говорил. И вот ее глаза разлились океанской синевой, ее дыхание стало робким бризом, а пушистые длинные ресницы крыльями прекрасной бабочки, вспорхнувшей, улетевшей. Настя растворилась в терпком воздухе, – и остались только Сейшелы.

И оттого, что девушка слушала его, вбирая влажным, как губка взглядом, Роман Леонидович тоже растаял, забылся. Он забыл, что совсем скоро ему исполнится сорок, – это дата пугала, обескураживала, звучала как приговор. Он забыл, что работает мелким клерком в мелком банке, выдающем мелкие кредиты на потребительские нужды. Он забыл, что ненавидит свою работу так, что когда просматривает документы, у него свербит, чешется все тело, но он не увольняется, – ведь все равно ничего лучшего не найдет. Он забыл о бывшей жене, которая ушла от него шесть лет тому назад к мебельному деляге. Но Хрулев до сих пор, глядя в черный, ночной потолок, затаив дыхание, прислушивается к лязганью лифта за стеной, к дробному перестуку каблучков, который всегда смолкал где-то поблизости: у соседней квартиры, на верхнем этаже, в другом измерении. Он забыл, что жизнь прошла впустую, забыл, как он несчастен и одинок. Пусть ненадолго Хрулев примирился с самим собою и миром вокруг себя…

Смуглой кожей, длинными глазами Настя напоминала диковатую островитянку. А потому Хрулев машинально заговорил о Сейшелах… До нее были загадочные француженки, холодные немки, порывистые итальянки, заторможенные скандинавки…

Он любовался ими, как любуются красивым пейзажем. И ничего более. Иногда он называл их картинками. Иногда – Мусями. Так звали огромную, зеленоглазую кошку, которая обитала на диване у родной тетки Хрулева, никого к себе не подпуская, кроме своей хозяйки.

Он был типичным представителем слепой зоны. Взгляды девушек скользили мимо полноватого мужчины с моложавым лицом и небольшой плешью, сверкавшей в серебристом ореоле редеющей, львиной шевелюры. Приходилось быть изобретательным, чтобы эфемерные создания обратили на него внимание. И все же, неторопливыми жестами, величавой походкой он мог, пусть и не надолго, сойти за птицу высокого полета: римского патриция, сменившего тогу на светлый, с серебристым отливом костюм, или за олигарха, который прячется в провинциальной глуши от басманного правосудия, или, на худой конец, за директора мелкого банка. Клиенты иногда обманывались, принимая его за хозяина, и подобострастно осыпали вопросами.

Вдруг из сумочки, висящей на спинке стула, звонко выплеснулась пошленькая мелодия. Настя побледнела и торопливо вытащила розовую раскладушку телефона.

– Ты уже приехала… Ты же говорила, что завтра… Да рада я, конечно рада, мамуль… – кусая губы, девушка заерзала на стуле, стала теребить пачку сигарет. – Что прямо сейчас? Но я еще занята. Не очень, но… – ее взгляд заметался между Хрулевым и окном, где по-прежнему чернел хаммер. Она вскочила, прикрыв телефон ладонью, виновато прошептала Хрулеву. – Извини…

Динь-динь, – нервничает входная дверь. И вот Настя появляется в широком прямоугольнике окна. Опустив плечи, сдвинув брови и прижав к уху телефон, она делает несколько шагов, вдруг замирает и, развернувшись, идет обратно, но опять останавливается, задумчиво покачиваясь и грызя ноготь на мизинце. Косясь на Хаммер, поправляет челку. Поворот, – и вновь скользит вдоль окна. Словно танцует с призраком. Будь осторожна, наверняка говорит мама. Он же тебя обманывает…

Тонкая сигарета, которую Хрулев, наблюдая за Настей, мял рассеянными пальцами, выскользнула, упала под стол. Этого и следовало ожидать: она сейчас уйдет. И все же Хрулев был доволен собой. Его заметили, выслушали, он плескался в синей стихии глаз девушки. А большего и не надо. Легкая щекотка для нервов. Он поймал себя на мысли, что ему даже хочется, чтобы она поскорее ушла. Но надо продумать заключительный аккорд, прощальную фразу. Как знать, может, потом, как-нибудь… Или хотя бы взять у нее номер телефона – шифр сегодняшнего вечера. Сколько их уже было… Развернувшись на каблуках, Настя пропала в окне, по которому ползла сонная муха. Звякнула дверь.

Бросив телефон в сумочку, девушка села и виновато посмотрела на Хрулева.

– Надо уходить? – он натянуто улыбнулся.

– Извини, – она вздохнула и, отпив из бокала, облизала губы. – Вино замечательное, оно такое… – Девушка защелкала пальцами, но, так и не вспомнив слово, махнула не него рукой и, потупившись, схватилась за пачку сигарет.

– Это вы замечательная, – голос его дрогнул, наклонившись, Хрулев поднес фиолетовую зажигалку к тонкой сигарете в губах девушки, выщелкнул огонек. До этого момента он бесцеремонным «ты» пытался разрушить невидимую стену между собой и девушкой. И вот теперь вырвалось «вы», словно Хрулев обращался ко всем картинкам местного разлива, с которыми его сводил случай. – Знаю, Вы забудете обо мне, как только выйдете отсюда. Что ж, это так естественно и так… – горло его перехватило, глаза наполнились резью. Не раскисать! Он выдавил из себя улыбку.

Крылья бабочки почти сомкнулись – девушка с прищуром взглянула на Хрулева и выдохнула лиловатый дымок ему в лицо.

– За час обернемся? – лукаво улыбнулась она.

«Динь-динь!» – звякнула дверь в унисон сердцу Хрулева, вдруг упавшему вниз. Столик, стена, окно, бокал с пятнышком помады на краю – все вокруг потемнело, съежилось.

– А как же мама? – растерянно пробормотал он, вжав голову в плечи и оглядываясь. Тонкие кривые ноги в сопровождении смуглого бородача с насупленной бровью исчезли в глубине зала.

– Так мы едем или нет? – она вскочила.

Увидев допотопный, с квадратными фарами темно-серый Мерседес, который Хрулев назвал мой мерин, Настя разочарованно протянула:

– А я думала… – и запнулась, покосившись на Хаммер, который чернел рядом.

– Люблю раритеты, – Хрулев покраснел и распахнул перед ней дверцу. Настя, кривя губы, недоверчиво заглянула внутрь и все-таки нырнула.

Проносятся мимо магазин меха, стеклянная башня Сбербанка, заторможенная девятка в красной треуголке с черным «У», корабельный остов торгового центра в блестках рекламы и в муравьиной черноте у дверей, мост, разбухший алый шар солнца, подъезд, скрежещущий лифт, мячики грудей, гладко выбритые подмышки и лобок.

– Возьми меня! – нетерпеливо шепчет она, раскинувшись на диване. Над ней мелко дрожит, растерянно зависает пиджак. Хрулеву кажется, что он падает в стонущую, сладко пахнущую пропасть.

Вдруг он видит нос крючком, желтые, переспелые дыни в расщелине халата, слышит смех – кудахтанье, переходящее в сухой кашель. Бритвенный профиль пиковой дамы ложится поверх и накрест бубнового валета, совершенно не похожего на одиннадцатилетнего Хрулева, который колупается в носу. Родная тетка прочитала по картам, что Хрулева подстерегает в облике юной красавицы смерть. «Держись от этих прошмандовок подальше» – она затягивается сигаретой… Тетка умерла от рака легких. Теперь в ее квартире Хрулев на красном, скрипучем диване раскладывает, как запутанный пасьянс, Настю. А на столе беспокойно елозит, вжикает розовый телефон. Словно ее мама подглядывает за ними.

Пророчество… Гиль это. Бред несчастной женщины. Но ледяная игла уже – в сердце, удавка сжала горло, ворох вопросов рихтует мозг.

И Настя уже не Настя, – она распалась на красные кнопки сосков, пухлые коленки, бахрому ресниц, прерывистый стон.

Вон, вспорхнула моль, села на картину, висящую над диваном… « Я смешон» – думает Хрулев, глядя на серое пятно, что взбирается по золоченой раме.

Пытаясь унять озноб, Хрулев вспомнил амазонку в пестрой юбке и с перьями на голове. Пышные подушки грудей, мускулистые ноги налиты солнцем. Шоколадная бестелесность – не надо напрягаться, просто открыть журнал и…

– Хотя бы пиджак сними что ли? – Настя ущипнула Хрулева, возвращая с глянцевых небес на продавленный диван.

Он сбросил пиджак. Его губы и руки еще быстрее заметались по Насте. Но все так же внутри него растекался ртутью холод, и ничего больше.

В сердце растет черная дыра. Настя, словно одолжение делает. Дарит себя, как ценный приз. Такие девушки, как она, ничего не умеют, – безнадежно тупые в любви. За красочным фасадом – пустота, пшик. И все же…

Это был жест отчаянья, – сжал тонкое запястье.

– Больно ведь! – Настя отдернула руку.

– Извини, не хотел – Хрулев, побагровев, расстегнул молнию на брюках.

Ее рука скользнула в брюки. От прикосновения прохладных пальчиков у Хрулева перехватило дыхание, он закрыл глаза.

Вдруг захлебывающийся стон оборвался, – девушка замерла. И вот ее рука растерянно зашарила в брюках, пытаясь обнаружить что-то еще, помимо того, что она уже потрогала, ощупала. Оглушительно вжикал телефон.

– А где же твое… – запнулась, отдернув руку, словно обожглась обо что-то в брюках.

– Мое что? – спросил Хрулев, упираясь ладонями в подушку и глядя сверху вниз в расширенные глаза обескураженной Насти, зажатой в тисках его ног.

– Где твое достоинство? – выдохнула Настя и покосилась на ширинку. – Хотя… это уже не важно, – тряхнула темным золотом волос.– Пусти, чего насел… – и, оттолкнув Хрулева, схватила со стола телефон. – Еду, еду я. Долго такси не вызывалось, – Ее раздраженный взгляд вскользь чиркнул по Хрулеву, и он вспыхнул, покраснел.

– День сегодня еще тот. Так устал, что… – бормотал Хрулев, дрожащими руками запихивая рубашку в брюки и смущенно, исподлобья глядя не девушку. Она молчала, словно не слышала Хрулева, словно здесь, в прихожей она была одна и, наклонившись к зеркальному овалу, висящему на стене, над тумбочкой, сосредоточенно водила темно-красной помадой по полным губам, пучила их, – вот-вот поцелует свое отражение.

Он все дальше от нее и все ближе к слепой зоне. Он даже дальше, чем в тот момент, когда только подошел к столику, за которым скучала Настя.

И теперь Хрулеву самому уже не верилось, что он пробовал на вкус эти губы-вишни, которые тянутся к зеркалу, и что он прикасался к этому телу, которое поспешно скрылось под серым жакетом, прозрачной блузкой и черной юбкой.

Но может быть, все-таки она не дотягивает до его мечты? И поэтому все получилось так?

Обшарив ее придирчивым взглядом, он сглотнул сухую слюну и, дотронувшись до перламутровой пуговички на жакете, тихо спросил:

– Когда мы увидимся?

– А зачем? – усмехнулась девушка и взглянула сквозь Хрулева. И он понял, что окончательно исчез, превратился в невидимку, призрака.

Дверь грохнула. Настя… Ушла… Хрулев дернул за золотистую цепочку, с сухим треском на стене вспыхнул свет, задрожал и померк, – лампочка настенного светильника скоропостижно перегорела. Удушливая темнота густо облепила Хрулева.

2

В «Кубе» так же как и в квартире, где Хрулев лежал в обнимку с бессонницей и растворялся в кислоте сумрака, голова дымилась, тяжелела от голоса. Только здесь, в клубе голос вплетался не в тишину, а в электронное танго, звеня: где твое достоинство? Кап-кап…

Хрулев, сгорбившись, окаменел над банкой пива, которую, словно тонкий слой пыли, покрывала изморось. Бармен – осветленные пряди, сережка в ухе – тискал руку прыщавой простушке, выражением лица и позой напоминавшей знак вопроса. Взять банку, перелить пиво в бокал – это для Хрулева запредельная эквилибристика. Время выдохлось, как пиво. Хрулев врос в апатию, в барный стул, в звонкую капель слов. Кап-кап…

Что-то жгло, мешало дышать, выводило из себя. Хрулев оглянулся.

Вокруг бильярдного стола – маленькие разноцветные шары, большие лузы – кружатся двое парней, громко споря, беззлобно ругаясь. Один из них, невысокий, подкаченный, похож на цирковую обезьянку. Мечется гавайская рубашка, бугрятся шея и руки, мелькают улыбчивые рожицы на словно прорезиненном лице, ярится разноцветьем галстук, который перед каждым хлестким ударом кия по очередному шару с манерной небрежностью закидывается через плечо. Гримасничая, он крутит кием, изображая, то мастера кун-фу, то трепача-акробата, который шутками-прибаутками пытается удержать на вспотевшем, облепленном черными вихрами лбу шаткий кий. И еще успевает подтрунивать над приятелем. Тот – высокий, худой, в продранной жилетке – низко нагнувшись и высунув кончик языка, долго выверяет удар, но все равно промахивается, злится, стучит кием в каменный пол, вытаращив мутно-красные глаза, бряцая цепочками на жилетке, после чего опустошает очередной бокал пива и рыгает, прищелкивая пальцами.

А может быть, так угнетал зеленовато-синий свет, что растекся формалином. Или музыка, отравляющая грустью. Или то, что в клубе – пустыня, никого. Где драйв? Где народ? На морях, в уличных шатрах, дома? Или – на кладбище? Но и здесь не лучше… Прочь – из бреда в стиле хай-тек. Бежать от железных столов и стульев, от сползающих с потолка черных змей-проводов, от формалина в музыке и свете.

Пальцы прощально скользнули по банке пива, а взгляд – по девушке, которая замыкала собой барную стойку. И сердце захолонуло, затылок онемел. Вот она, его заноза, взмахнула рукой. Подскочил бармен, игольчато сверкнула сережка в ухе, бросил в новый бокал с мартини раз, два, три кубика льда, убрал со стойки пустой бокал и метнулся обратно к вопрошающей подружке.

Чем дольше Хрулев глядел на девушку с мартини, тем хуже ему становилось, – с него сдирали кожу. Очень медленно… Сквозь прозрачную розовую тунику просвечивает черное бюстье. Джинсы с дырами на бедрах и острых коленях облегают длинные ноги. Завораживает черная туфелька, которая свисает, покачиваясь, на кончике левой ступни – и вот-вот соскользнет. Расплавленным воском по лбу Хрулева стекает капля пота, нервы звенят…

Ее лицо угнетало, подавляло Хрулева своей красотой. Хотя и несколько мелковатые, суетливые черты были ювелирно правильными, словно выпестованы из мрамора по лекалу древних богинь.

А потом он вспомнил Испанию, точнее то, что читал о ней, – и воздух накалился, загустел от маслянистой жары, Хрулев стал задыхаться. Черная туфелька покачивалась и бренчала на нервах Хрулева. Тонкие губы через розовую трубочку цедили, нет, не мартини, а закипавшую кровь Романа Леонидовича. Но глаза в черном контуре, увы, не замечают Хрулева, – они воздеты на монитор, который распят между потолком и стеной. Там модели в нижнем белье режут сцену острыми бедрами.

Представив ее в одних туфельках и кружевной пене, он побагровел. Ажурная фантазия ужалила в сердце и ядом растеклась по всему телу. Да, это не Настя. С этой Испанкой достоинство было бы более чем достойно.

Но зря он мучает себя, млеет, тает воском и буравит ее взглядом, непонятно на что надеясь. Он призрачен, чем когда-либо раньше. Не прошибаемо призрачен.

Вспомни моль, что изучала раму картины. Горло сжало, стало нечем дышать.

С каждой секундой он все сильнее презирал себя и ненавидел незнакомку, ее лицо, глаза, черную туфельку, что качается, дразнит, изводит и гонит прочь.

Соскользнув с ноги, она все-таки упала. В черной окантовке глаза удивленно сверкнули, – вниз, на туфельку, а Хрулева вдруг опять прихлопнула звенящая капель: «Где твое достоинство?»

Хрулева передернуло, он схватился за банку пива, залпом опустошил. Куда там – во рту та же сухость и так же язык прилипает к небу. Вздохнув, слез с высоты барного насеста и потащился к выходу.

Ноги заплелись, Хрулев споткнулся, чуть не упал, – как раз рядом с ней. Ради бога, только не пялься на нее! Еще два шага и встал, обессилев. Зачем-то зашарил деревянными руками по карманам. Монета, ручка, грязный комок платка, телефон, ладони из мокрой ваты, лицо полыхает, кровь стучит о висок… А пахнет от нее полынью, тревогой, желанием. Он может ее коснуться, даже ударить может… Потому что она… Потому что он… И вдруг неведомая сила сносит его к барной стойке. Лицом к лицу с девушкой. Он так близко к ней, что в глазах туманится, и сердце пытается выпрыгнуть из горла.

Облокотившись о стойку бара, он нервно поглаживал затылок, исподлобья глядя на девушку. Но тонкие длинные пальцы все так же теребили соломинку, окуная ее в мартини, а глаза все так же были распахнуты на экран монитора. Для нее он по-прежнему – призрак.

Даже бровью не поведет. Хрулев закипал, кусая губы. «Стерва! Шлюха!» – рявкает он и наотмашь бьет ее по лицу. Она затравленно смотрит на него, темно-красная струйка капает из носа в бокал с мартини. «Может так я, и сделаю», – запальчиво подумал он, вглядываясь в нее и пытаясь понять, разгадать тайну ее красоты.

Родинка на щеке, завиток волос, мочка уха, щемящий запах полыни… Облик ее туманится. Словно он с ней знаком уже много лет, отчего черты ее стали чем-то привычным, обыденным. И уже невозможно вспомнить то, самое первое впечатление. Оно стерлось, поблекло.

– Сидите тут одна, – задыхался Хрулев и падал в гулкую пропасть.– Неспроста это, наверное…

– А вам то что? – недовольно прозвенела она.

– Спросить хотел, – губы его дрожали.

– Ну и? – она ждала, нетерпеливо теребя соломинку и покачивая ногой в черной туфельке.

– Сколько? – выдохнул Хрулев, отяжелев на тонну.

Туфелька замерла, глаза сузились, черным холодом прокалывая Хрулева. Он побагровел и, не выдержав ее взгляда, опустил голову, виновато пробормотал:

– Времени…

– Понятия не имею, – сухо сказала она и отвернулась. С экрана монитора ей улыбнулась дива в блестках, словно сотканная из глазури и слюды.

Хоть бы какой-нибудь изъян в ней найти, думал Хрулев. Хоть за что-то зацепиться. Но напрасно. Он безнадежно заболел ей.

Пора уходить. Но он окаменел, парализованный ее красотой. Ему казалось, что он прожил с это девушкой всю жизнь и теперь он должен с ней расстаться, потому что она сказала: понятия не имею.

– Ну что еще? – звонко медный надменный голос, ледяная игла взгляда.

Скажи хоть что-нибудь. Не стой как истукан…

– С вами что-то случиться… – пробормотал Хрулев, не слыша сам себя.

– О чем это вы? – тонкие губы скривились.

– Да. Что-то странное… – задыхался Хрулев, – и очень, очень скоро… Это перевернет, – он рассек ребром ладони воздух, – всю вашу жизнь…

Пол накренился и убегал из-под ног, рассыпались наспех сколоченные пророчества. Но Хрулев был готов нести любой бред, ересь, лишь бы как можно дольше вдыхать запах полыни и обливаться потом, выгорать под черным солнцем глаз. Холодно глядя на Хрулева, она приканчивала через соломинку мартини.

– Самое странное, что со мной случилось, – вздохнув, сказала она, отодвинув бокал и глядя уже на экран, – самое странное, что вы никак не оставите меня в покое.

– Но я только…

– Оставьте меня в покое, – вдруг повернувшись к нему, с досадой протянула она.

Хрулев что-то буркнул и потащился прочь, с трудом преодолевая вязкий, плотный воздух. Взгромоздившись на стул, смял с остервенением пустую банку. Проскрежетало. Он такой же опустошенный и раздавленный как это банка из-под пива.

Подлетел бармен, смятая банка исчезла со стойки, белая салфетка метнулась по желтой полированной поверхности. «Что-нибудь еще?» – спросил светловолосый парень. Хрулев вдруг вспомнил, что собирался уходить… и заказал себе рюмку текилы, вкус которой ненавидел. Горький огонь стянул удавкой горло, обжег желудок. Хрулев вспомнил, что наговорил девушке, покраснел. Поморщился, закусив долькой лимона. Ну, вот и все. Все что можно он словил. Теперь точно пора…

Ненавидя себя, но не в силах совладать с искушением, он взглянул на нее, чтобы на прощание пропитаться каждой мелкой черточкой красоты. Жадный взгляд заметался по девушке, точно вор, выбегающий из ограбленной им квартиры и в спешке роняющий драгоценности, – изгиб щеки, завиток волос, линия бедра, взмах ресниц, движение руки… Девушка распадалась, ускользала от Хрулева.

– Опять ты обложался! – ударил в спину вопль. Хрулев напрягся, поежился. И вдруг он увидел, как черный бильярдный шар, подкатившись, боднул ножку барного стула, на котором сидела девушка, рассеянно глядя на экран и задумчиво покачивая ногой. Хрулев выпрямился и весь подался вперед, в замешательстве глядя то на девушку, то на черный шар у нее под ногами, – предлог приблизиться к ней. Решившись, он спрыгнул со стула, но было уже поздно, – длинный парень в черной жилетке опередил его.

– Пардон! – ухмыльнулся парень, выпучив на девушку мутные, яйцевидные глаза. Она, обернувшись, недоуменно посмотрела на него. Он кивнул ей вихрастой головой и, нырнул под стул, скрючившись. – Вот он! – схватив черный шар, воскликнул длинный и, разгибаясь, головой задел стойку, звякнувшую бокалом, из которого чуть не выпрыгнула соломинка. Приложив бильярдный шар к затылку, он наклонился к девушке и с ухмылкою стал что-то бубнить ей в ухо.

– Нет, – морщась и качая головой, она отстранилась от парня.– Я не хочу.

Черный шар упал в пустой бокал, жилистая, как плеть рука обвилась вокруг тонкой талии; клонясь к девушке, долговязый парень настойчиво шелестел, дул ей в ухо, дергая острым кадыком и сверкая цепочками на жилетке. Гримасничая и подмигивая, подскочил коротышка и, стуча кием о пол, стал тараторить, трещать девушке в другое ухо.

– Что тебе стоит. Дело на минуту. Вот увидишь, будет весело! – цыганисто шумели они.

Она отворачивалась от них, пытаясь их не замечать и сосредоточиться на экране монитора. Но смотреть показ мод, небрежно покачивая ногой, было уже невозможно. Парни щелкали пальцами перед ее лицом и трясли за плечи, как тряпичную куклу.

Она сжала ноги и вся напряглась.

– Достали вы уже! – воскликнула она, отталкивая их. Она порывисто привстала, вынула из сумочки телефон, опять села, куда-то попыталась дозвониться, сдувая челку со лба, нервничая.

– Всего один разок, – канючил коротышка.

– Ты даже не заметишь это, – вторил долговязый, дергая кадыком.

Девушка качала головой и, кусая губы, махала рукой, словно пыталась отогнать оводов.

– Иначе мы не уйдем, – коротышка решительно ударил пластиковым кием о пол.

– Мы будем твоим кошмаром! У-у-у! – завыл долговязый в ухо девушки.

Хрулев хмурым взглядом буравил парней. Они обращались с девушкой так, словно были с ней давно знакомы. К тому же этим клоунам столько же лет, сколько и ей. По сравнению с парнями Хрулев был древней рептилией. Между ними – пропасть. Эти парни из другого измерения. Они могут запросто подойти к красивой девушке, обнять ее, что-то нашептать и это будет выглядеть в порядке вещей… Бармен все так же щебетал с подружкой, сонный маркер, развалившись на диванчике, тер глаза, – как будто ничего не происходит.

Чего она ждет? Может быть, она просто набивает себе цену, а на самом деле хочет того же, что и эти парни? Дрожа, спрашивал себя Хрулев. И вдруг вспомнил жену, которая прежде чем раз и навсегда хлопнуть дверью, крикнула ему: «Ты боишься собственной тени. У тебя психология раба». Нет. Сейчас ему не было страшно. Так встань и подойди к ней. Но тут же Хрулев вспомнил высокомерный, холодный взгляд девушки. Не хотелось опять становиться молью, попадать впросак. А потому он оставался сидеть, ерзать, ожидая чего-то.

– Почему же ты не хочешь? – кривляясь, пританцовывал коротышка.

– Потому что! – ответила она резко и зло.

– М-мм, от тебя так вкусно пахнет… – окунув нос в волосы девушки, промурлыкал долговязый, и громко втянув воздух ноздрями, закатил глаза.– Так бы и съел тебя, сладкую нехочушечку! – он, прижавшись, обнял ее.

Оттолкнув наглеца в жилетке, она растерянно огляделась. И увидела Хрулева. Она покраснела, словно он застал ее врасплох, и лицо девушки на мгновение стало виноватым, жалким, умоляющим.

– Что больше нечем заняться? – подойдя, громко одернул Хрулев парней.– Оставьте ее в покое. Сейчас же.

Долговязый парень вздрогнул и присел, делая вид, что испугался, потом медленно обернулся и вытаращился на Хрулева, скрестив руки на груди.

– А ты кто такой? – спросил парень.– Разве тебя звали?

– Мужчина, ты ошибся. Ты здесь лишний, – скроив очередную ухмылку на гуттаперчевом лице, коротышка ловко перебросил кий из одной руки в другую.

Хрулев бросил растерянный взгляд на девушку, ее лицо отдалилось, затуманилось, и только ее глаза сверкали сквозь серую пелену, как две холодных, колючих звезды.

– Может, тебе на пиво не хватает? – прогнусавил долговязый парень. – Что молчишь-то? Оглох что ли? Проваливай, давай.

– Сами проваливайте, – запальчиво бросила девушка парням.– А молодой человек… он останется.

– Он что же выходит, твой молодой человек? – спросил долговязый, недоверчиво уставившись на девушку.

– Выходит, – сказала девушка, с натянутой улыбкой взглянув сквозь Хрулева, и он побагровел, насупился, сожалея о том, что подошел. Она издевается?

– Но где же он раньше был этот молодой немолодой? – воскликнул коротышка, нервно жуя кончик галстука.

– Мы поссорились, – сухо сказала она, косясь на экран монитора.

– Ах, вот оно что! – долговязый парень всплеснул руками и, нагнувшись, закашлялся в смехе.– Поссорились! Кхе, кхе, кхе…

– Вы сами уберетесь или вам помочь? – не выдержав, прогромыхал Хрулев в черную воронку, куда он соскальзывал, задыхаясь и сжав кулаки в карманах пиджака

– Или вам помочь? – тонким, гаерским голосом повторил долговязый парень и, выпятив худую грудь, вплотную подошел к Роману Леонидовичу

Хрулев и парень замерли, сверля друг друга глазами. В центре воронки, в которую падал Хрулев, червоточинами чернели зрачки, окруженные розовыми прожилками, подергивалась щека с неровной щетиной, из приоткрытого рта разило ацетоном. И вот-вот то, что осталось от Хрулева – звенящая, перетянутая струна, невыносимая невесомость – врежется в дно воронки, схлестнется с парнем.

– Да черт с ними, – вдруг заныл коротышка и дернул приятеля за жилетку.– Вся ночь впереди. Будет и на нашей улице праздник.

Долговязый, закрыв рот, покосился на приятеля, сдвинул брови и уперся взглядом в девушку.

– Ты точно не хочешь? – с угрозой спросил он.

Дернув плечиком, она отчеканила:

– Я ненавижу бильярд, – и наклонила бокал. Черной шар с дробным стуком покатился по маслянисто-желтой полировке барной стойки.

– Слышишь, – коротышка подхватил шар. – Она ненавидит.

– Тогда, – долговязый парень щелкнул пальцами перед лицом Хрулева, – мы уходим.

– Уходим, уходим, ухо-о-дим! – пропел коротышка, размахивая кием.

– Наверно, мне тоже пора… – пробормотал Хрулев, глядя в пол.

Девушка коснулась его запястья, и Хрулеву показалось, что его ударил электрический разряд.

– Останьтесь, – девушка покосилась на бильярдный стол, коротышка послал ей воздушный поцелуй. Она поспешно отвернулась, скривившись.

«Уйдем вместе» – хотел сказать Хрулев, но слова застряли в горле, он молча подтащил тяжелый барный стул и сел рядом с девушкой. Ее беглый, зыбкий взгляд погружался в сердце Хрулева, как лезвие ножа – в сливочное масло.

Вскинув глаза на экран монитора, где говорили об отдыхе класса люкс, и модель взахлеб рассказывала о новой яхте олигарха, девушка извлекла из сумочки тонкий черный телефон.

– Я вызову такси, и тогда мы с вами расстанемся – холодно, деловито сказала девушка, под ее пальцами кнопки телефона тихо попискивали мышами.

Он может подвезти ее. Выдохнул Хрулев.

Она смерила его недоуменным взглядом, и Хрулева бросило в жар, он покраснел.

– Нет. Это исключено, – она покачала головой.– Я не езжу с незнакомцами.

Сейчас таксисты хуже любого незнакомца. Хрулев попытался улыбнуться, но губы одеревенели, и кожа дерюгой стянуло лицо.

– Опять сорвалось! – чуть не плача, воскликнула она, кусая губы.

«Она презирает меня», – думал Хрулев, с вымученной, дрожащей улыбкой глядя на девушку. Быстрей бы она исчезла. Только душу травит.

– Вот! – она схватила Хрулева за руку и замерла, прижав телефон к уху. – Ах, нет… Да что же это такое… – разочарованно пробормотала она, опять пытаясь дозвониться до такси.

Хрулев хмыкнул и, качая головой, вытер салфеткой мокрый лоб…

– Так значит, со мной случится что-то плохое? – спросила она, глядя на дорогу, которая выныривала из молока тумана. Старый Мерседес прорывался сквозь туман, разрубая молочные заросли светом фар и глухо постукивая по выбоинам. Нервно позевывал круглой, желтой пастью светофор. Подкрадывалось утро.

– Вы прорицатель? – она улыбалась дороге, светофору, рекламной растяжке, но не Хрулеву, как будто его не было рядом.

На мгновение туман за лобовым стеклом сгустился, колыхнулись белесые груди-дыни, царапнул лобовое стекло острый крючок носа, тетка насмешливо подмигнула. Хрулев сжал влажными ладонями оплетку руля и резко надавил на педаль акселератора. Дорога забарабанила камешками по днищу, ломясь в салон. Щетки дворника поспешно шаркнули по лобовому стеклу, сметая туманный призрак. Красивые девушки созданы для неприятностей, пробормотал Хрулев, поеживаясь.

– Или неприятности созданы для девушек, – сказала она, с тревогой посмотрев на телефон, звонко выплюнувший на дисплей очередное сообщение.

Вспомни волшебные сказки.

– А что там? – девушка поспешно спрятала телефон в сумочку.

Там все плохое происходит только с красавицами, сказал он.

Девушка вздохнула и, откинувшись в кресле, закрыла глаза, затихла, ушла в себя.

В голове у Хрулева шумело, так же как за приоткрытыми стеклами. Тяжесть и легкость накатывали волнами. Желание и страх рвали на части. Поскорее избавиться от нее, забыть о ней и в тоже время врасти в горечь ее духов, до бесконечности длить сладкую пытку, уподобиться черепахе, что черпает путь в час по чайной ложке. Отчаянно замедлиться. Потому что другого шанса не будет. Потому что он рядом с ней в первый и последний раз. Но мерин нетерпелив, и его все время приходится одергивать, притормаживать…

Жгло предчувствие, что скоро случится что-то из ряда вон. Ведь бесплатный сыр известно где. Какую мышеловку ему готовят? Судьба одарила его этой встречей и, значит, скоро втопчет в ужас. Тело уже набивают ватой. Уже подступает невесомость кошмара.

Хрулеву как никогда повезло. Но что делать с этой странной удачей? Счастье раздавило, оглушило его. И куда он так опять разогнался? Хрулев сбавил скорость, ветер за окном утих, но гул в голове только усилился.