Читать книгу: «Военный врач. Хирургия на линии фронта»
David Nott
War Doctor: Surgery on the Front Line
WAR DOCTOR © David Nott, 2019
Afterword © Eleanor Nott, 2019
Фото на обороте: © Jason Alden /eyevine / East News
© Иван Чорный, перевод на русский язык, 2021
© ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Отзыв российского специалиста
Я очень рад, что стал одним из первых, кто прочитал книгу «Военный врач». Она не только о виртуозных операциях во время военных действий, когда нет яркого освещения и достаточной санитарной обработки инструментов, но и о сочувствии, эмпатии. Мы привыкли смотреть фильмы про войну или сюжеты СМИ, но когда читаешь книгу, становится очень страшно за людей, мирных жителей, кто не по своей воле должен пройти через такие испытания.
И в таком мире все еще остаются врачи как Дэвид Нотт. Он обычный человек со своими страхами и проблемами, но готовый потратить время и силы, даже жизнь, на спасение людей, которые очень в нем нуждаются.
Каждая новая операция – это вызов для Дэвида, смертельные травмы, изуродованные тела детей, женщин… Но не все операции заканчиваются трагично, особенно, когда такой врач чудом оказался рядом.
После такой книги начинаешь верить в людей, медиков, перестаешь быть равнодушным и безразличным по отношению к окружающим.
Практикующий хирург,член Российского общества хирургов,автор популярного подкаста «Будни Хирурга» и блога @budnihirurga
Предисловие
Я исколесил мир в поисках проблем. Это своего рода зависимость, привычка, которой сложно сопротивляться. Отчасти она исходит из моего желания применить свои навыки хирурга для помощи людям, испытавшим на себе худшие проявления человечества, а отчасти объясняется трепетом, который испытываешь, оказавшись в этих ужасных местах, где большинство людей не бывали и не хотели бы оказаться.
ЧЕЛОВЕК ВОЕВАЛ С НЕЗАПАМЯТНЫХ ВРЕМЕН – КАК ПРАВИЛО, С ТЕМИ, КТО ЖИЛ ПО СОСЕДСТВУ.
Военное дело превратилось в профессию, и риску быть раненым или убитым на поле боя подвергались в основном солдаты. Ожесточенные сражения обычно проходили вдали от жилых мест, и на линии фронта находились только бойцы. Во время Второй мировой войны, однако, ситуация начала меняться, и теперь большинство жертв приходится на ни в чем не повинное мирное население.
Постепенно повышалась и эффективность средств по уничтожению потенциальных жертв. К счастью, миру не пришлось повторно столкнуться с масштабными разрушениями, оставленными двумя атомными бомбами в Японии более семидесяти лет назад, когда сотни тысяч людей были убиты единственным опустошительным оружием. Вместе с тем, однако, существуют всевозможные системы доставки боеголовок, снарядов, бомб и пуль с постоянно увеличивающейся боевой мощью, и каждая из них предназначена для нанесения чудовищных повреждений человеческому телу. Причем больше всего от войн достается тем, кто меньше всего к ним подготовлен: бедным и обездоленным, людям, живущим в антисанитарных условиях и лишенным многих благ цивилизации. Война способна сделать и без того тяжелую жизнь невыносимой.
Во всем мире есть хорошие врачи и медсестры – слава богу, стремление посвятить жизнь медицине характерно для некоторой части населения любой страны.
Вместе с тем экстремальные события, будь то война или стихийное бедствие, расширяют границы возможного. Травмы становятся более серьезными, ресурсов все меньше, медработники подвергаются все большему стрессу и зачастую сами оказываются в опасности. Даже самые квалифицированные и опытные хирурги будут шокированы увиденным в зоне боевых действий, как это было со мной. Нужно время, чтобы отточить необходимые навыки и наработать опыт, которые помогут справиться с большинством проблем.
В этой книге я попробую разобрать причины, которые вот уже более двадцати лет побуждают меня добровольно отправляться в опасные места, чтобы помочь пострадавшим от событий, как правило, совершенно никак от них не зависящих. Я многократно ввязывался в чужие войны – в Афганистане, Сьерра-Леоне, Либерии, Чаде, Кот-д’Ивуаре, Демократической Республике Конго, Судане, Ираке, Пакистане, Ливии, Газе, Сирии и других странах. Порой я работал в хорошо оснащенных больницах вдали от боевых действий, а иногда и в плохо оборудованных полевых госпиталях прямо на линии фронта – в тяжелых условиях, где нет диагностических приборов вроде рентгеновских аппаратов или компьютерных томографов, на которые можно было бы положиться.
ПОЧЕМУ ЖЕ РАЗ ЗА РАЗОМ Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В МЕСТА, ГДЕ ЦАРЯТ НЕСЧАСТЬЯ И СТРАДАНИЯ? ОТВЕТ ПРОСТ: ЧТОБЫ ПОМОГАТЬ ЛЮДЯМ, КОТОРЫЕ, ПОДОБНО МНЕ ИЛИ ВАМ, ИМЕЮТ ПРАВО НА ДОСТОЙНУЮ МЕДИЦИНСКУЮ ПОМОЩЬ.
Как мы поступаем, когда маленький ребенок, прищемив палец дверью, плачет, а рядом никого, кроме нас, больше нет? Мы подхватываем малыша на руки, жалеем его, обещаем, что все будет хорошо, проявляем любовь и нежность – объятия дают чувство защищенности. Они как бы говорят: «Я рядом, присмотрю за тобой, помогу».
Именно такая реакция нужна, когда в зоне боевых действий перед тобой пациент с ужасными травмами. Ему необходимы утешение и защита. И врач должен ему их обеспечить, внушить уверенность, что сможет помочь и сделает все правильно, избавит от боли.
Даже в мирные времена, оказавшись в больнице, люди нервничают, а в условиях войны стресс значительно обостряется. Очень важно всем своим видом демонстрировать уверенность и силу. Теперь у меня это получается гораздо лучше, чем раньше. Тем не менее ставки высоки, поскольку обычно где-то рядом присутствует оружие, в воздухе витает напряжение, а тем, у кого в руках сила, закон не писан.
Я ПОБЫВАЛ ВО МНОЖЕСТВЕ ОПАСНЫХ СИТУАЦИЙ, И МНЕ, ВНЕ ВСЯКИХ СОМНЕНИЙ, ПОВЕЗЛО ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ.
Женевские конвенции призваны обеспечить защиту как раненым, так и всем тем, кто оказывает во время войны медицинскую помощь. В 2016 году я организовал в Лондоне демонстрацию против ковровых бомбардировок больниц в Сирии и других горячих точках по всему миру. Больницы требуют защиты и уважительного отношения. Бомбардировка и уничтожение больниц – это не просто грех, это зло, поскольку преступники заявляют о преднамеренности и оправданности своих действий. За первые шесть лет войны в Сирии на больницы было совершено более 450 нападений. Были месяцы, когда медицинские учреждения атаковали чуть ли не ежедневно.
Организация демонстрации, выступления по телевизору в рамках борьбы за формирование гуманитарных коридоров, создание фонда для распространения специализированных знаний по травматологической хирургии – все это показалось бы мне чем-то немыслимым, когда я был молодым консультантом в начале 1990-х. Это поступки человека, которого я молодой попросту не узнал бы, – вот только это все еще я, и мы оба – продукт моего валлийского воспитания и всех бесчисленных факторов, формирующих человеческую личность.
Активистская и учебная деятельность стала результатом всего моего опыта, особенно последних лет в Сирии. С 2012 года я совершил туда три длительные поездки, неоднократно бывал в пограничной зоне, и за это время моя жизнь кардинально изменилась. Я принялся анализировать знания, приобретенные за свою карьеру, и делиться ими, чтобы помочь другим врачам, особенно из тех стран, где идет война. Я очень злился из-за того, что мировые державы не в состоянии предотвратить нападения на больницы и медицинский персонал в условиях, когда те просто пытаются спасать жизни. Но самым чудесным стало то, что я всерьез увлекся женщиной, с которой мне захотелось провести остаток жизни, женился на ней и стал отцом.
С 2012 года я бывал и в других местах, но Сирия проходит через этот самый необыкновенный период моей жизни красной нитью – швом, к которому я постоянно возвращаюсь. Эти поездки были самыми удивительными, насыщенными, разочаровывающими и опасными из всех.
1
Самодельные бомбы
Летние Олимпийские игры 2012 года в Лондоне были в полном разгаре, команда Великобритании завоевала рекордное количество медалей, и страна купалась в лучах славы успешно выступивших спортсменов. Сложно было представить, что всего в нескольких часах полета на самолете целая страна погружалась в жестокую анархию.
Я был загружен повседневной работой в Национальной службе здравоохранения. Бо́льшую часть года я работаю в трех больницах Лондона: в «Сент-Мэри» – хирургом-консультантом1 отделения травматологии и сосудистой хирургии; в «Роял Марсден» помогаю хирургам-онкологам таких специальностей, как общая хирургия, урология, гинекология и челюстно-лицевая хирургия, удалять крупные опухоли целиком, после чего обычно требуется обширная сосудистая реконструкция; в больнице «Челси и Вестминстер» – консультантом лапароскопической (малоинвазивной) и общей хирургии. Помимо этого, с начала 1990-х я проводил по несколько недель в качестве хирурга-травматолога в зонах боевых действий по всему миру. Я внимательно смотрю новости по телевизору, отслеживая информацию по новым горячим точкам, зная, что в любой момент ко мне за помощью непременно обратится какая-нибудь гуманитарная организация.
Когда я получаю такой звонок, мое сердце бешено колотится и возникает непреодолимое желание устранить любое препятствие, способное помешать туда поехать. Я всегда отвечаю: «Дайте мне два часа, и я вам перезвоню». Мне могут позвонить прямо во время операции либо когда принимаю пациента. Где бы я ни находился и чем бы ни был занят, желание поехать неизбежно сильное и почти непреодолимое, но всегда соглашаться я не могу. Я мог бы получать по несколько запросов в месяц из разных агентств и без труда работать волонтером на полную ставку, но должен еще и зарабатывать себе на жизнь. Конечно, я получаю порядка трехсот фунтов за месяц полевой работы, но бо́льшая их часть уходит на повседневные расходы.
Прежде чем дать согласие на что-либо, я звоню заведующему хирургией в больнице «Челси и Вестминстер», с которой заключен контракт, и объясняю, что меня попросили помочь с одним гуманитарным кризисом. Затем прошу предоставить мне неоплачиваемый отпуск на время отсутствия. Как правило, возражений не возникает, «если ты разберешься со всеми своими пациентами, операциями и дежурствами». Мне еще ни разу не отказывали. Нет никаких сомнений – соблазн отправить меня в неоплачиваемый отпуск с сохранением всех обязательств перед больницей помогает развеять любые тревоги, которые только могут возникнуть у НСЗ2!
Летом 2012 года мне позвонили из главного офиса организации «Врачи без границ» в Париже и предложили поработать в их больнице в Сирии. Сделав все обычные приготовления к отъезду, я собрал вещи и сел на самолет в Турцию.
Подобно большинству людей, я знал, что Сирия – это страна на Ближнем Востоке, державшаяся в стороне от конфликтов, охвативших ее соседей. Она граничит с Ираком, Ливаном и Израилем – тремя странами, которые сложно назвать оазисами спокойствия. Бо́льшую часть моей жизни Сирия была закрытой, отчасти изолированной, но мирной страной, где порой проводили отпуска самые отважные западные туристы.
Многие из стран, в которых я работал добровольцем, погрязли в хаосе после того, как их авторитарному правлению был брошен вызов. Природа, может, и не терпит пустоты3, но разжигатели войн ее обожают. В Сирии авторитарный режим обеспечивала семья Асадов, которая правила страной с момента прихода к власти в результате бескровного переворота в 1970 году. Нынешний президент Башар Асад вступил в должность в 2000 году после смерти своего отца Хафеза, получив 99,7 % голосов избирателей, что закрепило его приход к власти. В стране, где три четверти населения – сунниты, семья Асадов была светилом секты алавитов – религиозного меньшинства, исповедующего алавизм, ответвление шиитского ислама. Вокруг них царил своего рода культ личности, и портреты Хафеза и Башара украшали многие учреждения и магазины. Удерживать в своих руках власть по многовековой традиции им помогала славящаяся своей жестокостью тайная полиция, представители которой выделялись непременными солнцезащитными очками и кожаными куртками.
Мое знакомство с Сирией началось очень давно: в 1970-х годах у отца был практикант, доктор Бурак. Отец называл его лучшим ординатором, с которым ему когда-либо доводилось работать.
КРОМЕ ТОГО, Я ПОЗНАКОМИЛСЯ С МОЛОДЫМ ДОКТОРОМ БАШАРОМ АСАДОМ, КОГДА ОН БЫЛ СТАРШИМ ИНТЕРНОМ ОФТАЛЬМОЛОГИИ В НАЧАЛЕ 1990-Х.
Мы обсуждали пациента, у которого были проблемы с глазом из-за небольшого тромба, оторвавшегося в сонной артерии. Он казался очень приятным и почтительным – я и подумать не мог, что многие годы спустя наши пути снова пересекутся.
Лед в Сирии тронулся в 2010 году, когда демонстранты вышли на улицы Туниса, протестуя против многих вещей, включая высокий уровень коррупции и безработицы, отсутствие свободы слова. В начале следующего года был свергнут давний президент Туниса, что не осталось без внимания других стран Северной Африки и Ближнего Востока, где население тоже было недовольно своим правительством. В начале 2011 года были проведены масштабные и продолжительные акции протеста в Марокко, Алжире и Судане, а затем в Ираке, Ливане, Иордании и Кувейте. В пяти других странах – Ливии, Египте, Йемене, Бахрейне и Сирии – волна протестов и восстаний, получившая название «Арабская весна», обернулась серьезными мятежами, свержением режимов, а то и вовсе полномасштабной гражданской войной. Демократических перемен к лучшему с помощью беспорядков удалось добиться лишь в Тунисе: многие другие страны оказались в куда более бедственном положении, чем раньше.
В Сирии протесты, призывавшие к свержению президента Асада, подавлялись с особой жестокостью. По моему мнению, гражданской войны можно было избежать либо быстро ее свернуть, если бы правительство менее радикально отреагировало на протесты. В марте 2011 года несколько детей рисовали баллончиками граффити с антиправительственными лозунгами на стенах в южном городе Дараа; Асад приказал силовикам задержать детей и подвергнуть их пыткам. В ответ на это на улицы хлынули тысячи протестующих. Двадцать второго марта войска Асада штурмом взяли больницу в Дараа и заняли здание, разместив на крыше снайперов. Когда протесты усилились, снайперы принялись за работу. Хирург Али Аль-Махамид был убит, пытаясь помочь раненым, а когда позже в тот же день тысячи скорбящих пришли на его похороны, они тоже были расстреляны. Снайперы оставались на крыше еще два года, стреляя по больным и раненым, которые пытались получить медицинскую помощь.
Когда протесты вспыхнули по всей Сирии, система здравоохранения страны стала громоотводом для разногласий, разрывавших на части сирийское общество. Для тех, кто противостоял существующему режиму, – в основном это были сунниты, из которых сформирована Свободная сирийская армия, – обращение за медицинской помощью для лечения ран, полученных в ходе боевых действий, стало почти таким же опасным, как и сами боевые действия.
В руках режима система здравоохранения превратилась в оружие. Больницы стали продолжением аппарата госбезопасности: медицинскому персоналу, сохранившему верность Асаду, было приказано разбираться лишь с мелкими травмами мирного населения. Раненых и ожидающих лечения протестующих часто забирали из палат и увозили, подвергали допросам.
Согласно данным имеющихся документов, за первый год восстания 56 медицинских работников были либо застрелены снайперами, либо замучены до смерти в тюрьмах. В 2012 году Асад издал новый закон, требующий сообщать об антиправительственной деятельности – по сути, любой, кто оказывал медицинскую помощь человеку, не бывшему активным сторонником Асада, становился преступником. Вот с каким давлением приходилось сталкиваться медицинскому персоналу по всей стране, просто чтобы выполнять свою работу.
Я прилетел в Стамбул, а затем в Хатай, аэропорт неподалеку от Рейханлы, ближайшего турецкого города к сирийской границе. Меня отвезли в штаб «Врачей без границ», где провели краткий инструктаж о предстоящей миссии, дали последние указания о мерах предосторожности и объяснили маршруты отступления на случай экстренной эвакуации. На следующий день меня подобрала машина с водителем-сирийцем и местным снабженцем – они отвезли меня на блокпост прямо перед границей, где зарегистрировали под вымышленным именем и выдали документы. Водитель отвез меня на границу, находившуюся под пристальным контролем турецких военных, и они проверили мои документы. Мы пересекли границу, представлявшую собой просто забор из колючей проволоки, и стали ждать сирийскую машину, которая должна была отвезти меня в больницу «Врачей без границ» в Атме. Мы миновали недавно появившийся лагерь беженцев, где несколько тысяч человек жили в антисанитарных условиях в рваных палатках. Хоть палатки и были потрепаны, люди в них, к моему удивлению, оказались хорошо одетыми, в чистой обуви и, должно быть, гордились своим внешним видом. Уверен, они не отдавали себе отчета, что полученный статус беженца был лишь началом жалкого существования, предстоявшего им в ближайшие годы. «Врачи без границ» – медицинская гуманитарная организация, с которой мне уже несколько раз доводилось работать, – заняли в городе большую обнесенную стеной виллу, оборудовав в ней больницу под кодовым названием «Альфа», – это был их первый подобный объект в Сирии. Дом большой, с хорошими пропорциями, принадлежал человеку, который сам был хирургом и работал в Алеппо. В ожидании наплыва пациентов комнаты были перепрофилированы: столовая стала операционной, гостиная – приемным покоем, где проводился первичный осмотр пациентов, а на кухне разместился стерильный блок. На первых двух этажах расположили палаты, а помещения для персонала – на верхнем этаже. Когда я приехал, было настолько жарко, что мы, как правило, спали на крыше под москитными сетками. Волонтеры из Сирии и из-за рубежа лежали, измотанные после бесконечной смены, и наблюдали за проносящимися в небе реактивными самолетами, попутно разглядывая звезды в черном как смоль небе.
Я быстро вошел в ритм и почувствовал себя полезным. Мы просыпались рано, встречались с руководителем миссии, который вкратце рассказывал об обстановке в тот день, о том, где велись основные бои, и прочую информацию, после следовал обход пациентов. Я чрезвычайно обрадовался, увидев здесь Пита Мэтью, первоклассного врача, с которым уже работал ранее. Он был нейрохирургом-консультантом в Данди и несколько лет назад загорелся желанием попробовать себя в гуманитарной работе. Еще в 2002 году совместно с коллегами Паулиной Доддс и Дженни Хейворд-Карлссон я провел учебный курс, профинансированный британским Красным Крестом, для подготовки хирургов к работе в зонах военных действий, и Пит был одним из участников. Мы стали хорошими друзьями и с тех пор поддерживали связь.
После обхода пациентов мы завтракали и принимались за операции: на раннем этапе войны жертв было еще не так много, и у нас оставалось время для проведения плановых и дополнительных операций людям, чья жизнь уже не подвергалась непосредственной опасности.
Вскоре, однако, ситуация накалилась и количество неотложных операций значительно возросло: когда правительство начало обстреливать жилые дома из минометов и выпускать реактивные снаряды с вертолетов, к нам стали массово поступать люди с огнестрельными и осколочными ранами. Люди стояли не только перед угрозой прямого попадания, которое с большой вероятностью обернулось бы мгновенной смертью или чудовищной ампутацией, но и перед риском осколочного ранения: разлетающаяся во все стороны шрапнель или обломки подорванного здания сами становились смертоносными снарядами.
В любое время дня и ночи мы могли услышать вдалеке автомобильные гудки, которые усиливались по мере приближения машины, спешащей доставить новых жертв. Эти гудки были для нас своеобразной сиреной, сигналом подготовить приемный покой для осмотра пациентов, чтобы понять, кого необходимо отправить прямиком в операционную.
ОДНАЖДЫ ПЕРВОЙ ПАЦИЕНТКОЙ, КОТОРОЙ ПОНАДОБИЛАСЬ НАША ПОМОЩЬ, ОКАЗАЛАСЬ ЖЕНА МЕСТНОГО ИЗГОТОВИТЕЛЯ БОМБ.
На тот момент в Атме было открыто несколько мастерских по производству взрывчатки. Это были весьма примитивные устройства, и мало кто из тех, кто занимался их изготовлением, толком разбирался в том, что делает, они работали главным образом дома, обучаясь всему в процессе и подвергая собственные семьи ужасному риску.
Судя по всему, муж этой женщины делал на своей кухне бомбу, когда прогремел преждевременный взрыв. Весь дом был разрушен, мужчина погиб, а его жену в спешке доставили к нам с осколочным ранением в левую голень. Из раны обильно шла кровь, и на бедро пришлось немедленно наложить жгут.
Анестезиолог быстро взял у нее образец крови и пропустил через самый простой гемоглобинометр – устройство для измерения уровня гемоглобина в крови, вещества, которое переносит кислород в организме человека. Он показал, что его уровень составлял четыре грамма на литр – нормальным считается показатель от 12 до 15 г/л. Было очевидно, что она потеряла очень много крови. Быстро установив группу, анестезиолог взял пакет4 свежей крови из наших истощающихся запасов и поставил на ее вторую руку капельницу с физиологическим раствором, чтобы восполнить часть потерянной жидкости.
Все это происходило на операционном столе в столовой. Пока пациентку вводили в общий наркоз, дежурная медсестра установила тележку со стерильными шторами и инструментами. Тщательно осмотреть рану было невозможно из-за кровотечения – скорее всего, была повреждена бедренная артерия; большая повязка сдавливала рану. Переодевшись и обработав руки, я приготовился оперировать.
Один из помощников-сирийцев, который толком не говорил по-английски, помог приподнять ногу пострадавшей. Обработав ее йодом, я попросил снять давящую повязку. Кровотечение к этому времени прекратилось, и поверх раны образовался большой сгусток крови. Пациентка была полностью подготовлена к операции, и я приступил. Первым делом я выполнил разрез чуть ниже жгута, чтобы получить доступ к поврежденной артерии, далее взял артерию на зажим и начал исследовать рану. Разобравшись с сосудом, я опустился ниже, чтобы лучше осмотреть рану. Осторожно засунув палец в большое отверстие прямо над ее коленом, я нащупал какой-то предмет, приняв его за кусок металла – осколок бомбы или, возможно, фрагмент ее разрушенного дома.
В подобных ситуациях чрезвычайно важна максимальная осторожность.
НУЖНО МЕДЛЕННО И АККУРАТНО ВВОДИТЬ ПАЛЕЦ В РАНУ: ЕСТЬ РИСК НАТКНУТЬСЯ НА ОСТРЫЕ, СЛОВНО БИТОЕ СТЕКЛО, ОБЛОМКИ КОСТИ.
Меньше всего хочется уколоться, не имея представления о том, какая зараза может быть в крови у пациента. В этой стране, конечно, вероятность наткнуться на ВИЧ или гепатит куда ниже, но в подобных ситуациях всегда следует предполагать худшее.
Осторожно тыкая пальцем, я понимаю, что это не просто кусок металла или осколок с зазубренными краями, а какой-то гладкий предмет цилиндрической формы. Ухватив пальцами, я очень осторожно его вытащил. Поднял перед глазами, чтобы лучше рассмотреть, но стоило помогавшему мне сирийцу его увидеть, как он мгновенно побледнел. Очевидно, он знал, что у меня в руках. «Муфаджир!» – выпалил он и бросился из комнаты наутек.
МЫ С АНЕСТЕЗИОЛОГОМ ПЕРЕГЛЯНУЛИСЬ. У МЕНЯ ЧТО, В РУКАХ БОМБА? Я ОЦЕПЕНЕЛ, ПЫТАЯСЬ СООБРАЗИТЬ, ЧТО ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ.
Вокруг воцарилась полная тишина – только и было слышно тихое шипение аппарата ИВЛ, накачивающего легкие пациента воздухом. Анестезиолог зашаркал подальше от меня и спрятался за шкафом в углу комнаты. У меня задрожали руки. В любую секунду я мог уронить эту неизвестную штуку на пол и понял, что медлить больше нельзя. Собравшись с мыслями, я сделал глубокий вдох и решил как можно аккуратнее и медленнее выйти из операционной. Для этого нужно было, чтобы анестезиолог открыл передо мной дверь – я кивнул в ее сторону головой, дав понять, что мне от него нужно, не осмеливаясь вымолвить ни слова. Он сказал, чтобы я подождал, поскольку был уверен, что вскоре кто-нибудь обязательно придет на помощь. К счастью, он оказался прав, и спустя несколько секунд в комнату вошел помощник-сириец с ведром воды. Поставив ведро на пол у моих ног, он вместе с анестезиологом убежал в соседнюю комнату. С колотящимся сердцем я плавно опустил предмет на дно, почувствовав, как холодная вода просачивается в рукав моего зеленого хирургического халата, и с предельной осторожностью вынес его наружу.
«Муфаджир» – это детонатор. Трудно было понять, взведен он или нет. Позже мне сказали, что взрыв вряд ли меня убил бы, но руку оторвало бы наверняка: может, и не конец жизни, но уж точно конец карьеры – на тот момент это, по сути, было равнозначно.
Сталкиваться с самодельной взрывчаткой мне доводилось и после. Большинство поступавших пациентов с осколочными ранами получали их от бомб, сделанных любителями. Во время нашей миссии в больницу несколько раз привозили маленьких мальчиков и девочек с оторванными конечностями. У кого-то были и серьезные травмы лица, и даже, что особенно трагично, ужасные повреждения глаз, из-за которых они навсегда теряли зрение. Много раз, заходя в палату, я слышал рыдания родителей, держащих на руках своих детей пяти или шести лет, которым больше никогда не суждено было увидеть их или прикоснуться к ним пальцами. Зрелище душераздирающее.
Хотя нас окружали люди, уже свыкшиеся с тем, что вокруг идет война, в нашем доме мы чувствовали себя в относительной безопасности. Мы не обращали особого внимания на здание напротив, где сновали молодые люди в камуфляже, зачастую с оружием в руках. Наверное, я предполагал – если вообще об этом задумывался, – что это какой-то учебный центр Свободной сирийской армии. Мы часто наблюдали, как они преклоняли колени, после того как в мечети в полпятого утра начинался призыв к молитве, и знали, что им тоже видно, как мы занимаемся своими делами. Была в этих минутах какая-то особая романтика. Я лежал на крыше без сна, слушая доносящийся из мечети прекрасный голос. В этот ранний час воздух был наполнен восхитительной сладостью и хрустящей прохладой – небо постепенно светлело, и меня наполняло ощущение полной безмятежности. К семи утра лежать на резиновых матрасах было уже невыносимо жарко, поэтому мы без труда вставали и выстраивались в очередь перед общим туалетом и душем.
Закаты были не менее прекрасны. Чаще всего вечернее небо представало лишь огромной полосой темно-синего цвета с редкими дымчатыми облаками. Опускаясь между двумя небольшими горами на горизонте, солнце поочередно меняло потрясающие оттенки – это было невероятно.
В один из таких вечеров вся наша команда отправилась в расположенный в поселке бассейн. В то время я набрал немного лишнего веса, поэтому решил остаться и поднялся на крышу отдохнуть. Закат выдался особенно красочным, и я решил его сфотографировать. Я уже много лет ездил на подобные гуманитарные миссии и прекрасно знал, что «Врачи без границ» категорически запрещают пользоваться фотоаппаратом. Тем не менее все эти годы я постоянно снимал клинические фотографии и видео в учебных целях – разумеется, с разрешения пациента, – зачастую с помощью камеры GoPro, закрепленной на голове. И очень рад, что делал это: вне всякого сомнения, этот архив изображений стал важнейшим учебным пособием для преподавательской работы, которой занимаюсь сейчас. К тому же фотографировали все без исключения, постоянно – на запрет повсеместно закрывали глаза. Я установил свой фотоаппарат, какое-то время провозившись с функцией покадровой съемки, чтобы выбрать потом лучший снимок. Пока я этим занимался, взглянул вниз на улицу и увидел знакомое лицо – это был доктор Иса Рахман, которого несколькими неделями ранее я встретил на турецко-сирийской границе. Я помахал ему рукой, и он помахал в ответ. Он недавно окончил Имперский колледж и работал в благотворительной организации «Рука об руку с Сирией», которая открыла клинику в Атме.
Я вернулся к фотоаппарату, установленному на стене, откуда просматривалась улица и окружающие здания, но сфокусирован он был на горизонте, залитом золотом. Сделав несколько снимков, я вздрогнул, увидев больничного снабженца – запыхавшись, он выскочил на крышу и велел мне немедленно прекратить. Он был напуган, бледен и говорил сбивчиво. Я совершенно не заметил, что у входа в больницу стояли около двадцати вооруженных людей, которые внезапно ворвались на территорию. Им был нужен мой фотоаппарат: они думали, что я их снимаю.
– Нет-нет, – запротестовал я. – Я лишь снимал закат!
Возмущенными мужчинами были наши соседи – набожные бойцы, наблюдавшие за мной издалека. Как оказалось, они были вовсе не из ССА (Свободная сирийская армия), а принадлежали к одной джихадистской группировке. Снабженец поспешил договориться с ними, что заберет у меня фотоаппарат и спустится с ним вниз, чтобы показать, что на нем. Он потребовал немедленно его отдать – они угрожали за две минуты захватить больницу, если не получат фотоаппарат. Я послушно отдал и, занервничав, уселся ждать. У меня опустилось сердце – оставалось только гадать, как все сложится.
Снабженца не было минут пятнадцать. Я встал и выглянул на улицу, снова поймав взгляд Исы. Жестом попросил его пойти глянуть, что происходит, – может, ему удастся как-то помочь. Он кивнул и направился к входу в больницу.
Двадцать минут спустя вернулся снабженец, который, к моему огромному удивлению, вернул мне фотоаппарат – я уже и не рассчитывал снова его увидеть. К счастью, джихадисты на фото не попали, иначе меня наверняка увезли бы для допроса и еще бог знает чего – тем не менее, несмотря на совершенно безобидные снимки, они заявили, что все равно хотят меня забрать. Слава богу, Исе все-таки удалось уговорить их уйти.
Теперь-то я понимаю, чем обязан Исе: вскоре после того происшествия эти молодые бойцы похитили другого иностранца, работавшего с «Врачами без границ», и несколько месяцев удерживали его в плену. Больше мы с Исой не виделись, и я с большим огорчением узнал, что год спустя он был убит. Он умер от осколочной раны, полученной во время работы в клинике в Идлибе. Вина за его смерть была возложена на сирийское правительство.
На этом этапе своей карьеры я неоднократно бывал на волосок от гибели, но всю знаменательность именно этого случая осознал лишь потом, когда выяснилось, что это была моя первая встреча с организацией, ныне известной как Исламское государство5. У нее много разных названий, в том числе ДАИШ6 – это аббревиатура арабского названия, но, поскольку с ее представителями я сталкивался в Сирии, буду называть ее ИГИЛ7 (Исламское государство Ирака и Леванта).
