Читать книгу: «И небеса однажды кончаются», страница 3
– Нет, нет, я не хочу.
– Ты даже не спросила, с чем они.
– Из чего бы она ни была приготовлена, Ваша еда всегда вкусна.
– Они с маслом, зеленью и томатом.
Сестра Рут протягивает мне бутерброд, и я невольно беру его, но есть мне действительно не хочется. Немного откусываю.
– Спасибо, Вы так добры ко мне, мадам.
Сестра Рут качает головой.
– Что тебя беспокоит?
– Ничего, сегодня очень душно, у меня разболелась голова.
– В том письме написано что-то, не совсем радостное? – предполагает сестра Рут, показывая на конверт.
– Да.
– Что тебя расстроило?
Я всматриваюсь в её открытое, доброжелательное лицо. Оно некрасивое, но что-то есть в этом чистом лице притягивающее взгляд. Не такой ли была Дева Мария или любая из мадонн Леонардо да Винчи?
– Мадам, я боюсь будущего.
– Боишься будущего?
– Каждый день мы просыпаемся с рассветом, мы дышим, поём, наслаждаемся окружающим. Но мы не замечаем того, как неумолимое время, словно песок течёт между пальцев, принося страдания нашим родным и близким. Меньше всего мы хотим чужих страданий, но они страдают.
– Не нужно бояться будущего, Лилиан.
– Почему?
– Потому что оно в тебе. Ты являешься его частью, неотъемлемой частью, оно в каждой клетке твоего тела, в твоих глазах.
– В глазах?
– Если тебя постигла неудача, благослови её и живи дальше.
– А если неудача постигла моих близких, мадам?
Сестра Рут улыбается.
– Тогда помоги им, чем можешь. Горе не абсолютно. Для кого-то оно является предвестником счастья или переходом на следующую ступень развития. Ты ещё слишком молода, Лилиан, и для тебя жизнь окрашена в кричащие тона. Но пойми, есть ещё и нежные краски, которые долго хочется созерцать. Жизнь состоит не только из белого и чёрного, но и из других оттенков. Поверь, она намного разнообразнее, чем ты думаешь. Рядом с горем идёт счастье, рядом с большими потерями живёт Мудрость. Посмотри на всё, что ты видишь, Лилиан: на эту тарву, на небо, деревья и цветы. Они спокойны, так как знают, всё идёт своим чередом. Они просто существуют, не думая ни о чём, не строя никаких планов на будущее. Ты можешь научиться у этих деревьев отношению к жизни. Учителем бывает не только строгая дама в очках с постным лицом. Нет, Лилиан, учителем, истинным учителем может стать даже камень, лежащий на дороге.
– Но моя маленькая Берта никогда не встанет и не пойдёт, а Сесилия погубит себя в мрачных стенах аббатства.
Сестра Рут ставит плетёнку на скамью.
– В стенах многих монастырей живут те же люди, что ты и я, ничем не отличающиеся от нас. Даже там они радуются и постигают свои истины, даже там они остаются людьми.
– Моя сестра Сесилия мечтала о замужестве и вечной любви.
– Я уверена, она сохранит свою мечту, и это освятит её существование. Кто знает, быть может, именно в стенах аббатства она найдёт своё счастье.
– А Берта? Как же Берта?
– Берта обретёт твою заботу и привязанность. Сейчас она счастлива.
– Когда она вырастет, она осознает своё положение.
Сестра Рут качает головой.
– Не заглядывай далеко, Лилиан. Отучи себя от этой дурной привычки. Не всё нам дано видеть, потому что люди не обладают прозрением. Им лишь кажется, что они всё знают, на самом деле это не так.
Она треплет меня по волосам.
– Ты переживаешь больше не за себя, а за других, ты ещё ребёнок, и в тебе нет ни капли эгоизма и злобы. Постарайся остаться такой до конца.
Я сжимаю худую ладонь сестры Рут, словно в поисках защиты, которой лишена.
– Это правда, что будет война?
– Кто тебе сказал, дорогая?
– Бертран. Вы не знаете его, мадам. Он – друг моей сестры Сесилии. Он почти уверен в этом.
– Запомни, Лилиан, войны не будет, потому что мы молимся за Францию. Да ты вся дрожишь.
Я смотрю вдаль на две высокие фигуры садовников. Артур и Ричард закончили работу и идут с полными вёдрами обрезанных веток в сторону ограды. Они о чём-то говорят друг с другом, даже шумят, так как Артур смеётся и корчит рожи.
– Я боюсь, если вдруг начнётся война, если слова Бертрана станут правдой. Тогда будет много крови и слёз… и мы умрём. Я очень боюсь смерти.
– Почему?
– Потому что после смерти пустота, сплошная чёрная пустота.
– Только лишь поэтому, Лилиан?
Я пожимаю плечами.
– Не знаю, мадам, я не знаю.
– Смерть – всего лишь переход. Много раз ты проходила через него, Лилиан.
– Как это?
– В одном теле человек проживает несколько жизней. Он меняется, меняется его мировоззрение, взгляды, привычки, меняются его ценности и всё то, к чему он привык, и это повторяется много раз.
….
Через неделю от Розы пришло второе письмо. Она сообщала, что Сесилия постриглась в монахини в монастыре Св. Августа Парижского и дала обет отречения от мира.
ГЛАВА 3 «БЕРТРАН»
«Из глубины лесов доносится
до людей чудесная песнь жаворонка.
И поёт он им о людских потерях,
Боли и радости, о вечном Свете
И вечной Темноте.
И поёт он о том, что где-то
Притаилось чудо».
(Мысли Неизвестного).
…
«Маленькие капельки утреней росы
Похожи на бусины,
Снятые с шеи Матери-Природы.
Они издают аромат и благоухание чайной розы.
Они звучат, как тончайшие серебряные струны
В пространстве.
Когда они попадают на кожу твою,
Ты ощущаешь Дыхание Жизни.
Солнце отражается в этих утренних капельках
Росы многообразными бликами.
Их так много, что не все цвета способны уместиться
В человеческом сознании.
Маленькие капельки утренней росы
Похожи на горошины звёзд
Или на прозрачные жемчужины,
Притаившиеся в траве.
Они что-то говорят,
Отражаясь от неба и атомов.
Услышишь ли ты звон тончайших колокольчиков?
О, небо, подари ей камни и Солнце,
Свет и Темноту.
Она сохранит их в сердце своём
И познает Величие Твоё».
Маргарита де Пуатье практически не изменилась с той поры, когда был написан её портрет. Разве что на лбу прибавилось несколько свежих морщин, но глаза цвета васильков глядели по-прежнему с задором и неподдельным интересом. На ней было лёгкое розовое манто, плавно облегающее её стройную фигуру. Чуть посеребрённые сединой волосы были аккуратно уложены на затылок. На груди выделялась красивая алмазная брошь в виде виноградной грозди.
– Это и есть моя дорогая Лили! – воскликнула бабушка, как только увидела меня.
Внизу на первом этаже шли приготовления к свадьбе. Свадебные торжества решили устроить, не дожидаясь окончания срока траура из-за опасности политической обстановки. Поговаривали, что на Францию готовится нападение, немцы вот-вот начнут бомбить Париж, провинцию Шампань и другие графства, богатые виноградным промыслом. Франция все эти дни жила в напряжении, меня же удручало то, что мои надежды на мирное существование, по-видимому, не оправдывались. Но если бы кто-нибудь из знакомых нам людей решился попасть в наш дом 15 августа 1938 года, то у него сложилось бы совершенно иное впечатление. Здесь всё дышало праздником, радостью и беззаботностью, ибо никто, ни мама, ни Роза, ни её жених Генри не хотел думать о войне. Сама мысль о ней казалась страшной, ужасной. Сам факт грозящей нестабильности нашей размеренной жизни был удручающ. Но, увы, ни у кого не было средства предотвратить войну, возможно, всё уже было давно решено без нашего участия, всё предопределено свыше, а нам лишь оставалось подчиниться данному порядку.
– Я никогда не видела тебя, но, судя по всему, ты будешь умной и многого добьёшься.
Я смутилась, потому что никто до бабушки не говорил мне таких вещей.
– Кстати, Лили, я привезла тебе подарки. Они в твоей комнате на столе.
– Подарки?
– Ну, да, ведь маленькие девочки любят получать подарки.
Неожиданно она взяла меня за руку как раз в тот момент, когда я только-только хотела выйти из гостиной, чтобы посмотреть на то, что привезла мне бабушка из далёкой Америки. Маргарита де Пуатье притянула меня к себе.
– Лилиан, пока здесь никого нет, я хочу сказать тебе, что на третий день после окончания торжеств ты поедешь со мной, со своей матерью Вивьен и новорожденной Бертой ко мне в Америку. Вы будете жить в моём доме посреди каньонов в штате Виргиния.
– Но, мадам, я должна учиться до получения диплома Школы Св. Франциска.
Она взглянула на меня своими васильковыми глазами, и на сердце моём потеплело. У неё был особенный взгляд – пронизывающий и дарящий тепло и силу.
– Во-первых, Лили, не называй меня «мадам», – сказала Маргарита де Пуатье, – Я – твоя бабушка, а Вивьен де Бовье – моя кровная дочь. Если уж на то пошло, то я не «мадам» и не «мадемуазель», а миссис Марго Милтон – вдова покойного Томаса Милтона, замуж за которого я вышла только исходя из расчёта. Во-вторых, ты продолжишь обучение в Америке в одном из престижных колледжей. Не думаю, что с твоей стороны последует отказ, так как из всех жильцов в этом доме ты – самая разумная.
– Простите, чем вызван столь поспешный отъезд?
– Твоей матери необходимо сменить климат, в последнее время она стала слишком бледной. И потом, самое главное – убежать от войны. Со дня на день она начнётся, и глупо закрывать на это глаза и делать вид, что ничего не происходит. Не беспокойся, всё давно уже решено, и твоя мать наконец-то смирилась.
– Почему же меня не поставили в известность?
– Этим я занимаюсь сейчас, дорогая. О своём приглашении я неоднократно упоминала в письмах.
– А как же Роза? Неужели она останется во Франции?
– Роза – достаточно взрослая женщина и способна принимать решения самостоятельно. Думаю, вместе с мужем она приедет в Америку после того, как основная часть оранжереи будет погружена на пароход и вывезена, ведь цветы – это семейный бизнес де Бовье. Ты любишь цветы, Лилиан?
– Да, бабушка, позвольте мне Вас так называть.
– Хорошо, хотя до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что я – бабушка, и у меня есть внуки, я всё ещё чувствую себя молодой. Итак, Лилиан, ты согласна уехать в Америку и жить в роскошном бунгало с видом на горные хребты? Я обучу тебя ездить верхом.
– А разве у меня есть выбор?
Она улыбнулась, и васильковые глаза наполнились светом.
– Ты и правда разумная девочка, – произнесла бабушка, – Я научу тебя познавать мир, и ты постигнешь тайны Природы.
…На столе в своей комнате я нашла две обёрнутые в фольгу картонные коробки. Они были перевязаны атласным лентами. В одной из коробок было упаковано розовое платье с короткими рукавами и глубоким вырезом на груди, во второй коробке лежала шляпка с искусственными розами. Я тотчас примерила бабушкины подарки. Платье оказалось сшитым как раз по моей фигуре. Я долго вглядывалась в своё отражение в большом плоском зеркале. На меня смотрела девочка десяти лет с что огненно-рыжими волосами, голубыми глазами и тонкими изящными пальцами, какие бывают обычно у людей, увлекающимися игрой на фортепиано особенно под звуки дождя, это успокаивало меня.
– Тебе очень идёт, Лилиан, – услышала я позади себя голос бабушки.
Она потянула меня за руки и увлекла за собой.
– Идём, гости уже собрались.
…
В моих ушах раздаётся умиротворённая игра органа. Пастор Антуан, облачённый в праздничную ризу с вышитыми на ней золотыми нитями крестами стоит на возвышении. Рядом с ним Роза в роскошном белом платье, похожая на лебедь. Она держит под руку Генри. Он смотрит на неё влюблёнными глазами.
В церкви все скамьи заняты приглашёнными, среди них узнаю г-жу Лорье с двумя дочерьми-близнецами, которые жмутся друг к другу и с интересом наблюдают за происходящим вокруг. А вот садовник Ганс с его непревзойдённой любовью к цветам и удобрениям. Он думает о чём-то своём, возможно, о грустном, возможно, о чём-то романтичном. Возможно, он вспоминает сейчас о том времени, когда был молод. Он остался одиноким, и всю свою любовь перенёс на цветы. Кто-то плачет. Это – моя мать Вивьен. Она сидит в первом ряду и утирает глаза своим белоснежным кружевным платком с вышитыми на нём лилиями. Маргарита де Пуатье оценивающим взором осматривает внутреннее убранство костёла, остановив взгляд на мозаике Божьей Матери с младенцем, сделанной из разноцветных кусочков стекла. Сквозь них пробивается солнечный свет, яркими вспышками окрашивая церковный зал, и от этого он становится ещё красивее. Я слышу спокойный и красивый голос пастора Антуана, обращённый к двум молодым:
– Согласны ли Вы, Генрих фон Лебрюер, сын барона Фридриха фон Лебрюера, взять в жёны Розалию де Бовье, дочь Ричарда де Бовье, ныне покойного?
– Да, – раздаётся отражённым эхо едва слышимый ответ Генри. Он серьёзен, он знает, что сегодня в этот час совершается таинство, имеющее главное значение в его жизни.
– Согласны ли Вы, Розалия де Бовье, взять в мужья Генриха фон Лебрюера и переносить с ним все испытания, посланные судьбой и в радости, и в горе, пока смерть не разлучит вас?
– Согласна.
– Властью, данной мне католической церковью отныне с сего дня, с сего часа объявляю вас мужем и женой. Прошу обменяться кольцами.
Я с вниманием наблюдаю за тем, как Генри надевает на тонкий пальчик Розы золотое кольцо с маленьким алмазом. Вдруг взгляд мой падает на одинокую фигурку Мари, которая облокотилась на бархатные ручки сидения. В её серых глазах по-прежнему стоят слёзы.
… – Друзья мои, давайте поднимем тост за наших молодожёнов!
Фридрих фон Лебрюер протёр лоб и высоко поднял бокал с шампанским. Это был худой барон немец с довольно умным лицом и седыми бакенбардами. Говорили, он был большим поклонником творчества Гёте и Бетховена и ненавидел Гитлера, как и всех нацистов, «наводнивших Германию». Именно поэтому, опасаясь за будущее своё и своего единственного сына, он продал родовое поместье в районе Рейна и купил дом в Сен Маре. Моя бабушка Маргарита де Пуатье широко улыбнулась своей белозубой улыбкой и тоже подняла бокал.
– Это разумно. Сегодня – примечательный день, но по Вашим лицам, господа, этого не скажешь, – произнесла она.
Столы были накрыты на небольшой лужайке с сочной зелёной травой. Они ломились от шампанского, вина и всевозможных деликатесов. Меня не покидало ощущение того, что подобные торжества обычно устраиваются накануне какой-то грозы. Все это понимали, все чувствовали, но никто не смел сказать эти слова вслух, в сердце нашем жил страх – страх за будущее. Неужели где-то в эти самые минуты взрываются бомбы, гремят снаряды, льётся чья-то кровь, и кто-то умирает? Война… Где-то идёт война….
Среди приглашённых было много гостей, которых я совсем не знала. Бертран был среди них. На этот раз он пришёл не один, а со своей матерью г-жой Лукрецией – полной дамой с русыми волосами в фиолетовом платье. Вместо томика Монтеня Бертран принёс с собой тетрадь в сером переплёте и выложил её на стол, но никто этого словно не заметил. Я знала, он искал взглядом Сесилию и не находил её. Моя маленькая Берта лежала в своей роскошной детской кроватке на втором этаже и смотрела безгрешными детскими подслеповатыми глазами на зелёную солнечную поляну. О чём она думала? О том ли, что скоро нам предстоит покинуть, возможно навсегда, и этот дом, и оранжереи, и воспоминания, связанные с ним? Понимает ли она, что больна?
Августина – наша служанка положила в мою тарелку немного салата и анчоусов.
– Мадемуазель Лилиан, – сказала она, глядя в моё лицо, – Вы слишком бледны. Вам следует хорошо есть и набираться сил.
Я задержала её руку в своей, когда она уже собиралась уходить в дом и выносить следующее блюдо.
– Сесилия ничего не оставила, уходя в монастырь?
Августина незаметно кивнула и шепнула мне на ухо:
– Она просила передать Вам, Лили, что оставила для Вас письмо.
– Письмо?
Августина переглянулась.
– Оно лежит на полке в её комнате среди книг.
– Но почему ты не говорила мне об этом раньше? – спросила я.
– Я должна была сохранить всё в тайне.
– А ты поедешь с нами в Америку к бабушке?
– Нет, Лилиан, я переберусь в Руан к родственникам.
– Ты не боишься войны?
Она улыбнулась.
– Боюсь, но всем невозможно уехать в Америку.
Её слова заставили меня глубоко задуматься над сказанным. Действительно, несмотря ни на что, Франция останется Францией, здесь по-прежнему будут жить, рождаться и умирать люди. Всё будет по-прежнему, как всегда, как раньше. А я буду обитать совсем в другом мире, окружённая каньонами, скалами с большими расщелинами и ясным чистым голубым небом. Я не хотела думать о новом мире, я смотрела в грустные зелёные глаза Бертрана.
– Бертран, почитай стихи, – попросила Марта – одна из наших соседок. Все в округе знали, что Бертран пишет стихи.
Мне показалось, что он смутился, взял со стола тетрадь в сером переплёте и раскрыл её на первой попавшейся странице.
– Нет-нет, Бертран, выйди в середину, чтобы все тебя видели, – предложила Марта.
К моему удивлению он вышел. Все замерли в ожидании, сквозь тишину я услышала голос Бертрана.
«Твои глаза посмотрят в небо
И будут с ангелами вместе,
Ты там была, но я там не был,
Не слушал ангельских я песен.
Там вдалеке журчала речка,
И голос слышен был печальный,
В твоей руке горела свечка,
И ты полна была отчаянья.
Ты дружишь с ангелами Света,
Они любовь тебе подарят,
Вот скоро завершится лето,
Ты не поёшь их светлых арий.
Ты, словно облако, прекрасна,
Летаешь где-то в высоте,
Не ведаешь полдневной ласки,
И жизнь твоя плывёт в борьбе.
Как ангел, вечно молчалива,
В глазах твоих застыл алмаз,
И будто лебедь горделива,
Идёшь в который мимо раз».
Бертран замолчал, и я поняла, что он закончил
– Браво! Браво! – Марта восхищённо захлопала в ладоши, – Мсье Бертран – настоящий поэт.
– О, это было действительно восхитительно, – произнесла Роза. Сегодня она была просто великолепна.
Белое атласное платье, сшитое по моде 19 века, какие обычно носили парижанки в салонах, венок из белых матерчатых накрахмаленных роз, который был искусно вплетён в длинную фату умелыми руками портного мсье Шенье (все дамы из Сен Маре заказывали свадебные платья у мсье Шенье). Всё это вместе так гармонировало с необычным румянцем на щеках Розы, что, казалось, она пришла в мир в этом наряде. Генри сидел рядом с ней во главе стола, но мне почудилось, что он был очень грустным. Глядя на них, я подумала, как жаль, что Роза и Генри не поедут с нами в Америку, а в тайне я продолжала надеяться, что вскоре они тоже будут там.
– Простите, мсье Бертран, а можно узнать, кому Вы посвятили свой стих? – спросила Марта.
– Одной девушке.
– Её случайно зовут не Сесилия? – сказала Роза.
Бертран смутился и закрыл тетрадь.
– О, мне бы, и не только мне, я уверена, всем, здесь присутствующим хотелось бы послушать ещё что-нибудь из Ваших сочинений. Вы пишете прекрасные стихи, я вовсе не льщу Вам, – не унималась Марта, – Прошу Вас, прочитайте ещё что-нибудь.
Бертран вновь открыл тетрадь, а мне почему-то захотелось уединиться где-нибудь и перечитать её всю целиком.
– Это – «белый» стих, – произнёс Бертран.
Я закрыла глаза, чтобы лучше представлять себе всё то, о чём он будет читать.
«Твои глаза, словно небо голубое, хотя они карие,
Губы твои, как лепестки роз,
И ты тонка и нежна, как облако.
Каждый день я вижу тебя незримо,
Ты идёшь, как лёгкая дымка,
И я выхожу тебе навстречу,
Беззащитный и ждущий.
Твои глаза, словно весенний дождь,
Но ты не любишь дождь.
Ты привыкла мечтать о Солнце, о небе,
Ты любишь лето,
Когда зелень листвы колышется на ветру.
Мне кажется, у тебя есть крылья,
Огромные крылья,
Которыми ты пользуешься в полёте,
Взмывая высоко в небо.
Мне кажется, у тебя есть Свет души,
И ты освещаешь им Пространство
Других запредельных миров.
Но ты не светишь мне,
А я стою один в темноте
Твоих радужных грёз
И думаю только лишь о том,
Как ты нужна мне.
Но ты не сказала: «Прощай!»
Когда Бертран закончил, Марта захлопала в ладоши.
– Необычно! Изумительно! – пробормотала она, – Наш юный Бертран – настоящий гений.
Вдруг совсем неожиданно выражение её лица стало другим. Должно быть, так когда-то смотрел Пьеро на свою Мальвину после того, как спел ей несколько задушевных песен на плачущей мандалине.
– А где же Сесилия, господа? – спросила Марта, – Почему в этот знаменательный для вашей семьи день её нет с нами?
Она оглядела всех присутствующих.
– Бертран, ты не знаешь, где она?
Бертран сжал кулаки, схватил лежавшую на столе тетрадь со стихами и посмотрел на мою мать:
– Мадам Вивьен, извините, я пойду.
Лукреция задержала руку своего сына:
– Берти, не уходи, это слишком невежливо с твоей стороны.
Но он был уже на пути к оранжереям.
– Бертран! Бертран, подожди! – закричала я ему вдогонку.
Он даже не повернулся в мою сторону.
– Лили, ты куда? – услышала я голос Розы, когда уже встала из-за стола, однако бабушка Маргарита де Пуатье перебила её, предупредив возмущение гостей.
– Пусть идёт, ей необходимо попрощаться с друзьями, прежде чем она покинет Францию.
…Яркие лучи Солнца с трудом пробиваются сквозь стёкла теплиц и рассеиваются. Я жмурюсь от обилия света. Там к свету на длинных стеблях тянутся венчики разноцветных цветов. Я различаю нежные оранжевые с пятнами головки тигровых лилий, красные маки с чёрной сердцевиной, ароматные розы, белые, красные и жёлтые. Я очень люблю жёлтые розы, так как они редко встречаются и недолго живут. Я увидела Бертрана, склонившегося над тигровыми лилиями. Серую тетрадь он держал под мышкой.
– Бертран, – позвала я тихим голосом.
Он всё ещё продолжал смотреть на цветы. Я осторожно подошла к нему, заглянула в его живые зелёные глаза.
– Почему ты ушёл?
Он посмотрел на меня. В его взгляде я прочла одно сплошное отчаяние.
– Хочешь я скажу, о чём ты сейчас думаешь, – обратилась я к нему. Он кивнул.
– Ты хочешь понять, почему она ушла в монастырь, когда….когда была уверена, что ты любишь её. Я угадала?
– Откуда ты знаешь?
– Я поняла это по твоим стихам.
– Она не должна была этого делать, она… Она погубила себя так же, как этот цветок.
Его пальцы с силой сжали тигровую лилию и, измяв её, оторвали от стебля. Он выбежал из оранжереи.
– Бертран! Не убегай!
Я бросилась за ним.
Наверняка Бертран заплакал бы, если бы общество прощало слёзы сильному полу, но оно не прощает, и их приходится сдерживать. Бертран не являлся исключением. Ему хотелось бы вылить свои чувства, но он не мог при мне. Я нашла его возле пруда. Бертран сидел в траве, грыз травинку и смотрел вдаль на отражавшееся в волнах Солнце. Оно что-то говорило ему, и возможно, Бертран понимал этот необыкновенный язык природы. Я присела рядом с ним, и мы долго молча смотрели на яркие блики, блуждающие по волнам.
– Ты пишешь замечательные стихи, – наконец сказала я, прервав наше молчание.
– Но их никогда не услышит Сеси. Я писал для неё.
– Услышит. Ты можешь написать ей письмо в монастырь Св. мученика Августина.
– Письмо? Я об этом не подумал, Лили. Но я слышал, если монахиня даёт строгий обет, ей не разрешают общаться с внешним миром.
– Я уверена, моя сестра не давала никаких обетов, ведь в любом монастыре существует испытательный срок.
– Если она не выдержит этот срок, то, возможно, она вернётся обратно?
Зелёные глаза Бертрана выразили надежду, мне не хотелось разочаровывать его. Что-то внутри меня подсказывало мне, что он ошибался, но я промолчала.
– Пожалуйста, почитай свои стихи, – попросила я.
– Ты действительно этого хочешь?
– Да, очень хочу.
Он вручил мне серую тетрадь и сказал:
– Держи. Возвратишь, когда прочтёшь.
Мимо нас пролетела стрекоза, играя своими прозрачными крыльями, я проследила за её полётом. Бертран всё ещё жевал соломинку, затем вдруг выплюнул её, посмотрел в небо, где появились белые облака.
– Что ты там увидел?
– Знаешь, Сесилия похожа на эти облака.
Я пожала плечами:
– Возможно, ты прав.
– Как ты думаешь, Лили, это смерть господина Бовье подтолкнула её уйти в монастырь?
– Скорее всего, да, – сказала я.
Бертран достал из кармана своего пиджака лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул его. Это был портрет Сесилии в соломенной шляпке среди ромашкового поля. Я узнала непосредственную улыбку с ямочками на розовых щеках, смотрящие вдаль, несколько задумчивые карие глаза, окружённые густыми зарослями ресниц.
– Здорово! Это ты сам нарисовал? – спросила я, наблюдая за реакцией Бертрана.
Он кивнул.
– Тебе правда нравится?
– Правда.
– Если ты её увидишь, передай ей.
– А ты?
– Вряд ли меня допустят в женский монастырь.
Я заглянула в его ребяческие зелёные глаза.
– Ты надеешься вернуть её?
– Если она не вернётся, то я тоже уйду в монастырь.
– А как же твоя матушка и младшие сёстры? Ведь ты – единственный человек, который может принести им счастье и поддержку в будущем.
Бертран выдавил из себя улыбку:
– Они смогут позаботиться о себе, Лили. Я поддержу их в трудную минуту.
Там, за лужайкой сгущались тучи для очередного проливного дождя, а здесь всё ещё светило Солнце….
…
…В комнате Сесилии тихо, спокойно, мирно тикают часы. На столе в красивой рамке стоит фотография моей сестры в белом платье с букетом роз. Она улыбается, и длинные тени от ресниц падают ей на щёки. Здесь же на столе я нашла томик Библии, заложенный на одной странице. Я прочла:
«И не бойтесь убивающих тело,
Души же не могущих убить;
А бойтесь более того,
Кто может и душу, и тело
Погубить в геенне.
Итак всякого, кто исповедает Меня
Пред людьми,
Того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным;
А кто отречётся от Меня пред людьми,
Отрекусь от того и Я
Пред Отцем Небесным.
И враги человеку – домашние его.
Кто любит отца или мать более,
Нежели Меня, не достоин Меня».
Оглядываюсь. Как давно я здесь не была! В последний раз мы вдвоём играли в салки без моей старшей сестры, так как Роза всегда смотрела на наши занятия снисходительно с позиции взрослого зрелого человека. Но мы были детьми, по крайней мере, тогда. На полке чуть выше книг находятся часы в виде двух ангелов, держащих облако. Я нашла, что лицо одного из ангелов чем-то напоминает лицо Сесилии. Когда-то здесь же стоял горшок с настурциями, но затем его унесли в детскую к Берте, чтобы она всегда благоухала свежестью.
Иногда мы собирались в этой комнате, а Августина – наша горничная придумывала страшные истории про ходячих мертвецов или читала сказки Андерсена, которые мы очень любили. Я представляла себе героев этих сказок, их жизнь, обычаи, характеры и интересы. Я видела себя в замке Снежной Королевы и чувствовала то, что, возможно, чувствовала Герда, когда Кай предал её. Я ощущала себя такой же крохотной, как дюймовочка, когда окружающая жизнь казалась ей такой непонятной, такой большой и опасной.
Где же то ушедшее время? Неужели детство постепенно и незаметно уходит от нас? Мне стало вдруг очень грустно, так грустно, что слёзы полились из моих глаз, и на этот раз я не сдерживала их. Вспомнив слова Августины, сказанные ею за праздничным столом, я начала машинально переставлять книги, ища то, что мне нужно. Книги стояли в идеальном порядке, как любила Сесилия по размеру и по тематике. Они были гладкими в глянцевом переплёте, от некоторых из них пахло типографской краской. Сесилия обожала книги и всё, что было связано с ними, так как являлась натурой тонкой, загадочной и не всегда доступной для обывателей. Мне казалось, она смотрела на книги, как на живые существа, которые могли поддержать её в трудные минуты борьбы и сомнений, и в этом я была похожа на неё. Только в этом, потому что в отличие от меня Сесилия была красивой, а я – рыжеволосой веснушчатой дурнушкой. Я помню, как Сесилия крутилась перед зеркалом, примеряя на себя наряды Розы, естественно это происходило, когда наша старшая сестры была в длительных поездках по Европе. Бархатные кофточки, атласные ленты, длинные платья с кружевами – всё было ей к лицу в отличии от меня. Мне шёл только зелёный цвет.
Среди книг Сесилии было много томов Гюго, он был её любимым писателем, если не больше. Он был её советчиком и учителем, и она с воодушевлением читала его книги. Всё это было когда-то, и всё это растворилось в небытии. В комнате Сесилии ощущалось её ненавязчивое присутствие: в книгах, в томике Библии на столе, во флаконах с духами, в одежде, висевшей в шкафу, той одежде, которая осталась после её ухода в монастырь.
Ощупью я прошла все книги, но никакого письма не обнаружила. Отчаявшись, наконец, я была уже готова поверить в то, что Августина что-то напутала. Однако когда я дотронулась до очередного тома Дюма между ним и какой-то книгой неизвестного мне писателя, мои пальцы нащупали лист бумаги. Я облегчённо вздохнула, ведь чтение письма являлось для меня незримым общением с сестрой, мне казалось, она была рядом, она наблюдала за мной, за каждым моим действием и понимала меня. От письма исходил тонкий аромат лаванды и розмарина. Я развернула исписанный аккуратным почерком Сесилии лист бумаги и углубилась в чтение.
«Мне кажется, однажды жизнь изменится к лучшему, а пока мы живём и не замечаем, что вокруг нас столько перемен. Лили, ты думаешь, что я – легкомысленная особа, склонная к кокетству и не видящая ничего дальше своего носа? До недавнего времени, и я думала точно так же. Но я стала другой. Трагическая смерть отца повлияла на меня так сильно, что окружающее кажется мне не таким, как раньше. Солнце светит по-прежнему, моя дорогая Лилиан, но не для меня. Смерть близкого мне человека настолько потрясла меня, что земное существование видится мне временным явлением. Здесь нет ничего постоянного – ты, Бертран, мама, Роза, наша маленькая Берта и даже я… Всему этому однажды суждено будет исчезнуть навсегда. Что же ожидает нас после смерти? Пустота? Человек не привык к пустоте, ибо по природе своей он деятелен, он находится в вечном движении и поиске. Представь себе – жил человек, смеялся, имел свои взгляды и привычки, достоинства и недостатки… И вот в одночасье его не стало, он превратился в прах, в груду пепла – никчёмную и бесполезную. Лили, ты никогда не задумывалась над этим? Прости, что пишу тебе обо всём, что меня так волнует, но я не могу иначе. Мне хочется поведать тебе ещё очень многое, но я ограничена во времени. Прощай, моя младшая сестрёнка, я покидаю этот светлый дом, в котором прошло моё детство и отдаю свою жизнь Христу. Ещё раз прости меня, ведь я понимаю, как больно тебе расставаться со мной. Твоя Сесилия».
Несколько минут после прочтения я стояла потрясённая переменами, произошедшими в душе моей сестры. Ничего не предвещало этого, и, тем не менее, всё чаще и чаще я ловила себя на мысли о том, что, скорее всего, душа Сесилии изменялась постепенно, с годами, и вот, наконец, настал кульминационный момент, который вылился в осознанное решение. Что она думала в последние дни перед уходом? И почему она ушла тайно, чтобы об этом узнали лишь спустя время? Ответов не было, от навязчивых мыслей голова моя была опустошена.
Однако мысли мои были внезапно прерваны, так как в тот момент кто-то слегка дотронулся до моей руки, я обернулась. Роза в великолепном голубом платье с кружевным воротничком и большими круглыми пуговицами на груди стояла рядом со мной. Её чёрные волосы были зачёсаны назад и заколоты на затылке, она выглядела вполне привычно, но по сравнению со вчерашним свадебным одеянием это был явный контраст. Осознание того, что Роза уже замужем дошло до моего ума только сейчас.
Бесплатный фрагмент закончился.