Читать книгу: «Три года революции и гражданской войны на Кубани», страница 3

Глава III

Число съехавшихся в апреле в Екатеринодар уполномоченных достигало до 1000 человек. Кроме избранных от населения – станиц, городов, сел, аулов и пр. – явились представители еще учреждений – старых и новых – отдельских управлений, комитетов, советов и пр.

Явились со своими мандатами уполномоченные воинских частей, преимущественно тыловых, или это были отставшие и, вообще, почему-либо задержавшиеся в отпуску и получившие полномочия «по телеграфу».

В смысле уровня общественной квалификации съезд включил в себя бывших членов Государственной думы, кроме Бартижа с Николаевым, еще Кудрявцева, Морева, Ширского, Долгополова, Щербину и др.

Оказались тут и лица, приобретшие ту или иную известность на административных и общественных постах, как Скидан, Филимонов и др.

В массе были учителя, из них же прапорщики, хорунжие и другие офицеры производства военного времени. Были доктора, ветеринары, фельдшера и пр.

Две-три женщины явились уполномоченными от населенных пунктов.

Основную массу народных уполномоченных составляли, однако, от казаков – хлеборобы, из них много бывших и настоящих станичных и хуторских атаманов.

Многоразличные органы революционной власти не подумали об удобствах размещения многоликого выборного «хозяина земли кубанской». К тому же затянувшаяся война наложила свой отпечаток общего упадка на внешний облик города; многие здания были раньше реквизированы под лазареты, под всякого рода продовольственные, военно-промышленные и другие комитеты.

Для размещения съехавшихся депутатов оставались лишь полуподвальные помещения, да во время пасхальных вакаций свободные школьные здания и т. п. В этих импровизированных общежитиях уполномоченным пришлось уплотняться до последнего предела. О поддержании в них правил внутреннего распорядка не могло быть и речи. По ночам одни собирались засыпать, когда другие просыпались или приходили с запоздалых прогулок. При общем гвалте трудно было сосредоточиться, поразмыслить о подлежащих рассмотрению вопросах.

И под общие заседания съезда был отведен малоудобный кинематографический зал, узкой полосой вытянувшийся от тыловой стороны двора к выходу на Красную улицу.

Комиссии же съезда были принуждены кочевать по городу, выискивая для каждого данного случая свободное помещение.

Рассаживались депутаты и зале заседаний по отделам, т. е. по фракциям чисто географического значения.

Преобладавшее настроение съехавшихся можно было определить как вообще агрессивное в отношении представителей многоразличной исполнительной власти. Всякая попытка (со стороны последних), которую можно было заподозрить в желании «руководить», прерывалась в корне:

– Исполнительная власть да подчинится законодательной…

Жертвой превратностей судьбы оставался на съезде комиссар Временного правительства К. Л. Барлиж. Ему то не давали возможности говорить, то дело доходило до неумеренных оваций: на руках выносили из собрания под крики «ура».

Как правило, наблюдалось, что неумеренная лесть «суверенному народу» только в исключительных случаях вызывала насмешку, вообще же принималась благосклонно. Тон же назидания или какого-либо намека на былые заслуги кого-либо в прошлом не выносился:

– Долой! Довольно…

Немало времени съезд потратил на выслушивание приветствий и на другие неизбежные тогда доказательства «праздника революции».

При наименьших разноречиях прошел вопрос об отношении к войне. Всеми она воспринималась как явление, находящееся вне воли людей, во всяком случае, вне воли этих людей, которые собрались здесь в кинематографе; все желали ее скорейшего окончания, но пораженческих тенденций не было ни среди казаков, ни среди иногородних. Население исправно несло ее тяготы, съездом была вынесена резолюция о войне «до почетного мира».

Основным для съезда оказывался вопрос об организации временного, но общего самоуправления областью. Все знали, что всероссийское Временное правительство занимается делом созыва всероссийского Учредительного собрания, потом, следовательно, должны прийти обязательные общие директивы, что сейчас нужно здесь в области – в крае – освободиться от многоразличия властей.

Заседания комиссии по самоуправлению превращались чуть ли не в пленум съезда. Прения разворачивались во всю ширь. Ораторы партийные, ораторы от городов и, конечно, от «земли» – казаков и иногородних¹³.

В комиссию по самоуправлению был внесен доктором Н. С. Долгополовым особый проект временного положения об «областном самоуправлении» на Кубани. Собственно ничего особенно мудреного он не предложил. Исполнительный орган по его временному положению для области тот же исполнительный комитет, законодательный – областной совет, но члены того и другого органа попадают в него не самотеком, а избираются тут же на съезде от вышеотмеченных территориальных групп – отделов (округов) в комитет – по одному казаку и одному иногороднему от каждого отдела, в совет – число избираемых членов было поставлено в зависимость от числа общего населения каждого отдела. Горцы – особая часть населения – избирались особо, своей горской фракцией. Общее число депутатов областного совета определялось что-то около 90 человек.

В проекте предусматривался контакт работы народной выборной власти с представителем в области центральной государственной власти: комиссаром всероссийского Временного правительства.

Проекту нельзя было отказать в некоторой стройности, но его недостатком была, прежде всего, рыхлость исполнительного органа, куда попадали члены не по признаку работоспособности, но по признаку представительства групп. Внесенные затем поправки комиссией еще усилили эту нецелесообразность проекта и превратили и исполнительный комитет как бы в особый вид «верхней палаты», где помимо представителей от съезда должны были заседать еще представители революционных организаций, в первую голову, конечно, Совета рабочих и солдатских депутатов. Чтобы сохранить принцип паритета, казачьей части съезда было предоставлено право послать в областной комитет по одному представителю от «отдела», т. е. еще семь представителей. Другими словами, исполнительный орган распухал до размеров обычной тогда «говорильни».

Но основная слабость долгополовского проекта, рассмотренного, в конце концов, в комиссии и проведенного через пленум съезда, не в этой, только что отмеченной рыхлости его правящих органов…

Вообще говоря, казачьи земли – края – были освоены в стародавние времена не в порядке промысла и попечения о них центральной государственной власти (Московского государства), а, по преимуществу, в порядке самостоятельного освоения «дикого поля», попервоначалу небольшими ватагами с доверенными ватажками – атаманами во главе, – разросшимися потом в военно-хозяйственные крупные объединения – казачьи войска: Запорожское, Донское и др.¹⁴

Кровью многих казачьих поколений эти земли были политы до появления здесь агентов центральной власти Московского государства, которые присылались сюда с неизбежным заданием ущемить, а если можно, придавить.

– Живи, казак, пока Москва не знает, Москва узнает, – плохо будет, – вот какая поговорка становилась житейским правилом в казачьих кругах, хотя и сознавалась взаимная обоюдная выгода от наличия за казачьей спиной такого одноязычного и единоверного государственного массива, как Москва.

– Здравствуй, русский царь, в Кременной Москве, а мы, казаки, на Тихом Дону…

На Кубани, занятой попервоначалу черноморскими казаками (бывшими запорожцами), массовый наплыв торговцев, мастеровых, рабочих, просто сельского населения из разных концов России появился лишь во второй половине XIX века после замирения Кавказа. Приходили с «пачпортами» от своих волостей, за которыми продолжали числиться в смысле отбывания воинской и других государственных и общинных повинностей. Вот именно эти-то новоселы в казачьих областях и стали так называемыми иногородними, численность их ко времени революции, прибавляя к этому население городов – Екатеринодара, Новочеркасска, Ростова и других, – начинала достигать численности самого казачьего населения.

И вот даже старое царское правительство, стремившееся всех «привести к одному знаменателю», – все государственное население, – даже оно в отношении казаков соблюдало осторожность. Известно, что каждое новое царствование сопровождалось выдачей казачьим войскам особых грамот, в коих торжественно подтверждались незыблемые права казачества (фактически, впрочем, всегда с большими очередными урезками).

Многовековая история казачества содержит не один драматический момент, когда оно открыто выступало на защиту своих попираемых сверху прав.

Воспринимая революцию как освобождение от старой несправедливости в отношении себя, оно отнюдь не намерено было теперь терять с такими жертвами спасенные от самодержавия свои права. Оно их стремилось, наоборот, восстановить и даже расширить. Крестьянству оно желало того же, что и себе, но там, откуда пришло оно.

В долгополовском проекте не была соблюдена необходимая осторожность в этом отношении.

В нем, по образному выражению ловко пушенной демагогии, казачество было низведено в «примечание».

И действительно, в проекте Долгополова говорилось о праве казаков на заведование своим войсковым имуществом и, вообще, о ведении казаками своими делами, но не в самостоятельных статьях положения об областном совете и комитете, а лишь в примечаниях к ним. Правда, в этих «примечаниях» все же было декларировано, что казачьи части областного комитета и областного совета «могли» называться соответственно «войсковым правительством» и «войсковым советом», но это казакам удовлетворения не давало.

Кое-как, однако, с недомолвками, с перегибами в ту или другую сторону комиссия по временному областному самоуправлению свою работу закончила и провела ее через пленум съезда. Она ничего не успела сделать в отношении управления отделами (округами) и станичными и сельскими обществами¹⁵.

Другие комиссии съезда дальше отдельных резолюций общего свойства не пошли.

От иногородней части Земельной комиссии поступила, между прочим, резолюция-декларация, свидетельствовавшая, что «Кубанские Иногородние отнюдь не посягают на земли казаков».

Выборы в областной совет и в комитет в некоторых отделах прошли довольно бурно. В Екатеринодарском отделе были забаллотированы и Скидан (казак), и Долгополов (иногородний). Им отомстили за то, что они «загнали казаков в примечание»: Долгополов как автор устава, а Скидан как председатель пленума съезда. Впрочем, кооператоры Кавказского отдела, не желая в дальнейшем лишить последующую общественную работу содействия таких опытных общественных работников, провели их в комитет по своему Кавказскому отделу.

Утвердив выборы и проголосовав резолюции, общеобластной съезд закрылся.

Глава IV

На другой день после закрытия съезда, в том же помещении собралась казачья часть его – официально – для избрания установленного съездом дополнительного числа членов исполнительного комитета от казаков, как было постановлено съездом. (См. выше о составе исполнительного комитета.)

Но, собравшись, казаки не захотели ограничиться исполнением лишь этой задачи.

Они объявили себя «Кубанской Войсковой радой», избрали особый ее президиум (во главе, впрочем, все с тем же В. В. Скиданом), образовали те же комиссии, что были на съезде, но прибавили к ним еще комиссию по казачьему самоуправлению, председателем которой был избран И. Л. Макаренко и заседания которой сразу же приняли в какой-то степени секретный характер. К самому Макаренко и его сотрудникам по комиссии – количественно еще совсем немногим – прилипала кличка «ура-казаков». В связи с полуконспиративностью и видимой большой хлопотливостью работы этой комиссии начали вызывать сомнения, как бы на плечи казачества не была бы вывалена ответственность за нарушение добровольно принятых на съезде общих решений.

Тогда была создана комиссия по общему самоуправлению, председателем которой был избран я и которая подчеркнуто приняла за руководство правило:

– Всуе законы писать, если их не исполнять.

Исходя из этого правила, моя комиссия повела работу тоже ускоренным темпом к тому, чтобы путем частичных поправок и дополнений, не противоречащих общему духу постановлений съезда, сделать Временное положение об управлении Кубанской областью более приемлемым и для казачества и уменьшить таким образом сопротивляемость в процессе вхождения его в жизнь.

Так как даже сам съезд не предназначал долгого срока действию своих «временных положений», то моя комиссии установила, что вопрос о пересмотре и исправлении «положений» может быть поднят уже осенью того же 1917 года, к каковому сроку должен быть вновь собран общеобластной съезд и Войсковая рада.

Брат И. Л. Макаренко состоял членом моей комиссии и долго и упорно развивал мысль, что на Кубани действительным и неоспоримым хозяином является Кубанское казачье войско, что мы – Войсковая рада – правомочны решать все вопросы, касающиеся жизни в области.

Охотников оспаривать его положения в комиссии не находилось, но, тем не менее, возобладало мнение лояльности в отношении общих решений съезда и даже сам И. Л. Макаренко согласился быть моим содокладчиком на раде постановлений нашей комиссии.

Уже на следующий день с утра рада приступила к заслушанию наших решений. В. В. Скидан, вполне сочувствовавший нам, повел лично заседание, и депутаты, единодушно, без задержки, принялись голосовать в пользу наших предложений. Еще полчаса-час занятий рады и вся старательная конспирация Ивана Макаренко могла бы остаться втуне. Но кто-то дал им знать, что происходит в раде. С шумом ворвались в залу члены забытой комиссии и по узкому проходу между стенкой и стульями устремились к эстраде.

– Я прошу слова, – еще на ходу заявил И. Л. Макаренко, обращаясь к председателю. Но даже и ему не дали приблизиться к кафедре, из-за него выскочил некий подхорунжий М-а и, буквально столкнув меня с кафедры, занял ее и «благим матом» завопил:

– Погы-бло козацтво!…

И сам тут же разрыдался…

Рада оцепенела. В самом деле, что же произошло?!

Очень нервного подхорунжего свели с кафедры. Ее попеременно стали занимать «ура-казаки» и мы. Доводы их не отличались убедительностью, но их шумное выступление все же произвело на Войсковую раду впечатление.

Был объявлен перерыв до следующего утра. Инцидент был подвергнут обсуждению в отдельских совещаниях. А на другой день рада, по предложению Кавказского отдела, постановила «пришлые уже решения оставить в силе», но дальнейшее рассмотрение вопросов об общем самоуправлении отложить до осени. Ура-казаки получили еще реванш: по их настоянию Войсковая рада постановила усилить свое представительство еще семью кандидатами к членам войскового правительства, – как бы резерв на всякий случай.

Рядовые члены рады, хозяйственники, спешили разъезжаться. Подходившие сроки неотложных полевых работ звали хлеборобов в станицы. Незаконченные труды комиссий поступили как материал в Войсковое правительство и в Войсковой совет по принадлежности.

Для завершения своей правящей организации Войсковой совет избрал семь членов Войскового контроля; я был избран на должность его секретаря.

Как незначительный эпизод, прошел в раде вопрос о посылке своих делегатов на съезд в Петроград, созывавшийся Союзом казачьих войск, организацией, возникшей в порядке «революционной инициативы» петроградского студенческого казачьего землячества, шумно заявлявшего о себе в острые моменты кризисов Временного правительства и всяческих в нем персональных осложнений, А. Ф. Керенского, генерала Корнилова и других. Очень важно здесь отметить, что, приняв приглашение Временного совета этого «Союза» прислать в Петроград на их съезд 1-13 июня 1917 года своих делегатов, рада не дала им полномочий принимать те или другие ответственные решения от имени рады; посылала она туда их лишь с целью осведомления.

Среди других туда поехали от рады П. Л. Макаренко и И. С. Коробкин.

На предварительном своем съезде 23–28 марта в Петрограде же эта организация рекламировала себя как единственную, выражающую «действительные интересы и взгляды казачьих войск: такая самореклама не соответствовала частному почину ее возникновения.

Завершение работы Войсковой рады произошло более празднично, чем разъезд общеобластного съезда. Был устроен вечер-концерт с участием прекрасного войскового хора.

Между прочим, на этом вечере ко мне подсел И. Л. Макаренко и не без горечи спросил:

– Неужели так далеко разошлись наши пути?!

Случая доказательства единства наших общественно-политических взглядов до встречи здесь на раде у нас, собственно, и не было. Но смысл горечи в его вопросе заключался, очевидно, в том, что как я, так и он, как и большинство моих и его друзей, – мы сошли в свое время с одной и той же школьной скамьи – Кубанской (старейшей) учительской семинарии, все мы – дети «сиромы» казачьей, немногим из нас удалось пробиться к университетскому или к какому другому виду повышенного образования, но все мы вскормлены-вспоены Кубанью, и вот при первой пореволюционной встрече такая явная развилка наших путей. От них, «ура-казаков» апрельской Войсковой рады, пойдут потом течения «самостийного уклона», в смысле общеполитическом всегда более консервативного. Мы же – всегда сторонники единства российского и, по преимуществу, более радикального переустройства общественно-краевой жизни. (По возрасту И. Л. Макаренко был года на два старше меня.)

Глава V

На 10 мая того же 1917 года было назначено начало работ Кубанского исполнительного комитета и Кубанского войскового правительства с Войсковым контролем.

Организационный период в исполнительный комитет очень затянулся. Войсковое же правительство, выбрав председателем А. П. Филимонова, без замедления приступило к действию, в первую очередь, постаралось подчинить себе старый исполнительный аппарат прежнего областного правления и войскового штаба.

В один из ближайших тому праздничных дней, 9/22 мая, было устроено представление чинов областного правления войсковому правительству с войсковым контролем. Председатель А. П. Филимонов сказал приличную случаю речь, обошел фронт чиновников, пожал руки старшим.

Войсковое правительство избрало местом своего пребывания атаманский дворец, другую половину которого занимал комиссар Временного Всероссийского правительства Бардиж.

Чиновники остались в своей старой цитадели – в здании областного правления, где в одной из комнат с прихожей устроился и я в качестве секретаря Войскового контроля.

Войсковое правительство, усвоив комиссионный порядок работы, сразу обросло комиссиями разного назначения и сразу поплыло в потоке прений, резолюций и пр.

Штат служащих нашего Войскового контроля – одна машинистка, но в соседстве с нами – аппарат со многими писарями, делопроизводителями, столоначальниками и прочими. Дело контроля, по преимуществу, практическое.

Областное правление состояло из нескольких отделов – земельного, лесного, рыболовных вод и прочих. Во главе каждого – советник, возглавление всего аппарата – старший советник с секретарем.

Для новой власти было необходимо значительное время для ознакомления с отдельными отраслями огромного войскового хозяйства, установившимися способами эксплуатации его и, наконец, с порядком отчетности. Дело контроля как будто бы должно было начинаться с этого последнего: как велась отчетность, какими данными она располагает и т. д.

Но Войсковому правительству было не до практических занятий делами войска. Оно ушло целиком в вопросы политического дня, а главное, в борьбу за преобладание, за власть с областным комитетом, создавшим, наконец, свой президиум и открывшим свои действия в том же атаманском дворце.

Лично я считал, что наша задача, задача новой власти на местах заключается, прежде всего, в том, чтобы, согласуя свою деятельность с директивами всероссийского правительства, поддерживая единство в местной среде, принявшей революцию, всемерно укреплять позиции новой власти не только в речах и в резолюциях, но и практически, при этом устранять остатки старой администрации, налаживать новый порядок, политический и хозяйственный – без старых ошибок и злоупотреблений.

В кругу своих друзей и правительственных органов мне приходилось не однажды развивать эти свои мысли и указывать на возможность печальных последствий того, что войсковое правительство не опускается до практических вопросов, поэтому теряет самостоятельность в наиболее жизненно необходимой стороне дела, попадает, между прочим, в плен к старым чиновникам.

В ответ слышалось о «несущемся потоке» революционных событий и о невозможности отвлечь внимание от них в сторону.

Некоторые, впрочем, из них приходили из дворца к нам и пробовали заниматься. Но это явление было только случайностью.

Чтобы быть в курсе дела правящих кубанских исполнительных органов, в Войсковом контроле я установил дежурство своих членов на заседаниях войскового правительства и областного исполнительного комитета. Фактически вышло так, что выполнение этих дежурств стало моей как бы личной обязанностью.

В заседаниях войскового правительства я бывал с правом совещательного голоса и обычно принимал участие в прениях.

Деятельность в этих исполнительных органах протекала как в машине без приводных ремней. Энергия тратилась или на «внутреннее горение», или на… взаимное подсиживание.

Областной комитет превращался в типичную «говорильню». Около месяца в нем оставался «временным председателем» В. В. Скидан – человек дела. Однажды на заседании он разнервничался, расплакался и ушел.

Тогда председателем комитета был избран адвокат Турутин, «трещетка», как прозвали его в войсковом правительстве, отличался он способностью произносить бесконечные и часто бессодержательные речи.

Комитет вовсе потонул в речах, собираясь на заседания дважды в день – утром и вечером.

На конец нюня назначался созыв общеобластного совета, но произвести подготовительную к нему работу общеобластной комитет был не в состоянии.

Основным вопросом, которым должен был заняться областной совет на предстоящей сессии, всеми считался вопрос о введении земства на Кубани.

Турутин съездил в Петроград за инструкциями по этому поводу и привез оттуда основные тезисы разрабатываемого там проекта нового земства в российских губерниях, но как применить общие положения общероссийского проекта в местной кубанской жизни, Турутин не знал, и вообще в комитете суетились, как бы совершая особый «бег на месте». В Войсковом правительстве только, наверное, старый Скидан был искренним сторонником введения на Кубани земства по общероссийскому замыслу.

И. Л. Макаренко засел на несколько вечеров в областном правлении, написал и лотом напечатал в областной типографии особую брошюру, в которой собрал цифровые данные о суммах, истраченных войском и станичными обществами на постройки храмов, школ, больниц, приютов и пр. Цифры получились очень внушительные, и автор подчеркивал и ценность накопленного имущества, и ценность накопленного опыта за истекшие многие десятилетия, а также и то, как нецелесообразно отказываться от всего своего в пользу нового, не способного наладить работу учреждения.

На общем фоне бесцветности первого Войскового правительства Макаренко был видной фигурой, но являвшаяся иногда у него правильная мысль тонула в бесконечной и витиеватой его словесности. Его призывы к осторожности в принятии нового метода земского строительства, чтобы не погубить достойный всяческого внимания опыт прошлого, исходили из правильного учета предреволюционного положения на Кубани. Но одновременный его поход против «трескучих говорунов» в исполнительном комитете вызывал у тех подозрение о реакционных замыслах не только его, Макаренко, но всей казачьей части исп. комитета, а отсюда устанавливалось взаимное отчуждение.

Идея Макаренко о неотложности для казачества объединиться в Союз (несколько позже – в «Юго-Восточный союз») с одновременными и слишком громко произносимыми воплями о «ползучей вши» с фронта (дезертирах), о необходимости заслонов от нее на рубежах казачьих земель, – способствовали лишь углублению розни среди кубанского населения и к тому же кричать кричали, а практически сами ни с места.

А на улицах Екатеринодара уже шли непрерывные митинги с участием безответственных ораторов из той же самой «ползучей вши», как равно и слушатели были из нее же.

Мыслям Макаренко о необходимости защиты порядка у себя своей казачьей вооруженной рукой противопоставлялась мысль о вооруженной солдатской руке. В начале лета это была простая бравада, а потом стала тягчайшим фактом местной жизни.

Но тут произошло некоторое по времени отвлечение от споров и разговоров и о земстве, и о других вопросах общего строительства. Вскоре по сконструировании Войскового правительства в Екатеринодар прибыли в массе делегаты казачьих частей, побывавшие на Общеказачьем фронтовом съезде в Петрограде (открылся 23 марта 1917 года).

В своем большинстве это была офицерская молодежь в чине не выше есаула¹⁶, и только небольшая часть была из кадрового офицерства, в большинстве же – прапорщики, хорунжие – офицеры производства военного времени.

Прибыв в войсковой центр перед отбытием на фронт для доклада своим частям, они пожелали разобраться в войсковых делах на месте, в области.

– Что вы здесь натворили? – был преобладающий вопрос фронтовиков этого приезда к участникам областного съезда и Войсковой рады.

Нужно отметить, что эта громко взывающая часть фронтовиков оказалась по настроению близка к Макаренко. Громогласным коноводом ее был подъесаул Винников, здоровый молодой человек с необыкновенно зычным голосом. Но настоящее руководительство тут принадлежало, впрочем, не Винникову, а сотнику В. К. Бардижу, сыну комиссара Бардижа Кондратия Лукича.

Весьма гибкий, с юридическим образованием, В. К. Бардиж был недурным партнером И. Л. Макаренко в его игре. Он очень тонко действовал в направлении создания «требований фронтовиков» о необходимых исправлениях в принятых положениях об управлении областью, или, как образно выражались тогда, – требований о выведении казаков из «примечаний». Тонкость игры молодого Бардижа была необходима для этой группы не только вследствие особенностей времени, но также и вследствие наличия иных течений на самом съезде фронтовиков. На нем, прежде всего, была своя крайняя левая, – говорили даже, что возглавлял эту крайнюю левую знаменитый впоследствии большевистский главковерх Сорокин, – я его не помню; численно, группа левых была ничтожна.

Гораздо важнее было настроение основной массы приехавших тогда в Екатеринодар фронтовиков, молчаливой, сдержанной и серьезной.

В числе вопросов, поставленных именно этой частью фронтовиков Войсковому правительству на совещании в здании войсковой женской гимназии, где происходили тогда собрания, значилось, между прочим, как смотрит войсковое правительство на земельный вопрос.

Для успокоения именно этой части со стороны Войскового правительства выступил Л. С. Иваненко, свободный в таких случаях на язык, и громогласно заявил, что заподазривать Войсковое правительство данного состава в симпатиях к землевладельцам нет основания, – среди членов правительства имеется единственный землевладелец – это он, Иваненко, но, «чтобы характеризовать, как я смотрю на аграрную проблему в России, достаточно будет знать, что я принадлежу к партии социалистов-революционеров»…

Об этой части офицерства приходится сказать несколько слов.

Плоть от плоти и кость от кости всей казачьей служебно-рабочей массы, она взяла на свои плечи тяжелое бремя по тому моменту: это знаки офицерского отличия, – и с готовностью понесла это бремя, задерживаясь на фронте до последнего, неся при этом жертвы и в своем сознании человеческого достоинства, и своей кровью. Начало гражданской войны в этой среде отозвалось тем, что она, оказавшись гонимой, стала формировать сначала чисто офицерские отряды, противопоставив свои единицы тысячам озлобленной толпы. После, когда широкая казачья масса стала прозревать и поняла неизбежность борьбы, то именно эти офицеры начали формировать своих станичников в отряды и выводить из-под удара, пойдя затем с ними уже организованно умирать за родину и честь будущих поколений.

Многие имена этих героев остались неизвестными; они погибли и никто не узнает об их подвиге. Пусть эти немногие слова запомнятся читателями.

Первый съезд фронтовиков в целом не нашел возможным производить ломку уже сорганизованного, воздержался от вынесения решительных резолюций по поводу установившегося порядка на Кубани и, информировавшись сам, разъехался по своим частям. Лишь немногие, войдя во вкус политики, задержались в Крае.

После их отъезда Ивану Макаренко и другим пришлось ограничиться использованием лишь того впечатления, которое осталось от зычного голоса подъесаула Винникова и хитроумия Вианора Бардижа.

С особым настроением прибыли делегаты Кубанской Войсковой рады с июньского Общеказачьего съезда (см. выше) в Петрограде, среди них П. Л. Макаренко и И. С. Коробкин.

Наказ рады не принимать от имени войска никаких обязательств они добросовестно выполнили, а в смысле информации они имели возможность видеть и слышать в столице многое. В Петрограде в это время заседал 1-й Съезд Советов и было все еще полно эхом Съезда крестьянских депутатов и т. д.

Всероссийский казачий съезд состоялся 7-19 июня (ст. ст.). На нем было около 300 делегатов от 12 казачьих войск.

О заявлениях во время съезда кубанского делегата Петра Макаренко в «Известиях» Петроградского Совета рабочих депутатов от 7-20 июня (№ 88, 90 и 93) было напечатано, что «казаки постановили требовать ареста Ленина и его товарищей, этих бездельников, с которыми мы можем справиться». А в заключительной части резолюций самого казачьего съезда по политическому моменту говорилось, что «Временное правительство может опереться на казачество в борьбе с анархией…»

Но сами наши делегаты вернулись из Петрограда встревоженными.

Знаменитая фраза «селянского министра» Чернова, что «казакам де придется потесниться», – «они имеют большие наделы земли», – произвела крайне отрицательное впечатление как на самих казачьих делегатов, так и, по возвращении их к себе домой, на слушателей их докладов.

Интересно было наблюдать удивительную метаморфозу Петра Макаренко главы кубанской делегации. За одну-две недели, проведенных на всероссийской сцене, он бесконечно вырос по сравнению с тем, каким он был до поездки, – молодым педагогом, не снимавшим с плеч вицмундира Ведомства народного просвещения и прикрывавшим мундирные знаки отличия цветным кубанским башлыком…