Читать книгу: «Вступление в будни», страница 3

– Вы у нас первые сразу после школы. – Он пожал каждому руку, и они назвали свои имена. Хаманн посмотрел на них взглядом, под которым даже великий человек Шелле почувствовал себя невзрачным. – Оставь свой жетон для собак дома, – сказал он. – Тебе дадут постоянный пропуск.

Курт усмехнулся и спрятал цепочку под воротник. «Вот это начало, – подумал он. – В конце концов, этот маленький бригадный Наполеон еще будет диктовать, какие рубашки мне следует носить».

Хаманн взглянул на пыльные босоножки Рехи.

– Завтра наденешь прочные ботинки; здесь не показ мод. Кладовщик выдаст вам спецодежду. Франц о вас позаботится. – Он указал на молчаливого человека в желтой кожаной куртке. Франц был бригадиром и четырехкратным активистом, человеком умелым и осмотрительным, но предпочитал оставлять разговоры мастеру.

– Мы боремся за звание, – тихим и певучим голосом объявил Франц. – Мы хорошая бригада.

– По показателям, Франц, по показателям, – добавил мастер. – В культурном плане мы хромы на обе ноги, – сказал он, поглаживая свой мясистый подбородок, и казалось, получал удовольствие от подшучивания над собой. – Возьми, к примеру, оперу. Я же не глупее других, верно? Но на книжной полке лежит десяток томов о строительстве трубопроводов… На днях получу премию. Ее можно потратить на что-то полезное. Пополнить образование, сходить в оперу. Хорошо, я поеду в Берлин. На «Фиделио»… А что я знаю о Бетховене? А о «Фиделио»? Для музыки, думаю, не нужен учебник, но вот для слов вполне. На сцену выходит мужчина, и я, конечно, сразу вижу, что это женщина, и думаю про себя: «Здорово… Вот это называется Государственная опера – у них даже певцов не хватает!»

Курт и Реха рассмеялись.

– Леонора, – сказал Курт.

– Умный мальчик, – отозвался Хаманн. – Смейтесь. Каждый позорит себя как может. – Николаус до тех пор неподвижно стоял позади них с отсутствующим выражением лица, но не из равнодушия или даже надменности, как подозревал мастер, он был занят тем, что рассматривал комнату и людей, их черты и некоторые характерные для них жесты, впитывал это все в себя.

– Возможно, мы могли бы помочь, – задумчиво сказал он. – Каждый из нас может сделать рецензию на книгу, я думаю, и… Я вот немного разбираюсь в живописи. – Он покраснел. – Это всего лишь предложение…

Бригадир кивнул, а Хаманн облегченно вздохнул.

– Что ж, потрясающе! Какое хорошее предложение. – И он снова облегченно вздохнул еще и потому, что изменил свое суждение о неповоротливом парне.

Когда они вышли из барака, Курт спросил:

– И как вам этот толстый босс?

– Замечательный, – тут же ответила Реха.

– Думаю, он хороший человек, – сказал Николаус.

Курт, который еще не забыл про «жетон для собаки», сказал:

– Завидую вашему энтузиазму, – сказал он насмешливым тоном, но его насмешка была ненастоящей. С привкусом горечи он подумал: «Я и правда завидую их энтузиазму. Замечательный… Хороший человек… Может, они правы. Но почему тогда, – обеспокоенно он спрашивал себя, – почему я не могу восхищаться другими?» Вслух он горячо сказал: – Он же прижал своего бригадира к стене!

У здания управления им пришлось долго ждать: теперь, в конце смены, улица бурлила, мимо проносились колонны пустых автобусов, машины бесшумно скользили сквозь наглые, проворные стаи мотоциклов (среди них были те самые молодые люди в шлемах и кожаных куртках, которые начинают гонки, как только выедут на шоссе), а вокруг остановки толпились люди.

Девушки из администрации, плотники в черных вельветовых костюмах, женщины в мешковатых синих комбинезонах.

Стало прохладнее, ветер шевелил тяжелые темно-зеленые сосновые ветви. Пахло пылью и дымом и немного лесом. Николаус подумал: «Жаль, что я пропустил самое начало… Тогда я был в девятом классе. Четыре года, прикованный к школьной скамье, а между тем этот гигант рос, и все эти газетные репортажи – лишь бледный отблеск реальности. Если бы я увидел это здесь раньше, я думаю, что сбежал бы из школы…» Он украдкой ощупывал свои мощные мускулы и, полный неясной тоски, мечтал о еще нетронутой природе, о романтической, пахнущей потом жизни среди отважных мужчин, сражавшихся с лесом тяжелыми топорами, забыв, что там были бензопилы и бульдозеры.

Курт ткнул его в бок.

– Пошли, поэт! Выставляй локти и вперед! – Переполненный автобус остановился, и Курт протиснулся внутрь, таща Реху за руку. Николаус вежливо пропустил вперед еще нескольких женщин, а затем кондукторша захлопнула дверь, автобус тронулся, и Николаус остался на улице, немного удивленный, но невозмутимый:

– Раз так… Однажды должен подъехать следующий.

3

Они стояли в переполненном автобусе, кто-то толкал Реху локтем в спину. Она приподнялась на носочки.

– А где Николаус?

– Отстал, – ответил Курт и с улыбкой посмотрел на Реху. – А что? Он стоит и рассматривает комбинат. Он из тех людей, которые всегда опаздывают.

– А ты из тех, кто всегда приходит вовремя, да? Никогда не отстаешь? – тихо и зло спросила Реха, и Курт, не видя выражения ее лица, весело подтвердил:

– Я нет. Я всегда на высоте и никогда не дам себя в обиду.

На фоне шума двигателей и голосов слова Рехи казались шепотом.

– Какой ты жалкий, – тихо сказала он. – Как ты действуешь мне на нервы своим разгильдяйством. Всегда на высоте, а остальные отстают…

Курт наклонился к ней, думая, что ослышался, и его светлые пряди волос упали ему на лоб.

– Мне противна твоя победоносная улыбка.

Сначала он был просто ошеломлен и отреагировал так грубо, как какой-нибудь мальчишка:

– Ты с ума сошла?

Затем он увидел ее худое, загорелое, внезапно осунувшееся лицо, и в этот момент он влюбился в нее (во всяком случае, позже он верил, что влюбился в девушку именно тогда). Он пытался поймать ее взгляд, он был почти счастлив сейчас, потому что она ругала его. «Ты можешь даже расцарапать мне лицо, – подумал он, – все лучше, чем равнодушие».

И почувствовав ревность, сказал:

– Я не знал, что тебе так нравится Николаус.

– Ты все неправильно понял и специально все так вывернул, – сказала Реха, но с ноткой нежности подумала о высоком, неряшливом парне, который теперь стоял там один на улице и ждал.

– Да он явно рад, что остался один, – уверенно сказал Курт. – Ему никто не нужен.

Реха промолчала.

Голоса и разговоры вокруг снова донеслись до них, как и возбужденный шумный спор, который велся в другой части автобуса.

– Сколько прогулов вы скрыли, Берт Брехт?

– Ни одного.

– Эй, Берт Брехт! А где тогда пять марок? Вам дали шестьдесят пять, а на почтовом переводе только шестьдесят.

– Накладные расходы, – крикнули в ответ.

– Пропили вы пять марок!

Другой, стоявший у двери, с ухмылкой натянул фуражку на глаза и больше ничего не сказал. Но они не давали ему покоя, они смеялись и кричали.

– Вам надо еще подучиться, Берт Брехт! Содержание влаги 16,4, вы только послушайте…

– Почему они называют его Берт Брехт? – спросила Реха.

– Это название бригады, – объяснил Курт. – Скорее всего, работают на брикетной фабрике.

Они слушали подшучивания, забыв о Николаусе и своей ссоре, и когда они вышли на углу своей улицы, Курт сжал руку Рехи и сказал:

– Твое красивое платье совсем помялось.

– Ничего страшного. – Они вместе шли по дневной оживленной улице; из открытых окон по радио доносилась музыка, мужчины в майках облокотились о подоконник и некоторые свистели проходящим девушкам.

– Сегодня мне даже кажется, что я возвращаюсь домой, – призналась Реха.

Но когда она вошла в прихожую, эту прохладную, сумрачную прихожую с множеством почтовых ящиков справа и слева от двери, она вдруг испугалась этой пустой комнаты, металлических кроватей и шкафов; запах новостройки казался ей странным, и она нерешительно остановилась у подножия лестницы.

Курт смотрел сквозь стеклянную дверь; он заметил, как девушка повернула голову. Ее черная коса упала на грудь. «Она повернулась ко мне», – подумал он. Секунду они смотрели друг на друга через стекло, а потом Курт толкнул дверь, он крикнул:

– Реха!

Он обнял ее за плечи, прямо перед собой он видел ее глаза, сверкающие то ли от испуга, то ли от гнева. Когда он отпустил ее, его левая щека горела. Она ударила его по щеке.

Реха побежала вверх по лестнице и остановилась на следующей площадке. Перегнувшись через перила, она посмотрела вниз на Курта, который стоял, пристыженный – левая половина его лица была красной.

Она начала смеяться и, просунув лицо между прутьями перил, села на верхнюю ступеньку лестницы.

– Теперь ты перестанешь сиять, – сказала она. – Таким ты мне нравишься больше.

«Она точно сумасшедшая», – подумал Курт. Он медленно поднялся по лестнице и сел рядом с Рехой.

– Кошка… – сказал он. – Такое со мной впервые.

– Давно стоило это сделать.

– Самое глупое, что ты мне правда нравишься, – через некоторое время признался он.

– Ты знаешь меня всего один день.

Он посмотрел на нее.

– А это неважно. День или час. – Он обернул ее косу вокруг своей руки. – Ты со своими египетскими глазами…

Внизу хлопнула дверь, и по лестнице поднялась Лиза, еще более широкая, еще более коренастая в своем синем рабочем комбинезоне. Когда она проходила мимо них двоих, она сказала своим глубоким голосом:

– Мужчина, на выход!

Курт встал.

– Знаешь что? Пойдем поедим? Я к тебе больше не притронусь, честное слово!

– Ладно, пошли, – согласилась Реха.

Глава третья

1

Автобус пронесся по шоссе Ф-97; было еще темно, между стволами сосен плыли облака тумана. Иногда Курт шептался с Рехой, а один раз Николаус увидел, как Курт взял ее за руку. Парень смотрел в пол. Он с удивлением почувствовал короткую острую боль в груди и подумал: «Не стоило мне вчера опаздывать на автобус».

Тонкая серая пелена под небом прорезалась, и когда все трое, не обращая внимания на шум толпы рабочих, направились к цеху, первые лучи солнца ярко вспыхнули на крышах электровозных и вагоноремонтных мастерских. Ворота распахнулись. Реха замерла.

– Немного страшно? – спросил Курт.

Реха покачала головой. Ее сердце колотилось, она искала лицо Николауса, его надежное спокойствие и мимолетно подумала о «замке» и парке. Николаус невозмутимо шел вперед: стекло и сталь, жара, накренившийся электровоз, кабели, похожие на тонких черных змей на бетонном полу, вторые ворота, второй цех, грохот бил по барабанным перепонкам. Николаус схватил Реху за руку:

– Смотри, куда идешь! – Дизельная тележка пронеслась мимо. Несколько мужчин засмеялись и крикнули что-то Рехе, но она не расслышала, она смущенно шла рядом с молодыми людьми.

В мастерской над письменным столом склонился мастер; он помахал новичкам.

– Удачи! – Он держал телефонную трубку поднятым плечом. – Я не могу родить сварочный аппарат… Спроси у диспетчера, иногда он тоже что-то знает. Все!

Он набрал новый номер – говорил быстро, коротко, смеялся, шутил, повесил трубку и позвонил следующему:

– Нам нужны электроды. Немедленно. Нам нужна машина. – Франц принес чертежи, приходили сварщики, они просили, требовали, ругали, снова звонил телефон. Хаманн писал, звонил, успокаивал одновременно, его голос неизменно сохранял отзвук дружелюбного терпения.

– У босса крепкие нервы, – отметил Курт. – Прям Наполеон перед битвой.

«Мирной битвой, – мысленно добавил Николаус, – и мирный, умный полководец, который не ожидает Ватерлоо». Он смотрел на красивый, мужественный профиль мастера, жесткость в его чертах смягчалась круглым двойным подбородком.

Все трое стояли вдоль стены, прислушиваясь к громким разговорам и десяткам специальных названий, пытаясь понять, о чем идет речь. Когда железная дверь распахнулась, на несколько секунд в мастерской воцарился гул, и по крайней мере Николаус и Реха почувствовали себя лишними, неловкими и уверенными лишь в том, что они кому-то мешают.

Курт, закурив сигарету, подошел к группе, окружавшей Хаманна, и сказал:

– На самом деле, у вас должны быть электроды в запасе, начальник.

Хаманн зажмурился. Ему не понравился вызывающий тон, но, во всяком случае, к новичку и его вопросу он отнесся серьезно и объяснил ему некоторые досадные трудности с доставкой материала.

– Мы работаем с высоколегированной сталью, которая подвергается огромному давлению, – сказал он. – Пока мы зависим от электродов из Западной Германии. Но, понимаешь, уже проводят испытания, и наша бригада экспериментирует с этими первыми электродами из ГДР.

– Вот это да, – отозвался Курт, и мастер увидел, что на его лице отразилась заинтересованность, и потому добавил:

– Можешь подсчитать, сколько ГДР на этом сэкономит, если испытания пройдут успешно.

– Получите большую премию? – сказал Курт, смеясь и потирая большой и указательный пальцы.

– Сколько-то получим. Но дело не в этом, – холодно сказал Хаманн и отвернулся.

Курт ухмыльнулся за его спиной и подумал: «Посмотрите, Наполеон идеалист, и эта роль ему даже подходит. Но дело не в этом… Пусть рассказывает это партийному секретарю, но не мне. Как будто он тоже не заботился о том, чтобы заработать как можно больше денег, получить премии и купить машину».

Глядя на широкую спину мастера, он с чувством ненависти подумал: «Как мне противны эти чертовы лицемерные идеалисты! Если работа – цель жизни, что это за жизнь тогда…»

Затем в комнату вошел инженер-сварщик Августин, худой мужчина в твидовом костюме, с беретом на седых волосах. Он сказал, что у него есть машина и он поедет в Котбус за электродами, но он все еще не может найти водителя.

– Я могу вас отвезти, – тут же предложил Курт.

– Права есть?

– Давно. Я хорошо вожу на сильной машине, в среднем езжу до ста десяти, вы ничем не рискуете, – быстро сказал Курт.

– Молодец, – сказал Хаманн. – С меня пирожное. Так что вперед.

Августин задержался около Рехи и сказал:

– Я все время смотрю на вас. Вы напоминаете мне мою первую любовь. Темные волосы, глаза…

– Что за лирика, товарищ Августин, – сказал Хаманн. – Почему же ты на ней не женился?

– Она не хотела. Я был беден. Учиться пошел только после сорок пятого… После я встретил ее лишь однажды. У нее трое детей. – Он смущенно улыбнулся. – Но ладно, это старая история… – Он кивнул Рехе и вместе с Куртом вышел из комнаты.

Позже все трое узнали, что этот человек был одним из самых квалифицированных инженеров-сварщиков комбината и что он работал над изобретением, которого с нетерпением ждали и за рубежом.

Теперь Реха и Николаус стояли в нескольких шагах друг от друга с отсутствующими выражениями лиц. По какой-то причине Реха почувствовала обиду, когда сияющий Курт прошел мимо («Нашел первоклассную работу»), она уже скучала по нему, ей всегда нужен был человек, на которого можно было опереться. В течение четырех лет таким человеком была Бетси и иногда правильный молодой Крамер, а со вчерашнего вечера – Курт. Случайность, полминуты колебания, хлопнувшая дверь, и больше ничего. Реха вышла бы на лестницу и с другим, она бы убежала вместе с медлительным, доверчивым Николаусом от тоски по дому и от мрачной комнаты.

Но теперь, по ее мнению, было уже слишком поздно, и она почувствовала что-то вроде угрызений совести – как будто она обманула Николауса или сыграла с ним злую шутку.

Она почувствовала облегчение, когда Хаманн позвал их обоих к себе.

– Я не буду произносить торжественные слова, – сказал он. – Задачи нашего комбината вы знаете, пусть даже и по школьным учебникам. Мы строим крупнейший в мире завод по переработке бурого угля. – Его голос все же звучал торжественно. – И однажды вы будете гордиться тем, что внесли свой вклад в это дело. Здесь мы творим историю, хотя сами и забываем об этом. – Он перевел взгляд с одного на другого. – Только здесь вы наконец сдадите настоящий экзамен на аттестат зрелости.

Они кивнули, восприняв его задумчивый и добрый взгляд в качестве предупреждения и поощрения одновременно, и в этот момент они увидели уже не просто толстого, крепкого мужчину в поношенной синей рубашке. Он предстал перед ними частичкой действующей здесь силы.

– Мы будем стараться, – сказал Николаус.

– Не рассиживайтесь, – в заключение добавил Хаманн, – и не крутитесь под висящими грузами. Бригада обещала не получать травмы.

Затем они спустились в подвал за формой. На лестнице Реха, которая больше не могла выносить напряженного молчания Николауса, спросила:

– Что ты делал вчера вечером?

– Так, гулял, – ответил Николаус, он не сказал, что бесцельно бродил по слабо освещенным улицам, что увидел Курта и Реху, но не решился подойти к ним. Они выходили из кафе, немного подвыпившие, как предположил Николаус.

«Они стояли на свету, – вспомнил он, – и я быстро шагнул в темную подворотню. Они смеялись. Но мне все равно», – сказал он себе, зная при этом, что он лжет себе и что ему совсем не все равно.

На складе рядами лежали резиновые сапоги и валенки; горы роб источали резкий запах дизельного масла и моющих стиральных средств. Кладовщик выдал им брюки и куртки; Реха втиснулась между высокими стеллажами и переоделась. Брюки соскальзывали с бедер, а рукава куртки доходили до кончиков пальцев. Она чувствовала себя отвратительно в этой одежде.

Николаус уже ушел. За столом сидел молодой черноволосый слесарь, он смотрел на Реху слишком уж пристальным взглядом.

– Я похожа на пугало, – пожаловалась она.

– Такая красивая девушка будет красива и в мешке из-под картошки, – сказал слесарь. Он вытащил из кармана шнурок и завязал его вокруг талии Рехи. Он позволил своей руке на мгновение задержаться на ее бедре. – Наш склад не рассчитан на такие фигуры.

– Наверху, похоже, думают, что на комбинате работают одни громилы, – добавил кладовщик.

– Кстати, о громилах, – сказал слесарь. – Я тут услышал анекдот… – И он, смакуя, стал рассказывать анекдот. Мужчины рассмеялись, Реха считала себя обязанной присоединиться к ним, но затем подумала: «Почему я должна слушать такие грязные вещи? Но если я не послушаю их, если я просто уйду сейчас, они сочтут меня манерной, и надо мной все будут смеяться».

– Приходит молодой человек к свахе, – начал слесарь, но тут кладовщик заметил красное лицо девушки и сказал: – Перестань рассказывать пошлые анекдоты! Она несовершеннолетняя.

Парень поднял брови.

– А я думал, это наша новая крановщица.

– Это студентка, – пояснил кладовщик.

Слесарь присвистнул, и голос его теперь звучал совсем не любезно.

– Вот, значит, как… Ты выше всего этого, да? Хочешь, чтобы с тобой обращались бережно, да?

Реха наконец поняла, что ей придется самой себя защищать, она постыдилась за свою трусость и с жаром сказала:

– Ты спятил! Мне не нравятся твои грязные шуточки, только и всего, и они одинаково неприятны и оскорбительны, рассказываешь ли ты их при крановщице или при мне.

– Молодец, малышка! – сказал кладовщик. – Он у нас известный бабник. – Он злорадно ухмыльнулся. – Если мастер Хаманн узнает, что ты тут болтал при его студентке, тебе мало не покажется, даже не сомневайся.

– Ох уж эта его образцовая бригада, – проворчал слесарь. – Им не следует слишком увлекаться своей моралью. – Но все же стал более сдержанным, и Реха спокойно покинула склад.

2

В первый день Реха работала с арматурщиками. Сквозь стекла ребристых крыш лился янтарный свет. Стальные конструкции в зале переливались бледно-зеленым и серым, узкие железные лестницы поднимались вверх, стены покрывала сложная сеть трубопроводов, и все это было окутано сотнями голосов. Цех казался Рехе бесконечным, и она завидовала мужчинам, которые с привычной уверенностью передвигались между машинами, сварочными аппаратами и ржаво-коричневыми грудами фланцев и клапанов. «Я ничего не понимаю в технике, – подумала она, – и, конечно же, я никогда не выучу, для чего все это нужно и как этим управлять, не сломав себе пальцы».

С мостика под крышей зала посыпался дождь красно-золотых искр. Реха обошла этот огненный водопад и осторожно поднялась, стараясь не наступать на клубки кабелей и проводов, полная недоверия и страха перед силами, сущность которых она никогда не понимала.

Наконец, она нашла свое рабочее место и свою светловолосую, бледную, с детскими худыми руками напарницу по имени Фридель. До сегодняшнего дня она была единственной женщиной в бригаде. На ней был черный платок, который отбрасывал тень на ее еще молодое лицо.

– Хорошо, что ты пришла, – сказала Фридель и окинула Реху любопытным взглядом. – Иногда здесь просто бездельничаешь, а сейчас такая куча работы, что я одна не справлюсь.

«Еще и куча работы, – испуганно подумала Реха. – Надеюсь, я не выставлю себя глупой…» Но в то же время она обрадовалась, что кто-то ее ждал и нуждался в ней, и Реха решила, что будет внимательной ученицей («Поднимите руку, если вы чего-то не поняли, фрейлейн Гейне!») и что лучше задать слишком много вопросов, чем слишком мало. Она сказала:

– Я никогда не работала на производстве. Мы помогали только на поле.

Ученики «замка» кое-как работали в небольшом кооперативе: жалкая попытка политехнического обучения, за которой Крамер наблюдал с недовольством, не имея возможности это изменить.

Рехе нравилась работа в конюшнях и на полях – работа, которая поэтически преображала прекрасный, нежно ухоженный пейзаж вокруг «замка»; она любила запах сена и горячий сухой воздух над июльскими полями, утро поздней осени, когда на картофельной ботве виднеется первый иней. Механизация была для нее не более чем чуждым понятием, и она с удивлением смотрела на комбайны и тракторы, чьи фары ночью освещали поля молочно-белым светом.

Но здесь был другой, более суровый ландшафт, и его небо представляло собой строгую колонну ребристых крыш. Воздух содрогался, когда кувалды ударялись о сталь, и кран с тонким, резким звуком пролетел под потолком. Реха пригнулась. Фридель засмеялась. Им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

Фридель объясняла, как шлифовать клапаны, и по крайней мере в первый час Рехе показалось, что их работа не была ни сложной, ни особенно утомительной.

Правда, клапаны были очень тяжелыми, и Реха с удивлением увидела, с какой легкостью маленькая Фридель работала, с неожиданной силой сжимая клапаны тощими руками. До тех пор Реха знала только о велосипедных клапанах, и ей хотелось бы спросить, для чего нужны эти огромные железные детали, но она боялась поставить себя в глупое положение. «Со временем разберусь», – решила она.

Один раз Хаманн подошел к ней и, поглаживая свой мясистый подбородок, наблюдал, как Реха зажимает гайку между стальными челюстями тисков. Она почувствовала себя неуверенно, как только ощутила, что за ней наблюдают, и размазала шлифовальную пасту по всей гайке.

– Только не спеши, дорогая, – сказал Хаманн. Он отдал ей жестяную коробочку с алмазной пылью. – Немного соли и перца… Вот, великолепно! Сегодня перевыполнили норму? – Он подмигнул ей.

Затем он обошел вокруг стола, подошел к Фридель и сказал ей:

– У меня к тебе разговор.

Фридель пожала плечами и ничего не сказала в ответ, ее выражение лица внезапно стало непроницаемым.

– Ты не можешь притворяться больной каждый раз, когда я хочу с тобой поговорить.

– Это мое личное дело, – отрезала Фридель. Она повернулась к нему спиной и наклонилась, чтобы поднять клапан. Она покачивалась, опираясь одной рукой на край стола. Ее губы были совершенно белыми.

Хаманн приобнял ее за плечи и сказал:

– У тебя есть час перерыва.

– Зачем? – сказала Фридель, прижимая ко лбу свой черный платок.

– Тебе стоит сходить к врачу, – сказал Хаманн. Он посмотрел на нее. – Хорошо?

Реха беспокойно переводила взгляд с одного на другую, смутно догадываясь, о чем они говорят. Когда Хаманн ушел, она спросила:

– Вы болеете?

– Пустяки, – ответила Фридель, но было видно, что она только и ждет повода, чтобы рассказать о своих переживаниях. Но Реха, слишком застенчивая и не знающая, как общаться с новыми людьми, не осмеливалась продолжать расспросы, убежденная, что Фридель сочтет ее вопросы бестактными или даже возмутительными.

Во время перерыва на завтрак Реха стояла в одиночестве, давясь бутербродами, которые Лиза поставила ей на стол утром. Она искала глазами Николауса, но его нигде не было видно. Она подумала: «Хоть бы он подошел ко мне во время перерыва. Он и правда чурбан. Если бы Курт был здесь…» Она вспомнила его красивое, дерзкое лицо и тот момент на прохладной лестничной клетке, когда он, пристыженный, с покрасневшей левой щекой, смотрел на нее. «Он ужасный хвастун, – подумала она… – Но при этом у меня учащается сердцебиение, когда я просто представляю его глаза и его смех, я даже не знаю, нравится ли он мне, но сердце все равно колотится… Если бы я только не выглядела так ужасно!»

Она посмотрела на свой потрепанный костюм и на руки, серые и липкие от шлифовальной пасты до локтя, с грязью под ногтями. Алмазная пыль уже въелась в кожу и колола крошечными осколками, когда она терла пальцы.

Фридель сидела в стороне на табурете, откинув голову назад и закрыв глаза. Она сняла черный платок, и ее светлые волосы засияли в янтарном свете.

Через некоторое время молодой черноусый слесарь, который утром был на складе, прошел по цеху. Он сел рядом с Фридель. Они перешептывались. Фридель все время улыбалась, ее глаза сияли, она казалась очень счастливой.

– Голубки, – раздался мужской голос рядом с Рехой. Он сел за стол. – Ты новенькая? У тебя красивая челка. – Он провел двумя пальцами по ее волосам на лбу.

Реха отодвинулась.

– Отрасти такую же, раз так нравится.

– А ты маленькая змея, – сказал мужчина. Он протянул ей руку. – Меня зовут Хайнц. А тебя?

– Реха Дебора Гейне.

– Странное имя… Скажи по буквам.

Реха написала свое имя на пустой пачке из-под сигарет.

Хайнц вдруг смутился, он повертел коробочку взад-вперед и пробормотал:

– Трудно прочитать… У меня проблемы с глазами.

– Неудивительно, ты держишь коробку вверх ногами, – насмешливо сказала Реха. Но она перестала смеяться, как только посмотрела на него. – У меня просто плохой почерк. – «Может быть, это правда, – подумала она, – может быть, у него действительно проблемы с глазами. Он уже старик».

Она смотрела на его морщинистое, кожистое лицо с черными тенями под скулами, и ей стало жаль его еще до того, как она узнала, что старику слегка за тридцать. Ей также хотелось бы показать ему, как она рада, что он подсел к ней и заговорил о ней так, как будто она уже давно работает в бригаде. В школе-интернате, в кругу сверстников, она иногда бывала веселой до дикости; перед незнакомыми взрослыми с проблемами, которые ее не касались и которых она даже не понимала, страх и робость не давали ей произнести ни слова.

– Почему ешь бутерброды всухомятку? – спросил Хайнц. – Я принесу тебе чай. – Он встал. – Мастер сказал мне приглядывать за тобой.

Он принес Рехе чай в алюминиевой кружке и стал смотреть на ее волосы, пока она пила, затем сказал:

– Мне всегда не везло в жизни. Я хотел женщину с черными волосами. Но у меня блондинка. И чтобы умела вязать для детей, понимаешь? А у нее, пока она вынашивала второго, зрение испортилось. Так с вязанием и не получилось…

«Боже мой, конечно, это трагично», – подумала Реха. Но она молчала и только кивала, а Хайнц хлопнул себя по плоской груди и сказал:

– Мне вечно не везет. Теперь вот с сердцем проблемы, как раз сейчас, когда я прилично зарабатываю. Раньше я был штатным ночным сторожем – заводской охранник, чтобы тебе понятнее было, – получал двести пятьдесят монет. Мастер забрал меня оттуда. Теперь мы получаем премию, и на нее еще можно что-нибудь купить.

Он рассказывал быстро и охотно, не то чтобы жалуясь. Казалось, его забавляло его упорное невезение. Он бы с таким же добродушным рвением рассказал историю всего своего детства, которую Реха узнала позже.

Реха иногда кивала, но Хайнцу было достаточно того, что она вообще его слушала. Он, размахивая обеими руками, описывал ей обстановку своей квартиры, а Реха, которой никогда не приходилось беспокоиться о мебели, слушала вполуха, не понимая, почему кто-то может так увлеченно говорить о гарнитуре.

– Моя семья живет не здесь. Я живу в поселке вместе с мастером. – И с гордостью продолжил: – Он мой друг… Но, понимаешь, со временем можно с ума сойти в этих бараках.

– Я думала, у Хаманна своя квартира, – сказала Реха.

Хайнц смутился; он беспокойно передернул плечами и после небольшой паузы объяснил:

– У него, как бы это сказать, нет настоящей семьи. Что ж, пора продолжать? – Он тут же убежал, худой, подвижный, немного прихрамывающий, в помятой, сдвинутой на левое ухо кепке.

Реха осталась в замешательстве, тронутая теми ощущениями, которые до сегодняшнего дня посещали ее редко и мимолетно. Работа с тисками давала ей достаточно времени для размышлений, и, по крайней мере пока, она не думала о себе, о своих страхах и потере школьных друзей.

Чуть позже она стояла рядом с Фридель у чана с водой; они полоскали клапаны в мутно-серой, поблескивающей маслом жидкости. Фридель спросила:

– Он понравился тебе?

– Кто?

Фридель неопределенно махнула головой.

– А, тот черноволосый? Он противный, – не задумываясь, ответила Реха.

Фридель еще ниже склонилась над чаном, она сказала тихо и поспешно, как будто ей нужно было извиниться перед Рехой:

– Он совсем не такой. Его надо пожалеть. Его жена бегает за всеми. Распутная девка…

– Он и сам не лучше. Когда я была на складе, он сразу показался мне наглым.

Фридель зло посмотрела на нее. Реха закусила губу и подумала: «Я все делаю не так. Это ее дело, если она влюбилась в него… Мне незачем вмешиваться». Она хотела что-то сказать в знак примирения, но Фридель отмахнулась от нее:

– Да что ты вообще знаешь, цыпленок?

Реха откинула назад свою косу.

– Почему это цыпленок? Думаешь, я никогда не влюблялась?

– Влюблялась, – презрительно ответила Фридель. – Влюбляться можно сотни раз в жизни. Но когда приходит тот, ради кого ты бросишь все, и тебе все равно, что о тебе думают другие…

Реха молчала. Она вспомнила все свои любовные истории, которые вообще не заслуживали такого названия: она часто и сильно влюблялась, но эта влюбленность никогда не длилась дольше нескольких дней, непостоянные чувства, которые угасали так же быстро, как вспыхивали, и вскоре снова переходили в безразличие или даже неприязнь. Она никогда ни с кем не обращалась хуже, чем с мальчиками, которые приглашали ее потанцевать более трех раз на школьных танцах или которые оставляли пошлые записки в ее книгах («Ты можешь прийти в парк сегодня в восемь вечера? Нам надо поговорить»).

Около полудня Фридель ушла.

– Если Хаманн спросит, скажи, что я ушла отдохнуть. – Однако пошла она не в комнату отдыха, а в соседний цех. Она так и не вернулась, и Реха, привыкшая к строгой дисциплине, с беспокойством подумала о Хаманне, как о строгом учителе, перед которым нужно будет выгораживать прогульщицу.

Теперь она чувствовала, как ее руки устали, а запястья начали болеть.