Читать книгу: «Ёперный театр»

Благодарности:

Татьяна Корепанова

Дарья Якунина

© Борислав Чекур, 2024

ISBN 978-5-0060-4942-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Старшему сыну говорю – Я твой лучший друг!

Он растерялся – ты же мой папа?

– Отец в первую очередь, но пойми, не с каждым ты можешь быть откровенным! Жизнь, она такая…

Моим сыновьям посвящается!

Ёперный театр Рассказы

 
© Борислав Чекур, автор, художественное оформление, стих, макет, 2023
© Татьяна Корепанова, редактор, 2023
© Дарья Якунина, главный редактор, 2023
 

Ёперный театр

Коробка с долгами

День активных продаж

За окнами было темно

Ёлочки

Ёр бест Wedding

Люди, естественно, стремятся скрыть свои слабости. Они хотят выглядеть безупречными и сильными. Результатом, однако, может стать утрата неповторимости, которой они наделены с рождения…

Коносуке Мацусита

Ёперный театр

I

Видели ли вы когда-нибудь на фоне музыкальной композиции оперы «Богема» двух оголодавших сотрудников театра, которые, словно воробьи, разрывали и крошили кем-то оставленный на столе обветрившийся багет? Мне довелось!

Эта мизансцена прочно прижилась в памяти вместе с приглушённым звуком трансляции, то усыпляющей закулисным шарканьем, то пробуждающей пением.

Парпиньоль, Парпиньоль, Парпиньоль!

Это Парпиньоль, Парпиньоль!

Именно таким запомнился первый рабочий день в машинно-декорационном цехе театра оперы и балета. Сотрудников этого подразделения сокращённо называют монтировщиками. В своих сатирических размышлениях, если помните, Михаил Михайлович Зощенко обнажил главный театральный спор «Кто важней актёр или монтёр»?

Впрочем, не важно, следуйте за мной. Мы пройдём сквозь полумрак арьера, вы всё увидите из-за кулис. Только тише, идёт спектакль!

 
Милый Парпиньоль! Барабан, барабан!
Вот гусар, вот улан!
Дорогая Мими, какой подарок Рудольф ваш принёс вам?
 

В тот незабываемый вечер мои наставники вызвались передать сакральные знания об эксплуатации противопожарного занавеса. Чтобы вы понимали, это многотонная металлическая стена, обтянутая огнеупорной материей. В случае пожара, как переборка на подводной лодке, она должна изолировать зрителей от очага возгорания.

По паспорту их звали Евгениями, в коллективе одного величали Женей, другому досталось прозвище Джон Бор. Выглядели оба старше пятидесяти лет.

Про Женю ходили противоречивые слухи. Всё потому, что он никому не рассказывал о себе и не обсуждал других. Джон Бор был его абсолютной противоположностью, но про него тоже слагали легенды.

Итак, старательно прожевав последний кусок, Женя, насвистывая, аккомпанировал дребезжащей трансляции. Джон Бор вытянул из кармана флакон «Боярышника» и, как пеликан, проглотил настойку, тряся неопрятной бородой. Я наблюдал за ними и вскользь рассматривал паршивое убранство.

Какое бы громкое имя не носил тот или иной театр, монтировочный цех всегда напоминает раздевалку в автосервисе. Но если бы существовал конкурс среди самых, мягко говоря, смелых интерьерных безобразий, наш цех был бы лауреатом всех премий и наград.

Высокий потолок был инкрустирован использованными чайными пакетиками. Пространство, от напольного плинтуса до потолочного, вобрало в себя множество злободневных зарисовок, разухабистого фольклора и песенных слов. Если заглядывать с улицы в окно, в глаза бросалось заветное слово, упомянутое в стихах Владимира Высоцкого, которое поэт разглядел в общественном парижском туалете.

Настойка подействовала на Джона Бора, он решил заговорить первым.

– Если у тебя есть вопросы, так ты задавай,

– обратился он ко мне.

– А у вас всегда так уныло?

– Не скажи, у нас даже чересчур весело, – ответил Женя.

– Хе-хе-хе, – выдавил из себя Джон Бор.

– Например?

– Сформулируй, что ты подразумевал? – решил конкретизировать Женя.

– Ладно, не имеет значения, – ответил я, чтобы не показаться задирой в первый рабочий день.

– Так не пойдёт, что ты хотел сказать? – заёрзал Джон Бор.

– Мне казалось, что в театре всё бурлит, но по факту вижу обратное.

– Не торопи события, то ли ещё будет, – пошевелив бровями, ответил Женя.

– Главное, что день без происшествий прошёл! – добавил Джон Бор.

– А что, часто бывают?

– Да по-разному, – отечески улыбнувшись моему любопытству, ответил Женя.

– Например?

– Недавно у нас списали детский спектакль «Огниво», – принялся рассказывать Джон Бор.

– Был такой в репертуаре, – подтвердил Женя.

– Так вот, с балкона к башне со световыми приборами натягивался стальной трос. По нему пускали двухметровых плюшевых собак, с металлическим каркасом внутри.

– Да, килограмм десять они весили, – кивнул Женя.

– На одном из спектаклей после реплики солиста «А вот летят собаки!» (мы должны были ловить собачин за кулисой) раздался грохот. Затем притих оркестр, в зрительном зале началась возня. Оказалось, что псина каким-то образом слетела с карабина и прямиком приземлилась в оркестровую яму.

– Да, работа у нас непростая, – подытожил Женя и куда-то вышел.

До конца спектакля Джон Бор развлекал меня рассказами о несчастных случаях на сцене, после мы пошли к дежурным пожарникам. Выяснилось, что, для того чтобы опустить в конце или поднять в начале рабочего дня противопожарный занавес, нужно было расписаться в двух журналах, взять ключ от щитка и, после нажатия кнопки, проделать те же манипуляции в обратном порядке.

II

Очень важно пролить свет на распорядок трудового дня монтировщиков. Утром производится демонтаж декораций, сцена освобождается для репетиций, как правило, это время дежурств, другими словами, относительного спокойствия. После обеда начинаются приготовления к вечернему спектаклю.

В зависимости от сложности сборки, интенсивности смены картин и мизансцен, в которых иногда участвуют монтёры, варьируется свободное время. Бывает так, что в течение двенадцати часов некогда присесть или, наоборот, совершено нечем заняться.

Как бы странно это ни звучало, но, когда на работе не было дел, наступало сумасбродство. Оно проявлялось по-разному. Но не будем забегать вперёд…

Скажем так, всё прекрасное на ум приходило из литературы, остальное от болтовни коллег, часто мешающей сосредоточиться на чтении. Убить время помогали настольные игры, а вслед за ними и алкоголь. Сразу внесу ремарку! Это относиться далеко не ко всем, но как явление существует.

Найти собеседников по интересам за пределами цеха было сложно, разве что в курилке. Но и там в основном велись дискуссии на повседневные темы. Для того чтобы участвовать в таких разговорах, необязательно было дымить в пролётах между этажами.

Единственным плюсом пагубной привычки оставалось знакомство. В театре оперы и балета работает настолько много людей, что не все знают друг друга не то что по именам, но даже в лицо. Некоторые подразделения между собой вообще не пересекаются.

Оркестр у нас базировался на первом этаже, хор и солисты на втором, балет на третьем. Из сотни оркестрантов я лично знал только двух. С вокальной группой мы жили на одном этаже. Ну, а что касается балета, это вообще отдельная история.

Артисты хора напоминали пингвинов. Такие, весьма упитанные, в черных фраках, они кучковались в зеркальном фойе у служебного входа. Их тембры сливались в галдёж. Во всём театре хоровики были самые напыщенные и уступали своей наигранной деловитостью только оперным солистам. Артисты балета напротив, их внутренняя серьёзность пряталась за профессиональной лёгкостью и поставленной улыбкой. Музыканты всегда были чуть ближе к человеческим страстям, говоря иначе, ничего из себя не корчили.

Постановочная часть – это своего рода «Ноев ковчег», вобравший в себя каждой «твари по паре». Багаж профессий, обогативший отдел кадров, весьма разнообразен. Менеджеров и психологов можно было бы не вспоминать, этих очковтирателей хватает везде, а вот студента с кафедры космонавтики и гробовщика, для колорита, хочется упомянуть отдельно.

Работа в машинно-декорационном цехе была испытанием для студентов театрального института. После того как они заканчивали учёбу и становились артистами, им предстояло выстраивать отношения с монтёрами заново, а это было не так просто!

Тяжелее всего приходилось адаптироваться новеньким, тем, что по объявлению. Многие из них не понимали, как общаться с артистами, и начинали кривляться, задавать глупые вопросы.

В кулуарах действует негласное определение «театральный человек». Чётких критериев нет, кроме умения слишком не выделяться в обществе людей с неустойчивой психической организацией.

Первые дни в театре ничего не вызывали кроме скуки, некоторое время я вообще держался сам по себе. Иногда мне нравилось в одиночестве гулять по безлюдному фойе. От парадного входа к партеру вела мраморная лестница с колоннами и балюстрадами. Огромное старинное зеркало в пролёте чуточку искажало реальность. Оно, словно метафора, вовлекало зрителей, поднимающихся по лестнице, в первое главное действие – отражение. Театр даёт возможность увидеть со стороны свои достоинства и недостатки, красоту и убогость. Именно поэтому я оказался здесь.

III

Большая редкость увидеть в театре монтировщика с раннего утра, а тут уже который день подряд знаменитая четвёрка в своём бессменном составе выходила с инструментами на сцену. Когда ближе к обеду подтягивалась остальная группа, практически всё было заряжено к вечернему спектаклю. Собранные декорации стояли по обеим сторонам кулис, оставалось только после репетиции расставить их на метки.

«Стахановцы» тем временем исчезали в неизвестном направлении. Через некоторое время, возвращаясь навеселе, отмечались у завмонта (начальника цеха) и уходили домой.

Решил он было отчитать их за нарушение составленного им расписания, но тут же получил отпор. Предводитель четвёрки (его за глаза называли Карл, в честь знаменитого Габсбурга) дал понять, что для него нет другой власти, кроме Кесаря, используя короткие, но довольно убедительные сентенции.

В коллективе по этому поводу претензий к Карлу и его команде не возникало, разве что только вопросы, откуда у них завелись деньги на выпивку? Дело в том, что его товарищи: Лёлик, Михалыч и Джон Бор – уже на вторые сутки после получки не могли себе позволить излишеств.

При очередном исчезновении великолепной четвёрки, под печальную мелодию гобоя, перерастающую в гул литавр, мы с Антоном обильно поливали растения, стоявшие на лакированном платяном шкафу.

Следует отметить, Антон прослыл самым интеллигентным в нашей команде (это было не совсем так). Всё дело в том, что он одинаково сдержанно вёл себя со всеми в беседе и не более того. Ко всему прочему Антон профессионально увлекался музыкой. Играл в ту пору на одних площадках со Шнуровым и Горшком, когда те ещё не обрели свою абсолютную всенародную популярность. Кстати, его группа записала с «Ленинградом» сингл «Гомики».

Но комнатные растения мы поливали не потому, что он был интеллигентным. Шкаф, который Карл вместе с Джоном Бором притащили откуда-то, не посоветовавшись с нами, отнимал много пространства в нашей вытянутой коморке. Вызывающим тоном были врезные замки. Все мы жили открыто, вещи хранились на вешалке при входе, а тут эти двое, что называется, оторвались от коллектива…

Просто взять и выбросить его никто не имел права, как и оставлять безнаказанным их самоуправство. Вот и насверлили мы с Антоном отверстий на поверхности лакированной древесно- стружечной плиты, поверх поставили горшки с растительностью и регулярно поливали не только землю, но и настил, чтобы он поскорее вздулся от влаги.

В ту пору в театре начали происходить чувствительные перемены. Предприимчивый армянин из оркестровой ямы поднялся на сцену с толстыми пачками денег в руках. Площадку начали сдавать в аренду звёздам эстрады, антрепризным театрам, а после и вообще мировым знаменитостям.

Министерство культуры начало выделять солидные гранты. Зашевелились режиссёры, художники и все, кто спешил оказаться у кормушки. В планах на будущий год уже было несколько грандиозных постановок.

Карл и его компания вот уже вторую неделю привлекали к себе внимание коллег. Если Карл, как предводитель, умел скрывать своё состояние и делал всё по- тихому, то Лёлик с Михалычем давали «а капеллу». Монтировочный цех находился напротив входа на сцену, и во время спектакля не раз прибегали помощники режиссёра, требуя тишины.

Состояние Джона Бора выдавали солнцезащитные очки, которые из-за светобоязни он никогда не снимал. Когда Бор перебирал, то они кренились на переносице относительно линии горизонта, когда крен достигал критичных отметок, обязательно начинался скандал.

Выперся как-то Бор на сцену высказать помощнику режиссёра свои претензии к руководству. Не выбирая выражений, он озвучил способы сексуальных наказаний, которые обещал применить к каждому, кто хоть раз проявил неуважение к нему.

Джон Бор увлёкся и для убедительности начал на ходу придумывать воспоминания о своём боевом пути воина- интернационалиста, для остроты назвав себя лейтенантом не той пехоты. Помреж, внимательно слушая, забыла выключить микрофон на пульте. Его миниатюры слышались всюду, где была установлена трансляция, включая дирекцию театра.

Монтировочный цех всегда с любопытством наблюдал за его импровизациями, периодически подливая масло в огонь. Получив необходимую порцию вдохновения, парни рисовали на стене злободневные карикатуры.

Стены вообще отражали все краски взаимоотношений в коллективе, прямо в глаза редко кто высказывался, но рисунки и надписи говорили обо всём и о каждом.

Всякий раз, становясь героем нового сюжета, раздосадованный Джон Бор угрожал коллегам сатисфакцией. На всякий случай в такие моменты он стоял на выходе. Эти сцены были настолько обыденными, что им не придавали значения даже художественные руководители, невольно слышавшие его драматический баритон.

Спустя некоторое время, для новой постановки потребовались металлические фермы, решили задействовать конструкции списанного спектакля. Завмонт с художником спустились в полуподвальное помещение, где они хранились, и обнаружили пропажу железа. Глядя на неприбранную стружку, он вспомнил, что конструкции были алюминиевые. Так открылась тайна финансового благополучия Карла и его команды. Предводитель свою вину так и не признал.

IV

Приехала к нам труппа финских гастролёров с оперой «Отелло». До начала спектакля, очевидно, не выбрав более подходящего места, ранее упомянутый предприимчивый армянин, держа в руках увесистую пачку долларов, производил расчёты напротив двери монтировочного цеха.

Зашёл завмонт и объявил, что на проведение нужно три человека.

– Сколько нам за это заплатят? – уточнил я.

– Не переводи международные отношения на деньги, – ответил он и обратился к коллективу. – Мы должны показать финнам наше гостеприимство.

– Бесплатно только в общественной бане показывают! – огрызнулся Карл.

– А что нужно делать? – поинтересовался Джон Бор.

– Тебе ничего, иди домой, – ответил завмонт.

– Но всё-таки? – с ехидной улыбкой спросил Карл.

– В первом акте, в самом начале, лечь за пандусом и покачать мачты, ничего сложного.

– Но пандус низкий, до антракта не уйти. Получается, что весь первый акт придётся на сцене лежать?

– Да, покачать мачты и потом затихариться, хотя бы до затемнения, если оно будет. Не знаю…

– Пиндосы! – громко выругался Граммофон, так одного из наших коллег прозвали за звучный голос.

– Пусть хоть поляну накроют, – поправив очки, рассудил Михалыч.

– На всех! – добавил Лёлик.

– Диатез не замучает пятую точку? – заголосил Граммофон.

– Пусть организаторы выделят деньги тем, кто будет работать на спектакле, – тихо предложил Женя.

– Они заранее решили задействовать нас. Но чтобы сэкономить нарочно сообщили об этом уже по факту.

– Не думал, что финны такие жадные, – покачал головой Джон Бор.

– Это не финны, а наш начальник темнит или финансовые вопросы не умеет решать, – надевая куртку, констатировал Карл. – Вы как хотите, а я ухожу!

– Хватит ныть! – взорвался завмонт. – Это распоряжение директора.

– Выслуживаешься? – с прищуром посмотрел на завмонта Карл. Не дождавшись ответа, он ушёл.

– Хрен с ним, я покачаю, – вызвался Граммофон.

– Не в этот раз, – улыбнулся завмонт. – Хватило того, что ты Караченцову кричал из-за кулис: Урий, Урий, приём…

В цехе раздался дикий гогот.

– Директор, говоришь? – переспросил я. – Ладно, давай…

– Нужны ещё двое!

Компанию мне составили два Дениса. Одному из них дали прозвище Дикий. Случайно оказавшись в какой-то забегаловке в кругу артистов, он почувствовал себя неловко от светских бесед и перевернул стол, после чего обрёл своё новое имя. Другой особо ничем, кроме постоянного хихиканья, не выделялся.

Мы вышли прогуляться и обсудить детали заговора. Минуя сквер, за широкой витриной булочной в глубине магазина увидели Лёлика и Джона Бора. Они не теряли времени и опередили нас у кассы. Приобретённый алкоголь был спрятан за поясами, оставалось припрятать его перед началом спектакля.

За несколько минут до начала наши уже предварительно накатившие тела легли под жаркие софиты. Открылся занавес, прибавился свет, и со лба потекли капли пота. Осветительные приборы были не только над нами, но и по бокам. От них больше всего тянулся жар.

В зале раздались бурные аплодисменты, вслед за ними приглушенное шуршание занавеса, секундное шарканье в оркестровой яме и бой литавр. Потом всё стихло, и, словно пчелиный рой, зазудели струнные инструменты: «Ту-ру-ту-ру-ту-ру-ту-ру…»

Итак, трагедия Шекспира «Отелло». Картина первая – Кипр, гавань, шторм, сопровождаемый грозой. Все ждут прибытия мавра Отелло, назначенного губернатором острова.

 
Uno squillo! Uno squillo!
E la nave del Duce…
 

Мы потягиваем коньяк и невпопад о чём-то громко перешёптываемся. Стоя за кулисами, завмонт увидел нашу вакханалию и начал махать руками.

– Жир! – так называл его Дикий. – Тоже хочет выпить!

– Он ближе к тебе, – смеялся Денис, – скажи ему, пусть к нам ползёт.

– Что вы творите, дебилы? – шипел завмонт, хватаясь за голову.

Тревожная и в то же время торжественная музыка приглушала наши разговоры и подчёркивала жесты.

– Как дураки, тут лежим…

– Что?

– Пошли с Бором бухать, – покачивая мачту, ёрзал Дикий.

– Ааа… Давай для начала допьём, – возражал Денис.

– Теоретически, можно уйти по-пластунски…

– Не слышу!

– Кулису на себя подтяни, чтобы прострел закрыть! – прикрикнул я.

– Уроды, заткнитесь! – нервничал завмонт.

– Всё нормально, – на выдохе после глотка ответил Денис.

– Прорвём линию Маннергейма? – спросил Дикий.

– Какую? – не расслышал Денис.

Дикий махнул рукой, встав на карачки, пополз к кулисе.

Шторм продолжался, но мачты перестали качаться, и в свете софитов, камуфлированная в рабочий комбинезон, над пандусом поплыла задница Дикого.

– La fatale! – вышибло хмель из моей головы.

– За мной! – скомандовал Дикий.

– Ты куда пополз, недоумок? – побагровел завмонт.

Мы с Денисом зажали рты, чтобы наш смех не слышали зрители.

Дикий, добравшийся практически до края кулисы, уперевшись в ноги завмонта, развернулся и, расталкивая мачты, пополз в другую сторону. Мы с Денисом бились в конвульсиях от смеха. Поняв, что нам уже нечего терять, Дикого догнали ещё две «волны». С горловыми спазмами мы выбежали из-за кулис и закрылись в цехе.

Лёлик, по-детски улыбаясь, поинтересовался: – Вы, что там натворили?

– Сейчас Жир придёт перхотью трясти, – предупредил Дикий.

Раздался стук в дверь. Михалыч открыл и увидел перед собой финна, который до спектакля участвовал в дележе, за его спиной трясся завмонт.

– Mitā helvettiā annat itsesi tehdā?¹

– Итсеси? Михалыч, а что это такое он сказал? – напрягся Лёлик.

– По-нашему ругается…

– У нас за такие слова… Хе-хе… Можно и ответить, – прибавил Джон Бор.

Из-под стола Михалыч достал бутылку налил в стакан водку и протянул финну.

– Herzlich wellkommen in Russland!²

– Вы что творите, черти?! – прикрикнул завмонт.

Финн побагровел, с изумлением осмотрел исписанные стены цеха, топнул ногой и выбежал прочь.

Наш план сработал. После этого громкого скандала монтировщикам, задействованным в арендные мероприятия, всё-таки стали платить. Мы, в свою очередь, продавали дирекции железную дисциплину. За несколько лет был лишь один сбой в договорённости, когда Бору за что-то не заплатили, он на весь театр требовал денег. Китайцы, привезённые на балет «Лебединое озеро», смогли насладиться символом путча 1991 года во всех революционных оттенках.

¹ Какого чёрта вы себе позволяете?

² Добро пожаловать в Россию.