Читать книгу: «Шпицберген, блин! Арктическая фантасмагория»

Редактор Сергей Мишутин

© Борис Григорьев, 2024

ISBN 978-5-0064-2604-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Автор просит читателей не сомневаться в достоверности приведенных в романе фактов из жизни Баренцбурга: они на 99% соответствуют действительности. Очевидец и даже участник многих событий, он оставил за собой лишь право на «изобретение» сюжета и на изменение фамилий и имён действующих лиц, за исключением отмеченных особо. Автор никогда не подозревал в себе пророческого дара, но нынешняя действительность с лихвой подтвердила его наблюдения, изложенные романе, написанном около 20 лет тому назад.

В мире животных

Ubi nec aquila¹

Снежный заряд, родившийся в беспредельных просторах Ледовитого океана, со скоростью тридцати метров в секунду ворвался в Ис-фьорден, навалился всей своей мощью на его мёрзлое покрывало, вцепился мёртвой хваткой в каждую неровность вздыбившейся вокруг земной поверхности и трое суток обрабатывал эту часть архипелага.

Снег забил доверху все каньоны, покрыл толстым слоем ступенчатые террасы горных кряжей и ледников, промерзшие почти до самого дна озёра и уничтожил все или почти все признаки человеческого присутствия. Русские и норвежские постройки, дома, бараки, причалы, зимовья звероловов – жалкие потуги людей внести свои порядки в этот дикий край, – всё скрылось под толстенным белым саваном, из-под которого лишь кое-где пробивался то ли пар, то ли дымок, высовывались мачты радиоантенн и стрелы автокранов, торчали несуразные на их фоне трубы теплоцентралей. Редкие фонари электрического освещения придавали пейзажу ещё более необжитый вид. Было очевидно, что «царь природы», стремясь расширить среду своего обитания, в своей неуёмной гордыне явно переоценил свои силы, но признаваться в своём поражении не хотел, продолжая свой многовековой спор со стихией. Вот и теперь снежная шрапнель безжалостно подавила всякую человеческую активность, в буквальном и переносном смысле слова перехватила людям дыханье, не давая им возможности даже носа высунуть наружу.

Но всё в природе имеет своё начало и конец.

Буран к концу третьих суток начал слабеть, а небо стало понемногу расчищаться и приобретать подобие светло-голубого купола гигантского планетария, подсвеченного мириадами ярких звёзд, напоминавших о единстве Вселенной. Высоко над землёй холодными кисейно-рваными языками автогена побежали, то исчезая, то проявляясь вновь, сполохи северного сияния. Полярная ночь достигла своего апогея и на третьем месяце погребального шествия безраздельно царствовала в загадочной тишине.

До полярного дня нужно было ещё дожить.

…Старый шатун появился у посёлка сразу после того, как улеглась метель. Приблизиться к подозрительному нагромождению кирпича и бетона его заставил голод. До этого он бродил в безуспешных поисках пищи по ледовым торосам фьорда Ван-Майен, потом перебрался через перевал Земли Норденшельда и очутился в долине Грён-фьорда. Он долго стоял на гребне горы, возвышавшейся над бывшей голландской факторией, где когда-то вытапливался и отправлялся в Амстердам китовый жир, а теперь жалким напоминанием об этом времени торчали полуразрушенные железобетонные опоры. Медведь вытягивал на шейных шарнирах морду вниз, принюхиваясь к запаху человеческого жилья, переминался с ноги на ногу, пока, наконец, не решился медленно и осторожно спуститься вниз, оставляя за собой чёткий разлапистый след.

Медведь был мудр и многоопытен, вся его сознательная жизнь прошла в окружении двуногих – непрошеных гостей в его заповедных когда-то угодьях. Ему не раз приходилось защищать от них своё исконное право на безраздельную власть. На его счету числилась не одна разодранная в клочья меховая шапка, а то и собака, эта презренная раба двуногого и хитрого существа, а бревенчатые зимовья, неизвестно кем и когда построенные, беспорядочно разбросанные по укромным местам шпицбергенского плоскогорья, помнили не один его опустошительный набег.

Посёлок справа от медведя спал, не проявляя никаких признаков жизни. Тихо и безмятежно было и около аккуратного бревенчатого домика и небольшого деревянного помоста, с которого поднимались или на который садились – он видел это несколько раз сам – шумные железные птицы. Находившийся прямо по курсу домик привлёк его особое внимание, потому что оттуда доносились приторные запахи съестного, оставленного двуногими.

Он перелез через проходящие по поверхности коммуникации, обитые сверху и сбоку толстыми досками, и подошёл к домику – запахи резко усилились. Позабыв о всякой природной и благоприобретённой осторожности, он прямиком направился к двери. Несколько раз толкнул дверь передними лапами, но обитая железом дверь не подавалась. Тогда он встал во весь свой громадный рост, левой лапой навалился на косяк, а правой, словно заправски забивающий гвозди плотник, начал методично стучать по полотну. Дверь задрожала, зашаталась под его ударами и соскочила с петель.

Взломщик на мгновение остановился, прислушиваясь к возможным шорохам изнутри, а потом опустился на четвереньки и решительно шагнул в проём. Пробыл он там не долго. Порушив на пути пару стульев, своротив стол, он устремился к белому шкафу в углу комнаты, ловко приоткрыл дверцу и замер в недоумении: запахи и яркий свет резко шибанули ему в морду, но полки были пусты. Странно… Он заворчал, обманутый своим слишком развитым обонянием, резким движением повалил шкаф наземь и кубарем бросился на выход.

Разочарованный неудачей, он бросился к замерзшему заливу, проворной трусцой пробежался мимо вмёрзших в лёд портовых буксиров, покосился на длинную деревянную лестницу, зигзагом спускавшуюся от посёлка к причалу, оставил позади освещённые тусклым светом склады и бараки и резко остановился. Хотя ветер дул ему в спину, он всё равно почуял впереди близость животных. Их было много, очень много – почти как в стаде моржей или тюленей, которых ему приходилось видеть на подтаявших льдинах. От них несло знакомым запахом молока и свежего мяса, напоминавшего слегка оленину, только ещё более вкусного.

Издалека он услышал какие-то шорохи и возню, неясные звуки существ: кто-то мычал спросонья, а может хрюкал или кудахтал. Это разожгло его воображенье, и он полез по крутому склону навстречу этим желанным звукам и запахам, к большим строениям под железной крышей, огороженным деревянной изгородью. Рядом, за стеной опять послышались голоса встревоженных животных, напомнившие ему рёв моржей. Но он точно знал, что моржей здесь быть не может.

Беспокойство крупных животных усилилось после того, как он подошёл к воротам и толкнул их лапой. Ворота со скрипом распахнулись, ударились об забор и отскочили. Внутри началась форменная паника. Оторопевший от поднятого гвалта, медведь остановился и замер. За его спиной раздался характерный топот, возня с запором и противный скрип отворяемой двери. На снег упал сноп яркого света, заслоняемый тенью двуногого с металлической палкой в руках. Медведь знал коварные свойства этих палок и принял решение не рисковать.

В этот момент раздался страшный треск, из палки на секунду высунулось пламя и резко запахло какой-то гадостью. Шатун, сминая на бегу изгородь, опрометью кинулся к обрыву, комом скатился на лёд и наметистой рысью стал исчезать в темноте.

– Лови белого! Ату его, ату! – надрывался ему вслед голос двуногого, но шатун был уверен, что опасность миновала, и что двуногий даже с железной палкой не осмелится его преследовать. Вообще-то это большая удача, что огненная палка не причинила ему никакого вреда, и чем глуше становились крики двуногого, тем безопаснее чувствовал себя медведь.

Справа за мысом показалось стойбище железных птиц, которые имели обыкновение иногда спускаться над ним совсем низко-низко и пугать шумом своих вращающихся крыльев. Но сейчас они мирно спали в своих ангарах, и он их мог не опасаться. Срезав большой участок пути, он с трудом преодолел несколько каньонов, забитых до самых краёв снегом, и скоро вышел на большую и просторную долину, которая должна была вывести его в другой посёлок двуногих. Там тоже можно было попытаться чем-нибудь поживиться, особенно в двух-трёх известных ему местах, где двуногие хранили свои съестные припасы. Конечно, и в этом месте его подстерегала опасность. Здесь у людей тоже были огненные палки, какие-то вонючие железные коробки на колёсах и лыжах и две железные птицы, отнюдь не отличавшиеся мирным нравом. На равнине у самого моря каждый день садились и поднимались птицы побольше этих, но они не имели обыкновения бестолково и назойливо махать крыльями и преследовать его в горах или на льду – они просто плюхались брюхом о ровную поверхность и, прокатившись, замирали на месте.

Цель оправдывала риск. Особенно заманчивой виделась ему мороженая камбала, брикет которой он подобрал однажды в снегу у склада. Вкусна до безобразия! От одной только мысли об этом лакомстве у медведя потекла слюна.

В этих размышлениях он не заметил, как очутился на освещённой улице. Неожиданно из темноты на него вывалился целый выводок маленьких и крикливых двуногих детёнышей, сопровождаемых двумя взрослыми особями. Как он подпустил их так близко, он и сам понять не мог. В темноте раздались встревоженные голоса, громкие хлопки огненных палок – к счастью, вверх, и медведь совсем оторопел от испуга. Боже мой! Какой же он идиот, что так глупо наткнулся на людей! Надо давать дёру! Опять неудача!

Через минуту он бежал уже по окраине посёлка и держал путь на северо-запад. Там находились ещё два селенья людей, да по пути можно будет заглянуть ещё к звероловам. В памяти опять всплыли живые и приятные воспоминания о задранной два или три года тому назад в бухте Мимер молодой коровке. Не менее радужные надежды он возлагал и на маленький посёлок в Королевском фьорде: двуногие были там менее бдительные – вероятно потому, что жили на значительном от главаря своей стаи расстоянии. Люди – ведь стадные, в отличие от медведей, животные и живут по строгим иерархическим законам. А он, медведь, свободен и никому не подчиняется. Он – сам себе хозяин, и ему не приходится лицемерить для того, чтобы скрывать от кого бы то ни было свои желанья. Поэтому он не церемонясь, запросто захаживает в гости то к одним двуногим, то к другим, соблюдая своеобразный паритет.

Хрупкий паритет установился и между обеими стаями двуногих. То, что они разные, медведь понял давно. Одни одеты в шкуры тёмного цвета, кричат, редко улыбаются, ходят почти все пешком, а другие носят яркие и ладно скроенные шкуры, похоже на пингвинов, спокойны и сдержанны, часто улыбаются, передвигаются в красивых железных коробках или на воняющих полозьях. И что характерно: обе стаи питают друг к другу недоверие. Но какими бы разными они не были все они мазаны одним миром. Впрочем, сами двуногие придерживались на этот счёт другого мнения.

В мире людей

Я – царь – я раб – я червь – я бог.

Г.Р.Державин

Генеральный директор треста «Арктикуголь» Гнилозубов Гаврила Филиппович, осанистый, уверенный в себе мужичина лет семидесяти с хвостиком, по образованию ветеринар, а по опыту работы – слуга народа, видавший виды и прошедший через горнила великих битв за построение в отдельно взятой стране светлого будущего, громко разговаривал. Нет, пожалуй, кричал, по телефону.

Трудно сказать, откуда появилась в России эта дурацкая манера орать в трубку: то ли ещё на заре телефонной цивилизации туда была завезена партия бракованных телефонных аппаратов (известно, что западники всегда стараются сбыть нам негодный товар), то ли плотность расселения нашего народа всегда отставала от тех стран, в которых был изобретен телефон, но только привычка эта прочно укоренилась в нашей телефонной культуре. Давно уже изобрели (и даже завезли в магазины) приличные аппараты, и народ наш стал жить кучнее, а мы по-прежнему напрягаем свои голосовые связки и кричим: «Алло, это кто? Вася, ты? Говори громче – не слышу.» Да что там говорить про телефон – теперь и до собеседника с глазу на глаз трудно докричаться.

Но это замечание сделано, так сказать, исключительно для красного словца и в данном конкретном случае к Гнилозубову не относилось, потому что Гаврила Филиппович сидел в своём уютном кабинете, что на улице Трифонова в двух шагах от станции метро «Новослободская», а собеседник, находился в двух шагах от северного полюса, а точнее – в посёлке Баренцбург на Шпицбергене. Ретрансляционная станция в Мурманске из последних сил напрягалась, чтобы через тысячи вёрст донести голос Уполномоченного треста из Баренцбурга до сиятельных ушей Гендиректора.

– Ну, а что норвеги? – От зычного баса Гаврилы Филипповича в окнах задрожали стёкла, а заснувший было в приёмной посетитель из Луганска подпрыгнул от испуга на стуле и уронил на пол съехавшую на ухо шапку. – Да что вы там с ними нюни разводите? Вы что – не знаете, как это делается? Чего? Какие «другие времена»? Времена у нас те же, советские… Слушай, Степан Никифорович, я послал тебя туда не за тем, чтобы спину гнуть перед губернатором, а… Кто? Зачем? Постой, постой… Ну, то-то! А то заладил мне «суверенитет, губернатор, экология»…

Далее беседа вошла в более спокойное русло, что позволило Гавриле Филипповичу, не отнимая трубки от левого заросшего волосами уха, протянуть правую руку под стол и достать оттуда наполовину опорожненную бутылку «дагестанского». За ней на стол последовал стограммовый бокал с золотой общепитовской каёмкой.

– Степан Никифорович, я как-то не пойму: ты там главный наш представитель или директор рудника? Ну и что? Ну и сам во всём виноват, развесил уши… Ладно, я с Коршуновым поговорю, а ты тоже… не давай повода, понял?

Гендиректор налил из бутылки в бокал, поставил его перед собой на стол, пригладил свободной рукой редкие цвета гнилой соломы волосы на голове, как бы для храбрости дунул перед собой в пространство и одним махом бросил коньяк в раскрытый рот.

– Ну, хорошо, Степан Никифорович, мне всё ясно, – сказал Гаврила Филиппович в трубку вместо закуски. – Пригласи-ка мне Сергея Павловича. Пока. Будь здоров.

В кабинете воцарилась тишина. «Жалобы турка», то бишь, Уполномоченного треста «Арктикуголь» на Шпицбергене Трегубенко Эс Эн, прекратились, и теперь волосатое ухо Гориллы Филипповича (так Гнилозубова любовно называли между собой сотрудники треста) приятно щекотали заполярные шорохи и трески, прорывающиеся откуда-то обрывки грубой ругани, любовных воркований, настоятельных требований, угроз и просьб. Для старого полярного волка всё это звучало сладостной и убаюкивающей музыкой.

«Да, Трегубенко надо убирать к чёрту. Что за слюнтяй эдакий – дал подмять себя какому-то желторотому Коршунову из Донецка! И вечно наша власть не может найти язык с капитанами производства», – подумал про себя Гнилозубов, но тут на том конце провода объявился главный геолог треста Назаров Эс Пэ. Блаженно-снисходительная улыбка на лице гендиректора пропала, он снова надел на себя маску суровой деловитости, которая миллионами экземпляров тиражировалась по всем городам и весям на портретах вождей.

– Алло, это ты Сергей Павлович? Привет тебе, дорогой. Ну, чем порадуешь старика? Алло! Алло! Ты куда пропал? Сергей Павлович, ты где? Девушка, в чём дело? Какие помехи? Что за моду взяли прерывать на полуслове! Алло! Сергей Павлович, ну наконец-то… Да, да… Ну чего ты там мямлишь? Выкладывай.

В голосе гендиректора появились нотки настороженности. Слишком часто из Баренцбурга приходили шифровки с известиями об авариях в забоях, о несчастных случаях на море или в горах. Но вот морщины на суровом челе Гнилозубова раздвинулись, в глубине мутных глаз сверкнул огонёк радостного возбуждения. Пугливо озираясь по сторонам, словно он находился не в изолированном со всех сторон кабинете, а в телефонной будке с выбитым стеклом где-нибудь на Павелецком вокзале, и нервно перебирая лежавшие в беспорядке бумаги, гендиректор сменил свой начальственный бас на робкий шёпот:

– Не может быть! Вот обрадовал – так обрадовал! Ты это… того… не разыгрываешь меня? Дорогой ты мой, дай я тебя расце… Тссс! Молчи, никому ни слова! Ну, и дела… Ты вот что, Сергей Павлович, больше ничего не говори, а доложи сегодня же мне шифровкой «поверху». Понял? Ну-ну. А ты не ошибся? Действительно нашли или там на вас магнитные бури подействовали? Нет? Верю, верю. Ну, Сергей Павлович, ну я не знаю… Крути дырки на пиджаке! Хорошо, хорошо, само собой… Ладно, кончай. Всё. Будь здоров. Жду.

Гаврила Филиппович бережно опустил трубку в гнездо и нервными шагами стал мерить кабинет.

– Вот те привалило! Сколько лет ждали, и вот… Ну, слава Богу. Теперь я всем… Ну, держитесь, теперь я вам всем покажу!

Кому и что собирался показать Гаврила Филиппович, он не пояснил, зато тут же нажал кнопку селектора и бросил секретарше:

– Ко мне никого не пускать. Я занят.

– Гаврила Филиппыч, так вы же собирались принять директора «Первомайской» из Луганска, – напомнила ему секретарша.

– Гмм… Пусть подождёт.

– Но вы же сами ему сказали…

– Мало ли что я говорил вчера, а сегодня… сегодня изменились обстоятельства.

Уволенная на пенсию старенькая секретарша Варвара Алексеевна, прослужившая в тресте верой и правдой с самого первого дня его основания, настояла бы на своём и заставила бы шефа придерживаться данных обещаний. Но последнее время шеф стал стыдиться своей старушки и дал указание подобрать на её место «более презентабельную сотрудницу». Лучше не раздражать шефа.

Он нажал другую кнопку и вызвал к себе молоденькую стенографистку, которая не заставила себя долго ждать и впорхнула в кабинет, демонстрируя служебное рвение и стройные ножки из максимально подрезанной мини-юбки.

– Садись, – приказал ей безразличным голосом Гнилозубов, указывая на место за приставным столиком. Одобрительно хмыкнув при виде задравшейся чуть ли не до пупка юбки, он изобразил на челе напряжённый пульс государственной мысли.

– Пиши. Значит, так… Эээ… – Он сделал небольшую паузу и голосом Левитана, возвестившим народу о взятии рейхстага, начал диктовать:

– Во-первых, строго секретно. Первый экземпляр – экономический отдел ЦК, второй – Председателю Совмина, третий – Госплан, четвёртый – Минуглепром, пятый – Миннефть. Готова? Пойдём дальше. Он откашлялся и продолжил:

– В результате проведенных на Шпицбергене изыскательских работ на арендованном у норвежской администрации участке в квадрате – сделай прочерк, я потом поставлю сам от руки – 13 января сего года были обнаружены крупные запасы нефти. – Последние слова Гаврила Филиппович произнёс совсем тихо. – Крупные запасы нефти, оцениваемые в… – тут тоже надо помороковать отдельно, сделай прочерк – тонн. Точка. Изыскательская партия инженера-геолога Назарова Эс Пэ предполагает, что обнаруженное месторождение выходит за границы арендованного «Арктикуглем» участка, в связи с чем представляется целесообразным… целесообразным в срочном порядке – кавычки – застолбить – кавычки – прилегающие к нему ареалы. В этих целях тресту понадобится целевая сумма… сумма примерно в два – нет, в три – миллиона долларов США. Абзац.

Ликующий голос гендиректора ещё долго отдавался глухариным токованием в уголках огромного кабинета, лился соловьиной трелью по лепнине высокого потолка, растекался серебряным ручейком по бельгийскому ковру, заполнял лебединой песнью всю кубатуру помещения. Отпустил он стенографистку уже после того, как сотрудники аппарата разошлись по домам, а в окна стала заглядывать незаметно подкравшаяся морозная ночь. Ушёл он домой в приподнятом настроении, какого не испытывал аж с самого 1930 года. Тогда ему, молоденькому уполномоченному в деревне Романовка, что на Тамбовщине, у не желавшего вступать в колхоз середняка Денщикова удалось отыскать и конфисковать припрятанное в риге посевное зерно. С чувством исполненного долга он отрапортовал тогда о своей первой победе районному начальству в городе Козлове.

Вот и теперь у него есть что доложить «наверх». Непрестанные упрёки в министерстве и Госплане об иждивенческом положении треста, клянчившего у государства дотации на содержание шахт и социально-бытового комплекса, неудачные попытки диверсифицировать экономический уклад жизни советских посёлков на Шпицбергене, похоже, скоро канут в Лету. Открытие нефти – это вам не маниловские проекты, с которыми трест носился по инстанциям последние годы, пытаясь доказать свою нужность стране.

Какие только заманчивые прожекты не закрадывались в головы экспертов «Арктикугля» под шорох северного сияния и завывание снежных буранов! И о постройке в Баренцбурге линии по розливу минеральной воды (из ледниковых источников); и о строительстве фармацевтической фабрики (на базе добычи водорослей в заливах Баренцева моря); и о создании альпийского горнолыжного центра и научной базы Академии наук (на базе пустующей гостиницы в посёлке Пирамида);и о строительстве филиала глазной клиники Фёдорова, о селекционной работе по выведению мясных пород крупного рогатого скота и кур и прочая и прочая. Все эти проекты героически кончали свою жизнь на бумаге, так и не сумев преодолеть стен кабинетов, в которых они возникли. Всё упиралось в деньги, которых у общенародного государства развитого социализма всё время не хватало – особенно последние годы.

Но масса отрицательного опыта – это большой плюс.

То, о чём Гнилозубов узнал от Назарова, стало венцом всех предыдущих неудач и явно отличалось от плодов предыдущего административного зуда. Это – уже солидная заявка на продвижение честолюбивых проектов, от которых никому уже просто так отмахнуться не удастся. Нефть – это …это вам не фунт изюма и даже не уголь – основной конёк треста, а показатель прогресса! Прорыв, едрёна мать!

По случаю нежданного праздника, посетившего измученную душу носителя прогресса, был отпущен личный шофёр, и впервые за кои годы Гнилозубову захотелось добраться домой на общественном транспорте. Он почувствовал потребность поближе соприкоснуться с трудящимся населением, ради блага которого он не щадил ни сил, ни здоровья и оттягивал уход на пенсию.

Гнилозубов стоял в метро вагона, ухватившись обеими ручищами за верхний поручень, с благодушной снисходительностью прислушивался к беседе двух молодящихся дамочек, позволяя им щекотать себя кокетливыми накрашенными глазками, и ему грезилось, что поезд увозит его не в сторону станции «Проспект Вернадского», а значительно дальше, в страну сокровенной, можно сказать, голубой мечты, зажжённой в его груди ещё в эпоху сплошной коллективизации и социалистической индустриализации.

Вера в чудеса примиряет с их несбыточной перспективой.

Рано, слишком рано некоторые современные администраторы со Старой площади решили списать в отход Гаврюшку Гнилозубова. Он ещё покажет им, на что способен старый и испытанный партийный кадр в эпоху застоя! И вообще, где, скажите, этот застой? Не хотят работать сукины дети, вот и ссылаются на какой-то застой! Как правильно говорил профессор Преображенский в булгаковском «Собачьем сердце», застой возникает у людей в голове. А если у человека голова буквально пухнет от идей и замыслов, то, значит, он соответствует своей должности и идёт вперёд, не задерживаясь на месте. Больше новых дорог в последний путь!

Освещённый ярким электрическим светом, разбросанный по широкой долине посёлок Лонгйербюен – детище неуемного американского миллионера Лонгйера – выглядел в полярной темноте как россыпь драгоценных камней из-под копыт бажовского сказочного оленёнка. Перенесенный норвежцами со своего старого места, на котором рейдеры гроссадмирала Дёница в 1944 году оставили лишь груду мусора, благоустроенный по последнему слову техники малого градостроения, норвежский шахтёрский таун за полярным кругом с населением, слегка превышающим тысячу человек, с гимназией и детским садом, церковью, бассейном, больницей и аптекой, почтой и телеграфом, рестораном и кафе, телевидением и радио, своей газетой, центральным отоплением, магазинами и практически всем, чем норвежское население пользуется на материке, плюс полярные льготы, превратился в образцовую норвежскую коммуну.

Времена, когда норвежцы в буквальном и переносном смысле прозябали в своих арктических посёлках и за каждой мелочью обращались к русским, прошли бесследно. Когда-то в распоряжении советских полярников находились ледоколы и буксиры, самолёты и вертолёты, радиостанция и прочая солидная материальная база для обеспечения достойного образа жизни в полярных широтах, а у норвежцев были одни лыжи. Но последние годы экономику Союза постоянно лихорадило, средств на всё не хватало, и одними из первых почувствовали это полярники.

Потом началась перестройка. Москва сокращала финансирование, в то время как Норвегия, скандинавский Кувейт, с умом используя свои нефтедоллары, вкладывала в шпицбергенскую инфраструктуру всё больше средств и постепенно предстала перед своим великим и строптивым соседом в своей изначальной роли – роли хозяина этой островной страны. До этого, на протяжении почти шести десятилетий, советские полярники, признавая эту роль чисто теоретически, на практике старались во всём обходиться без норвежской администрации, игнорируя её указания и распоряжения, либо вообще открыто их нарушая. Правда, и норвежцы тоже не оставались в долгу и часто в своём административном усердии выходили за рамки предоставленных им Парижским клубом в 1920 году полномочий на управление архипелагом.

Отказавшись от предложения норвежцев участвовать в совместном строительстве и эксплуатации аэродрома, советские посёлки лишились льгот на пользование им, а всё это потом стало влетать в «копеечку» и наносить непоправимые удары по трещавшему по всем швам бюджету треста «Арктикуголь». Одна лишь посадка вертолёта на аэродроме Лонгйербюена стоила тысячу крон, не говоря уж о приёме на нём самолётов «Аэрофлота». Не «потянули» наши шахтёры и подключение к телесети Норвегии, отказались от телефонизации и почты – кишка оказалась тонка. Идеологическое противостояние на материке, перенесенное на промёрзшую почву архипелага, как и на Большой Земле, закончилось поражением. И это, как ни странно, внесло элемент стабильности и успокоенности в жизнь людей. Они перестали «дёргаться» и ломать голову над тем, как доказать своё главенство на Шпицбергене, а просто стали мирно сосуществовать и заниматься более насущными проблемами своего бытия.

…Контора сюссельмана – губернатора, выступавшего на Шпицбергене в четырех ипостасях – главного администратора, полицейского начальника, судьи и дипломатического представителя Норвегии, – занимала в Лонгйербюене стратегическое положение, возвышаясь над обрывом в несколько десятков метров над остальными домами и строениями. В распоряжении сюссельмана находилось около полутора десятков чиновников, в том числе переводчик с русским языком и дюжина полицейских, включая представителей контрразведки, а также снегоходы, вездеходы, просто автомобили, вертолёт, катера, судно ледокольного типа и многое другое.

К девяти часам к одноэтажному зданию конторы начали съезжаться её сотрудники. Захлопала входная дверь, послышался топот ног, обивавших с обуви снег, в приёмной зазвучали голоса. Рабочий день начался.

Как обычно, сюссельман начинал свою трудовую неделю с короткого совещания старших сотрудников, возглавлявших тот или иной участок, чтобы наметить план работы на текущую семидневку. За полярным кругом выходные дни, естественно, полагались каждому, но все знали, что Шпицберген не любит праздности и мог призвать любого из них и в субботу и в воскресенье.

В камине уютно потрескивал мелкий уголь – своих дров на архипелаге не водилось. Заходившие в кабинет сотрудники здоровались с шефом и занимали свои места за длинным столом. Губернатор Юнглинг восседал во главе стола и дымил сигарой, роняя пепел на мягкий ковёр. Его огромный, картофелеобразный, красный мясистый нос победоносно светился на изрезанном морщинами крупном волевом лице, а из-под прищуренных век то и дело вспыхивали живые огоньки острых внимательных глаз, что в сочетании с безмятежным видом создавало впечатление уснувшего, но готового в любое время извергнуться вулкана.

Первым вопросом в повестке дня была экология – любимый конёк сюссельмана. Слава богу, никаких поползновений к нарушению растительного и животного мира бдительными полицейскими во главе с Андерсом Андерсеном за неделю отмечено не было.

– Что пишут газеты о планах охотников поразвлечься в наших краях? – Юнглинг положил сгоревшую сигару в пепельницу и прихлебнул остывший кофе.

– Полагаю, они крепко задумались над тем, что было заявлено вами на прошлой неделе в «Дагбладет», – скромно доложил обстоятельный Андерсен. Ходили слухи, что под полицейской униформой Андерсена билось неутомимое сердце контрразведчика из Службы наблюдения. Может, оно так и было, но внешний облик Андерсена ничем этой тайны не выдавал. – Во всяком случае, турфирма, специализирующаяся на всякого рода сафари, якобы отложила планы отправления первой группы охотников на Свальбард на неопределённое будущее.

– Пусть только сунутся сюда – мы их встретим по всем правилам северного гостеприимства! Не так ли, Андерс? Хе-хе-хе…

Скупой на эмоции и слова старший полицейский только улыбнулся уголками рта. Всем было известно, как ревниво относился к сохранению природы архипелага его начальник. Недаром он украсил свой губернаторский герб лозунгом «Берегите Свальбард!». Предметом особой заботы губернатора были белые медведи. При его активном содействии на архипелаге был объявлен бессрочный – во всяком случае, пока жив был сам Юнглинг – мораторий на отстрел белых медведей. Редких нарушителей запрета губернатор карал по всей строгости закона и своего непреклонного характера, так что белые медведи могли спокойно размножаться под спасительной десницей губернатора, а браконьеры и охотники могли охотиться на них только во сне.

Вице-губернатор Эйдар Тун рассказал о подготовке к приёму делегации стуртинга², которая ожидалась в Лонгйербюене в ближайшие дни. Члены парламента от нескольких партий пожелали ознакомиться на месте с выполнением инвестиционной программы на архипелаге, за которую они проголосовали год тому назад. Парламентарии сомневались, правильно ли используются на Шпицбергене деньги налогоплательщиков. Государственной компании «Стуре Ношке», хозяйничавшей на архипелаге, предстояли нелицеприятные беседы с избранниками народа, и контора губернатора напрямую была заинтересована в том, чтобы члены делегации вернулись домой вполне довольные.