Читать книгу: «~ Плоды осени ~»
Организатор конкурса и составитель сборников серии К западу от октября; вёрстка и дизайн книг Артур Коури
Иллюстрация «Эльза» Лилиана Скрипко
Иллюстрация «Sol Invictus» Анастасия Грачёва
Иллюстрации: «Урожай», «Сласти или страсти, папочка?» Мария Ерфилова
Иллюстрация «Светильник Иакова» София Протосовицкая
Джек-фонарь с титулки Кэнджи Зи
Иллюстрация «Восьмая посылка» Анастасия Шилова
Иллюстрации: «Осень», «И наступит ночь» Павел Черепюк
Иллюстрации: «Часы», «Дверь», «Праздник урожая», «Черви козыри у нас!», «Настоящей осени конец», «Таинственный незнакомец»; портрет Эдгара По Вадим Иваныч
Иллюстрация «Жница» Евгения Керубини
Картинка на обложке с сайта свободных пикч Pic Spree
ISBN 978-5-0053-3677-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вступление, пожелания, слова благодарности
«Плоды осени» сборник серии "К западу от октября" (информация о ней здесь fantlab.ru/series9341) – выпуск №8 – составленный с избранных произведений (рассказов стихов и поэм) вошедших в целый ряд международных конкурсных антологий*: «2016», «2017», «2018» (посвященная очередному юбилею Эдгара По), «Жатва», «Лучшее», «Будет ласковый дождь» (в честь столетия Рэя Брэдбери), «Вызов» и «Хэллоуин». Создание его началось ещё в октябре, но книжную выставку тогда перенесли, а мы поставили сборник на паузу. И эта отмена (из-за карантина) была не первой, по крайней мере, для нас. Ещё раньше, за час до делайна по приёму заявок во время модерации книги возник дефект, из-за чего начались разногласия, а затем даже и конфликт. Но не смотря на такую историю, со слётом и переносом, желание принять участие в ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction никуда не делось. Ведь она уже давно является самым престижным и грандиозным литературным мероприятием России. К тому же, нас пригласили. Да и для самобытной некоммерческой серии это выход на новый уровень. Оказаться среди лучших современных изданий пары сотен ведущих издательств со всего мира, среди известных и успешных писателей, поэтов, редакторов и агентов, безусловно честь и определённое достижение. За что огромная благодарность Rideró в целом, а также лично Марии Рявиной (директор производства) и Анастасии Урман (менеджеру по работе с клиентами). Будущее новых независимых авторов за их сервисом – с помощью Rideró можно воплотить самые смелые идеи, без посредников, получив заказ очень высокого качества. Не зря в списке самых продвинутых и популярных по количеству наименований (где первые строчки занимают ЭКСМО с АСТ) они поднимаются всё выше. Желаем дальше расти, не останавливаясь на достигнутом, а мы, равняясь, станем развиваться вместе с вами. Спасибо за советы поддержку и возможности, друзья!
*исключением стал только эксклюзивный номер о лепреконах, которые в бесплатном электронном формате все желающие скоро смогут найти на ЛитРэс, БукМэйт, Озон и Амазон.
Удачи :)
С уважением, Артур Коури.
24. 02. 2021
Мария Ерфилова – «Праздник урожая»
Старушечки привезли мне пирог с яблоками. Мы вынесли во двор чайник зеленого чаю с запахом сгущенки, и к пирогу – маленькие блюдца с облезлой золотой каймой. Выбрали самую ровную рыжую тыкву и взяли три ножа. Одна моя старушечка замечательно точит ножи, как мясник. Хотя всегда работала пекарем.
Сели на лавку под березами за деревянный стол с облупленной краской. Стали вырезать из тыквы фонарь. Чтоб был красивый и страшный. И начали пить чай, есть пирог. Старушечки так умеют пирог этот печь – что умереть просто. Рыхлый и сочный, а сверху корица. Моя мама терпеть не может корицу. Поэтому я даже не знала, что есть такая штука, когда жила с родителями. А как переехала к старушечкам – там и глинтвейн, и пирожные, и даже мясо – все с корицей. И как ее можно ненавидеть?
Мы не фотографируем свой ужин – сразу съедаем. Без лишнего хвастовства. А вот тыкву потом всем покажем – пусть глядят, чего там.
Сидим, неспешно говорим – фразы смакуем, как будто играем в кино – и режем тыкву, и отламываем ложками куски пирога, и во рты суем, и жуем, а потом опять кто-то скажет что-то со значением. Просто музыки не хватает – саундтрека. Такие герои палисадника. Тыкворезки-актрисы, красавицы. Вот и сидим в моменте, в осени. И все бы прошло обычно, как и раньше проходило. Если бы не этот случай.
Тыква заговорила. Мы только успели ей глаза прорезать и рот. А остальные черты выразительности едва наметили. Но рта и глаз хватило.
– Я тоже хочу пирог! – сказала тыква и чихнула в меня семечкой.
Старушечки мои переглянулись.
– Это можно, – сказала одна.
– Это не жалко, – сказала другая.
– Только блюдце еще одно вынесу, – сказала я.
– И чашечку для чая захвати, – сказала тыква.
Я нашла в шкафу и чашечку, и блюдце, и даже маленькую ложку. Несу во двор, а там уже спор идет.
– Мы тебе сделаем брови по моде, – говорит одна моя старушечка.
– Ты будешь самая красивая тыква, – говорит другая.
– Не хочу брови, не буду брови, – говорит тыква.
А я стою тут с чашкой и с блюдцем. И думаю – ну а чего она, сейчас у всех такие брови, что под ними потеряешься. И живут себе люди.
– Ты, – говорю, – не бойся, тыква. Мы тебе вырежем аккуратно, мы в художке учились. Изучали анатомию тыквы.
Тыква пожевала в задумчивости свой кудрявый хвостик и прикинула, что, наверное, и в самом деле волноваться не стоит. Но всё еще не решила окончательно:
– А что, правда брови нужно делать очень выразительные?
– Правда-правда. Сейчас это модно. Ты же хочешь на празднике урожая всех сразить наповал?
– Да не то чтобы… – смутилась тыква. – Мне бы пирога бы… А то рук нету.
Тут мои старушечки спохватились, засуетились, забрали у меня и чашечку, и блюдце. Отрезали кусок пирога для тыквы. С ложечки кормят ее и приговаривают:
– Все будет по красоте. Лицу нужны акценты.
Я с ними согласилась, все-таки в самом деле нужны. Взялись мы за ножи и вырезали тыкве самые красивые брови.
Потом допили свой чай с запахом сгущенки, отыскали в серванте кусок свечки, вставили в тыкву и унесли в дом.
Вечер уже пришел. Темно стало. Сверчки вблизи, поезд вдалеке, а так – тихо. Тыква наша светится. Завтра праздник урожая. Хорошо, сонно.
Актерская пауза.
– Доброй ночи старушечки!
– Доброй ночи, тыква с бровями.
Анастасия Грачёва – «Sol Invictus»
Дом был наполнен звуками.
Половицы вздыхали, выпуская песочную пыль из погребов; прялка стучала размеренным эхом; наконец, ветер касался стен так, что они будто бы обретали голос.
Сола прижалась к старым брёвнам, прислушиваясь.
– Осень грядёт, – морщинистые руки вращали прядильное колесо всё быстрее.
– Твоя правда, бабушка. Дом прощается с солнцем.
Старая женщина улыбнулась.
– Ты у нас смышлёная выросла. Сходи-ка, помоги матери.
Серпы для сбора трав жалобно зазвенели в углу – требовали починки.
Сола, снимая их, задумалась.
Спицы мелькали под пальцами её бабушки, словно страницы книги, которую она знала давным-давно.
Та, что пришла первой, обрела эту землю сквозь снега и льды, храня в своём сердце одну надежду – сделать новую родину плодородной.
С тех пор её дочь, и дочь её дочери, и все женщины рода, вплоть до Солы, хранили и чествовали силу, которую призвала их прародительница.
Закатное солнце заполнило комнату.
– А если я не хочу?
– Что – не хочешь?
Она обернулась, и всё ещё тёплые лучи окружили девушку сияющей дымкой.
– Если я не хочу, бабушка, быть Чашей? Что, если я желаю быть самой собой?
Золотистая нить сорвалась с веретена.
Старушка осторожно подняла мягкое волокно, возвращая его на место.
– Это и есть ты сама, Сола. Ты была рождена, как и все мы, чтобы порядок был соблюден.
– Но я совсем не чувствую себя готовой. Если бы можно было подождать несколько лет, поразмыслить…
Бабушка покачала головой.
– Когда человек рождается, он не просит несколько лет на размышления, стоит ли ему жить своей жизнью. Чем дольше будешь метаться, тем больше у тебя будет сомнений.
Сола собирала травы.
Уже стемнело; звёздный свет струился по листьям и ветвям, наполняя лес живительной силой.
Её мать, как всегда, появилась бесшумно, прямо за спиной.
– Бабушка рассказала, что ты сорвала нить. Это так?
Сола тяжело вздохнула и поднялась.
– Я думаю, что совсем не готова ко Дню Урожая.
Мать кинула корзину с ягодами на землю. Её накидка под лунными лучами, казалось, отливала серебром.
– Тебе стоит хорошенько подумать, прежде чем нарушать порядок. Что ты станешь делать со своей жизнью после такого решения?
– Да что угодно! – в сердцах воскликнула Сола, – уйду, куда пожелаю, буду вести себя, как мне хочется, наслаждаться своими собственными приключениями…
Пристальный взгляд матери заставил её замолчать.
– Думаешь, мне или твоей бабушке это не приходило в голову? Или тем, кто был рождён до нас? Правда в том, что тебе придется сделать выбор в пользу своей судьбы. Наш край и наши люди к этому привыкли. Ты – следующая Чаша, нравится тебе это или нет.
Поднялся ветер. Сола знала: это значит, что мать сердится. Травы застонали под ударами её гнева.
– А если я хочу стать исключением?
Глаза матери потемнели. Воздух стал обжигающе ледяным.
– И нарушить ход вещей? Очень интересно. Наглость, не более того.
– А вынашивать солнце, когда совсем того не хочется, не наглость? Почему именно я обязана хранить его под сердцем много зим подряд, быть привязанной к этой земле?! – девушка больше не пыталась сдерживаться.
Где-то далеко бабушка открыла дверь, вслушиваясь в напевы ветвей. Сола уловила её тревогу.
– Это смысл нашего естества, его нельзя нарушать. Хотя, знаешь, пусть! Только когда придешь и станешь молить о солнечном свете, я рассмеюсь, – мать подняла корзину, собираясь вернуться домой.
– Не бывать этому, – тихо пропела Сола, вешая свой серп на пояс, – не бывать.
Небо расцветало первыми тонкими лучами.
Старая женщина сидела на крыльце.
– Как думаешь, она вернётся? – с опаской спросила её дочь, снимая накидку, – в её словах было столько силы, что я начинаю опасаться за грядущее.
Дом заскрипел усталостью, накопленной за день.
– Нить не разорвалась, я проверила.
Мать Солы наклонилась, рассматривая веретено.
– Твоя правда. Значит, ждём в срок, на полную луну.
Старушка молча кивнула.
Сола уходила от дома всё дальше, а её сны становились всё тяжелее. Ночь за ночью она просыпалась, будто бы в лихорадке, чувствуя всем телом тяжесть и пустоту.
Ей мнилось, что исцеление наступает, растекаясь по телу, словно мягкие золотые нити; но к закату наваждение исчезало, оставался лишь новый кошмар.
Сны Солы, как и мысли, путались: она видела Ту, что пришла первой, свою мать и многих других женщин, которые приняли Чашу и носили её с достоинством. Но больше всего в этих видениях её занимало успокаивающее сияние, до которого ей иногда удавалось дотянуться.
Лес, который баюкал её с младенчества, остался далеко позади, и Сола шла по мокрой траве, чувствуя, что слабеет.
Сквозь высокий ковыль пробивалось мягкое мерцание озёрной воды.
– Неужели то самое, из легенд? – вслух сказала она сама себе.
На двенадцатилетие Сола получила от матери необычный подарок: теперь ей можно было читать огромную, древнюю книгу, написанную Той, что пришла первой.
Пожелтевшие страницы рассказывали о порядке и предназначении; о том, как важно быть Чашей для солнечного огня во все грядущие зимы, которые в этих краях длятся со Дня Урожая; была там история и о ритуале Слияния, которая напугала маленькую Солу до полусмерти.
Та, что пришла первой, рассказывала в своей книге про озеро, на берегу которого ей явился ответ.
Сола устроилась на пологом берегу, думая о том, что уже слишком устала. Мягкий шум волн и лунная дорожка одурманивали, клонили в сон; она быстро задремала.
– Сола, вставай, – вкрадчиво произнёс кто-то.
Девушка открыла глаза. Была глубокая ночь, но озеро словно лучилось солнечным светом.
– Как такое возможно? – спросила она, оглядываясь; вокруг никого не было.
– Кто же меня разбудил?..
Она подошла к кромке воды. Казалось, что в глубине пряталось очень знакомое пламя.
Сола видела этот свет в глазах матери, когда крестьяне приходили к ней с просьбой сохранить запасы и жаловались на плохой урожай.
Сола видела подобный огонь в руках бабушки, когда та нанизала на веретено солнечные лучи, чтобы соблюсти порядок.
– Ты и есть та сила, что хочет меня наполнить?.. – произнесла девушка, погружая руку в набегающую волну.
Мягкая уверенность наполнила её тело.
Да, это Я, сказало девушке золотистое сияние.
Сола на мгновение ощутила себя везде и всюду: это её лучи теперь касались каждого ростка и камня, она проливалась на крыши домов и грела кожу людей в короткие летние месяцы, она связывала их род невидимой, но бесконечно крепкой сверкающей нитью.
Она словно стала самой жизнью.
Волна откатилась от берега. Волшебство прекратилось.
Свет, который Соле предстояло хранить, казался ей теперь самым умиротворяющим, самым волшебным.
– Сегодня полнолуние, дочка. Отпирай двери, – сказала бабушка прежде, чем раздался стук.
Женщина убрала засов. На пороге стояла Сола: оборванная, грязная и всё еще потерянная.
– Ты ни разу не сказала мне, каково это, мама.
Бабушка улыбнулась – она и сама приходила к озеру много лет назад.
– Та, что пришла первой, говорила, что описать это невозможно. И это правда, Сола. Ведь быть Чашей – значит хранить в себе саму возможность грядущей жизни. Зачем ты вернулась?
Девушка опустила взгляд.
– Ты была права. Я хочу исполнить предназначение.
Мать рассмеялась, как и обещала. Бабушка остановила колесо.
– Пусть же наступит то, что должно, Сола.
Мать опустила пальцы на запястья своей дочери, и это прикосновение обожгло девушку. Она невольно вскрикнула и посмотрела вниз.
– Пусть этот день поможет тебе сохранить изобилие для нас всех.
Золотистое сияние расцвечивало кожу матери, превращая её в диковинную картину. Тонкие нити, будто бы с бабушкиной прялки, проникали в кровь Солы, поднимаясь всё выше. Она ощутила уже знакомое тепло, заполняющее её изнутри, от головы до пят, и пошатнулась.
– Пусть же День Урожая наступит вновь.
Свет внутри Солы всё разрастался, захватывая её целиком, окончательно покидая тело её матери, пока ослепительно белая вспышка не разделила их.
Где-то вдалеке рухнула прялка.
Сола понимала: бабушка растворилась в Дне Урожая, как и все её предки, прожив жизнь, полную достоинства, выполнив обещанное.
Сола знала: прямо сейчас, пока к ней возвращается зрение и слух, её мать садится на место своей матери, поправляя колесо, приноравливаясь к веретену.
Сола ощущала: под её сердцем бьётся не только солнечный свет, но и ещё одна крошечная жизнь, которой она со временем подарит имя и свою мудрость.
Она открыла глаза.
Дом по-прежнему был полон звуков, а её земля – жизни.
Сола видела: так будет и впредь.
Максим Тихомиров – «Ключ к сердцу»
Златокрыла Марвин нашел по запаху.
Немудрено.
Вонял тот немилосердно. Сладковатый запах разлагающейся плоти перебивал даже плотный гнилостный смрад, поднимающийся над мусорными баками на задворках рыбного ресторана, который держали братья Ву.
Златокрыл валялся у крыльца черного хода – там, куда его выбросили хозяева, не дожидаясь, пока он распугает клиентов. Драное пальто было распахнуто, и снег на голой груди не таял. Бутылка с остатками мутной жидкости выскользнула из закоченевших пальцев и лежала рядом. Снежинки падали прямо в открытые глаза.
И уже не таяли.
Златокрыл не дышал. Вообще был мертвее мертвого. А вонял так и вовсе за двоих.
Крякнув, Марвин присел у тела. Заледенелая левая брючина Златокрыла задралась, открывая багрово-черную плоть чудовищно раздувшейся голени. Вонь резала глаза даже в стылом холоде предзимья.
Марвин покачал головой.
Придется снова раскошеливаться на протез, подумал он. Правая рука Златокрыла от ногтевых фаланг до локтя была заменена сложной конструкцией из дерева и металла. Патрубки и тяги причудливо обвивали протез. Часть из них была безжалостно оборвана и висела лопнувшими струнами, металл накладок потускнел, дерево было поцарапано, а местами покрыто вмятинами и расщеплено.
Марвин снова покачал головой.
Златокрыл и в прошлой жизни не славился аккуратностью. Беззаботное дитя неба… Чего же требовать от него теперь? Что ж – знал ведь сам, на что шел, когда решал за него, жить ему дальше, или не жить.
Не жить.
Нежить.
Марвин пошарил на тощей шее Златокрыла. Шнурок перекрутился, и ключ нашелся не сразу. Марвин выдул снег из замочной скважины под ложечкой, там, куда сходились острым углом арки ребер. Вставил ключ и стал терпеливо вращать его, чувствуя с каждым оборотом все усиливающееся сопротивление пружины внутри исхудавшего до состояния скелета тела. Потом, удерживая ключ, так и норовивший выскользнуть из пальцев, свободной рукой открыл дверцу на животе Златокрыла. Долил спирта в подвешенную под медным резервуаром склянку и щелкнул зажигалкой. Голубой цветок пламени обнял лепестками металлический шар, растапливая замерзшую жидкость в нем. Марвин закрыл дверцу, выждал еще пару минут, а потом отпустил ключ, торчащий в груди Златокрыла, словно эфес ушедшего глубоко в тело кинжала.
Чуть слышно зажужжала пружина, и ключ начал медленно вращаться. Тук-тук, сказало сердце Златокрыла. Тук-тук. И еще, и еще, все чаще и чаще.
Марвин присел на ступеньки, набил трубку и закурил. Сизые кольца дыма поднимались к невидимым во тьме тучам, которые ползли, волоча животы по крышам домов и рассыпая снежинки из прорех. Сердце Златокрыла билось неровно, то и дело пропуская удары.
Марвин знал, что времени у них почти не осталось.
Но знал он и то, что они успеют.
Когда у его ног раздался хриплый, словно воронье карканье, кашель, Марвин выколотил трубку о ступеньку и убрал ее в карман.
– С пробуждением, – сказал он.
Златокрыл отхаркнулся ошметком льда и обложил его проклятиями. Кровь, нагреваемая пламенем спиртовки, все быстрее бежала по его жилам, и совсем скоро он смог вздохнуть полной грудью, не заходясь в приступе кашля.
Скрипнула дверь за спиной, и один из близнецов выглянул наружу.
– Твоя его забирай? – спросил Ву.
Раскосые глаза пристально смотрели на Марвина. Желтушное лицо лоснилось от пота. В приоткрытую дверь, клубясь, выходило пропитанное ароматами жареной рыбы тепло.
– Забирай, – кивнул Марвин, поднимаясь на ноги.
– Хорошо, – сказал Ву. – Ву не заводить, когда падать. Сильно пьяный. Грозить, Ву ругать, гостей пугать. Плохо совсем. Ложить сюда, когда сердце встать. Знать, что ты приходить. Твоя всегда приходить.
Марвин бросил Ву медяк. Тот ловко сцапал монету и довольно улыбнулся. Узкие глаза совсем утонули в пухлых щеках.
– Приходить потом кушай, – пригласил Ву. – Рыба кушай – хорошо! Его не брать, пожалуйста. Сильно вонять.
Ву демонстративно зажал пальцами пуговку носа. Помотал сокрушенно головой, когда Златокрыл выбранил его совсем уж непечатно и приложился ко вновь обретенной бутылке.
Дверь закрылась.
Подняться Златокрыл не смог. Марвин подхватил его подмышки, поставил на ноги, забросил протез себе на шею и повлек грязно бранящегося пьяницу туда, где в фонарях на бульваре ровно горел газ.
Ноги Златокрыла заплетались, и временами он безвольно обвисал на Марвине, что-то невнятно бормоча и поминутно отхлебывая из бутылки. Потом бутылка опустела и разлетелась веером осколков, ударившись о стену ближайшего дома.
Час был поздний. Омнибусы уже давно дремали в стойлах. Извозчики проезжали мимо, с отвращением глядя на Златокрыла. Марвин и не пытался их останавливать, прекрасно представляя себе, как они выглядят со стороны – пара нищих пропойц, возвращающаяся с убогой пирушки.
Лифт в облачной башне, где Марвин снимал крошечную квартиру под самой крышей, не работал. Механизм вышел из строя давным-давно, и чинить его хозяин не стал. Целую вечность они поднимались по лестнице, спотыкаясь о тела спящих бродяг, распугивая крыс и шелестя страницами старых газет.
В квартире Златокрыл споткнулся о порог и рухнул ничком поперек кровати. Марвин успел придержать ветхое пальто за плечи, и Златокрыл выпал из него – жалкий, исхудавший, болезненно-бледный.
На острых лопатках желтели обнаженной костью обрубки крыльев.
Ключ с жужжанием вгрызался в комковатый матрас. Марвин запустил руку под острую, как киль, грудину Златокрыла и вынул ключ из скважины. Накрыл тело пледом. Златокрыл был холодный, как лед. В относительном тепле квартиры исходящая от него вонь сделалась нестерпимой.
К этому Марвин привык.
– Не заводи меня утром, – сказал вдруг совершенно трезвым голосом Златокрыл. – Не надо. Прошу.
И уснул – сразу, как засыпают на полуслове дети.
Марвин долго еще, почти до серого рассвета, курил у окна, задумчиво глядя на снег, посыпающий город. В небе меж башен смутными тенями носились никогда не спящие ангелы, высматривая с высоты пропитание. Городские помойки манили их, словно магнит.
Утром, когда по улицам потянулись первые прохожие, и омнибусы зазвонили в звонки, Марвин завел пружину в сердце храпящего Златокрыла. Оставил ключ медленно вращаться в его груди, замкнул на раздувшейся щиколотке стальной обруч, соединенный цепью с кроватной рамой, и ушел.
Его ждала фабрика.
На фабрике работала Берта.
Марвин пробил карточку на проходной и до вечера прилежно выполнял свою работу. Деревянные заготовки превращались в его руках в сложные конструкции; поршни, тяги и латунные сочленения сверкали на фоне темного лака. Ступни и кисти, предплечья и голени, снабженные прочной ременной сбруей, ложились в корзины, которые уносили мальчишки-разнорабочие.
Когда фабричный свисток обозначил конец смены, Марвин сдал инструмент и заготовки угрюмому молчуну с металлическими клешнями, заменявшими ему руки. По бумагам все сходилось как нельзя лучше, но карманы тренча теперь приятно оттягивали некие предметы, которые Марвину не принадлежали.
На проходной он дождался Берту.
Кутаясь в легкое, не по погоде, пальто, она вышла в толпе молодых женщин, которые работали на линии заводных сердец. Среди усталых, но улыбчивых лиц напряженное лицо Берты было бледным пятном смятения и страха.
Марвин без слов увлек ее в ближайшую кофейню.
Грея ладони о чашку, полную душистой черноты, она на глазах оживала. Марвин терпеливо ждал. Наконец, поняв, что девушка пришла в себя, он спросил:
– Получилось?
Берта кивнула и передала ему под столом сверток коричневой бумаги, перевязанный бечевой. Бумага скрывала нечто тяжелое. Марвин точно знал, что в свертке.
– Как он? – спросила Берта.
Марвин пожал плечами, не глядя на нее.
– Так плохо?
На глазах у Берты блестели слезы.
– Теперь будет лучше, – сказал Марвин. – Ты очень помогла ему.
Берта беззвучно расплакалась, разом постарев на десяток лет. А ведь у нее все еще нет замененных органов, подумал Марвин. Ни единого.
Все еще молода. Все еще желанна. И по-прежнему недоступна.
Иногда ему казалось, что достаточно просто спросить.
Но он страшился ответа и потому продолжал молчать – год за годом.
Он мог видеть ее в любой день, кроме выходных.
Иногда достаточно и этого.
Сердце Берты принадлежало не ему. И имеет ли при таком раскладе значение, кому принадлежит его собственное сердце?
Он проводил Берту до остановки омнибуса. Больше она не плакала. На прощание Берта помахала ему сквозь окно. Когда омнибус скрылся в снегопаде, Марвин зашагал домой.
Бездомные еще не вернулись в башню, и Марвин поднимался по лестнице куда быстрее, чем прошлой ночью. Не дойдя до своего этажа пары пролетов, он отмычкой открыл замок на дверях нежилого этажа и проскользнул в его гулкую пустоту.
Сколоченный из досок каркас отграничивал куб пространства с ребром в рост высокого человека. Внутри на веревочных растяжках висел плод двухгодичных усилий Марвина. Оставалось всего несколько финальных штрихов.
Предметы из карманов Марвина удачно справились с их нанесением.
Марвин влез в сбрую, затянул ремни и сделал несколько пробных взмахов руками. Потом пробежал по холлу, не обращая внимание на заметавшееся под сводами эхо шагов. Очередной взмах подбросил его тело в пыльный воздух, ноги оторвались от земли, а потолок рывком приблизился.
Мгновение паники кончилось, не начавшись. Марвин не успел испугаться, а если и испугался, то вовсе не за себя. Обошлось – он коснулся пола, пролетев лишь несколько ярдов, не потерял равновесие, не упал. Конструкция была в полном порядке. Марвин расстегнул ремни и взвалил сооружение из ткани, дерева и металла на плечо, прикрыв белизну шелка и блеск латуни черным сукном тренча.
Потом продолжил восхождение.
Дверь квартиры оставалась запертой.
Златокрыла внутри не было.
Все объяснялось очень просто, не становясь от этого менее страшным.
В сундучке с инструментами, который Марвин хранил под кроватью, Златокрыл отыскал пилу.
Часть его по-прежнему оставалась здесь, источая вонь разложения, сочась гнойной чернотой и свежей сукровицей с поверхности спила, который прошел чуть выше голенища грубого ботинка.
Сукровичный след, неровный, с расплесками брызг – как если бы оставивший его человек скакал на одной лишь ноге, – вел к окну.
Окно было распахнуто настежь.
На подоконник насыпало снега. Там, где на него попали брызги, снег превратился в желто-розовый лед.
Ключ Златокрыл оставил на подоконнике, освободившись от него раз и навсегда. Ключ погрузился в лед, протаяв его. Тепла неумирающего тела Златокрыла как раз хватило на это.
Марвин подышал на лед, и тот растаял, оплыл, высвобождая ключ из плена.
Разорвав бумагу, Марвин завел украденное Бертой сердце. Пружина упруго разматывала виток за витком, и клапаны работали ритмично, словно часы.
Марвин слушал, как бьется заводное сердце. За окном в облаках среди башен танцевали ангелы.
У ангелов нет сердец. Кровь разгоняют по телам неустанные взмахи крыльев. Полет для них – сама жизнь.
И что делать ангелу, которого угораздило полюбить человека?
Марвин знал ответ.
Знал наверняка.
Марвин многое знал о любви, о безответности, о долге и чувстве вины.
А еще о надежде и безнадежности.
О жертвенности.
И о том, что некоторые вещи не изменить уже никогда.
Он так и не посмотрел в глубокий, почти бездонный колодец двора. Положил тикающее и такающее сердце на подоконник и отошел от окна, чтобы не слышать эха бьющихся о стены криков.
Потом снял трубку с громоздкого настенного аппарата и продиктовал телефонистке на коммутаторе номер, который не смог бы забыть никогда.
Когда Берта ответила, Марвин сказал лишь:
– Мы успели. Он улетел.
И повесил трубку.
Крылья так и остались лежать на полу у окна.
Снежинки совсем скоро припорошили их невесомой пудрой своих крошечных тел.
Белых, как перья ангельских крыл.
