Читать книгу: «Год в оранжевом круге»
ГЛАВА 1.
ЖАЖДА ПР
ИБЫТИЯ
Мне правда было страшно их видеть.
Советь на этот раз подвела, уступив место честности, перемешанной с не пойми откуда взявшейся тревогой. Чего по-настоящему хотелось, – так это побыть одной, но не в наказание – взаперти. Не люблю «приказы» исполнять.
Одновременно с этой бурной нелюбовью, бумеранг воспоминаний перелетает в старые, но незабытые деньки. Странно. Даже сейчас, когда все случилось, колени дрожат так же. Что ж. Все было так…
29 июня. Тишина. Вокруг ни души. Прохладный ветерок, подхватывающий витающий в воздухе и вполне уместный гнев, уносил его на ту сторону берега. Ничто не успокаивало так, как шум волн, нежно ласкающих теплый-теплый песок. И стук тогдашнего маленького сердца смешивался с ними, с этими маленькими светлыми извивающимися полосочками. В тот день юношеский мозг размышлял над вопросом. Одним. И был он связан с ними.
Ребенок, живущий в моей груди, по-прежнему ждет какого-то детского счастья, как раньше, когда солнечные лучи грели вместе с заботой любимых людей. Но что-то поменялось. Дружить теперь сложно. Признаваться в слабостях – еще труднее.
Душу окутала ностальгия, связанная с детством. ***
Прошло столько времени, а я никак не могу забыть те первые мысли, испытанные мной, когда мы оказались здесь: 2004 год. Тогда отцу удалось стать владельцем базы отдыха близ Комарово, – продолжить дедушкино дело. Конечно, в то время я не понимала, что будет дальше, а ведь так я и стала ребенком, которому завидовали все.
Из памяти ничего не ушло. Пятилетняя я глупо хлопала глазами, наблюдая, как мои игрушки решительно паковали в коробки, а их – в грузовики, отправлявшихся в «Акваторию».
«Акватория». Место, в которое все люди, так или иначе, попадают неспроста. А что? Ее можно назвать и чудом, потому что тут соединяются лес с Финским заливом. Небо с землей. Равнина с крутым спуском к пляжу. И сосны: такие высокие, что мама сравнивала их с пальмами. К заливу с базы идти минут семь. Шаги с хрустящем привкусом, глотки елочного воздуха и прозрачная вода, отражающая «рисунки» облаков.
Здесь девять домиков: в двух из них всегда идет размеренная жизнь, потому что в первом живем мы, а во втором – человек, сопровождающий меня в течение многих лет. В оставшиеся семь каждый раз приезжают разные люди. И за первый год я запомнила всех.
Частенько вспоминаю день нашего прибытия. Было достаточно прохладно. Я была ребенком. Было страшно.
Прибыли.
Как только ребенок, (то есть я) оказался на пляже, увидел Финский залив, сразу начал прыгать и кричать: «Я люблю эту жизнь!».
А когда впервые нога ребенка переступила порог огромного двухэтажного газобетонного дома, он заблудился. Рот не закрывался от восторга. В ту же минуту, когда ребенок поднялся по широкой лестнице на второй этаж и зашел в одну из небольших комнаток, то сразу попросил маму с папой оставить ее в его распоряжении. С этих пор он все еще там, только теперь уже не ребенок, а я, получается.
Здесь отправная точка: я впервые почувствовала свободу. Свободу из-за запаха сосен, из-за длинных, еще непротоптанных дорожек, из-за диких ягод, которые гости впоследствии начали находить и протаптывать к ним дорожки, из-за ливней, грязи, царапин, заноз, муравьев на пляже, мягкой жары и солнца. В первое время казалось, что оно светит только для меня.
Как же приятно окунуться в то безбашенное чувство: после бешенного бега (погоней за бабочками), я еле плелась домой, чтобы выпить три стакана воды и закусить ложечкой сахара. После того, как одна из бабочек врезалась мне в глаз, (во время разглядывания ее крылышек я не смогла удержать это невинное создание), охота за ними прекратилась навсегда.
Через полтора года построили детскую площадку. Да уж, с детьми гостей я ладила. Ладила весьма успешно. Потом сделали ремонт в небольшом, но уютном ресторане. И понеслась: теннисный корт, на котором сейчас частенько играют два пенсионера: интересные, бодренькие, приезжают к нам отдыхать три года подряд, причем заселяются каждый раз в разное время: могут и в июне, и в августе, да хоть в апреле – приезжают и играют в свой теннис.
Дальше – спортплощадка. Вот на нее претендентов не так много. Затем – бассейн: как правило, в них любит плескаться только малышня.
И вишенка на торте: рядом с рестораном появилась детская комната, а вместе с ней появился человек, которому принадлежит второй дом. Но о чем еще расскажу.
Уже тогда я умудрилась придумать название для каждого домика, строго настрого велев всем называть их не по номерам, а по именам: наш дом принято называть «Батей», потому что раньше считалось, что он занимает приоритетную позицию. В середине «Акватории» (там, где находится детская площадка) расположен «Громчик» рядом с ним – «Бисер» (когда-то в одной из его комнат один ребенок рассыпал целый пакетик бисера, так и появилось это название). Справа от него – «Мизинчик» – самый маленький дом на базе. Слева – «Сухарь».
Рядом с кортом и спортплощадкой – «Кот».
С другой стороны от детской площадки находятся «Дух», а рядышком с ним – «Затылок», – самый отдаленный от «Бати».
А десять лет назад все жили здесь по законам Владислава Юрьевича – деда.
Дед у меня был странный. Раньше поэтом стать хотел.
Поэтом.
Про жизнь его можно и фильм снять. Когда-то давно был у меня «жених». Митька. И дед придумывал для нас с этим Митькой задания, например, задерживать дыхание, – кто дольше (я всегда проигрывала). Он учил нас дружить с животными. Всеми. Абсолютно: даже с червяками, которых, между прочим, мы запросто хватали двумя пальцами. Зачем? – чтобы были: мало ли для рыбалки или еще чего.
Однажды кролик Митьки убежал в сторону зоны площадки, и дед «приказал» ловить кролика сачком. Большим. Сам «приказал» – сам и поймал.
И его любимое занятие – рассказывать истории… да такие, что аж вспоминать стыдно. Очень уж неприличные.
При этом дед был всегда честным. Ужасно по-свойски рисовал, да и еще в книжечку крошечную записывал все подряд. И стихи тоже. Когда я родилась, он посвятил мне стих (первый и последний). Подарки обожал. А презенты для меня всегда своими руками делал. И не отказывал ни в чем никогда.
Мне действительно редко доводилось слышать убийственное слово «нет» и посчастливилось испробовать на вкус все конфеты, лежащие в коробке детской смелости.
Я была тем ребенком, который полезет на дерево, а лишь потом поймет, что не сможет спуститься вниз – на землю; ребенком, который напридумывает воображаемых друзей и будет без умолку болтать с ними столько, сколько захочется; ребенком, который не побоится прыгать по огромным камням, омываемых заливом, а потом не удержит равновесие и упадет в холодную весеннюю воду, освежающую и быстро приводящую в норму. Доставал меня Митька. Справедливости ради он и сам не раз сваливался. Помню, как мы с мамой сидели на том же месте (где сейчас нахожусь я) и рассматривали устриц. Мама рассказывала, как однажды тут нашли байкальскую нерпу, вот уж, до сих пор, когда приходит – щурится, точно выглядывает этих нерп.
В маме смешаны все качества идеального человека: эмпатия, самоуверенность, желание двигаться вперед, отсутствие какого-либо сомнения перед нескончаемыми проблемами. Восхищаюсь ей. В Петербург она приехала с далекого русского севера, где женщин учат быть мужественными.
Мама терпеть не может бардак. Так, она научила меня порядку. Мама – кулинар с лозунгом «все гениальное просто» (неспроста в ресторане «Акватории» все блюда делаются быстро). Но с готовкой, к сожалению, ее талан мне не передался. Она неплохо владеет голосом. В родительской спальне все еще хранится первый плеер, который та выиграла, будучи десятилетним дитем. А потом, повзрослев, ввязалась в «петербуржскую молодежь».
Отец другой. Высокий, крепкий, с такими же темными волосами, как и у меня. Строгий, но пошутить изредка может. Только сейчас пора шуток закончилась. ***
К слову, о чем я? Прошло десять лет. Я выросла. Сегодняшний день, 29 июня – запомню его.
Теперь все изменится.
Как только узнала о них до жути испугалась. За себя. Встречать их тоже не решилась, что повлекло за собой наказание, а за ним – гнев: я же все равно сделаю как хочу – вылезу через окно и уйду на пляж. Этого-то я не боюсь. Не впервой.
Так, больше двух часов я наблюдала за загорающими гостями вместо того, чтобы поехать встречать тех гостей, которые останутся надолго. Чертовски надолго.
Крепко сжатые руками колени стали стонать еще сильнее. Пора.
Наша первая встреча прошла не так, как ожидалось. По-другому я его представляла. Стою. Смотрю. Передо мной семнадцатилетний мамин крестник. Симпатичный: высокий, с карими глазами, глубокими и наполненными большой грустной историей; они держатся изо всех сил, чтобы не пустить слезу. На правой щеке небольшая родинка, веснушки слегка видны. Смуглая кожа, ровный подбородок, хмурые брови, приподнятые веки, тонкий прямой нос. Спортсмен, скорее всего. Явно форму как-то поддерживает. На шее черные наушники. Чудик. Молчит парень, однако чувствую, как он хочет кричать. Кричать о том, что его помотала жизнь.
За спиной гитара.
Рядом с ним – его отец. Рост у них примерно одинаковый. Обычный мужчина. Тощий немного. Смуглый, как и его сын. Брови слегка нахмурил. Подозрительно часто поправляет свои очки. Странные они: сын у него – рыжий кудряш, а сам – светленький.
– Здравствуй, Женя.
– Здравствуйте, Михаил Дмитрич.
С рыжиком разговаривать мы не стали. Впервые вижу его вживую. Редко мама упоминала о нем за чашкой чая. Вскользь. Я о нем мало что знаю. Уверена только в имени – его зовут Сережа.
Вечер подкрался незаметно. Все это время мы избегали друг друга, я боялась не оправдать ожидания, поэтому просто слонялась из угла в угол: то в сторону бассейна, то к корту, то к дровникам. А он – что он? – в свою очередь лишь успел расположиться в комнате на втором этаже, точь-в-точь как у меня, получается, теперь наши комнаты предательски оказались напротив. С моей стороны отчаянно предпринимались жалкие попытки разубедить папу поселять его рядом со мной, однако они не увенчались успехом. Просила не потому, что «не хотела», а потому, что боялась этого Сережи.
Отец парня, так же как и я, – сам не свой. Мнется, стараясь разрядить обстановку. Правда, у него плохо получалось. Было видно: бедный парень не в своей тарелке, или, более того, – утонул в сборной солянке перемен.
Все-таки день завершается не так критично: И Сережа, и Михаил Дмитрич соизволили явиться на ужин – в ресторан. Все же свиные ребрышки с гречневой кашей хоть немного разрядили обстановку. Далее все, кроме рыжего, недолго грелись у костра, но вслушаться в его тонкие звуки не получалось. Потихоньку темнело, а ощущения «лета» должен был придать несравненный аромат июля. Его узнает каждый. Он сливается с запахом леса, и получается тот мимолетный момент настоящей легкой радости. И ней нет ощущение тревоги и страха, есть только мгновенье наслаждения – «сейчас хорошо». Только тогда я его не почувствовала.
Спустя минут сорок меня нашла мама, когда я мыла тонкие кисти для рисования. Ее рука прикоснулась к моей.
– Опять холодные. И как ты умудряешься в такую жару с ледяными руками ходить?
– Вода в раковине холодная.
– Отвлекись на минуту.
Стою. Смотрю.
– Мы это уже обсуждали, но не могу я так!
Она выдохнула и продолжила:
– Милая, у тебя сейчас единственная задача: постарайся нам помочь, – чтобы Сережа чувствовал себя спокойно. Любому тяжело на новом месте, так он еще и самого близкого человека потерял.
На пару секунд я представила, если бы это случилось со мной. Застыло молчание. Я выключила кран, по телу пробежала дрожь, руки онемели. Все замерло вокруг. В темноте. Мама смотрела на меня испуганными глазами, находящимися на мокром месте.
– Как время быстро летит. Вы с Сережиной мамой не виделись лет тринадцать.
– И не увидимся больше, – смотря в пол, мама выхватила из моих рук кисточку. – Пообещай мне, что сделаешь шаг навстречу. Хотя бы один.
– Обещаю.
– Я люблю тебя.
– А я тебя больше.
Перед сном я решила выйти к воде, иначе уснуть не смогу. Прохлада. Гости «Акватории» пока не разошлись со своим домикам. Еще не так темно, и можно насладиться последними минутами заката. Именно поэтому и обожаю вечера. На пляже бегает счастливая ребятня. А я рисую. Когда иду сюда, всегда беру с собой блокнот и карандаш.
Привычка.
Заниматься рисованием я начала нечаянно: поступила в художку в семь, вернее, мама отвела. Там была самой мелкой. Старшики частенько подшучивали. На первом уроке мне уже удалось отличиться, – выяснилось, что перепутать вертикальное и горизонтальное расположение листа – непростительная дерзость. Раздражало все. Откровенно. Учение техники рисования никак не поддавалось моему изучению, из чего, естественно, созрел протест – я рисовала назло, даже мазала, пачкала листы, ватманы, иногда холсты этой отсебятиной.
Забавно, но тогда я отыскала свою изюминку. Непрекращающиеся дисциплины вначале были изнурительными: история искусств, живопись, постоянно сопровождающая натюрмортами, неинтересные однообразные пейзажи, скульптура, лепка, композиция, а после – я решила прогуливать, в то время как мама честно и преданно забирала меня из центра города, где находилась моя художественная школа, домой.
Но в тот год папа расщедрился на подарки и превратил наш унылый чердак в мастерскую. Для меня. Он разом закупил десять холстов, мольберт и акрил, потому что знал, как я не любила масло. И о чудо: я влюбилась в рисование: стала проводить в мастерской каждый день, не заметив, что и уроки в художественной школе стали в удовольствие, пожалуй. Прошел год, два, три, четыре, пять, восемь.
Сейчас, когда я закончила художку, люблю вспоминать себя той малышкой, кричащей в лицо скульпторам. Смеюсь.
– Эй, ты спишь с открытыми глазами? – раздался резкий вопрос. Пухлые пальцы потеребили мою голову: короткие волосы снова растрепались, теперь не из-за ветра, а из-за Лины–друга моего детства, жительницы второго домика под названием «Морс» и попутно няни детишек гостей «Акватории».
Я машинально закрыла блокнот. Забавно: ее «мужской» голос узнаю среди тысяч.
– Ну пожалуйста, я же прошу: не надо так орать!
Ее глуповатое лицо смотрит на меня так же, как десять лет назад. Она была первым, кто пошел знакомиться со мной. Тогда я назвала ее тетей Линой, а она все ждала, когда я спляшу. Не дождалась. Та не могла запомнить мое имя, поэтому обращалась на «солнце». Прижилась кличка.
– Ладно-ладно, извиняй. Я не для этого пришла.
– Нет уж, Капитолина Андреевна! Теперь вы сможете искупить свою вину лишь двумя облепиховым морсом.
– Что угодно для моего солнца, – прокряхтела она, садясь рядом.
Тетка погладила меня по голове. У нее привычка такая, наверное, все еще не может осознать: мне уже скоро пятнадцать, а не пять.
– Искала меня?
– Мать попросила тебя домой загнать. Ну, думаю уж сходить на пляж – задача посильная. Так, ничего не говори, сама угадаю. Уже поссорились с красавчиком, да? Или с отцом его? Судя по глазам, с отцом. Я видела, как он себя странно ведет. Ты бы поближе с семьей находилась.
– Не сорилась я ни с кем! – перебила я. – Для ссоры надо быть знакомыми, а мы не успели. Завтра. Я честно попытаюсь.
– Батюшки!
– Лина! Хватит!
– Молчу, молчу. Пошутить уже нельзя.
– Мне кажется, неискренние разговоры ему сейчас не нужны. Шелуха это все.
– А как иначе? Не повезло парню. Такое горе… Ой, Господи. Но ты обратила внимание, какой у него крепкий внутренний стержень. Для молодежи – это путевки в стабильную жизнь, честно тебе отвечаю. Я сегодня подошла к нему.
– Зачем?! Ну зачем?!
– А что такого-то? Не чужие же люди, я не вижу в этом ничего из ряда вон выходящего. Да и сказала я ему просто свое имя, и если ему что-то понадобиться, то пусть не стесняется и спрашивает.
Она нахмурилась и продолжила:
– Женька, тебе надо научится проще относиться ко всему, а то сидишь – пыжишься. Это же теперь твой близкий человек. Солнце, – назвался груздем – полезай в кузов.
– Извини. Я соберусь.
– Ну и правильно. Горжусь тобой, – она снова любя растеребила волосы. – Ну, пойдем? Тебя там уже все заждались.
– Идем.
Солнце зашло за горизонт. Воздух стал прохладнее, в нем ощущался приятный аромат расцветшего Иван-чая. Мы, не спеша, направились к нашим домам. Поднимаясь по низкой горе, – к «Акватории», Лина рассказывала мне про сегодняшние приключения с детьми гостей. Я кивала, но думала о своем, все-таки голос ее как-то успокаивал.
Наконец-то мы добрались до наших домов. Тетка помахала рукой. Забавная она. Я еще немного посмотрела на «Морс», скромный, но на самом деле, внутри он очень даже ничего. Как только мы переехали, она стала часто звать меня к себе, а я вечно таскала у из ее кухни фруктовые леденцы. И сейчас таскаю: такие вкусные фруктовые леденцы есть только у одного человека в «Акватории».
Лина всегда все разрешала. Никогда не было такого, что она на меня кричала или ругала, хотя причин на это было много. Однажды неуклюжая я разбила ее любимую вазу. Она та еще цветочница, – частенько ставила в ту вазу хризантемы, разумеется, «своего производства». Но после того, как узнала: виноват в этом не ее чихуахуа Роджер, а я, то сразу же простила, хоть и по велению родителей, я целую неделю помогала ей с цветами.
В Лилином доме все время пахнет то джемом, то пирожками с рисом и яйцом, то шарлоткой. В кухонном шкафчике она хранила чайный сервис ручной работы, подаренный моим дедом. Так из него ни разу не попила. В «Морсе» перемешаны два цвета – желтый с зеленым: желтый диван, зеленые кухонные шкафчики, желтый стол, зеленые подушечки для дивана, которые еле выдерживали мою голову.
И деда моего она прекрасно знала, и первый стих про меня читала.
За эти десять лет Лина не изменилась: такая же сплетница, одета очень просто, а ее дачные шлепки, которые она ни снимает ни летом, ни осенью, не состарятся до конца наших дней – прелесть. Кажется, я так и не узнаю ее возраст – спрашивать без повода неприлично, сама она постоянно увиливает от подобных обсуждений. Лина постоянно хвалит себя за высокую работоспособность и легкость на подъем. И меня хвалит, впрочем, как и каждого ребенка любого из гостей. Признаться, такая непринужденность украшает. Только ее.
«Где ее муж?» – вопрос человечества.
Родители действительно ждали. Да, чувства времени в моем сознании не совсем в норме, раньше мама с папой переживали, отпуская меня бегать по территории базы, но, когда поняли, что я всегда возвращаюсь, перестали нервничать. Вхожу. В комнате были все, кроме одного.
– А где Сережа?
– Я позвала, сказал: «скоро спустится», – все-таки мама была обеспокоена.
– Иди-ка позови его. Долго он там? – добавил папа.
Михаил Дмитрич кивнул.
Поднимаюсь на второй этаж. Так не привычен свет, горящий не в моей комнате. Тихонько открываю дубовую дверь:
– Можно войду?
Вещи раскиданы, не разобраны. Тот лежал на кровати.
– Чего тебе?
– Не хочешь чаю? Тебя внизу мама заждалась.
– Скажи, что я передумал. Это все? – не дождавшись ответа, Сережа сменил тон. – Тогда уйти, умоляю. Ну что ты стоишь?! Уйти, пожалуйста!
Я захлопнула дверь. Знаю: его задело слово «мама».
ГЛАВА 2. АБСУРД НА ДВОИХ
Ну здравствуй, конец детства, ты вьешься вокруг больше месяца, хоть после прибытия новых гостей все же крошечным шагами наступала оттепель.
«Акватория» греет. Греет человеческой радостью. И взрослые, и дети сбежали наслаждаться летом, просто летом. Счастливым летом.
Июль не утешал: солнышко пекло, вот только в воздухе перестала чувствоваться прежняя легкость. Зато гости наслаждались: пили шампанское, смеялись, даже влюблялись. Но ребятня стала здороваться со мной как-то холодно, будто сговорились.
Сережа все куда-то пропадал. Когда-то просыпался рано утром, завтракал и уходил. Когда-то валялся до полудня. Из родительской комнаты иногда доводилось видеть, как он бегает. Бегает по дорожке, ведь папа позволил делать все на территории базы. Парень предпочел спортплощадку. А почему бы и нет? Хороший выбор.
Михаил Дмитрич крутился как белка в колесе: первое время он находился в разъездах между Петербургом и Сергиевым Посадом, – именно оттуда они и приехали. Процедура увольнения затянулась надолго, так что ему расслабляться было некогда.
А сын его тоже не расслаблялся.
На днях, сидя на пляже, представила себя на месте Сережи. Вдох… Легкие дышат свободой – впереди еще лишь зарождающаяся дорога молодости: образование, работа, любовь, друзья, весь мир распахивает двери широко-широко, но вдруг один день перечеркнул все. Все. Абсолютно все. Достаточно дьявольской секунды, чтобы обжечься неизбежной правдой – жизнь не такая, – рано или поздно наступит конец, просто для него он наступил так скоро, что юность еще не успела подарить ему то, ради чего, возможно, и стоит жить. Жизнь вообще странная штука: сначала дарит нам все: молодость, любовь и жажду поддаваться ее импульсу, а потом – все забирает. Страшно, что в то время, когда «нам дарят все», – это «все» оказывается позади. Хочется думать, что это сон, страшный сон, утром – все будет как прежде, все будет… просто будет… все рядом. Не случилось.
Когда мы научимся сдерживать общения? Я – никогда. Первый раз виню себя за что-то: так и не поговорила с ним.
Пахнет свежестью и умиротворением, – этот запах появляется только после дождя. Тот, перемешиваясь с лесом и мокрым песочком у бриза, призывает с нетерпением выбраться на улицу – погреться. Многие пришли за тем самым удовольствием – после легких холодных капель, которыми сытятся Финский залив вместе с туманом. Сижу. Смотрю на этих людей, и не замечаю, как тревожное лето сменяется нотами смеха тех ребятишек, как раньше. Даже не верится, что я не могу ощутить ту беспечную детскую жизнь, будто все теперь другое.
– Зэня, подай мячик! Ну Зэнь, – мяукнул Вася Коровкин, играющий в «съедобное-несъедобное» с Линой и еще парочкой малышей. Веселый мальчик. Второй год уже приезжает, между прочим, и никак ему не надоест это «съедобное-несъедобное». – Зэня!
– Лови, – не рассчитав силы, я чуть не попала Коровкину в его пухленькое личико.
В момент полета мяча через пляж, даже несмотря на расстояние шагов в двадцать, между нами, мне удалось почувствовать, как сердце у Лины чуть не прихватило. И так с каждым дитем: малейшее падение, стон, вой или писк – сразу конец света.
– Васюш, ну сходи ты в следующий раз сам, мало ли.
Коровкин кивнул. Жаль, что память у него как у рыбки.
Что ж, прошло два часа, на берегу уже никого не было, хоть и стояла чудесная благодать. Уходить совершенно не хотелось, но превращаться в жертву комариных укусов – тем более.
Недалеко слышалась гитара. С ходу и не вспомнить, кто же у нас из отдыхающих такой одаренный. В четвертом домике, кажется, девушка с чемоданом большим заселялась. Да нет, не она – чехла же от гитары не было.
Звуки казались такими необычными, потому я и не могла понять, откуда оно все: возможно, из леса, – нет, я оборачивалась несколько раз в ту сторону, – никого, к тому же – чудаки из соседского коттеджного поселка давно угомонились и видели десятый сон. Струны продолжали интриговать слух. Я действительно слышала плавые переходы пальцев к аккордам, – один за другим. Они создавали впечатление чего-то живого. Все. Неудержимое любопытство переполнилось.
И где гитара? Боюсь спугнуть музыканта, дарящего такое настроение. И вдруг все прекратилось. Тем временем я настороженно встала с огромного корня сосны и направилась на предполагаемое место игры. Тело напряглось. Я вышла на узенькую лесную тропинку, проходящую на окраине «Акватории», наверняка гитарист должен быть там. Стало еще тише. Никого не было. Колючие кусты малины мешали проходу.
Вдалеке под деревом кто-то сидел и бормотал: «H, нет… Gm, нет… Fm… да, Fm». Вздохнув, продолжил: «ммм нет, Fm же». Это был он
Естественно, я не осмелилась подойти к нему сразу, и, спрятавшись за соседней елью, стала перебирать сотни приходящих мыслей. Разом к напряжению прибавилась еще и тревожность. И что здесь делает этот Сережа? Как гром среди ясного неба.
Решено.
Нельзя просто так стоять. В конце концов: я тут живу! Его руки хрупко зажимали струны, музыка снова все лилась и лилась, а парень хмурился.
Пока я пыталась подобрать слова, чтобы избежать предстоящего конфуза, тот монотонно произнес, не отводя взгляд от инструмента:
– Зачем ты давишь на дерево? Тебя и так видно.
– Извини, я просто хотела сказать, что ты бесподобен. Вернее, играешь бесподобно! Я в восторге, я никогда так не наслаждалась живой музыкой!..
– Приятно слышать, – хмыкнул рыжик, не оборачиваясь.
– Кто тебя научил? Не поверю, что пять лет отходил в музыкалку!
– Одноклассник. А ты-то что тут делаешь?
Стою в недоумении. Смотрю. У меня есть гордый ответ.
– Я здесь каждый вечер. На минуточку.
Немного помолчав, Серега взял в левую руку рюкзак, за спину закинул классическую гитару с надписью «сражайся». Далее закинул инструмент за спину и встал с мокрой земли. В правой руке у него – кружка с горячей водой. Не дожидаясь меня, он свернул на тропинку. Характер у него такой. Уже знаю, что мы никогда ни о чем не договоримся.
Я стала его догонять.
Когда мы научимся понимать эту жизнь? Наблюдая за ним, мне невзначай показалось, насколько сложны люди. Ведь принципы и мышление, заложенные в детстве – это непробиваемый стержень, который, к сожалению, или к счастью, слишком тяжело изменить. А что в голове у него? – знать не хочу.
В телефонном звонке мама попросила явиться на базу. Вот и первая наша пробежка.
Мы оба зашли на ресепшн.
– Сереженька, подожди нас, пожалуйста, на выходе.
Тот вышел. Мама перевела взгляд на меня:
– Вы же взрослые люди, так?
– Не понимаю. Что я опять натворила?
– В «Мизинчике» …
«Нина Пална» – крикнул без разрешения ворвавшийся мужик.
– Не сейчас. Будьте добры, подождите.
Тот, испугавшись, скрылся.
– В чем дело?
– В «Мизинчике» у гостю нехорошо. На астму похоже. Только что скорую вызвали.
– Что мне делать? Поехали в больницу вместе, скорую долго жда
– Нет. Поедем мы с папой. Вы останетесь здесь.
– Мы?
– Вы.
– Мы?
– Рассчитываю на тебя. Давайте Капитолину Андреевну ну на всякий случай к вам пригласим, она же у нас по детям специалист?
– Нет! Справимся.
– Точно?
– Точно. Это тот мужчина… вчера, кажется, заселился. Да, вчера! Федотов?
– Федотов.
Через несколько секунд мама надулась:
– Устала я! Эти бессонные ночи, надоело все, милая. За Сережку еще переживаю, – вздрогнула она. – Не оклемался еще он.
Как мне хотелось завопить про рыжего, гитару и все произошедшее в лесу, но тут – снова кто-то зашел. В отличие от первого, Баженов постучался, а затем присоединился к нам с настороженным видом, не проронив ни слова при мамином рассказе. Та все объяснила. Выслушав новость, Сережа тактично спросил:
– Выезд из «Акватории» ночью закрыт?
– Закрыт, но наш сторож – Григорий – он всех своих знает, не волнуйся: посторонних нет.
Стемнело. Гости давно выгуляли своих лающих собак, только Роджер кряхтел и не забегал в Линину «избушку». Все ждали только маму.
– Ни пуха.
– К черту.
После моего поцелуя в ее нежную щеку лицо мамы засияло надеждой. Она смотрела на меня с предвкушением и сильным желанием услышать что-то хорошее, но порыв моей мысли оказался медленным, – так, она побежала в машину.
Мы с Баженовым разошлись по своим комнатам. Уединившись в мастерской, я дорисовала сегодняшний черновой вариант вечернего пейзажа. Периодически выходила проверять, чем там занимается мой «сосед». Сережа о чем-то долго думал. Что-то неладное было у него на лице, будто его одурманили какие-то волнения. Все никак не могу привыкнуть, что в нашем доме теперь он. Пока что только он, ибо Михаил Дмитрич находился сейчас в Сергиевом Посаде.
Все никак не могу привыкнуть к тому, что в нашем доме у него есть целая комната, в которой царит вечный бардак. И кровать не заправлена. Здесь даже пахнет не так. Теперь пахнет каким-то Баженовским запахом. На полке лежат совершенно другие книги. Хорошо, что они вообще лежат. И каждая вторая посвящена либо физике, либо математике. Нашелся московский гений. Может, он их вообще не читает? Из-за предположений рука дергается, карандаш крошиться.
Одиннадцать вечера. Полнолуние окутало белое небо, в котором навсегда затерялись звезды. Из окна доносились разговоры цикад. Фонари тускло освещали дороги. Свет горел только в трех домиках: в «Мизинчике», в котором уже никого не было, в доме Лины и в нашем. И в будке охранника, само собой.
От догадок о дальнейшем развитии событий с мужчиной из «Мизинчика» меня стало довольно жутко. Дверь в Сережину комнату была закрыта, но там звучали неестественные шорохи. Странно. Что еще за шорохи? Зайти не осмелилась. Знаю, что выгонит. Казалось, происходит то, чего обычно происходить не должно. Однако, отдавая дань уважения личному пространству нашего гостя, беспокоить его все же не стала. На миг все замерло. Страх все равно не уходил.
Сон никак не приходил ко мне. Я сильно переволновалась. Все думала о то Сереже, то о Федотове.
Обычно засыпаю мгновенно. Ночью свежий воздух помогает расслабиться, и буквально через пару минут я сплю непробудным сном. Легкий скрип кровати сбивал с толку. Пыталась применить методику военно-морского флота для засыпания, одновременно поглядывая на настенную аппликацию, которая живет вместе со мной в комнате с девяти лет, я не закрывала глаза.
Эта аппликация никогда не будет храниться в мастерской. Только в моей комнате. И снова рисование, смешавшее в себе всю мою любовь к отмененным занятиям в художке, благодаря чему и создался этот «шедевр». В тот день я была не одна, а с Сашей, – с ней мы прошли все «мучения»: сразу нашли друг друга – Саня с первого класса потянулась ко мне, – ходили вместе, болтали постоянно – где родились, где крестились, воображали, кем станем, когда вырастем – и настала великая боль – мы выросли. Тем не менее, мы продолжаем учиться. Только не в художественной школе, а в обычной. Мы даже за одной партой не первый год сидим. Уроки в художке у нас «выпадали» редко, однако в этот счастливый четверг, который запомнился «самым лучшим занятием по композиции», потому что оно так и не состоялось. Как же я хорошо все помню: довольны были все, даже моя мама, – она на приливе эмоций повезла Саню к нам в гости. Сидели мы у меня в комнатушке, скучали, и вдруг она предложила со сверкающими огнем глазами: «А давай сделаем вместе что-нибудь О. Поделку. Нет, давай стену разрисуем, вон, какая она у тебя скучная, фу!» Конечно, я согласилась. В поисках красок, кисточек, тряпочек в детской комнате (той самой, что «привязана» к ресторану), нам удалось найти тоненькую цветную бумагу, а еще множество малюток-ракушек, которые пылились в полиэтилене. Их собрала Лина – кто ж еще? Тут идея Саши переменилась на создание аппликации с морем.
