Реклама
текстОбъем 871 страница
1996 год
«Вавилонская башня» – это третий роман «Квартета Фредерики», считающегося, пожалуй, главным произведением кавалерственной дамы ордена Британской империи Антонии Сьюзен Байетт. Тетралогия писалась в течение четверти века, и сюжет ее также имеет четвертьвековой охват, причем первые два романа («Дама в саду», «Живая вещь») вышли еще до удостоенного Букеровской премии международного бестселлера «Обладать», а третий и четвертый – после.
Итак, Фредерика Поттер – бывшая йоркширская школьница и кембриджская выпускница, а теперь жена херефордширского сквайра – сбегает с малолетним сыном от мужа-тирана из его имения Брэн-Хаус и оказывается в Лондоне 1960-х годов, который вот-вот трансформируется в психоделический «свингующий Лондон». Там ее окружают художники-бунтари, писатели и поэты. История матери-одиночки, зарабатывающей на жизнь преподаванием в художественном училище и литературной критикой, переслаивается главами «романа в романе» под названием «Балабонская башня» и протоколами двух судебных процессов – над этой книгой, обвиненной в оскорблении общественной морали, и по Фредерикиному иску о разводе.
«Байетт воскрешает легендарное десятилетие в изобильной и безупречно достоверной полноте. Когда-нибудь историки будут благодарны леди Антонии за такую щедрость, ну а читатели могут благодарить уже сейчас» (Boston Review).
Впервые на русском!
Не советую читать эту книгу тем, кто хочет отдохнуть, развлечься читая. Книга тяжело читать, в ней поднято много вопросов, например о вере в Бога и о секс в разных его проявлениях, о процессе преподавания литературы и английского языка в школах Англии, каким будет человечество.
Книга хорошая, но несколько более скучноватая, чем первые два тома, особенно проигрывает по сравнению с изысканным мистицизмом первой части.
"это ведь банальный сценарий: абьюзер и манипулятор втирается в доверие к той, что ярка, сильна и независима, но переживает момент слабости и сломленности. у фредерики умерла сестра, а вместе с ней и связь с семьёй. она вероятно хотела кого-то сильного рядом, кого-то понятного и другого, не такого как те, кого она привыкла провоцировать на дискуссии и на близость.
найджел кидает в неё топор.
он читает её письма, избивает её, манипулирует ребёнком и сводит всё к сексу. всегда подчиняет.
в доме есть другие женщины, они понимают, что происходит, но ни одна не вызывается помочь. они на стороне мужчины. им тоже страшно, а ещё "она его жена, она обязана..."
я очень разволновалась. я представляю, сколько сил надо, чтобы выбраться и начать всё сначала. а ещё нужны силы перестать жить из позиции жертвы.
бедная моя фредерика"
этот текст я написала спустя треть книги. я крайне редко провожу параллель между собой и женщиной, о которой читаю. я примеряю всех на себя, когда подмечаю некую схожесть, но в основном-то негодую из-за непохожести. "этих женщин писали мужчины, конечно они на меня не похожи" — так я себе всегда говорила.
но фредерика это нечто другое. мы похожи тем, что обе живы. и не идеальны, и ошибочно полагаем многие вещи о себе, о людях, о мире. и мы любим слова. я как-то вдруг полюбила фредерику из "вавилонской башни", она мне по возрасту и статусу словно ближе. а полюбила как всех женщин, которых в последствии называю подругами.
но это всё не о романе антонии байетт.
это обо мне, прочитавшей роман антонии байетт.
судилище о пристойности, о месте женщины и о месте книги, вызывало у меня только одно желание — кричать, что это вздор! вы все несёте вздор!
и этот вздор из модного веяния превратится в непрекрашающийся постмодернисткий спор о том, кто кого больше угнетает и ущемляет.
воссозданные авторкой шестидесятые тем привлекательны, что скоро высадка на луну, сексуальная революция, расцвет феминизма, Pink Floyd... перечислила навскидку что первым пришло в голову. но главное то, что на будущее есть надежда. надежда есть. (а я из россии 2024 и моя надежда умерла в феврале)
«Дрозд поёт», – песня эта незамысловатая, но отчего-то вызывающая... не тоску, но что-то очень к ней близкое. Залитый светом лес, изумрудная переливающаяся листва, мягкий теневой сумрак. Нарядный дрозд сидит на наковаленке, всматривается, распевается, под ним – груды ракушек, в росписи каждой – своя история, как и у камня, ведь что это на нём выбито, знаки ли это, руны, клинопись? Всё – история в истории, как, собственно, и байеттовская тетралогия. Первый том был наполнен шекспировским сказом и театральным духом, второй – вангоговским письмом и его же мягкими мазками, третий же можно охарактеризовать одним словом: наслоения. Это изучение языка, это обучение детей, это, разумеется, книги, причём книги в книге: здесь был и отдельный роман, и рецензии, и исследования, здесь читали книги и говорили о них, писали письма, рассказывали сказки... великая сила слова, незыблемая, нерушимая. «И ещё одна трель. И ещё». Страну тем временем сотрясало перерождение. Всё, что на протяжении долгих лет казалось основой, превращалось в пыль, люди хотели обрести свободу, смысл, себя; то был хаос, в котором, однако, зарождалось нечто новое, пусть и были те, кто отчаянно этому противился. Тем временем на поле лежит молодая женщина, на ней – залитая кровью ночная рубашка: в неё только что с диким хохотом кинул топор её муж. «Он её убил», – думает дева, думает будто не о себе, потому что она же Фредерика Поттер, дерзкая, умная и независимая, такая как она просто не может лежать на траве под звёздным небом и истекать кровью! Или может?.. Любительница слова, она росла на книгах, которые пели об одном и том же: «Только соединить». Вот она и соединила. Один год, второй, третий. Запертая в башне, она пыталась стать другой, но то, что внутри, ничем не перебьёшь. Даже топором. «Она идёт, мучаясь от боли, а воображение рисует ей другую Фредерику, юную, – как она летит словно на крыльях навстречу радостной свободе», – и пусть теперь у неё не было крыльев, она, хромая и истерзанная, всё равно упорно шла по тому же маршруту, как шли и другие, все те, кто желал перемен: идти, идти вперёд, несмотря на боль, бороться за себя, отстаивать свою свободу. Было страшно. Очень. Но иначе – никак. «Почему эта трель нам так по душе?».
«Фредерика чувствует себя как зверь за решёткой, как зверь, попавший в охотничью сеть». Хруст шейных позвонков, всё тело в синяках, на бедре – шрам. И всё равно она считала виноватой себя. Не смогла исполнить своё “женское предназначение”, не стала “хорошей” женой и “идеальной” матерью, а значит и вина её и только её. Суд тоже так решил. Муж избивал? Сама виновата, она, как отметил его адвокат, “довела” его своим несносным нравом. И вообще, нечего было читать эти свои книги, в них, оказывается, вся беда, ибо, как отметил судья, «женское высшее образование принесло немало бед обоим полам», ещё бы, ведь женщины – подумать только! – вдруг решили, что они хотят жить, а не влачить. Нет, она сама виновата во всех своих бедах, однозначно. Деву выставили в таком свете, что она, слушая показания, потеряла дар речи, это она, несносная язвительница с таким богатым словарным запасом! «Фредерика думает: я слишком лёгкая, слишком тонкая, я для них не имею веса. Я слишком легка. Мне не хватает веса. Меня нет». Она просит только об одном: дайте мне читать, писать, говорить. Удар, ещё один удар, ещё. Ей объясняют: ты должна была знать, на что идёшь. На что она идёт?.. На заточение в башне, на безмолвие, на бездействие? На удар топором? Ему никто подобного не предъявлял, хотя он тоже должен был знать на что идёт, беря в жёны такую независимую и умную женщину. Но нет, ему ничего не говорят. Зато он – говорит. Интересно, что можно ожидать от того, кто открыто заявляет, что проститутка – “не настоящий человек”? Связь с такой, видите ли, не измена. Что такой вот человек может сделать с таким вот “не человеком”? Истязать, избить, изничтожить? Убить?.. И за это ему ничего не будет, да? В суде это даже обсуждать не стали. Древний аристократический род, образования нет, книг не читает и языков не знает, но зато мужчина – и богатый, а значит суд на его стороне. Вот только дети не такие глупые, какими их пытаются выставить. Сын всё видел – кровь, синяки, страх, сын всё слышал – крики, шепотки, угрозы, и пусть он и любил обоих родителей, он выбрал свою мать, которую его оголтелые тётушки пытались уничтожить. Потому что он знал. Он знал. «Фредерика слышит собственный голос и не узнаёт его. Сейчас в нём звучат все голоса, все жалобы таких же женщин, как она».
«Будто шелест перьев. Листьев. Пепла». Пока один суд решал, имеет ли женщина право читать книги (до чего это абсурдно, седьмое пекло...), другой суд разбирался, стоит ли сжечь одну “непристойную” книгу или нет (опять же...). «Балабонская башня», повествующая о людях, решивших создать своё маленькое свободное государство, вряд ли могла чем-то удивить, но в данном случае дело вообще не в ней, а в том, как её пытались запретить. Её автор был диким человеком, которого уничтожили ещё в детстве, отчего он и бежал теперь от настоящего, устремляясь к воображаемому, и то, как в суде его пытались унизить и очернить, очень перекликалось с тем, через что прошла Фредерика, потому что их истории может и разные, но суть... «Один как перст, по воле волн влеком, / Насквозь прохвачен каждым сквозняком», – насквозь, насквозь, насквозь, как раз за разом повторяла дева. Сравнение действа с судебным процессом над «Любовником леди Чаттерлей» было проведено не просто так. Почему детище Лоуренса с таким остервенением пытались запретить? Там, видите ли, “разврат”, который может... может что? Это сейчас та самая цитата, мол, вы только подумайте, господа, что эту “ужасную” книгу прочитают ваши жёны, дочери и слуги (именно в таком порядке, да), звучит как анекдот, а тогда это действительно беспокоило мужчин, ведь о таком говорить нельзя, как в случае с представленной в этой истории книгой нельзя говорить и о тех ужасах, которые один человек может сотворить с другим человеком. И это после последних войн, да. Смешно. «Им недостаточно просто жить». О, любители замалчивания, они всегда были, есть и будут. О сексе говорить стыдно, и это при том, что все им занимаются (ну, это вам не бордели, это вам не “не человеки”; и вновь перекликается). Об убийствах говорить тоже нельзя, вдруг это раззадорит склонных к насилию (а в эпоху молчания убийств меньше было?.. ну так нет). Это всё существует, мы им живём, оно вокруг, рядом с нами, и вот эти жалкие попытки спрятать это “непотребство” хотя бы в книгах просто нелепы, потому что об этом нужно говорить, от запрета понятий и их подмены никогда ничего хорошего не жди. Впрочем, пусть этот суд и был проигран, следующий всё же признал свою ошибку. Ибо времена изменились. Они наконец обрели голос. «Им нужно говорить».
«Пляши, пока с неба не ссыплются звёзды». Великолепный роман, чем-то – может, своей ажурностью – напоминающий другую книгу писательницы; есть у них нечто общее, то, что сложно облечь в слова... Первый том квартета был словно песня, помнится, пока я его читала, я жила в шекспировском мире, вспоминая вшитые в память стихотворения, второй том благодаря кисти великого был живописным и в то же время мягким – как Стефани, этот же том был резким и острым – как Фредерика. О, эта дева. Сложная, эмоциональная, остроумная, она не идеальная героиня, но и я, чёрт побери, не идеальная – никто не идеален, и именно поэтому к ней испытываешь симпатию огромной силы, настолько она... живая. Как и её история. О насилии над ней было тяжело читать, это было слишком реалистично описано, а суд, а её наблюдения, а её размышления? Этому веришь. Потому было так отрадно видеть, как она пришла к пониманию, что «невозможно соединить», это не так работает, человек должен оставаться собой, нельзя отказываться от своих взглядов и вкусов, и то, что происходило с близнецами, пусть и было несколько другим по своему содержанию, но зато являло собой пример того, что произойдёт, если ты полностью растворишься в другом человеке, потеряв при этом самого себя. Это как думы о ребёнке: «Чем она будет для Лео, если перестанет быть Фредерикой?». И правда, разве пойдёт ему на пользу то, что мать перестала быть собой, став какой-то бездушной куклой без работы, увлечений и мыслей? То-то и оно. Видеть, как, вырвавшись из заточения, эта женщина вновь начала радоваться свободе и делу, было здорово, потому это – жизнь, настоящая, полная жизнь, и когда кто-то пытается ограничить тебя, забрав в процессе самое дорогое, стоит задуматься: а какого, собственно говоря, чёрта? Невозможно читать такое и не испытывать чистую ярость, невозможно. Вообще, книга вызвала много самых разных эмоций, и то, что практически вся она была посвящена Фредерике, сыграло свою роль, о других было мало что сказано, так, вкрапление тут, вкрапление там... Но слово. Богатое, звучное слово, способное как убить, так и спасти. Нет, всё-таки это было прекрасно, несмотря на все поднятые темы. Это было прекрасно. «Слова, слова, слова...».
Вавилонская башня – одна из самых насыщенных культурных метафор, поэтому и от книги с таким названием ожидалось многого. Начав читать, я провела некий мысленный экватор в событиях, происходящих с героями, и порадовалась, что книги «квартета» не похожи друга друга и не образуют долго длящихся причинно-следственных цепочек, тем более, что первая и вторая были написаны аж в 1974 и 1985 годах. Время шло, мир обновлялся, люди менялись, а истории, придуманные А.Байетт, все это отражали, сопровождали и предлагали обдумать не просто в разных ментальных контекстах, а в тех, которые казались значимыми ей самой.
Третий, самый толстый, том, мне понравился намного меньше предыдущих. На мой взгляд, он уступал по смысловой нагруженности и психологическому содержанию первым двум, но брал свое актуальностью тем, волнующих Лондон и саму А.Байетт начала 70-х, когда молодые люди в поисках собственной новой идентичности демонстративно порывали с традиционными устоями своей среды и устремлялись в коммуникацию, творчество, свободу и самоактуализацию. Вот и Фредерика из провинциальной йоркширской умницы-школьницы и эмансипированной кембриджской студентки ненадолго превращается в супругу херефордширского бизнесмена, а потом вместе с сыном сбегает в богемный Лондон, где всё смешивается в мощном культурном потоке: люди, языки, искусства, книги, пороки и, конечно же, возможности. Ждалось какого-то интеллектуального пиршества, но у А.Байетт на Фредерику были другие планы: перед нами расстилалось многостраничное поле двух параллельно движущихся сюжетов – по-постмодернистски трудного развода Фредерики и странного (по-инквизиторски на свой лад) суда над книгой Джуда, - окаймленное, как всегда, интеллектуальными разговорами, слезами и рефлексиями.
Фредерика не была мне симпатична в первых двух книгах, не сумела понравиться и здесь, хотя черты поколения английских шестидесятников она, безусловно, в себе отразила. На протяжении всех книг мне казалось, что с ней изначально что-то было не так, и это что-то так и не выстроилось в устойчивую самость и не преодолело собственную незрелость. Возможно, все мы такие, и таков и был замысел А.Байетт, но мне она все время казалась эгоцентричной, инфантильной, личностно неглубокой и даже не особенно одаренной в чем-либо. Возможно, все впереди, в четвертом томе, но сопереживать ее проблемам здесь мне, к сожалению, не удалось. Я не была на стороне Найджела, но и сочувствовать Фредерике в ее метаниях мне совершенно не хотелось, но главное – в этом своем статусе она перестала мне казаться интересной, а ее слово «свобода» перестало быть сладким.
Читая, я пыталась обнаружить в Фредерике черты личности самой А.Байетт, но если они там и были, я их не разглядела: схожие биографические факты – да, общность судьбы – нет. Зато мне казалось, что многие вещи А.Байетт удалось эмоционально отреагировать в своей героине («фантазии удерживают нас от поступков»!), выразить в словах то, что, может, не решилась бы воплотить в реальных действиях.
Теперь жду «Насвистывающую женщину». Или все-таки «свистящую»? Вот и узнаю.
P.S. А «Балабонская башня» мне совершенно не понравилась, пусть даже она под завязку набита архетипами, аналогиями, аллюзиями и пародиями на пороки современного мира.
Оставьте отзыв
Отзывы
7