Читать книгу: «Гримёр»

Глава 1

Вы когда-нибудь задумывались о том, как именно умрёте? Что случится с вами незадолго до того, когда вы испустите свой последний вздох? Я думаю об этом постоянно. Каждый день, когда вижу на своём столе нового покойника – от маленькой иссохшейся старушки, умершей в одиночестве от инсульта, до юной девушки, совершившей роковой и последний шаг из-за неразделённой любви. Видя их бледные, лишённые жизни лица, не всегда умиротворённые и привлекательные, я всегда с интересом просматриваю их заключения о смерти – и передо мной сразу предстаёт полная картина: я знаю не только, как они умерли, но и зачастую – как жили за несколько месяцев до смерти. А как это будет со мной?

Возможно, мой вопрос покажется вам странным, но спешу вас расстроить: все мы так или иначе умрём, поэтому попытка не думать о смерти – это просто избегание неизбежного. Ведь когда-то все ваши важные события, будь то свадьба, или рождение ребёнка, или даже повышение на работе, которое, казалось, никогда вам не светит, тоже казались далёкими, но всё это с вами случилось. Случится и смерть.

А поскольку это событие для всех нас необратимое, почему бы не пофантазировать? Предлагаю начать сначала. Итак, как бы вы хотели умереть?

Я, например, хочу, чтобы это непременно случилось осенью – лучше в октябре, пока земля не такая промёрзлая, а солнце уже не так истошно палит. Может быть, я разобьюсь в ДТП, или умру от сердечного приступа во время одиночного прыжка с парашютом, или даже меня затопчет стадо бегемотов в далёкой Африке. Во всяком случае, я надеюсь, что это случится не банально и последним моим пристанищем станет не обшарпанная больница с уставшими от недосыпов медсёстрами. Если говорить начистоту, то умереть мне хочется в цивилизованных странах, потому как в южных с бальзамированием серьёзные проблемы. Говорю не просто так: однажды мне пришлось гримировать разбившегося на параплане сорокалетнего мужчину, который из-за проблем с документами две недели пролежал в морге Таиланда – его лицо цвета сливы я не забуду никогда. Этот неудачливый турист изрядно потрепал мне нервы и стоил шести часов жизни, прежде чем я смогла выдать его тело родственникам. Но вернёмся ко мне.

Гроб с моим телом погрузят в катафалк и отвезут на самый дальний край Москвы – чтобы сжечь в печи при тысяче градусов. На поминках люди не будут плакать (я обязательно пропишу это в своём завещании, которое уже начала составлять), зато будут улыбаться и вспоминать дни, когда мы были вместе, а потом посмотрят видеоролик, который менеджер ресторана торжественно включит на экране. В нём окажусь я, красивая и сочувствующая, потому как я-то уже отмучалась, а моим гостям только и остаётся, что неизвестность. Зал будет украшен десятками шаров, на стене будет висеть мой счастливый портрет, а музыка будет греметь на всю так, что проходящий мимо маленький мальчик будет уверен, что здесь отмечают чей-то день рождения, и непременно попросит такой же у родителей. Это будет счастливый день – день моих похорон. И я уже в деталях знаю, какой он будет. Не знаю только, когда и отчего всё-таки наступит моя смерть. К сожалению, пока не знаю…

– Ксюх, тебе долго еще? – мужской баритон, зазвучавший позади, заставил меня вынырнуть из своих мыслей. Я оглянулась и увидела у двери Егора. Его серо-голубые глаза вопрошающе смотрели на меня. Я взглянула на время и поняла, что и правда замешкалась: через пять минут тело уже должны выносить, а оно до сих пор у меня в кабинете.

– Дай минутку.

Егор кивнул и закрыл за собой дверь. Что мне в нём нравится, так это то, что он никогда не торопит, даже когда я прилично выбиваюсь из графика. Либо понимает, насколько важно качество в моей работе, либо по какой-то причине сам соотносит себя с искусством. Не из-за курсов ли акварельной живописи, на которые, как рассказывал, пару раз сходил год назад? Подумав об этом, я улыбнулась, поправляя покойнице платок на голове, а потом сбрызнула ей на запястье её любимые духи – последний штрих, про который никогда не забываю. Как и про фото напоследок. Я достала телефон и отошла на два шага назад – дома еще раз полюбуюсь на проделанную работу, – а потом быстрым шагом отворила дверь кабинета. В него тотчас же вошёл Егор, чтобы увезти каталку с телом и переложить его в гроб.

– Что-то долго ты с ней.

– Не хотела, чтобы она была похожа на фарфоровую куклу.

– Снова рак?

Я кивнула, сняла перчатки и начала складывать бесконечные тюбики с косметикой в чемоданчик. В последнее время раковых больных к нам попадало действительно больше обычного – и отнюдь не из-за экологии, как многие думают, а благодаря покупке нашей больницей нового оборудования: теперь все сложные пациенты стекаются в наш район и как следствие – попадают на мой стол. Работать с ними сложно. В двадцать женщины выглядят, как в семьдесят, а мне нужно привести их в прижизненный вид – такой, чтобы родственники не просто не отшатнулись, увидев покойницу, но и подумали, что она мирно спит. Обычно для этого я прошу принести фотографию умершего или две – для пущей наглядности. В этот раз впервые потребовалось три, даже пришлось проштудировать соцсети. За время болезни тридцатидвухлетняя женщина до неузнаваемости изменилась. Могла ли я знать, что когда-то буду заниматься такими сложными случаями? Я, девчонка из обычной семьи, которая когда-то приехала в Москву без копейки в кармане? Я оглянулась. Егор уже успел выдать тело и теперь снова оказался здесь. Сидел на стуле и крутил в руках баночку с воском, который месяц назад я купила на выставке. Эксклюзивная и очень дорогая штука.

– Хочешь, подарю?

Егор посмотрел мне в глаза, брови непонимающе взлетели вверх.

– Издеваешься?

– Почему сразу? Вдруг это твоё призвание.

– Не все санитары должны быть танатопрактиками.

– Не все. Но если ты в их числе?

Я подмигнула, захлопнула чемоданчик и, сняв с вешалки мою любимую и поэтому уже сильно потёртую косуху, направилась к выходу. Егор послушно встал со стула и вышел из кабинета. Пока я закрывала дверь на ключ, он стоял у меня за спиной.

– А ты чего домой не идёшь? – спросила я. – Рабочий день же окончен.

– Белова попросила помочь ей с какими-то коробками. Выгрузить из машины.

– Ясно, – улыбнулась я. Егор никогда не умел отказывать. – Ну тогда пока.

– До завтра.

На улицу я вышла через служебный выход, чтобы не смущать родственников покойной, – и оказалась в лучах весеннего солнца. Сегодня чудесная погода, чтобы умереть.

Мой конь ждал меня на парковке. Новенький, ещё совсем не объезженный, с красивым номером 0666 и аэрографией «брызги крови» на чёрной поверхности, он сильно отличался от своих чёрно-бело-серых соседей – унылых легковушек. Я сняла с ручки шлем, провела рукой по иссиня-чёрным волосам, торчащих ирокезом из его макушки, и быстрым движением надела его на себя. Сегодня у меня было явно хорошее настроение, и душа просила покататься с ветерком. Я не могла ей отказать, да и не хотела: иначе для чего я купила четырёхцилиндровый мотоцикл?

В следующее мгновение рёв мотора оглушил тихую улицу больничного городка. Я ехала мимо побелевших от горя родственников, плачущих младенцев, тяжёлых больных, счастливых новоиспечённых родителей… Все их переживания и чувства казались мне неважными и смешными. А ещё через несколько секунд я набрала скорость и, обгоняя поток машин, оказалась на одной из самых оживлённых улиц города. Ну что, сколько мы сегодня с тобой выжмем? Только подумав об этом, я увидела, как светофор предостерегающе загорелся красным, но мне было уже всё равно: была только я и дорога. Стрелка на спидометре взлетела, я уже не ехала, а плыла по дороге, и все мои мысли остались далеко позади.

Сегодня однозначно хороший день, чтобы умереть. Но моё время пока не настало.

Кассирша с неудачно осветлёнными, желтоватыми волосами удивлённо посмотрела на меня. На мгновение мне даже показалось, что у неё лопнул сосуд в глазу. Неудивительно: я только что спросила её профессионального мнения, подойдёт ли этот тон помады для покойников. Сначала она улыбнулась, подумав, что я пошутила, но не встретив улыбку в ответ, молча уставилась на меня, после чего буркнула «не имею представления» и принялась молча пробивать оставшиеся товары. Знаю, не слишком удачная шутка, но она сама виновата: слишком много разговаривала и приставала с расспросами. В этом магазине я «отовариваюсь» постоянно: декоративная косметика часто идёт в ход, к тому же она не такая дорогая, как танатокосметика. Прежние продавцы этого магазина давно привыкли ко мне, но новенькие всё ещё шарахаются, а я, как всегда, не могу промолчать. Приятно смотреть, как удивляются люди, когда узнают, кем я работаю.

Обычно реакция всегда одинакова. Первые эмоции – сомнения. Они просто не верят тому, что услышали, и переспрашивают. Когда я повторяю, они смотрят в упор – стараются понять, шучу я или нет. Но я серьёзна, и это сбивает их с толку. И только спустя минуту до их сознания доходит: это не шутка. Вот тут-то и начинается самое интересное. Вопросы. Обычно их сразу бывает много. Среди наиболее частых – почему я выбрала эту профессию. Вроде вопрос звучит просто, но за ним кроется нечто иное: они хотят знать, что именно со мной не в порядке. Ведь как может двадцативосьмилетняя девушка по своей воле выбрать профессию, где ежедневно приходится сталкиваться со смертью? Конечно же, что-то не так с ней самой. И здесь они наполовину правы. Наполовину – потому что я действительно чем-то отличаюсь от остальных. В детстве, например, я играла не в свадьбы, как другие девочки, а в похороны. Мне всегда нравилось наряжать куклы в тёмную одежду и под траурную музыку, которую я всегда исполняла сама, ставить их около «покойного», лежавшего в коробке из-под маминых ниток.

Второй самый частый вопрос касается моих чувств. Звучит он примерно так: а что ты испытываешь, когда прикасаешься к телу? Все ждут щекочущих нервы подробностей, но, поверьте, рассказывать здесь абсолютно нечего. Свою профессию я сравниваю с ремеслом художника. Он создаёт своё произведение на холсте, я – на теле. Вот и вся разница.

Ну а как же, продолжают они, если покойник – молодой человек или девушка? Ребёнок, в конце концов? Неужели ты не испытываешь к ним ни малейшей жалости? После этого я и сама начинаю задумываться: а вдруг со мной и правда что-то не так? Ведь, по большому счёту, мне действительно всё равно, кто передо мной. Я не разделяю своих пациентов ни по полу, ни по возрасту, ни по религии. Для меня все равны. А что касается детей, то я просто не имею права ставить свои чувства выше чувств родителей. Всё, что от меня требуется – это хорошо выполнить свою работу. Только так я смогу помочь родителям в их горе.

Обычно после этого вопросы прекращаются, и я могу наконец-то сменить тему. Но ещё долго я буду ловить на себе заинтересованные взгляды. Всё-таки странно устроен человек. Его привлекает то, что больше всего пугает.

Выйдя из магазина, я оказалась на оживлённой улице. Нескончаемым потоком лились по проезжей части автомобили, оставляя после себя вихрь самых разнообразных запахов, из которых особенно явно ощущался сигаретный. Я сразу же подумала о следующем самом частом вопросе, адресованном мне: как на самом деле выглядят лёгкие курильщика? Действительно ли они такого страшного чёрного цвета, как рисуют нам маркетологи на пачках сигарет? Хотите знать правду? Маркетологи вас обманывают. Легкие курильщика – даже тех, кто курит по десять, двадцать или тридцать лет – ничем визуально не отличаются от легких здорового человека. Если, конечно, у курильщика не запущенная стадия болезни лёгких, при которой начинается некроз тканей. Лёгкие абсолютно всех москвичей, вне зависимости курят они или никогда даже не прикасались к сигаретам – находятся в довольно плачевном состоянии – и это в большей степени вина неблагоприятной экологической обстановки, чем сигарет.

Я встала на перекрёстке, ожидая разрешающего сигнала светофора. Люди вокруг меня суетились – после рабочего дня всем очень хотелось домой. Я тоже намеревалась домой, только, в отличие от остальных, никуда не спешила. Дома меня всё равно никто не ждёт, так что какая разница, часом раньше или часом позже… Я посмотрела через дорогу на свой припаркованный у обочины мотоцикл и увидела странное зрелище. Двое подростков лет четырнадцати-пятнадцати, с разноцветными волосами и куртках-бомберах, пытались проскользнуть сквозь поток едущих машин. Водители сигналили им, что-то кричали в окна, но мальчишки настырно пробегали, словно на той стороне у них осталось что-то очень важное. Но когда им наконец удалось оказаться на островке безопасности, они внезапно ринулись обратно, чудом не попав под колёса иномарки. Женщина, стоявшая рядом со мной, в ужасе взвизгнула.

Водитель, молодой мужчина, резко затормозил и закричал им: «Идиоты!», но это лишь добавило мальчишкам азарта. Весело смеясь, они перебегали то на одну, то на вторую сторону, пока третий из их компании снимал происходящее на телефон. Когда светофор наконец загорелся зелёным, подростки, покатываясь со смеха, все втроём двинулись мне навстречу. Поравнявшись со мной, один из них, с розовыми волосами, весело и даже как-то с гордостью от выполненного трюка улыбнулся мне. Неожиданно для себя самой я схватила его за рукав куртки.

– Вы совсем что ли рехнулись? Под машину попасть хотите?

Мальчишка явно не ожидал такой реакции. Его прыщавое лицо покрылось пятнами.

– А тебе-то что, мамочка? – ломающимся голосом сказал он и, издав нервный смешок, попытался вырвать свою руку. Но не тут-то было. Держала я крепко.

– Мне-то без разницы, – прошипела я. – Если ты попадёшь ко мне, я просто зашью тебя и забуду. А вот матери твоей тяжко придётся.

Мальчишка уставился на меня, собрался было что-то ответить, но в этот момент я расцепила пальцы и ушла в направлении мотоцикла.

Домой я вернулась в половину восьмого. Скинула рюкзак и поплелась на кухню, чтобы ещё раз удостовериться, что в моём холодильнике ничего нет. Я перестала готовить ещё полгода назад – когда разошлась с Кириллом. С тех пор в моей жизни не было ни постоянных отношений, ни готовки. Эти оба факта меня, несомненно, радовали.

Я устало рухнула в большое ротанговое кресло – единственный предмет мебели в этой квартире, который принадлежит мне – и огляделась. Поцарапанный ламинат цвета венге, жалкие обои в цветочек и натяжные двухуровневые потолки. Всё в лучших традициях безвкусицы. Но особенно добивает стоящий в углу комнаты советский шкаф – настоящая махина, которую и втроём не сдвинуть с места. Впрочем, зачем отправлять на помойку то, что может сгодиться для съёмной квартиры? Почему, интересно, так думают арендодатели, у которых я снимаю жильё? Но больше меня интересует, как вышло, что я, искавшая квартиру без «бабушкиного ремонта», живу именно здесь? Не иначе как злая шутка. Впрочем, если вспомнить, насколько быстро мне пришлось съехать от Кирилла, смеяться не захочется.

Квартира в центре Москвы моему бывшему досталась в наследство от бабушки, мне же приходилось уже двенадцать лет довольствоваться съёмным жильём, находящимся не всегда в достойном состоянии. За время пребывания в столице я уже сменила более пятнадцати мест жительства (я уже просто сбилась со счёту) и иногда жила в таких халупах, что и деньги-то за это брать было смешно. Но, какое бы ни было, это всё-таки жильё в столице, поэтому ценник всегда заоблачный. Когда я съезжала от Кирилла, то пообещала себе, что эта квартира станет последней съёмной в моей жизни. Мне нужен собственный угол, куда я буду приходить и не бояться, что меня снова выгонят на улицу. Осталось только скопить денег хотя бы на первоначальный взнос.

Я достала из кармана смартфон. Тридцать два непрочитанных сообщения, и все они – в общем чате санитаров морга, где мы обмениваемся новыми заказами на выезде. Я давно перестала выезжать на такие сходки – слишком скучно, правда, иногда попадаются довольно интересные случаи. Например, пару месяцев назад я летала в Италию, чтобы привести в прижизненный вид маму одной очень известной российской певицы. Тогда за ночь я заработала больше трёх тысяч долларов (они тут же ушли на погашение кредита, который я брала на выпуск собственной коллекции ритуальных платьев, но об этом позже), однако и усилия приложила колоссальные: маникюр, педикюр, эпиляция, мытьё головы и, конечно, лицо. С ним возни получилось больше, чем я ожидала. Я бегло просмотрела сообщения в чате – ничего интересного. Обычное бальзамирование, за которое платят десять тысяч рублей. Но дело даже не в деньгах – они никогда не были для меня решающим фактором при выборе заказа. Я действительно люблю свою работу и потому интуитивно ищу сложные случаи, непосильные для других. Сложный заказ для меня – тот, где лицо в прямом смысле надо собирать по кусочкам. В основном, это мотоциклисты и жертвы аварий. Тяжёлая, кропотливая и очень долгая работа. И всегда приятно знать, что делаешь вещи, с которыми не каждый справится.

По квартире разлилось пение соловья, торжественно возвещая меня о том, что этот вечер я проведу не одна. Честно говоря, именно сегодня мне хотелось прямо противоположного. Встречи три раза в неделю с человеком, которого я едва знала, начинали порядком надоедать. И хоть мы строго соблюдаем все договорённости и не лезем друг другу в душу, но именно это и раздражает. Зная, что отношения никогда не будут чем-то большим, невольно задаёшься вопросом, зачем всё это нужно. Впрочем, разве не этого я хотела? Я сделала усилие, поднялась с кресла и подошла к двери. Ладно, пусть заходит, раз пришёл, а завтра скажу, что наши встречи на паузе. Не думаю, что он очень расстроится, он и фамилии-то моей не знает. Подумав об этом, я распахнула дверь. Но на пороге стоял вовсе не тот, кого я ожидала увидеть.

Это была женщина. Незнакомка.

– Извините, у вас не работает домофон… – женщина улыбнулась, обнажив идеально ровные белые зубы. «Виниры», – пронеслось у меня в голове.

– Я им не пользуюсь, – сказала я.

– Честно говоря, я тоже, – ответила женщина. – Вы же Оксана?

Я кивнула и внимательно на неё посмотрела. Лет тридцать, может, чуть больше. Длинные тёмные волосы небрежно убраны в пучок. Солнечные очки на макушке держат чёлку, давая рассмотреть бледное лицо с красными припухшими веками – такие бывают, когда человек много и сильно плакал.

– Извините, что я так, без предупреждения. Мне дали ваш адрес и телефон. Но я решила сразу прийти. Я не знала, что ещё… делать…

Я сразу догадалась, в чём дело. Господи, сколько же я видела таких! Растерянных, измождённых, не знающих, что делать и куда бежать. Сидящих на одном месте или мечущихся в истерике, не в состоянии осознать, что всё уже кончилось и осталось только получить последнюю бумажку – документ, означающий, что назад дороги нет. Хотя, конечно, встречались и другие. Хладнокровные и расчётливые, с хитрыми, сверкающими глазками, предвкушающие делёжку внезапно свалившегося наследства. Но она была совсем не из таких. По крайней мере, так мне показалось.

– Заходите, – сказала я и открыла дверь пошире.

Женщина вошла. По квартире тут же разнёсся запах цветочных духов.

– Давайте поговорим на кухне. Хотите чая?

– Что? – женщина растерянно на меня посмотрела.

– Чая. Зелёного. Это должно вас немного успокоить.

– Да… спасибо.

Я ушла на кухню наливать чай. Моя гостья разулась и проследовала за мной.

Она сидела на моей кухне уже пять минут и с тех пор не сказала ни слова. На столе дымился молочный улун, но она не сделала ни глотка. Вместо этого смотрела в окно, на пышную вишню, которая в свете вечерних сумрак приобретала какой-то особенно печальный вид. Я села рядом, поставив перед собой кофе в кружке, которую мне на прошлый День Влюблённых подарил Кирилл.

– Ненавижу сердечки, но других здесь нет, – сказала я, указав на отвратительные весёлые сердечки, держащиеся за руки. – Я не так давно переехала, так что вы мой первый гость.

Женщина посмотрела по сторонам.

– Вы живёте здесь одна? – спросила она.

– Да, – ответила я. – Снимаю квартиру. Сама бы я никогда такие дурацкие обои не налепила.

Женщина попыталась улыбнуться, но вышло натянуто.

– Я теперь тоже, видимо, буду жить одна, – вздохнула она и замолчала.

Я тоже молчала. Первые дни после смерти близкого человека – самые сложные и явно не лучшее время для расспросов. Однако именно этим нам, танатопрактикам, и приходится заниматься, и ничего тут не поделаешь. Нужно в подробностях знать, каким был при жизни человек, чтобы потом, накладывая грим, воспроизвести это. Поэтому беседа с родственниками покойных – самая сложная часть моей работы. Надо быть в меру любознательной и тактичной, уметь осторожно спросить и не задеть при этом чужие чувства. Это сложно. Любое обронённое слово, даже не связанное со смертью, может натолкнуть близких покойного на мысли о нём, и тут важно быть терпеливой.

– Как вас зовут? – cпросила я, когда почувствовала, что можно продолжить.