Читать книгу: «Смутные времена. Книга 6», страница 4

– Я не воевал, герр начальник. Я в плен хочу сдаться. А автомат мне выдали. Отказаться было нельзя,– Котов стоял уперевшись лбом в бревно и потел от страха.

– Ты есть лжец. Врун,– немец развернул Котова к себе лицом и сунул ему в подсохший нос ствол Вальтера.– Говори правду, свинья, или мы будем тебя резать на ремень.

– Я не вру, герр начальник…– начал Котов и тут же получил зубодробильный тычок кулаком в челюсть. Немец ударил почти без замаха, но на пальцы у него был натянут кастет и челюсть у Котова выскочила от удара, перекосив лицо. Урка попытался заорать, но получил удар под дых и, согнувшись, защелкал вывихнутой челюстью. Однако немец в своем ремесле дознавателя был парень-дока и следующим ударом слева, вернул челюсть на место. Она, правда, при этом треснула слегка в нескольких местах, а дышать Котов вообще перестал, так как гортань ему забило кровью и слюной.

– Ты есть врунишка и лгунишка,– ласково произнес немец, схватив Котова за ухо и потянув его голову вверх. Ухо затрещало, пытаясь вывернуть из скальпа корни и новая боль, перекрыв предыдущие, приподняла Котова на цыпочки. Ударом в промежность, немец закончил первый раунд допросный и Котов упал ему под ноги, вертясь ящерицей и схватившись руками за причинные места. Опрокинутое ему на голову ведро холодной воды, помогло справиться со стрессом и он отполз к стене, скрючившись и затравленно оглядываясь.

– Курт, неси веревку, будем вешать эту свинью,– распорядился между тем немец. Отдав команду на русском.

Курт браво дернулся и вернулся через минуту с мотком веревки. Без дополнительных команд он соорудил на одном ее конце петлю и, прицелившись, ловко перебросил второй через стропилину, почти над головой Котова. Петлю Курт набросил ему на шею и, затянув до упора, оглянулся на офицера.

– Ну, – офицер подошел к Котову, стоящему на коленях. Будешь говорить правду, свинья?– Котов поспешно закивал, поняв, что ценности спрятанные на кладбище в Смоленске, скорее всего в ближайшее время ему могут не понадобиться. Вообще могут больше никогда не понадобиться. А вот жизнь спасти могут, если как следует подать информацию.

– Герр, нашальник,– прошамкал он разбитыми губами, еле ворочая сломанной челюстью.– Это план клада. Там зарыто золото. Много. Килограммов пять. Кольца, браслеты, сережки, брошки. Это правда, герр нашальник. Я – вор. Украл золото у комиссаров-большевиков. Хотел стать при вашей власти коммерсантом.

– Опять лжешь,– немец потянул за веревку, поднимая Котова на ноги.– Где?– сунул он лист бумаги в лицо "мазурику" и тот понял, что если скажет правду, то его повесят /если поверят/, а если соврет, то повесят за то, что соврал.

Немец впился в его глаза, немигающим взглядом и Котов прошамкал:

– Это было шпрятано на Шмоленшком городшком кладбище, но мой кореш мешяц назад вше от туда жабрал и ждет меня каждый вторник на вокзале с 10-ти до 11-ти. Герр нашальник, я отдам вам золото, мою долю, не нужно меня вешать,– немец презрительно скривился и кивнул Курту.– Свяжи эту свинью и заткни ему портянку в рот. Проверим, что там за кореш его ждет в Смоленске на вокзале,– Курт, не снимая петли с шеи Котова, этой же веревкой, скрутил ему руки за спиной, связав их так, что тот зашипел от боли в перетянутых кистях.

– Где тот офицер, с которым ты прибыл из Москвы?– спросил немец, наблюдая, как Курт вяжет ему руки.

– Он ушел в Можайшк,– соврал Котов, которому почему-то не захотелось сдавать майора с Винтом.– Меня оштавил здешь, шказал, чтобы ждал. Завтра обещал быть,– Котов приготовился получить очередную взбучку, но немец презрительно усмехнулся и опять кивнул Курту. Тот, похоже, научился понимать своего командира без слов, потому что тут же подтянул Котова слегка вверх и зафиксировал с вывернутыми руками, привязав перекинутый через стропилину конец к посиневшим его кистям. В рот он старательно запихал Котову грязную, вонючую тряпку и тот засопел, едва дыша забитым кровью носом.

– Постой, подумай, красноармеец Котов,– разрешил немец.– А мы пойдем, поговорим с твоим командиром. Может он более подробно расскажет про клад на Смоленском кладбище,– Котов замычал протестующе и, получив удар по ушам ладонями, свесил бритую голову, потеряв сознание.

– Полегче, Курт. Эта свинья может нам пригодиться. У меня в штабе друг и я смогу выпросить у него недельку, чтобы съездить по какому-нибудь делу в Смоленск. Этот русский конечно врет, но что-то же он спрятал в этой могиле на глубину в метр. Письмо от матери так глубоко не закапывают. Вынь кляп, чтобы не сдох раньше времени,– распорядился офицер.

– Яволь, герр обер-лейтенант,– Курт вытащил изо рта Котова портянку и прислушался.– Дышит.

– Карауль. А мы за офицером, что-то он долго спит. Уже давно рассвело. Эти русские любят поспать, поэтому и живут, как свиньи. Я долго жил в России, Курт. Мой отец работал у них на заводе по контракту. Пять лет. Учился в ихней школе. Отвратительные порядки, мерзкие условия жизни. Грязь и скотство. Такому народу, такого правителя как Сталин, в самый раз. Они его достойны,– обер-лейтенант Махер Гейнц – кавалер двух железных крестов, был что называется "разведчиком от Бога" и кресты получил, не сидя на заднице в штабе, а ползая на брюхе под пулями. Второй день он сидел на этом брошенном местными жителями хуторе в ожидании, связного с оперативными материалами, которые агент собирал для них, находясь в непосредственном контакте с железнодорожным начальством. У агента к сожалению не было радиостанции и более того пользоваться он ей отказывался, мотивируя отказ тем, что не разбирается в радиотехнике. Этот русский, завербованный в самом начале войны и списанный в запас по состоянию здоровья, был очень ценным агентом и оперативный псевдоним у него был – "Бес". Бес пролезал везде и его никто не прогонял, потому что передвигался он на тележке с колесиками из подшипников, а отсутствие ног, позволяло ему "войти" куда угодно. От агента должен был появиться посыльный, но что-то задерживался и обер-лейтенант Махер немного нервничал. А когда вчера, вместо связного появилась группа из трех русских, то занервничал еще больше, предположив самое плохое. Избенку, в которую русские вселились, само собой взяли под наблюдение, а когда ранним утром один из них попытался уйти скрытно, огородами, его Махер приказал взять. Взяли чисто, но ясности пока не прибавилось. Котов явно что-то недоговаривал. Махер это чувствовал интуитивно, но времени на "вдумчивый" допрос у него не было. Всего здесь на хуторе с обер-лейтенантом находилось десять его парней и нейтрализовать оставшихся двух русских для них было делом минутным, но… Махер опасался, что провалит своими неосторожными телодвижениями отлично отлаженный канал и поэтому не спешил отдавать приказ.

Затаившись вокруг избенки, разведчики выжидали, ведя наблюдение. Русские не спешили покидать теплую хату. Из печной трубы стелился дым по крыше и дым этот, прибитый к земле моросящим дождем, пах кофе и мясом.

– Жрут. В тепле,– пробормотал обер-лейтенант и ему ни с того, ни с сего вдруг стало обидно. Он – боевой офицер, сидит как жаба, зарывшись в грядку, в промокшем камуфляже, а русские свиньи сидят в сухой избе и пьют кофе.

Мысль эта, такая ясная, промелькнула в его голове, ставя все на свои места. Неправильность – обнаруженную так просто, нужно было немедленно устранить и Махер, подняв руку, жестами на пальцах, распределил людей.

Разведчики, мелькнули пестрыми тенями у стен избы и двое из них совершенно бесшумно проникли в двери. Махер самодовольно улыбнулся – его школа. Бойцы у него были подобраны и обучены, как следует. Не даром их называют в роте "Призраками". Открыв без скрипа, скрипучую дверь и скользнув вдоль стен, "призраки" исчезли из поля зрения, а Махер взглянул на стрелки часов.

– Две минуты максимум,– пробормотал он и переместился ближе к крыльцу. Семеро оставшихся бойцов, внимательно следили за периметром и окнами избенки. В которой было по прежнему тихо. Тишина эта была ненормальной, потому что прошло уже не две минуты отпущенные Гейнцем, на нейтрализацию русских, а пять. Из приоткрытой двери по-прежнему несло свежим кофе и два проникших в нее разведчика выходить не торопились. Обер-лейтенант махнул рукой нетерпеливо и очередная пара "призраков" скользнула в дом, чтобы помочь, если что, первой. Эти вошли так же бесшумно и так же пропали. Тишина в избенке уже не казалась Махеру обыкновенной, она стала зловещей. А ситуация возникшая абсолютно идиотской. Люди заходили в дом к русским и просто не выходили обратно. Послышавшийся за окнами смех, буквально подбросил обер-лейтенанта на ноги и он, забыв о всякой осторожности, махнул рукой бойцам, приказав двоим остаться, а остальным следовать за ним. Смеялся один из его подчиненных и Гейнц, узнав голос унтера Фрица Лемке, буквально закипел от ярости. Его "призраки", похоже, нейтрализовали русских и примитивно занялись мародерством, пока он как кретин сидел под забитыми досками окнами и ждал пока они соизволят порыться, как следует, в карманах у пленных.

– Идиоты. Ослы!– шипел обер-лейтенант, взбираясь на крыльцо и прислушиваясь.– Так и есть, шуруют в закромах,– Махер резко распахнул дверь, прошел через сенцы в три шага и ввалился в горницу, скалясь волком.

Четверо его бойцов, сидели за столом и пили кофе. А на его появление отреагировали, так будто вошел не их отец-командир, а очередной посетитель кофейни, т.е. не обратили внимания совершенно. Глянули мельком и продолжили сосать кофе из кружек, запивая им ломти хлеба, чем-то намазанные. В горнице было довольно светло, так как русские приспособили для освещения ее электрический фонарь, подвесив его к потолку. Было их двое, как и предполагалось. Один в звании майора НКВД, а второй рядовой красноармеец – пехотинец.

– Встать. Смирно!– заорал Махер, теряя самообладание и передергивая затвор автомата.

– Ну вот,– послышался разочарованный голос русского майора.– Так хорошо сидели. Приперся, разорался. Ты что, обер-лейтенант, не с той ноги встал?– реплика эта прозвучала вполне спокойно, если не учитывать интонацию, и его "призракам" она показалась просто верхом остроумия, потому что все четверо буквально покатились со смеху, схватившись за животы. Наверное обер-лейтенант действительно выглядел идиотом, с выглядывающими из-за его плеч четырьмя бойцами, с раздувающимися ноздрями, принюхивающихся к запахам.

– Встать, свиньи!!!– завизжал обер-лейтенант, пришедший от смеха бойцов в бешенство. Но те продолжали спокойно сидеть на лавке, а встал русский майор и рявкнул в ответ так, что в глазах у Махера потемнело.

– Выбирай выражения, мудак. Здесь люди, а не свиньи. Убери автомат, пока не получил по наглой, рыжей морде.

Перемирие у нас. Не видишь что ли? Садись, кофейку попей и прекрати реветь, как медведь ранней весной,– майор шагнул к обер-лейтенанту и отобрав у него автомат, швырнул его в угол.

– Проходи, садись. И вы, парни, тоже. Кофе пока горячий и хлеб с маслом свежий,– и тут до обер-лейтенанта дошло, что за запах стоял в избе. Пахло свежевыпеченным хлебом.

– Так бы сразу и сказал, майор,– проворчал он, мгновенно успокаиваясь, и скомандовал, повернувшись к четверке его сопровождавшей.– Зовите остальных. Раз такое дело. Кофе свежий, со свежим хлебом – это святое. Быстро!

– Яволь,– весело отозвались хором "призраки", в глазах которых авторитет командира снова поднялся. Ввалившиеся оставшиеся бойцы, быстро оценили сложившуюся ситуацию и без церемоний расселись вокруг стола, который пришлось вытащить на середину горницы.

Глава 5

Если вы хотите, чтобы люди нашли общий язык, усадите их за один стол и даже непримиримые враги, иначе взглянут друг на друга. Чревоугодие, конечно же, грех, но сугубый – способный отвлечь от греха более страшного – убийства. Всякому действу – свое время. Как сказал Екклесиаст – имея в виду рационализм человеческий,– "Время собирать и время разбрасывать, время для мира и время для войны…". И перемешивать одно с другим у людей не принято с допотопных времен. А когда это происходит, то такие мерзкие исключения из правил, долго потом вспоминают в сагах и былинах или в средствах массовой информации, клеймя позором нарушителей. И примеров таких, когда кто-то взял да и нарушил никем не писаные правила настолько мало, что, пожалуй, вот так сразу и не припомнить, загибая пальцы, как это делают русские или разгибая при подсчете, как это принято у немцев.

Советские СМИ, а следом за ними и Российские, клеймят фашистскую Германию, которая напала на СССР именно вот так, нарушив эти правила, подмеченные Екклесиастом-проповедником. Войну не объявила и напала ночью воскресной. Немцам нынешним очень трудно именно от этого факта отмахнуться. Ну, просто и сказать нечего. Полными козлами выглядят в глазах мировой общественности. Если бы они напали в пятницу во время обеда, то выглядели бы тоже не лучше. Нападают приличные люди после обеда, час, два спустя. Или после завтрака. Предупредив противника, как это делали канонизированные церковью русские князья.– "Иду", мол, "На Вы". То, что потом тысячи городов было сожжено и миллионы людей убито – это как раз дело уже обыкновенное, так как началось "время войны", но вот начало этого времени т.е. переход от "собирания" к "разбрасыванию" должен быть обставлен подобающим образом и Германия, не оформив его как положено, выглядела эдаким разбойником с большой дороги, напавшим на путников, мирно дремавших у ночного костерка. Соответственное и отношение к ней всего Мира. Гитлер, через свое Министерство пропаганды попытался оправдаться, заявив, что нанес превентивный удар, так как точно узнал о намерениях Сталина напасть на него. Документы опубликовал, уличающие Иосифа Виссарионовича. На что получил реплику ироничную Рузвельта – Президента США, всю эту возню пропагандистскую сведшую к нулю.– "Этот господин ведет себя, как гангстер, который заявляет на суде, что поджог дом, только по тому, что в нем, по его мнению, живут плохие люди",– и чем больше доказательств "гангстер-Гитлер" потом на этом "суде" представлял, тем выглядел хуже. По правилам, опять же, не писанным, чтобы гангстером не выглядеть, следует "путников у костерка" вежливо разбудить, позволить им привести себя в порядок, оправиться, перекусить им позволить, а уж потом ударить дубинкой по голове. Вот поэтому и нынешний последователь Гитлера – Президент Грузии Саакашвили выглядит так же в глазах Мировой общественности. Напал, не предупредив. Козел. Иосиф Виссарионович, на том свете, наверняка со стыда сгорал за своего земляка. В отличие от него, он правила Екклесиаста всегда соблюдал и прежде чем хряпнуть кого-то по голове, долго и тщательно готовился, просчитывая реакцию зрителя – Мировой Общественности. Говорят, что в молодости, будучи Кобой, Сталин занимался разбоями, устраивая "эксы" и выгребая из казначейства Российской империи средства для партийной кассы большевиков, но свидетелей не оставлял, а это говорит о многом. Т.е. уже тогда он – Коба понимал, что правила неписанные нарушать-то можно, но делать это нужно так, чтобы никто не смог в этом уличить. Нет человека – нет и информации о нарушении принятых всеми морально-этических норм. Гитлер в молодости такую школу не прошел, а получил вместо науки несколько контузий, ранений и отравление боевым газом. Удивительно ли, что после этого стал несколько неуравновешен и путал "времена"?

У обер-лейтенанта Махера был значок черный, свидетельствующий о полученных легких ранениях, но голова при этом ни разу не пострадала, поэтому он мгновенно понял, что в избенке сейчас "время мира", нарушать которое, вот так ворвавшись, неприлично, поэтому и присел к столу. Распорядился даже сбегать за Куртом и тот появился, ведя на веревке, как теленка, Котова. Вид у "языка" был мало сказать неопрятный – ужасный. Лицо опухло от прямых попаданий, так что глаза не видели, куда его тащат. А Курт, по простоте душевной, получив команду, объяснять ему конечный пункт следования не стал. Тем более, что по-русски понимал всего пару фраз, почерпнутых из солдатского разговорника. Затащив пленного в дом, он тут же о нем забыл, присев к столу. И Котов топтался, со связанными за спиной руками, пытаясь разглядеть сквозь заплывшие в щелки веки, где он оказался. Немцы дружно жевали, гремели кружками и делились впечатлениями на родном языке, так что Котов понял только одно, что из сарая, где их было трое, он попал в сарай, где их гораздо больше. Разумеется, что это обстоятельство его радовать не могло и он пригорюнился, пытаясь понять, что у него сейчас болит больше – челюсть треснувшая, уши чуть не вырванные или руки стянутые так, что, в общем-то, он их уже не ощущал последние пять минут совершенно,– "Челюсть",– вынужден был признать Котов, попробовав языком шатающиеся, уцелевшие зубы. Всего час назад их у него было, как положено, полон рот, а сейчас это количество резко уменьшилось. И факт этот добавлял ложку дегтя в бочку того дерьма, которое вывалилось вдруг ему на голову,– "За что?",– думал Котов, опустив голову,– "Почему у других вся жизнь сахарная, а у меня исключительно дерьмом перепачканная?",– вопросы эти он задавал, не надеясь получить на них ответы и очень удивился, услышав знакомый голос майора:

– Не за что, Котяра, а потому что. Потому что ты сам выбираешь. Перед тобой жизнь раскладывает карты, причем картинками вверх, а ты тянешь шестерки. Дурак, значит. Вот жизнь и учит. Ну как, понравился тебе "новый порядок"?– Котов, в ответ сопел, пуская кровавые пузыри и не спешил отвечать, лихорадочно пытаясь понять, каким образом все, кого он сейчас меньше всего хотел бы встретить в этой жизни, оказались под одной крышей. А майор подошел к нему и, освободив руки от веревки, щелкнул перед опухшим в сливу носом пальцами. Глаза у Котова разлепились, и он схватился за лицо руками, вытирая рукавом мокрого ватника рот. Картина мирного застолья, представшая перед его глазами, настолько потрясла, что он даже не обратил внимания, что кисти рук не болят вообще, а челюсть перестала пульсировать электро-разрядами. Десяток немецких солдат, сидел на лавках и завтракал. И его кореш – Винт сидел вместе с ними, правда, напрягшись, но выглядел вполне прилично. Его явно ни кто пока не допрашивал и связан он не был. Майор тот вообще разгуливал по избе, будто не немцев тут было одиннадцать рыл, а наоборот.

– Позавтракаешь или в Смоленск все же пойдешь?– спросил его майор.– Там немцев гора-а-а-здо больше. Ждут, не дождутся, когда появишься и пивную для них откроешь. Вот – герр обер-лейтенант Махер первым придет с Куртом.

– О-о-о!– откликнулся обер-лейтенант, услышав свой позывной.– Мы любим пиво. Хорошее пиво со свиной сосиской, что еще нужно солдату? За плохое повесим, за хорошее скажем "данкешон".

– Слышал, Кот? Данке немецкое – это круче денег. Ну, иди. Сейчас ты свободен в выборе. Жизнь снова перед тобой колоду выложила. Тащи. Разрешаю взять рюкзачок с продуктами. На подножном корме долго не протянешь. Правда, тайничок кладбищенский ты немчуре сдал, но вдруг пешком и лесом успеешь быстрее, чем они по дороге на попутных грузовиках. Вдруг пофартит тебе, а им нет. Снарядом их может шальным накрыть или из леса кто-то обстреляет с перепугу. Судьба военная непредсказуема, Кот. Вали уже. Надоел ты мне своей бритой тыквой,– майор сунул ему в руки "сидор" и выпроводил из хаты. Оказавшись на крыльце, под моросящим дождем в мокром и без того обмундировании, Котов ошалело затряс головой, озираясь по сторонам. Идти в Смоленск теперь смысла он не видел. Немцы, разумеется, его опередят, да еще и встретят там на кладбище, если он как идиот туда сунется. В могилку этого купца – "родственника" и закопают. Котов представил целый город, забитый немцами и ему стало совсем тоскливо. Открывать пивную, в которую будут ходить вот такие Курты и за качество напитка в лучшем случае, говорить "данке", да пропади она пропадом, такая коммерция,– "И куда?",– Котов топтался на крыльце, не решаясь идти, хотя ему хотелось не просто уйти отсюда, а убежать,– "А майор-то, точно гипнозер, поэтому и немчура его слушается",– пришла ему в голову первая здравая мысль,– "Эх, каб знать! А ведь он предлагал выбрать, а потом выставил, не дав выбрать. Имею право вернуться",– мысли суетились в бритой черепушке Котова, сталкиваясь, обгоняя друг дружку, но к выводу приводя однозначному,– "Вернусь. Пусть хоть расстреляет, зато в тепле. А тащится по болотам в Смоленск – это самоубийство. Не дойду. А в Москву вернуться, тоже хрен получится. Это с майором все запросто, а одного в момент повяжут, не те так эти. Ксива у немца. Куда без нее?",– Котов повернулся и поплелся в избу. На его появление немцы вообще никак не отреагировали. Они заняты были дегустацией русского пива, которого целый бочонок им выставил майор, назвав "брагой".

– О! Гут!– немцы суетились вокруг бочки, разливая брагу в котелки.

– Чего забыл, Котяра?– спросил его майор.

– Я… это… того самого… как его… – начал Котов, морщась от запахов. Немцы в одиннадцать глоток так накурили, что даже ему курящему стало после свежего воздуха дурно.

– Выбрать решил шестеру другой масти? Ты ведь других не видишь все равно. Думаешь за моей спиной отсидеться? Не выйдет, Котяра. Я всего неделю с вами буду, а всю оставшуюся жизнь тебе самому придется как-то прожить. Долго ли? Вот вопрос. Не приспособлен ты к ней оказался. Никому не нужен.

– А я виноват, что все так вышло у меня?– не выдержал Котов.– Я что ли немцев сюда позвал? Сами пришли. А коммунистов, я что ли до власти допустил?

– А где ты был, когда они приперлись со своим коммунизмом и царя-батюшку расстреляли? Сидел за печкой, как таракан? И сейчас отсидеться хочешь? Виноват, не виноват, а отсидеться не получится. Для того и власть, хоть от коммунистов, хоть от фашистов, чтобы из-за печек всех вытащить. Только коммунисты понятнее, а фашисты бесцеремоннее. Выбирай? Больше сегодня не из чего.

– А вы? Вон как! И немчуру разводите и коммунистов. Это как?

– У меня шире выбор, Котяра, тут ты прав. Но это тебя не касается. Каждый за себя отвечает, там, где он есть.

– А почему, вам шире?– Котов засопел обиженно.

– Жлобства потому что меньше, наверное. А у тебя ограничено именно из-за него. Да и то, я ведь с тобой почему разговариваю, а не гоню сразу в шею? Не стал ты нас сдавать немцам, значит не совсем еще сволочь. Решил остаться, оставайся, слова худого не услышишь, будто и не уходил вовсе. А сейчас сядь и засохни. Все что я хотел, уже сказал. Теперь думай. Пока ты выбрал между мной и Махером. А попался бы тебе "махер" не такой сволочной, как этот и ты бы сдал нас с Винтом, не задумываясь.

– Винта бы не сдал ни кому,– возразил майору Кот.

– Верю почти,– не стал тот с ним спорить.– Садись, красноармеец Котов, завтракай. Брагу пить не разрешаю. Нам через час выходить. Обер-лейтенант, верните рядовому документы.

– Вы его не расстреляете?– удивился Махер.– Он же изменник?

– Нет, не расстреляем. В плен он попал без сознания,– ответил майор.

– У него "листовка-пропуск" и шел он, по его словам, в Смоленск,– обер-лейтенант от возмущения, даже брагу пить перестал.

– Все это слова, обер-лейтенант. Ваши, против его. А листовки наши бойцы собирают потому что бумага, на которой их печатают, на самокрутки хороша. Если каждого расстреливать, у кого она есть, то воевать с вами некому станет. А нам еще нужно страну от вас очистить и потом Берлин взять. С кем это делать?

– Берлин?– обер-лейтенант, открыв рот, уставился на русского майора, который парень, судя по всему, свойский – военная косточка, но нес сейчас полный бред, находясь в ста километрах от Москвы, которую максимум через неделю Вермахт оккупирует и конец тогда войне. Сталин, как миленький подпишет все, что ему предложит Фюрер и уползет за Урал. А там пусть воюет с японцами хоть сто лет.

– Берлин, обер-лейтенант. Ты же в России пять лет прожил. По-русски, без акцента почти чешешь, а понять не можешь одной простой истины.

– Какой?– вытаращился еще больше Махер.

– Россия – это не страна. Это Россия. Здесь медленно запрягают, а ездят быстро. У всей Европы не хватит ресурсов, чтобы контролировать эту территорию. Человеческих. А вы еще и настроили против себя почти весь мир. А по Урал не получится мир заключить и в Москве с вами никто мирный договор подписывать не собирается. Получите уличные бои, в которых увязнете всем Вермахтом. У вас сейчас силенок, только доколдыбать до нее. А вы ее взять хотите сходу. Не получится. Сейчас из Сибири подтянет Сталин свежие дивизии и вмажет вам так, еще в этом году, что опомнитесь только к весне. Так что, привет Берлину.

– Поживем – увидим,– буркнул обер-лейтенант, чувствуя, что возразить ему майору нечего. Он сам удивлялся уже давно, увидев трофейную, русскую технику, о такой немцам пока приходилось только мечтать. Да если бы у Вермахта были такие танки и в таких количествах, то война закончилась бы уже давным давно. А это оказывается русские "запрягают" пока. Что же будет, когда "запрягут"? Обер-лейтенант вздрогнул и чтобы не думать, залил тревожные мысли русским пивом. Мутным, сладковатым на вкус, но в мозг бьющим сразу. Красноармейскую книжку он Котову сунул, не глядя, скривившись презрительно.

– Держи. Мне было бы стыдно, если бы немец вел себя так, как ты,– процедил он сквозь зубы.– Твое счастье, что перемирие сейчас. Но не попадайся мне еще раз. Прикажу повесить сразу.

– Вот и поэтому вы тоже войну проиграете, обер-лейтенант. Русского человека виселицами не вразумить и не покорить. Озлобите. Это у вас получится. Деды столетние за оружие возьмутся. Пищали, с наполеоновских времен хранящиеся, откопают и начнут стрелять вам в спины. Зря вы сюда вообще приперлись. Накостыляют вам так, что лет на сто угомонитесь.

– Немцы никогда не угомонятся. Германия всегда будет одной из первых держав в мире,– обер-лейтенант отставил в сторону кружку с русским пойлом и упрямо сверкнул глазами.– Один раз мы уже поднялись, возродившись из пепла. И снова поднимемся, даже если проиграем эту войну. И будет снова реванш.

– Это беспредметный спор, обер-лейтенант. Мне вас переубеждать нет желания. Германия войну проиграет – это для меня ясно, а вот "реванш"… Не будет реванша. Военного. Да и экономического тоже. Потому что и Германии как таковой не станет. Германия станет провинцией в Объединенной Европе – Евросоюзе. Со столицей в Брюсселе. Будет Европарламент. Объединенные штаты Европы, Махер. А Президентом этих штатов станет отнюдь не немец. Кто угодно может стать. Даже еврей, которых вы сейчас так не любите.

– Еврей – Президентом в Европе? А Германия – провинция? Бред. Этого не будет никогда. Скорее уж я поверю, что в США, Ку Клукс Клан выберет Президентом негра, чем немец выберет еврея Президентом.

– Так и будет. В США – негра выберут Президентом, а немцев никто и спрашивать не станет. Sheepless – слыхали такое выражение? Верно – "мнение овец" и ни кого оно не интересует. Вы все бараны, которых гонят на бойню.

– Кто гонит?– Махер сжал кулаки.

– Империалисты, конечно, если говорить языком красной пропаганды. Но настоящие "хозяева" всегда за кулисами. А мы видим только их марионеток – Гитлера, Сталина и т.д. Им дают определенную волю, пока они двигают свои народы в нужном направлении, на бойню. Как только движение прекращается, их убирают и ставят новых марионеток, которые опять возобновляют прерванный процесс.

– Зачем им это?– Махер замер в ожидании ответа.

– Хороший вопрос. А ответ простой. Чтобы сократить поголовье. Слишком плодятся люди. Ресурсов на всех не хватает. Меньше народу – больше кислороду, обер-лейтенант. Ваш Фюрер с блеском сыграет свою роль. Европу миллионов на пятьдесят зачистит. В руинах будет лежать. В долги влезет. К кому, как ты думаешь?

– К жирным гномам,– обер-лейтенант вздохнул.– Его полит-экономического минимума вполне хватало, чтобы сложить два и два.

– Но "гномы" – это всего лишь "кассиры". Настоящие "хозяева" свои рыла не покажут до конца, пока Апокалипсец не наступит. Воюй, обер-лейтенант, дальше. Фюреру обещаны пространства и он их уже получил во временное пользование. Только удержать не сможет не только тысячу лет, как обещает, а несколько лет. Маленькая, уютная Германия, превратится скоро в мышеловку, которую захлопнут и встряхнув, как следует, приучат жить так, как велено, а не так, как хочется. Да и при фюрере вы живете, как придурки. Семь сигарет в день, по команде. Это на фронте, когда каждый из вас ежесекундно рискует жизнью. Русские говорят,– "Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет",– это как раз про Вермахт нынешний.

А нам пора, господа немцы. Брагой не увлекайтесь. После нее на другой день очень болит голова. Это полуфабрикат. Сырье для изготовления водки самодельной,– майор поднялся и скомандовал красноармейцам.

– Выходи строиться. Рядовой Котов, автомат свой не забудьте вон в том углу,– Котов поспешно кинулся в угол и принялся разгребать немецкие автоматы, добираясь до заваленного ими ППШ-а. А майор извинившись, отцепил фонарь от гвоздя в потолке и вышел следом за вооружившимся Котовым, оставив немцев в полумраке. Из оконца едва пробивался нарождающийся осенний день. Однако увлекшимся процессом дегустации браги немцам, похоже, было все равно при каком освещении это делать. Слегка подсвечивая фонариками, они наполняли котелки из бочонка, емкостью литров на пятьдесят и при этом галдели как гуси. Пять литров этого напитка для взрослого мужчины – количество не весть какое и к вечеру разведгруппа с бочонком справилась, высосав его досуха. Еще сутки потом не спеша переваривала этот полуфабрикат в организмах, лежа вповалку кто где. На кровати места всем не хватило. Там разлегся обер-лейтенант, воспользовавшись властью предоставленной ему Уставом. Майор предупреждал не зря. Головы на другой день трещали у всех без исключения, а ноги тряслись.

– Какая гадость это русское пиво. Свинский напиток и чувствуешь себя после него свиньей,– ворчали "призраки", отпиваясь колодезной водой, и очень удивились, обнаружив валяющегося на полу незнакомца. Оказывается к их застолью, в самом его разгаре, присоединился связной из Можайска с разведданными и, упившись на радостях, что нашел адресатов, вырубился почти одним из первых, опровергнув утверждение расхожее, что будто бы, то что "русскому здорово, то немцу – смерть". Обер-лейтенант тряс связного, пытаясь добиться от него информации о донесении, которого при нем не оказалось, но тот мычал что-то нечленораздельное и отмахивался от него как от докучливой навозной мухи.