Читать книгу: «Жизнь во благо. Воспоминания человека-легенды»

Генералам советской промышленности,

внесшим неоценимый вклад в превращение

СССР в одну из ведущих мировых держав,

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Автор выражает глубокую признательность своему сыну —

Дмитрию Андреевичу Зимину,

любезно согласившемуся

стать спонсором издания этой книги

Редактор Екатерина Харитонова

Корректор Алексей Леснянский

Дизайнер обложки Тая Королькова

© Андрей Зимин, 2019

© Тая Королькова, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-0050-6907-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Несколько слов от автора

Я не мог не написать этой книги. Не рассказать о жизни и деятельности обычного с виду, ничем не примечательного человека – Вячеслава Геннадьевича Тюгина. Человека-легенды. Хочу подчеркнуть, что это не я нарёк его данным эпитетом. Ещё в 2009 году такого звания удостоил Вячеслава Геннадьевича мэр города Дзержинска Виктор Валентинович Портнов в ходе поздравления юбиляра с 80-летием. Причём, на мой взгляд, ничуть не покривил душой.

Я не мог не написать этой книги потому, что был просто ошеломлён небольшим рассказом Вячеслава Геннадьевича о себе. О своей далеко не простой, но весьма насыщенной различными событиями и свершениями жизни, которую он прожил (и ещё проживает) во благо своего Отечества. Случилось это на очень скромном торжестве, посвященном его 85-летию, когда, немного расслабившись, юбиляр (среди родных и близких – просто дедуся) вспоминал основные вехи пройденного им жизненного пути.

Я и представить себе не мог, что передо мной не просто пожилой, но ещё достаточно крепкий мужчина, являющийся для кого-то отцом, для кого-то – тестем, а для кого-то – дедом и прадедом. Передо мной сидел очень скромный и в чём-то даже застенчивый человек, по сути, действительно достойный именоваться человеком-легендой.

Большую часть своей жизни он прожил и проработал в уже обозначенном городе Дзержинске Нижегородской (в советский период – Горьковской) области, считавшимся в СССР чуть ли не столицей советской нефтехимии. Городе, где в 1961 году он возглавил завод химического машиностроения, придя на него со знаменитого «Красного Сормово», отработав там до этого корабелом, строившим подводные лодки, в течение тринадцати лет. И было ему тогда всего-то чуть больше тридцати!!!

А следующие 30 лет своей жизни посвятил он дзержинскому «Химмашу», выведя его к середине 1980-х годов в число ведущих заводов химического машиностроения в СССР, за что и был удостоен двух орденов Трудового Красного Знамени (хотя и представлялся к высоким государственным наградам четырежды). Причём таким же орденом был награждён и сам завод – одно, кстати, из немногих предприятий-орденоносцев в Дзержинске.

Я слушал рассказ человека, входившего, можно сказать, в славную когорту тех, кого впоследствии с лёгкой руки наших либералов, занявших руководящие в России посты после распада СССР, называли «красными директорами», в число тех «генералов» советской промышленности, усилиями которых и был построен мощный промышленный потенциал Советского Союза, позволивший ему стать сверхдержавой наряду с Соединенными Штатами.

У нас, особенно в советский период, много писали и рассказывали о «маршалах» отечественной индустрии, руководивших целыми отраслями промышленности. О знаменитых авиаконструкторах, ракетостроителях, создателях ядерного оружия, а затем и «мирного атома», энергетиках, машиностроителях, транспортниках и многих-многих других, имена которых были в народе хорошо известны. А вот о «генералах» этих огромных стратегических отраслей, руководителях конкретных предприятий, где и воплощались в реальную жизнь сложнейшие задачи ускоренного развития советской промышленности, рассказано, на мой взгляд, незаслуженно мало.

Но легко сказать – написать книгу. Гораздо сложнее оказалось это сделать. К тому времени на моём счету уже была одна написанная и опубликованная повесть, вызвавшая неподдельный интерес многих людей. Однако то литературное произведение писалось на основе реальных событий, произошедших со мной самим. И когда я работал над ним, то раз за разом погружался в обстановку и ситуации, которые пережил и в которых участвовал. Поэтому психотипы и характеры героев той моей повести списывались с конкретных людей, которые были мне хорошо знакомы.

В случае же с Вячеславом Геннадьевичем предстояло написать о целой жизни человека, которого я ранее практически не знал. Я совершенно не представлял себе реальной заводской атмосферы и трудовых будней рабочих людей. Лишь в общих чертах, как выяснилось, был осведомлён об истории нашей страны, особенно 1930-х – 1960-х годов, базируясь при этом главным образом на знаниях, полученных в ходе учёбы, каких-то рассказах старшего поколения, прочитанных книгах и просмотренных фильмах. А ведь жизнь моего нового героя была неотделима от совершенно конкретных исторических событий в СССР того периода.

И тогда я всё больше и больше утверждался во мнении, что написать о нём художественное произведение мне явно не удастся. Просто не по Сеньке шапка, как говорят в народе. Причём окончательно меня убедила в этом история, рассказанная вдовой советского музыкального гения Муслима Магомаева Тамарой Ильиничной Синявской, с которой мне посчастливилось встречаться. Очень многие авторы просто атаковали Муслима Магометовича предложениями написать о нём книгу. Не выдержав столь мощного натиска, он, человек очень и очень скромный, не устоял. Но когда ему принесли экземпляр готовой к изданию рукописи, прочитав её, он с возмущением воскликнул: «Но ведь это же совсем не я! Это книга о каком-то другом человеке!..» И в итоге вынужден был написать о себе сам.

Поразмышляв ещё какое-то время о том, как писать книгу о человеке-легенде (причём о живом человеке-легенде), я пришёл к выводу, что это должна быть повесть-интервью: рассказ самого человека о своей жизни, прожитой в конкретном историческом времени. И вместе с тем она должна быть достаточно легко и интересно читаемой и понятной широкому кругу людей, прежде всего родственникам главного героя, особенно его потомкам.

Именно поэтому в данной книге вы увидите большое количество исторических справок, сносок и авторских отступлений от рассказа главного героя, призванных ввести читателя в историческую атмосферу того времени, о котором идёт речь, в тонкости производственного процесса и во многое другое, во что мне приходилось погружаться самому в ходе работы над текстом.

Хочу завершить своё вступление словами глубокой благодарности и признательности Вячеславу Геннадьевичу Тюгину, предоставившему в моё полное распоряжение свой личный архив. Кроме того, большим подспорьем в изучении истории Дзержинского завода химического машиностроения, понимании рабочей атмосферы и жизни крупного предприятия, его трудового коллектива стал сборник очерков «Ступени роста» Мурата Крымсултановича Озиева, изданный Волго-Вятским книжным издательством в 1981 году. Примечательно, что герой моего (а если уж быть точным – нашего с ним) повествования, будучи в тот период директором «Дзержинскхиммаша», являлся членом общественной редакционной коллегии по изданию данного сборника, посвящённого истории и будням этого завода.

Блажен, кто предков с чистым сердцем чтит.

Иоганн Вольфганг фон Гёте

Мы сидим с Вячеславом Геннадьевичем на дачной веранде, в шестидесяти километрах южнее Москвы, с которой хорошо просматривается весь участок (сам герой этой книги называет данное место своим НП – наблюдательным пунктом). На дворе тёплый май 2016-го. В пышные белые платья уже оделись вишня, черешня и яблони, вокруг которых с мерным жужжанием роятся пчёлы. Благоухает сирень, распустились тюльпаны, вот-вот полыхнут своим неповторимым цветом огромные бутоны пионов.

Расцветает новая жизнь. И не только в эпическом, но и в прямом смысле этого слова, потому что совсем недалеко от нас в тени дома стоит детская коляска, в которой мерно посапывает третья по счёту правнучка Вячеслава Геннадьевича и моя первая внучка Полинка, озарившая этот мир своим появлением всего месяц назад.

И вот, чуть прищуриваясь на ласковом майском солнышке и улыбаясь ему, наш дедуся неспешно начинает свой долгий рассказ-воспоминание о собственной жизни и временах, в которых он жил и, слава Богу, продолжает жить…

Мои корни

Родился я 3 декабря 1929 года в селе Порздни, что ныне в Лухском, а тогда относилось к Пучежскому району Ивановской области, в крестьянской семье. Село это на тот момент было весьма большим, с богатой историей. Сформировалось оно на месте крепости Порздно, построенной в XII веке, после того как 300 лет спустя там возвели первую церковь. В XVIII веке Порздни становятся центральной усадьбой барской вотчины графа Александра Борисовича Бутурлина¹ и сохраняют этот статус практически до революции 1917-го года.

В тот период в селе действовали уже две большие церкви: Успения Пресвятой Богородицы и Спаса Преображения, построенные в середине 1700-х годов. В народе одну называли Графской (вполне понятно почему), а другую – Хованской. Отчего так повелось – трудно сказать. Сейчас уже и не помню.

Периодом наибольшего расцвета Порздней была середина XIX века. К 1873 году село стало одним из крупнейших в губернии. Ежегодно здесь проходили четыре ярмарки. Помимо торговли, жители занимались производством кож, извозом, портняжным, сапожным и кузнечным делом.

Родители мои – Тюгин Геннадий Васильевич 9 февраля 1906 года рождения и Тюгина (в девичестве – Патокина) Евгения Ивановна 26 декабря 1904 года рождения. Отец вышел из семьи кузнецов, занимавшихся своим ремеслом не только в Порзднях, но и в окрестных селах.

Так, мой дед – Тюгин Василий Васильевич, – будучи ещё молодым человеком, некоторое время работал в поместье «Привольное», находящемся в нескольких десятках километров от Порздней. Хозяин поместья – Николай Николаевич Бернардос – был человеком выдающимся. Он приходился внуком знаменитому участнику Отечественной войны 1812 года генерал-майору Пантелеймону Егоровичу Бернардосу и занимался активной научно-прикладной деятельностью. Так, именно Н. Н. Бернардос изобрёл первую в России зубную пломбу из серебра и первым в нашей стране установил её своему денщику, избавив его тем самым от необходимости удаления больного зуба.

Кроме того, он же стал, по сути, и основателем электросварочного дела в России. Благодаря этому моего деда, человека незаурядного мастерового таланта, являвшегося в тот период помощником Н. Н. Бернандоса в его изысканиях, вполне можно считать одним из первых сварщиков в нашей стране. В 1980-е годы об этом, кстати, много писали наши СМИ.

Ремарка автора. Вот одна из статей на эту тему. Её ксерокопию я нашёл, разбирая личный архив В. Г. Тюгина, любезно предоставленный мне для работы над этой книгой. Данная статья была опубликована в центральной советской газете «Правда»² 12 мая 1981 года под заголовком «Творцу электросварки»:

«Создается музей выдающегося русского учёного и изобретателя Николая Николаевича Бернардоса – отца электросварки.

Без её применения сейчас просто невозможно представить современное промышленное производство. А разработал и впервые сто лет назад испытал метод дуговой сварки металлов Н. Н. Бернардос, назвав его в честь древнегреческого бога-кузнеца «электрогефестом». Это открытие было сделано в небольшой усадьбе «Привольное», находившейся неподалеку от Луха, что в Ивановской области.

Юбилей одного из выдающихся изобретений XIX века по инициативе ЮНЕСКО ныне будет отмечаться в разных странах мира. Готовится к этой замечательной дате и древний Лух, где и будет открыт музей. Его экспозиция расскажет о жизни и деятельности творца электросварки, внука одного из героев Отечественной войны 1812 года генерала П. Е. Бернардоса.

Среди многочисленных экспонатов – собственноручные описания опытов, проведённых учёным. Бернардос является автором многих оригинальных проектов – парохода, переходящего мели, снаряда для перевозки по бездорожью дров и иных тяжестей.

Внимание посетителей, несомненно, привлечёт и старинный документ, найденный работниками Ивановского историко-революционного музея. Он свидетельствует, что в числе первых электросварку использовали в 1886 году на Куваевской ситценабивной мануфактуре в Иваново-Вознесенске при изготовлении заварочных кубов из листового железа.

Большую помощь ивановцам в создании музея оказывают учёные прославленного института электросварки имени Е. О. Патона академии наук Украины. За годы упорных поисков они собрали немало интересных документов о жизни и творчестве замечательного изобретателя, подвижника науки. Часть из них, а также различные материалы, посвящённые сегодняшнему дню электросварки, которая используется на земле и в космосе, займёт свое место в музее. Он распахнёт свои двери в дни юбилейных торжеств – в июне [1981 г.]».

Характерно, что в дополнение к своему огромному научно-прикладному таланту Н. Н. Бернардос придерживался весьма прогрессивных по тем временам демократических взглядов. Он поддерживал активные контакты с известными революционно настроенными демократами того периода в Западной Европе, прежде всего во Франции, получая от них соответствующую литературу.

Вполне естественно, что всё это оказало значительное влияние как на становление Василия Тюгина в качестве серьёзного и творческого мастерового человека, так и на формирование его мировоззренческих взглядов. Хозяин поместья часто рассказывал моему деду о неправильности, несправедливости уклада жизни в Российской Империи.

Впоследствии, разглядев в нём личность по всем меркам неординарную, Н. Н. Бернардос рекомендовал ему отправиться в город Сормово, находившийся неподалеку от Нижнего Новгорода. В то время там активно формировалась промышленная база, прежде всего судостроительная, где не только пригодились бы навыки и умения молодого и далеко не бесталанного человека, но и его прогрессивные политические взгляды. Тогда в Сормово уже постепенно начинали складываться социал-демократические, революционные настроения.

Но в тот период дед был ещё совсем молодым человеком. А в Порзднях его ждала любимая невеста – моя бабушка. Звали её Анной Васильевной. Вот только фамилии её девичьей сейчас, к сожалению, уже точно не вспомню. То ли Красильникова, то ли Грязнова. Знаю точно, что была она потомственной крестьянкой, человеком набожным, привыкшим исключительно к сельской жизни во всех её тогдашних ипостасях.

Узнав о намерениях своего жениха, Анна наотрез отказалась переезжать в город, поставив вопрос ребром: либо я, либо Сормово. Ну а дед мой, Василий Васильевич, всей душой любивший свою избранницу, в сложившейся ситуации принял решение остаться вместе с ней на своей малой родине в Порзднях. Там до конца своей жизни он так и проработал кузнецом.

Причём доподлинно известно, что к нему неоднократно приезжали представители промышленных предприятий из Сормово. Звали работать, сулили всяческие блага. Но дед Василий оставался непреклонным. Да и семья его постепенно разрасталась. Кроме моего отца, самого младшего в ней, было ещё двое братьев – Иван и Александр, а также сестра Анна. Куда им ехать, обременённым каким-никаким, а хозяйством? Да и жизнь на селе, понятная и привычная своим укладом, значительно отличалась от городской, неведомой и в чём-то даже страшноватой для селян.

Мама моя, Евгения Ивановна, тоже была из большой и крепкой крестьянской семьи. У неё семь братьев и четыре сестры. И все они жили по образу и подобию своих предков – размеренно и осёдло, в повседневных крестьянских заботах и тяжёлом труде на земле без каких-то серьёзных перемен и потрясений, тем более связанных с переездами.

Так что мой второй дед – Патокин Иван Васильевич – потомственный крестьянин, как и его любимая супруга Ольга Ивановна (в девичестве – Барская) – моя вторая бабушка. Они явно знали толк в своём крестьянском деле. Вероятно, поэтому их семья всегда, что называется, крепко стояла на ногах. Ведь трудились-то от зари до зари все от мала до велика. И в советский период они совершенно точно подходили под определение крестьян-середняков³. У них было несколько коров, лошадь, наделы земли. Вместе с тем они никогда не использовали наёмный, батрацкий труд. Всегда управлялись сами.

Тем не менее в начале 1930-х годов, в период массовой коллективизации на селе, семья Патокиных попала под жернова раскулачивания. Может быть, потому, что не захотела сдавать свою скотину в колхоз. А может, и потому, что зависть брала других крестьян, живших в одном с ними селе, но не сумевших наладить собственное хозяйство. Кто сейчас знает? Одно доподлинно известно – Патокиных раскулачили.

Забрали всё. Арестовали не только деда, но и двоих его сыновей. Причём к тому времени несколько старших детей Ивана Васильевича и Ольги Ивановны уже проживали отдельно со своими семьями – кто в Вязниках, кто в Шуе. Поэтому арестовали одного из тех, кто всё ещё оставался жить вместе с родителями, а второго – приехавшего к ним в то самое время в гости из Шуи и, по всей видимости, активно заступившегося тогда за отца.

Историческая справка

Коллективизация – процесс объединения единоличных крестьянских хозяйств в СССР в коллективные хозяйства (сокращенно – «колхозы»), наиболее активно осуществлявшийся в Советском Союзе в период с 1928 по 1933 год.

Решение о столь радикальной реформе существовавшего до этого в стране уклада сельского хозяйства было принято на XV съезде ВКП (б)⁴ в 1927 году. Такой подход был обусловлен серьёзным кризисом хлебозаготовок в СССР зимой 1927—1928 годов, когда страна оказалась в очень тяжёлой продовольственной ситуации. Её главной причиной стало снижение государством закупочных цен (до уровня в пять-шесть раз ниже рыночных), по которым у крестьян-частников должно было закупаться зерно, а также дороговизна и дефицит промышленных товаров. Вполне естественно, что в этих условиях крестьяне не спешили продавать собранный урожай государству, придерживая его, что называется, до лучших времен.

Исходя из общей обстановки в стране, только-только вставшей на путь индустриализации (превращения в мощную промышленную державу), реализация политики коллективизации на селе представлялась руководству СССР единственно верным и наиболее эффективным путём не только преодоления текущего продовольственного кризиса, ни и их недопущения в будущем.

Она преследовала четыре основные цели.

Первая, официально провозглашённая партийным руководством, – осуществление социалистических преобразований в деревне (по сути – ликвидация частной собственности на селе). В перспективе (причём в самой ближайшей) предполагалось создание крупного социалистического сельскохозяйственного производства, которое надёжно обеспечило бы государство хлебом, мясом и другим аграрным сырьём.

Вторая – бесперебойное снабжение продовольствием быстро растущих в ходе индустриализации городов.

Третья – высвобождение крестьян (а это в конце 1920-х годов – около 80% населения СССР) от сельскохозяйственного труда и направление их на работу в сферу индустриального строительства. Для этого колхозы предполагалось сделать крупными производителями зерна и другой сельскохозяйственной продукции за счёт внедрения в них современных способов агропроизводства и соответствующей техники, способствовавших резкому росту производительности труда, влекущей за собой заметное снижение необходимого числа сельских тружеников.

Четвёртая – увеличение за счёт быстрого повышения валового сбора зерна его поставок на экспорт. Деньги, вырученные от этого, должны были пойти на закупку техники и оборудования для строящихся советских заводов. Иного источника валютных средств у советского государства в то время фактически не существовало.

Однако, провозгласив столь правильные и благие цели, руководство страны в лице ВКП (б), как видится с сегодняшней исторической высоты, достаточно слабо представляло себе реальные пути и методы их осуществления. В результате, так как конкретных указаний «сверху», из Москвы, не последовало, партийные руководители на местах, которых сильно заботила задача безусловного выполнения плана государственных хлебозаготовок, понимали процесс коллективизации каждый по-своему.

Причём основу этого «понимания» составляли, как правило, принудительные меры — главным образом силового характера.

Во многом такой подход обусловливался тем, что уже в январе 1928 года на всех уровнях власти возникло чёткое понимание того, что крестьяне-частники не намерены добровольно в убыток себе продавать государству зерно по сильно заниженным ценам. В частности, несмотря на относительно хороший урожай 1927 года, в «закрома Родины» к выше обозначенному сроку было собрано всего лишь около 4,8 млн тонн зерна, что почти на 2,1 млн тонн меньше, чем в предыдущем году.

Выполнение плановых показателей экспорта хлеба было поставлено под угрозу срыва. Страна могла остаться без валюты, необходимой для решения задач индустриализации. Кроме того, жёстко встал вопрос о продовольственном снабжении городов.

Для выхода из создавшегося положения советское руководство решило прибегнуть к срочным и чрезвычайным мерам, похожим на продразверстку⁵ времён военного коммунизма⁶ и Гражданской войны. На хлебозаготовки были мобилизованы 30 тысяч коммунистов в качестве «оперуполномоченных». Им поручалось осуществить «чистку» в ненадёжных сельсоветах и партийных ячейках, создать на местах «тройки»⁷, которым надлежало найти спрятанные излишки, заручившись поддержкой бедняков (получавших 25% зерна, изъятого у более зажиточных крестьян), и на основе ст. 107 Уголовного кодекса, согласно которой любое действие, «способствующее поднятию цен», каралось лишением свободы сроком до трёх лет, привлечь к уголовной ответственности всех неблагонадёжных лиц.

В итоге начали закрываться рынки, что было серьёзным ударом не только для зажиточных крестьян, но и для всех сельских жителей. Изъятие излишков и репрессии лишь углубили кризис. В ответ на это крестьяне-частники на следующий год уменьшили посевные площади.

Из уроков хлебозаготовительного кризиса зимы 1927—1928 гг. руководством СССР во главе с И. В. Сталиным был сделан ряд выводов, которые прозвучали во многих его вступлениях в мае-июне 1928-го года. Главный из них состоял в необходимости создания «опор социализма» в деревне в виде колхозов и машинно-тракторных станций (МТС). При этом основные формы взаимоотношений между государством и крестьянами рассматривались И. В. Сталиным прежде всего как принудительно-административные.

Вместе с тем показатели советского сельского хозяйства в 1928—1929 гг. были близки к катастрофическим. Несмотря на целый ряд репрессивных мер по отношению не только к зажиточным крестьянам, но и в основном к середнякам (конфискация хлеба в случае отказа продавать продукцию государству по низким закупочным ценам), зимой 1928—1929 гг. страна получила хлеба ещё меньше, чем год назад.

Обстановка в деревне стала крайне напряжённой. Поголовье скота уменьшилось. В феврале 1929 года в городах снова появились продовольственные карточки, отменённые после окончания Гражданской войны. А после закрытия большинства частных лавочек и кустарных мастерских как «капиталистических предприятий» дефицит продовольствия стал тотальным.

В складывающихся условиях советское правительство приняло решение о реорганизации сельского хозяйства самым радикальным способом, заключавшемся в быстрой и решительной коллективизации. Большую часть крестьян-единоличников предполагалось объединить в коллективные хозяйства и таким образом ликвидировать зависимость государства от частных хлебопоставок.

Форсированное создание колхозов началось уже с весны 1928 года. В 1929 году был официально провозглашён лозунг, призывающий к сплошной коллективизации, а 5 января 1930 года было принято постановление ЦК ВКП (б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству», в котором определялись сроки проведения сплошной коллективизации в стране. Северный Кавказ и Поволжье должны были завершить её к весне 1931 года, Украина, Черноземные области, Урал и Сибирь – к весне 1932-го, остальные зерновые районы – к 1933-му. В дополнение к этому 30 января 1930 года постановлением ЦК ВКП (б) было утверждено решение о ликвидации кулачества.

Изначально определением, кто есть «кулак», а кто «середняк», занимались непосредственно на местах. Единой и точной классификации не было. В некоторых районах к кулакам приписывали тех, у кого было две коровы, или две лошади, или хороший дом.

В феврале 1930 года был издан партийный циркуляр, разделивший кулачество на три категории: первая («контрреволюционный актив») подлежала аресту и могла быть приговорена к смертной казни; вторая (активные противники коллективизации) – выселению в отдалённые районы; третья (сомневающиеся) – расселению в пределах района проживания.

Однако подобное разделение на группы с видимой неопределенностью их характеристик создавало почву для произвола на местах. Составлением списков семей, подлежащих раскулачиванию, занимались силовые государственные структуры и власти на местах при участии деревенских активистов.

При этом страна всё гуще покрывалась сетью лагерей и посёлков «спецпереселенцев» (высланных «кулаков» и членов их семей). К январю 1932 года всего с мест постоянного проживания было выселено около 1,4 млн человек, из них несколько сотен тысяч – в отдалённые районы страны. Их отправляли на принудительные работы (например, на строительство Беломорско-Балтийского канала или Волго-Балтийского водного пути), рубку леса на Урале, в Карелии, Сибири, на Дальнем Востоке.

Многие гибли в пути, многие – по прибытии на место, поскольку, как правило, «спецпереселенцев» высаживали в «голом поле»: в лесу, в горах, в степи. Выселяемым семьям разрешалось брать с собой одежду, постельные и кухонные принадлежности, продовольствие на 3 месяца, однако общий вес багажа не должен был превышать 30 пудов (480 кг). Остальное имущество изымалось и распределялось между колхозом и бедняками.

Раскулачивание стало важнейшим инструментом форсирования коллективизации: сопротивлявшихся созданию колхозов можно было на законных основаниях репрессировать как кулаков или им сочувствовавших «подкулачников».

Для этого на работу в сельские районы были мобилизованы 25 тыс. рабочих из городов (так называемые коммунисты-двадцатипятитысячники), готовых беспрекословно, любой ценой выполнить партийные директивы. Уклонение от коллективизации стали трактовать как преступление. Под угрозой закрытия рынков и церквей крестьян заставляли вступать в колхозы. Имущество тех, кто осмеливался сопротивляться коллективизации, конфисковалось. К исходу февраля 1930 года в колхозах числилось уже 60% (14 млн) крестьянских хозяйств СССР.

При этом зимой 1929—1930 гг. во многих деревнях и сёлах наблюдалась страшная картина. Крестьяне гнали на колхозный двор (часто просто сарай, окружённый забором) всю свою скотину: коров, овец и даже кур и гусей.

Руководители колхозов на местах понимали решения партии по-своему – если обобществлять, то всё, вплоть до птицы. Кто, как и на какие средства будет кормить эту «общую» (а по сути – уже ничейную) скотину в зимнее время, заранее предусмотрено не было. Естественно, большинство животных погибало уже через несколько дней. Более искушённые крестьяне заранее резали свою скотину, не желая отдавать её колхозу. Тем самым по животноводству был нанесён сильнейший удар.

В результате с колхозов в первое время брать фактически было нечего. Из-за этого город стал испытывать ещё большую нехватку продовольствия.

Раскулачивание, конфискация имущества, аресты и высылки в отдалённые районы стали олицетворением сплошной коллективизации. В стране нарастало массовое крестьянское недовольство. Опасаясь народных волнений, 2 марта 1930 года в центральной советской газете «Правда» была опубликована статья И. В. Сталина под заголовком «Головокружение от успехов», в которой осуждались «перегибы» в колхозном строительстве, а вина за них возлагалась на местное руководство. Тем не менее даже после этого политика советского государства в отношении деревни и крестьянства по сути осталась прежней.

Одной из самых трагических страниц коллективизации стал голод 1932—1933 гг., охвативший Украину, Поволжье, Северный Кавказ, Южный Урал и Казахстан.

Урожаи 1931 и 1932 гг. в СССР были ниже средних. В 1932 году выполнить задания по сдаче хлеба колхозы основных зерновых районов страны не смогли. Туда были направлены чрезвычайные комиссии. Деревню вновь захлестнула волна административного террора. Такая ситуация сложилась из-за продолжавшегося принудительного изъятия государством хлеба для экспорта и обеспечения нужд индустриализации. Зачастую изымалось даже то зерно, которое было предназначено для весеннего посева. Мало сеяли, мало и собирали. Но план поставок необходимо было выполнять. Тогда у колхозников забирали последние продукты.

Голодало, как впоследствии признавал сам И. В. Сталин, 25—30 млн человек. По разным оценкам, от голода в то время погибли от трех до восьми миллионов крестьян. Коллективизацию фактически пришлось приостановить.

Но уже в 1934 г. она возобновилась. На этом этапе развернули широкое «наступление» на крестьян-единоличников. Для них был установлен непосильный административный налог. Таким образом, их хозяйства подводились под разорение. У таких сельчан, всё ещё частников, оставалось два пути: либо идти в колхоз, либо уходить в город на стройки первых пятилеток.

Постепенно деревня смирилась с колхозным строем. К 1937 году индивидуальное хозяйство фактически сошло на нет (93% всех крестьянских дворов было объединено в колхозы).

Коллективизация, по оценкам большинства историков, имела тяжёлые последствия для страны. В ходе неё под предлогом раскулачивания был уничтожен целый слой крестьян, которые умели успешно работать на земле (ликвидировано до 15% общей численности крестьянских хозяйств, признанных кулацкими, хотя официально, по данным переписи 1929 года, их в СССР насчитывалось всего лишь 3%).

В итоге произошло отчуждение сельских жителей от собственности и результатов своего труда на земле. Сократились урожайность, поголовье скота, потребление продовольствия на душу населения. С 1928 по 1935 годы в стране действовала карточная система распределения продуктов среди населения.

Колхозы были лишены самостоятельности и являлись бесправным придатком административно-бюрократического аппарата власти. А обострённая продовольственная проблема стала постоянным атрибутом существования жителей СССР.