Читать книгу: «Бьеркезундская легенда»

Шрифт:

Редактор Михаил Морозов

Дизайнер обложки Александр Грохотов

ISBN 978-5-0055-2379-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Уважаемый читатель. Открыв эту книгу, ты сделал шаг к малоизвестным событиям прошедших Зимней и Великой Отечественной войн. В основе сюжетов лежат реальные исторические события и герои, многие из которых остались под своими настоящими именами, которые по соображениям достоверности и памяти, я решил не менять. Имена этих людей можно и сегодня найти на бронзовой плите монумента на Лютеранском кладбище в Кронштадте, на гранитных плитах братских могил в Выборге и на Киперрорте. Надеюсь, сюжеты книги позволят вам по новому взглянуть на историю нашей страны, на судьбы тех, кто остался в том времени навсегда.

Хочу поблагодарить моих друзей, оказавших помощь в создании этой книги. Особую благодарность хочу выразить моему школьному другу Михаилу Морозову за редакторскую работу над текстом.

1. Примиренные смертью

Письмо

Умереть в восемнадцать лет. Какой абсурд. Не поняв этот мир, только слегка ощутив красоту и прелесть жизни. Когда только начинаешь чувствовать, что-то понимать, и вдруг финал. Что думает человек, расставаясь с жизнью в таком невероятно юном возрасте? Попав в обстоятельства фатальности финала своей, такой короткой, жизни. Понимая, что смерти не избежать и она совсем близко…

В конце девяностых началась эпоха снятия секретности с некоторых военных документов. Совершенно случайно в мои руки попало письмо. Точнее, это была копия полуистлевшего письма, найденного в носовом отсеке погибшей немецкой подлодки U-250. Летом сорок четвертого, спустя несколько недель после гибели на выходе из пролива Бьеркезунд, ее подняли. Ее вскрыли в Кронштадте в сентябре сорок четвертого года. Там в носовом отсеке среди мертвых тел немецких подводников было найдено это письмо. Оно пролежало в архиве Балтийского флота более пятидесяти лет. В оригинале оно было написано на пожелтевшем листе, вырванном из журнала радиодонесений немецкой субмарины. Химический карандаш, расплывшиеся буквы, местами исчезающие части слов, написанные умирающим в задыхающемся отсеке человеком. Несмотря на частично потерянные буквы и слова, в конце письма четко читаемая подпись: Рудольф Пауэр.

Операция подъема подлодки сама по себе была подвигом наших моряков и водолазов. Она проходила под жесточайшим артиллерийским огнем и налетами люфтваффе. В ходе этой операции погибла группа водолазов и моряков Балтийского флота. Подлодку отбуксировали в Кронштадт с целью изучения новейших достижений в кораблестроении Германии. Полученные сведения были использованы для создания знаменитых подводных лодок проекта 613, а также первых самонаводящихся советских торпед.

Тела немецких подводников были захоронены на старом лютеранском кладбище в Кронштадте. Более сорока лет это кладбище и захоронение подводников зарастали травой и стирались из людской памяти.

В середине восьмидесятых с ветром перемен стала возвращаться человеческая память. Благодаря Народному союзу Германии по уходу за военными могилами захоронение было восстановлено.

В девяносто восьмом после восстановления текста письма и перевода с немецкого я отправился на лютеранское кладбище в Кронштадт. На огромном валуне бронзовая плита с сорока шестью немецкими именами и с именами двадцати человек экипажа морского охотника МО-105. Сто пятый был торпедирован U-250 незадолго до своей гибели.

Среди немецких имен – Рудольф Пауэр. Дата рождения – восьмое января двадцать шестого года. Именно его письмо оказалось в моих руках. Письмо восемнадцатилетнего немецкого мальчишки, оставшегося лицом к лицу с неминуемой смертью. Именно оно стало для меня стержнем истории, которая не давала мне покоя долгие годы. Среди имен экипажа охотника есть одно, о котором удалось кое-что узнать. Но об этом позже.

Рудольф из Кельна

Мимо старой кельнской ратуши шел светловолосый мальчик. Строгие взгляды каменных королей и почетных граждан города преследовали его со стен. Это были высеченные в камне статуи. С детства ему казалось, что они смотрят на людей своими неподвижными глазами и что-то думают о прохожих своими каменными головами. Иногда он испытывал настоящее неудобство под их взглядами. Мальчика звали Рудольф. Когда дела в школе были не очень или совсем не очень, ему приходилось придумывать оправдание. Не успел подготовиться к уроку математики, помогал отцу месить тесто или выкладывать хлеб из печей. Или что-нибудь в этом роде. Больше всего он боялся строгого взгляда архиепископа Хильдебольда. Проходя мимо западной стены ратуши, он старался не смотреть в его сторону. Ему казалось, что первый кельнский епископ видит его насквозь. «Иду помогать отцу», – как бы в свое оправдание говорил Рудольф, пряча от статуи епископа глаза. После школы он всегда заходил в отцовскую булочную. Надо было носить только что испеченный хлеб и булочки из пекарни на прилавки. Это было пиковое время торговли, родителям требовалась помощь.

Пекарня Германа Пауэра, отца Рудольфа, находилась в цоколе старинного дома в ганзейском квартале, недалеко от городской ратуши Кельна на Марсплац. Отец с молодым помощником Паулем закладывал хлеба, батоны и булочки в печь затемно, чтобы постоянные клиенты ранним утром получали теплый, ароматный, с румяной корочкой товар. Рудольф всегда забегал в пекарню перед школой с одной целью – вдохнуть запах свежеиспеченного хлеба. Он отламывал мякиш, чтобы зажевать его на ходу, накрыв припасенным куском колбасы с маминой кухни. Это было непередаваемым удовольствием.

Перед войной в тридцать девятом, когда ночные факельные шествия нацистов стали обыденностью, он впервые увидел эту девочку. Она зашла в булочную отца по соседству с пекарней в сопровождении матери, высокой и стройной женщины, фрау Зильберман. Бэла, так ее звали. На ней были замшевый коричневый пиджак поверх льняного сарафана и гольфы на длинных стройных ногах. Ее черные густые волосы, заплетенные в две косы, и карие глаза контрастировали с обликом матери, светловолосой немки с арийской внешностью. Бэла была похожа на отца. Она была мишлингом первой степени, ее отец Наум Зильберман – чистокровный еврей. Бэла была яркая и красивая. Ее стройная фигура, доставшаяся от матери, делала девочку объектом внимания мальчишек старого ганзейского квартала. Рудольф, которому шел четырнадцатый год, разглядывал ее, расхаживающую по булочной.

Стараясь быть ненавязчивым, Рудольф произнес:

– Не желает ли фрейлин кельнские булочки с маком?

– Желает, – последовал ответ. Карие глаза Бэлы засияли в улыбке.

– Давай лучше возьмем с сыром, эти слишком сладкие, – вмешалась мать Бэлы.

Рудольф, замещавший после школы отца в булочной, пошел в наступление.

– Возьмите и тех, и других, а еще вам понравится рулет с яблоками. Он испечен полчаса назад. Возьмите, вы не пожалеете.

Но строгая фрау Эльза Зильберман взяла хлеб и булочки с сыром.

Когда фрау с дочерью уходили, Рудольф наспех завернул рулет в бумагу с эмблемой пекарни и, догнав Бэлу, вложил ей в руку пакетик с еще теплым яблочным рулетом.

– Это вам, нашему, надеюсь, постоянному клиенту. Возьмите это бесплатно. Несмотря на строгий взгляд матери, Бэла взяла пакет и почувствовала свою руку в руке Рудольфа.

– Приходите к нам еще, у нас самый свежий и вкусный хлеб в Кельне, – сказал он, не отрывая от Бэлы глаз.

Вернувшись за прилавок булочной, он увидел отца. Он только вышел из пекарни. Засученные рукава рубахи, рукавицы и розовое лицо с каплями пота.

– Что, нравится эта полукровка?

Рудольф не ответил.

– Ее отец еврей, он был одним из богатейших ювелиров Кельна. Владел двумя магазинами. Он один из тех, кто выжимал деньги из простых немцев, которые строили Германию! Из таких, как мы с тобой, понимаешь, Рудольф?!

– Что с ним сейчас?

– Год назад его отправили в лагерь для евреев. Туда, где всем им место.

– Отец, что плохого он тебе сделал?

– Фрау Зильберман, она настоящая немка. Я помню ее девочкой, красивой и умной, тогда она была еще Эльзой Кехлер. Она связала свою жизнь с евреями. Теперь она платит за это очень высокую цену.

– Отец, я много раз слышал, что евреи виноваты во всех наших бедах. Но мне трудно понять, почему их надо гнать из страны и тем более уничтожать?! Лишь только за то, что они богаче большинства немцев?!

– Рудольф, двадцать лет назад, когда я был таким, как ты, немецкий народ был унижен. Наш фюрер поднял немцев с колен, он возродил Германию. И теперь наш тысячелетний рейх ждут процветание и победа! А жидомарксисты, они мешают нам на этом пути. Надеюсь, ты понимаешь это. И нечего пялиться на эту полукровку. Она мишлинг и только благодаря арийской крови своей матери свободно живет среди нас.

Рудольф, стиснув зубы, сдержался. После слов отца внутри стало как-то пусто. Он вспомнил теплую руку Бэлы. Тут он увидел лицо матери. Она подошла и стала гладить его светлые волосы, прижав голову к себе. Ему показалось, в ее глазах был ответ на вопрос, так больно вцепившийся в душу мальчика.

– Да плевать я хотел на все это, – тихо сказал он. Рудольф и раньше не очень понимал всех этих теорий о гордости и величии нации. Да неинтересно ему было все это. Бэла с ее лучистыми карими глазами под черными ресницами стала для него важнее всего на свете.

Через несколько месяцев началось вторжение в Польшу. Англия и Франция объявили Германии войну. По городу проходили колонны людей, поддерживавших великого фюрера, они выкрикивали лозунги во славу нации. Дух возрождения рейха сковывал одной цепью умы людей, поддавшихся самой простой объединительной идее. Идее ненависти к другим людям. Отец был призван в вермахт. Младшему брату Вальтеру исполнилось шесть лет, и мать отдала его в церковную школу, где идеи национал-социализма обходили стороной души многих учителей и учеников. Все хозяйство пекарни легло на маму, семнадцатилетнего работника Пауля и Рудольфа. Теперь ему приходилось вставать в пять утра, чтобы помогать закладывать заведенное накануне тесто по печным формам. Каждый день, возвращаясь из школы в булочную, он ждал, когда придет Бэла. Раскладывая теплые булочки на прилавок, он смотрел в окно, ожидая ее появления.

Несколько раз она приходила одна, без матери, и тогда Рудольф рассказывал ей о премудростях приготовления вкусных булочек и хлеба. Однажды он пригласил Бэлу в пекарню и показал ей, где и как мама заводит тесто. Он долго любовался ею. Она была несколько скована, видимо, комплекс происхождения подавлял ее. Но старалась не подавать вида. В какой-то момент Рудольф оказался очень близко к ней. Две косы густых темных волос спускались на грудь девушки. Черные ресницы ее темно-коричневых глаз и такие же черные дугой брови. На какое-то мгновение его охватило волнение, он не мог говорить, просто стоял и смотрел на нее. С этого момента каждый день Рудольф испытывал радость от присутствия Бэлы в этом мире.

Отец попал на польский фронт. Первое время он присылал пропитанные оптимизмом письма, в которых описывал победы вермахта. К началу боевых действий с Францией его часть была переброшена на французское направление. Письма приходили реже, но в них все так же сквозила уверенность в скорой победе и возвращении домой.

Наступил сороковой год. После капитуляции Франции отцу дали отпуск. Он выглядел немного уставшим, но был доволен, что дело семьи в надежных руках, и очень не хотел возвращаться на фронт. Но война продолжалась. Перед отъездом он сказал Рудольфу, что слишком много стран встали на пути великой Германии. Евреи, которые заправляют в Америке и Европе, объявили войну, и придется поставить их на место.

В сорок первом война вошла в повседневную жизнь жителей Кельна. Начались первые английские бомбардировки. Факельные шествия нацистов по ночным улицам стали еще более агрессивными, и Рудольф, которому шел пятнадцатый год, стал всерьез опасаться за жизнь Бэлы. Фрау Эльза заходила в булочную реже, а Бэла старалась без матери не выходить на улицу. Развелось большое количество чернорубашечных подонков, которые при появлении Бэлы кричали: «Жидовка, вон из Германии!» Некоторые бросали в нее камни.

В начале июня отец написал, что их часть переброшена на восток, где ожидается нападение русских. А в конце июня всю Германию облетела весть о начале победоносного наступления на Москву. По радио речи фюрера и доктора Геббельса, взывавшие к гордости и величию нации, приковывали внимание каждого немца. Теперь, после победы над Польшей и Францией, мало кто сомневался в гениальности непобедимого вождя, в его полководческом таланте и великом предназначении. Фюрер присоединил к рейху Австрию, Польшу. Франция капитулировала. Мама с бабушкой неотрывно следили за фронтовыми сводками и ждали вестей о взятии Москвы. Они были уверены, что после капитуляции русских отца демобилизуют и все заживут лучше, чем до войны. Но война продолжалась, письма от отца приходили теперь реже. Однажды Рудольф увидел открытое письмо. Оно лежало на старом дубовом столе кухни. Рудольф начал читать. Отец писал об огромной России, о страшном русском холоде и непролазной грязи. Письмо было пропитано тоской и унынием. В конце он впервые написал о гибели близких друзей, упомянув одного старого знакомого. Слов о скорой победе уже не было.

Весть о поражении под Москвой всячески замалчивалась, тотальная пропаганда искажала реальную ситуацию на восточном фронте. Пришел сорок второй год, а с ним известие о ранении отца. Рана была не тяжелой, осколок в плечо. После лечения в полевом госпитале отцу дали отпуск. В феврале Рудольфу исполнилось шестнадцать. Днем все чаще звучали сирены воздушной тревоги, английская авиация регулярно бомбила Кельн. Отец приехал на десять дней. Увидев Рудольфа и Вальтера, обнял сыновей и долго не отпускал.

Он постарел, левая рука на повязке. Долго разговаривал с мамой и бабушкой на кухне. В разговорах отца что-то переменилось. Рудольф впервые уловил тревогу и страх в его словах.

– Сколько еще продлится война? Когда уже вермахт одержит победу и ты вернешься домой? – спросил отца маленький Вальтер.

– Не знаю сынок, в этот раз боюсь, что нескоро.

В один из дней отцовского отпуска Рудольф раскладывал теплый хлеб на прилавки. Фрау Эльза с Бэлой подходили к булочной. Рудольф ждал этого визита. Когда они вошли внутрь, к булочной смерчем подбежала группа пятнадцатилетних подростков из гитлерюгенда. Они стали камнями бить стекла витрин и дверей булочной. Рудольф, выскочивший из булочной, схватился с одним из подростков. Отвесив ему хорошего тумака, он тут же получил камнем по голове. Выбежавший в форме унтер-офицера отец испугал нападавших, которые тут же разбежались. Бэла, увидев кровь за ухом Рудольфа, достала из сумочки платок, прижала его к ране. Фрау Эльза, серьезно испугавшаяся за дочь, поблагодарила его за мужество. Мать Рудольфа стала обрабатывать рану на голове сына марганцовкой и йодом.

– Простите, фрау Пауэр, это все из-за нас с Бэлой. Ваш сын настоящий мужчина, простите нас. Эльза чувствовала себя виноватой. Она уже собралась уходить, но мать Рудольфа задержала ее.

– Вы ни в чем не виноваты, Эльза. Мой сын поступил так, как я его воспитала. Знаю, что вас принуждали развестись с мужем и вы этого не сделали. Вы храбрая женщина. Понимаю, как вам тяжело сейчас. Приходите к нам в магазин в любое время, мы всегда вам рады. Отец Рудольфа, слышавший этот разговор, не сказал ни слова. Он молча измерял проемы разбитых витрин и дверей булочной. Вспоминая довоенный разговор с отцом, Рудольф был в полном недоумении.

В день отъезда отец подошел к Рудольфу, он был немного взволнован.

– Я должен тебе кое-что сказать. Прогуляемся.

Они пошли по улице в сторону старой ратуши.

Со стен на них взирали каменные лики Сигиберта Хромого и Карла Великого, Октавиана Августа и Константина Первого Великого. Под их каменными взорами или от предстоящего разговора с отцом Рудольф чувствовал себя неуютно. В этот раз на душе было как-то особенно тяжело.

– Кое-что изменилось, Рудольф. За последние полтора года на восточном фронте мне пришлось быть свидетелем грязных, а иногда просто бесчеловечных событий. Я всегда гордился тем, что я немец. Голос отца дрожал. – Пока не увидел, как наши с тобой земляки с легкостью, порою развлекаясь, убивают женщин, малых детей и стариков.

– И ты убивал?

– Нет, этим занимались подразделения СС. Они такие же немцы, как мы с тобой. Я встретил там своего старого друга, он служит в СС. Он был когда-то для меня авторитетом, единственный из нашей компании, кто читал Шиллера и Гете. Я видел, как он руководил расстрелом евреев. Там были дети и женщины.

– Отец, но ты ведь тоже убивал?!

– Да, но одно дело – убить человека в бою. Мы привыкли к этому. И совсем другое – выстрелить в ребенка или женщину, стоящих перед тобой. Мне очень тяжело это говорить, Рудольф, но ты должен знать: мы не победим в этой войне.

– Почему, отец? Мы же великая нация, нам нет равных! Так говорил доктор Геббельс!

– В этой войне Господь не на нашей стороне. И последнее. Ты, наверное, удивишься, но я больше не осуждаю тебя за дружбу с Бэлой. Не сердись за мои несправедливые слова. Я был неправ.

Отец уехал на фронт. Соседям и знакомым все чаще стали приходить похоронки. Все с ужасом переживали это, понимая, что их очередь может быть следующей. Бомбардировки Кельна участились и стали более ожесточенными. Сирены воздушной тревоги разрывали ночь. Приходилось бежать из дома, дабы не быть погребенными под развалинами. В одну из таких ночей в подвале бомбоубежища Рудольф встретил Бэлу. Они сидели рядом, она потрогала его голову:

– У тебя шрам на месте той раны. Не болит?

– Он напоминает о тебе. После той драки боюсь за тебя, Бэла. Эти ублюдки не дадут покоя.

– Не бойся, мама со мной, меня никто не тронет. Мама меня очень любит, все будет хорошо.

Из бомбоубежища Рудольф проводил Бэлу до дома. Она предложила зайти. Бэла жила вдвоем с матерью в просторной богато убранной квартире. Окна выходили на старую ратушу и площадь. В гостиной стоял черный рояль.

– Кто у вас играет на таком инструменте?

– Папа играл… – глаза Бэлы стали влажными.

– Что с ним сейчас?

– Знаю только, что еще жив и находится в лагере на юге Германии. Мама ездила к нему в прошлом году.

– Это правда, что твой папа был богатым?

– Да, у папы были ювелирная мастерская и два магазинчика. Но в середине тридцатых все конфисковано в пользу немецкого народа и Великого рейха. Потом папу отправили в лагерь.

– И у вас ничего не осталось?

– Кое-что осталось. Но все свои драгоценности и украшения мама отдала офицеру СС, чтобы ей разрешили свидание. У папы был большой бриллиант старинной огранки со своей историей. Он был реликвией семьи и передавался в папиной родне по наследству многие поколения. Папа подарил его маме на день моего рождения. Это был очень дорогой и красивый камень. Он мог светиться в темноте. И был всегда теплым. Маме пришлось с ним расстаться, чтобы папе сохранили жизнь. Она отдала его коменданту лагеря. Глаза Бэлы стали совсем мокрыми, голос немного дрожал. Рудольф понял, что больше не стоит продолжать этот разговор.

– Ты умеешь играть на таком инструменте?

– Да, немного. Бэла открыла черную крышку и стала играть. Она играла неизвестную грустную классическую музыку, которая показалась Рудольфу очень трогательной…

Под Рождество сорок третьего пришла похоронка на отца. Бабушка билась в истерике. Мать, не проронив ни звука, взяла сыновей за руки и зажгла свечу на старом камине. Она была так бледна, что в тусклом свете ее лицо казалось совсем белым. На ней было черное платье. Она долго сидела, глядя на похоронное письмо от командования вермахта и на довоенную фотографию отца, где он, улыбаясь, кусал большую буханку теплого хлеба, сжимая ее в руке. Отец погиб под Сталинградом.

Рудольфу шел восемнадцатый год. После гибели отца в семье что-то надломилось. Мама перестала включать радиоприемник во время выступлений вождей нации. Бабушка, восхищавшаяся речами фюрера, стала замкнутой и какой-то нервной. Все усугубляли ставшие будничными английские беспощадные бомбардировки. Бабушка ненавидела всех: русских, которые убили ее сына, англичан, которые разрушали любимый город и убивали мирных жителей, американцев, которые помогали англичанам и русским и так же бомбили немецкие города.

Однажды Рудольф зашел к школьному другу домой. Его отец недавно вернулся с восточного фронта калекой. Он был без левой ноги выше колена, а на правой руке у него не было трех пальцев. На кухне у старой табуретки, на которой сидел подвыпивший одноногий человек, валялись протез ноги и костыли. Стиснув бутылку большим и указательным пальцами искалеченной руки, он вылил остатки спиртного в стакан и залпом опрокинул внутрь. Увидев Рудольфа, инвалид с небритым серым лицом повернулся к нему и произнес:

– Твой отец – счастливчик, он уже на небесах. А нам еще придется пережить преисподнюю. И это будет настоящий ад. Русских не победить, они умирают сотнями, на их место присылают тысячи. Когда умирают тысячи, на их место приходят десятки тысяч. Я видел их, когда они идут врукопашную. Они безумцы, их не остановить. Они убьют нас всех, они будут мстить. И запомни главное – им есть за что нас ненавидеть. Сказав это, он уронил голову на стол и тихо застонал то ли от боли, то ли от неизбежного ужаса. Рудольф запомнил эти слова. Человек, сказавший это, должно быть, потерял всякую надежду.

В канун нового, сорок четвертого года после очередной английской бомбардировки Рудольф вышел из подвала бомбоубежища и побежал к дому. Бомбы падали на центр города и несколько домов старого ганзейского квартала сильно пострадали. Один был полностью разрушен. Подходя быстрым шагом к пекарне отца, Рудольф заметил, что это был дом Бэлы. На этот раз ее не было в бомбоубежище. Его сердце бешено заколотилось. Бэла, где она? Рудольф побежал к ее дому, точнее к развалинам, оставшимся на его месте. Там уже стояла санитарная машина, выносили погибших. Среди стоявших около машины людей он увидел Бэлу. Она рыдала, Рудольф обнял ее.

– Что случилось?

– Мама, – задыхающимся голосом прошептала она и вновь зарыдала, уткнувшись в его плечо.

Два санитара несли тело на носилках. Оно было накрыто белой простыней с кровоподтеками. Это была фрау Зильберман, мать Бэлы. Она спала дома после ночной смены в госпитале. Видимо, не услышала сирены или не успела спуститься в бомбоубежище.

Вся родня Бэлы по отцовской линии, не успевшая покинуть Германию, была в лагерях. Тяжелобольная бабушка Бэлы по материнской линии после потери на восточном фронте сына, брата фрау Эльзы, находилась в одном из пансионов на юге Германии. Ей некуда было идти. Лишившись матери, она в любой момент могла быть отправлена в Освенцим.

Рудольф взял Бэлу за руку, и они пошли в старый дом с пекарней на Марсплац.

Мама Рудольфа дала девочке успокоительное и уложила ее спать в своей комнате.

Рудольф взял слово с младшего брата Вальтера, что тот будет держать в тайне, пока Бэла будет жить у них. Он предупредил, что епископ Хильдебольд будет следить за тем, как он держит слово. Вальтер очень боялся старого епископа. Как ученик церковной школы он очень почтительно относился к служителям церкви. Забегая вперед, отмечу, что Вальтер сдержал свое обещание. Отправив Вальтера спать, Рудольф остался вдвоем с матерью на кухне старой пекарни, где готовилось тесто на следующее утро. Их работник Пауль ушел на войну. Пекарня осталась на плечах Рудольфа и матери.

– Рудольф, сынок, я понимаю тебя, и мне очень жаль Бэлу. Но ты должен знать, если нагрянет гестапо, нам это будет дорого стоить.

– Мама, мы семья погибшего солдата вермахта, фюрер обещал нам льготы и защиту.

– Если выяснится, что мы прячем еврейскую девушку, нас сразу лишат всего. И главное – тебе скоро исполнится восемнадцать. Идет тотальная мобилизация, и я не знаю, как мне тебя спасти от этой мясорубки. Если я тебя потеряю, как мне жить?

– Мама, не беспокойся. Сейчас идет набор в кригсмарине. Я подал письмо с прошением о зачислении меня на флот в школу подводников, когда мне исполнится восемнадцать. Как сын погибшего я имею право выбора. Фюрер дал льготы семьям подводников, наша семья будет на особом положении. Нас никто не тронет. И главное – я не попаду, как отец, на восточный фронт.

Мать обняла сына.

– Я не могу тебя потерять, запомни. Мне уже хватит утрат в этой жизни. Ступай к себе, ложись спать, уже слишком поздно. Завтра нам с утра закладывать хлеб в печи. Надеюсь, ты не забыл.

После Рождества сорок четвертого Рудольфу исполнилось восемнадцать. Из кригсмарине пришло направление в школу подводного плавания в Кенигсберге, куда специальным вагоном Рудольф должен был убыть со дня на день.

Солнечный февральский день. Мать с бабушкой ушли на кельнскую продуктовую базу. Там они получали муку по льготе как семья погибшего солдата. Вальтер ходил в церковную школу, что находилась в бомбоубежище за старой ратушей. Проходя мимо каменного изваяния первого епископа, он часто произносил слова молитвы с обещанием держать слово, данное брату.

Рудольф приносил из пекарни горячий хлеб и раскладывал его на прилавок. Бэлу прятали днем от чужих глаз. А до открытия булочной она помогала Рудольфу. Принимая теплые хлеба из рук Рудольфа, она раскладывала их на полки прилавков. Когда она в очередной раз протянула руки за буханками, он поймал ее руки своими и потянул ее к себе. Ее лицо оказалось прямо перед ним. Он почувствовал теплое дыхание, теплые от хлеба руки и медленно прижался губами к ее теплой розовой щеке. Бэла подалась к нему навстречу. Рудольф целовал ее щеку и прикоснулся к губам. Бэла отвечала взаимностью. Рудольф нежно обнял ее и стал целовать ее белую шею. Что-то вдруг приостановило его пыл. Рудольф почувствовал слабость и беззащитность стоящего перед ним человека. Он слишком сильно ее любил, чтобы воспользоваться своим положением. Бэла поняла это. Она обняла и стала целовать его. Она прошептала ему на ухо слова, которые он больше всего хотел услышать. Он унес их с собой…