Читать книгу: «Вракли-6. Попутчики, или Разговоры в поезде. В поисках жанра»

Шрифт:

ISBN 978-5-0051-7366-9 (т. 6)

ISBN 978-5-4496-1317-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие к Враклям-6

Много лет тому назад, будучи в пионерском лагере, я впервые услыхал от своего благо приобретённого приятеля волшебное имя – Шерлок Холмс. Он показал мне блокнотик, в котором нарисованы смешные фигурки, похожие на человечков и пересказал знаменитый детектив. Так я впервые узнал волшебное слово сыщик и тут же стал воображать себя, то Холмсом, то Уотсоном. Кстати, фамилия доктора – Watson по правилам английского языка читается как Уотсон, по примеру Water – вода, Уотер. Помните громкое дело по импичменту Никсона – Уотергейт – водяные ворота. В первых переводах произведений Конан Дойля и его известном восьмитомнике, именно под именем Уотсона появился известный персонаж. Я завёл блокнотик, придумал своих «человечков», но лагерная смена окончилась, потом школа и блокнотик я затерял. Однако про знаменитого сыщика не забыл и, вдруг у соседа, друга детства, обнаружил «Записки о Шерлоке Холмсе». Мы с Витькой, так звали друга, книжками постоянно обменивались, и я заполучил, наконец, прямой доступ к Холмсу. Читал запоем весь день и ночь с фонариком под одеялом. Потом пытался разыскать ещё какие-нибудь рассказы Конан Дойля, но кроме «Затерянного мира» долго не мог ничего найти. Даже записался в библиотеку, но там рассказы о Холмсе ходили по рукам и перехватить хоть какой мне не удавалось. Потом меня захлестнула фантастика. Со мной в классе учились двойняшки – Петька и Ленка. Отец у них был военный и перевёлся в Минск несколькими годами ранее. До этого семья жила в каком-то сибирском Мухосранске. С Петькой я дружу до сих пор, а с отличницей Ленкой, единственной золотой медалисткой нашего двойного выпуска пришлось целый год сидеть за одной партой. Она была редкостной занудой, не давала списывать и никогда не подсказывала, зараза! За соседней партой сидела тоже Ленка, жившая в одном доме с двойняшками. Дом же находился на моей дороге к трамваю, поэтому иногда Петька, обе Ленки и я вместе шли домой. У Петькиного отца была шикарная библиотека. Видимо в Мухосранске грамотных было мало и в единственном, по словам Петьки, книжном магазине свободно продавалось то, что у нас уже в те времена не достать ни за какие деньги. Чего только в домашней библиотеке у них не было – от старых изданий в дивных переплётах с тиснением и с золотым обрезом типа знаменитых «Мужчина и женщина» до томов «Мир приключений». Именно в этих томах печаталась замечательная фантастика советских и не только писателей. Казанцев, Ефремов, Беляев и безусловно самые любимые до сих пор Стругацкие. Первой ими заболела Ленка, которая не отличница, и с упоением пересказывала на переменках очередной шедевр. Подхватил заразу и я. Петька снабжал нас том за томом, а также другими книгами на эту тему. Увлечение фантастикой приглушило мою страсть к детективам, которая снова вспыхнула в начале 1966 года. Тогда было объявлено о выпуске по подписке первого почти полного собрания сочинений Конан Дойля аж о восьми томах. Ни моя мама, ни даже её приятель, а мой будущий отчим, зам министра, не могли заполучить подписку на него, а я раздобыл этот раритет лишь много лет спустя. Тогда умерла моя питерская тётушка, оставив мне в наследство всё свою имущество, в том числе и эти восемь томов. Учась в университет, я частенько торчал в Ленинской библиотеке и в ожидании заказанных книг однажды от нечего делать, залез каталог. Там в подборке «Современный детектив» нарвался на Сименона и Агату Кристи. Любовь к этому жанру проснулась с новой силой, но читать в зале мне не нравилось. К счастью соседка по нашему замечательному дому работала в этой библиотеке, и я упросил её давать мне желанные книги на абонемент. В это время потихоньку начали появляться переводы классиков зарубежной фантастики (Азимов, Бредбери, Гаррисон, Катнер и другие), и детективы Чейза, Гарднера, Стаута и прочих. По большей части они печатались в журналах, но выходили и в виде книг небольшого формата, т.н. покетбуки. Надо отметить, что переводили все эти произведения отличные переводчики и поэтому кроме завораживающих сюжетов, рассказы отличались хорошим языком, были остроумны и легко читались. В нашей группе была пара студентов, моих хороших приятелей, родители которых имели блат в книжных магазинах, поэтому мне доставались эти книги, а наиболее популярные журналы мама выписывала по моей просьбе. Много позже, когда я был женат, мы не только выписывали журналы, но выдирали из них понравившиеся рассказы. Я отдавал на переплёт у себя в институте, пользуясь расположением барышень-переплётчиц. До сих пор на даче у нас около полусотни таких «книжек».

Коренным образом ситуация изменилась в конце восьмидесятых и, особенно в первой половине девяностых годах. Книжные полки магазинов и различных ларьков заполонили детективы как хорошо известных авторов, так и совсем новых. Наконец стали печататься Стругацкие, которых ранее было не сыскать. Некоторые из их ныне классических произведений в шестидесятых-семидесятых годах появлялись в странных журналах типа «Байкал» или «Сельская жизнь», подписаться на которые заранее никому в здравом уме не приходило в голову. Сначала переводы Чейза и других американских авторов были хороши, как и прежде, но потом пошла полная халтура. Нет, конечно, некоторые издательства пытались держать марку, но их становилось всё меньше. Хорошему переводчику надо было платить хорошо, но зачем тратить деньги, если непритязательный читатель схавает и такое. Тем более, что книжки стали выходить в дешёвых переплётах, которые выдерживали два-три прочтения, а потом рассыпались и выбрасывались. Цена за такое чтиво была небольшой и создавать из них домашнюю библиотеку, как в советские времена, смысла не было никакого. Те же издания, которые отличались качеством и хорошим переводом достать было не просто. С начала девяностых поднялась волна отечественных писателей. На первых порах они старались писать сами и приличным литературным языком. Помню первые пару томов Незнанского и Тополя про следователя Турецкого. По ним даже сняли неплохой фильм. Также прилично начинала Маринина, но, увидев бешеную популярность, и, следовательно, доходы пионеров нового детектива, их примеру последовала целая орда авторов. Донцова, Полякова, Устинова и иже с ними строчили халтуру с такой скоростью, что если бы не литературные рабы, то, Донцовой, например, не хватало бы 24 часов в сутки, чтобы гнать такой поток. Качество же этой, с позволенья сказать литературы, было таким, что краснели не только учителя изящной словесности, но даже те, кто с трудом мог читать по слогам.

Меня эта волна чуть-чуть задела, но благодаря моей умной жене я успел остановиться. Жизнь к этому моменту была слишком насыщенной, работа занимала практически всё время и я мог себе позволить лишь полчасика перед сном окунуться в те книги, которые мог перечитывать и перечитывать – Гоголя, Булгакова, Чехова…

Когда же я освободился сначала от оков государевой службы, потом расстался с капитализмом и перешёл в свободные художники в качестве научного консультанта известной американской компании, появилось свободное время. И тут, совершенно неожиданно во мне то ли родился, то ли очнулся от долгой спячки, писатель. Хотя считаю, что это слово слишком громкое и лестное для меня. Скорее безобидный графоман-любитель. Который получает удовольствие от самого процесса писания, не претендует ни на какие лавры, не бегает по реакциям, не мучает книгоиздателей, а тихо строчит себе очередную нетленку, украшает её рисунками стыренными из интернета и тиражирует в количестве, равным числу своих друзей-приятелей. Потом рассылает им очередной опус. С удовольствием выслушивает комплименты, в искренность которых верит не до конца, понимая, что никто его не хочет обидеть. Тем более, что дарёному коню, как известно… Сначала я нацелился на почти реальные истории, которые где-то слышал, или которые происходили с моими друзьями-приятелями и просто знакомыми, или даже те, которые касались моей семьи. За что был неоднократно бит своей женой. Она принципиально не читает мои рассказы, но зато получает отзывы от своих подруг. Которые принимают за чистую монету всё моё враньё и с восторгом делятся с ней впечатлениями. При этом жалеют, что рассказы про неё и нашу семью я не иллюстрирую фотографиями. Переубеждать жену и подруг у меня сил нет, я смирился и получаю порцию скандалов и наказаний после выхода очередных «Враклей»

Но тут я вдруг расхрабрился и сначала написал три рассказа про любовь. В их основе легли два факта из жизни двух знакомых и один – из моей. Реакция читателей была сдержанной. Ни за, ни против. Я затаился, но тут вдруг решил: ё-моё, всякие донцовы пишут, а чем я хуже. Тем более, что у меня в жизни было несколько случаев, которые можно заложить в фундамент рассказа. Вот так, неожиданно для себя, я возвратился к детективам, но уже не в качестве читателя. Итак, первая попытка.

Разговоры в поезде

Предисловие. Ода поезду с вагоном СВ в целом и ВАКу в частности

Чай в поезде

Сколько себя помню, я любил поезда гораздо больше других видов транспорта. Ничего удивительного, ведь в детстве другого вида транспорта на расстояния дальше пригородной зоны не было. Долгое время основным маршрутом был для меня Минск-Ленинград и обратно. Это продолжалось до момента, когда мне стукнуло четырнадцать лет, и я получил право летать самолётом самостоятельно без сопровождения. Так как путешествовать к бабушке в Ленинград я мог только во время школьных каникул, то самолёт не только экономил время, но с учётом пятидесяти процентной скидки школьникам стоил меньше, чем купе и почти столько же как плацкарт. Это было связано с тем, что Аэрофлот тогда всеми силами старался перетянуть к себе пассажиров поездов, которые ещё побаивались перелётов. Правда эта лафа довольно быстро кончилась, и чтобы купить льготный билет мне приходилось занимать очередь чуть ли не с ночи. Благо, что кассы Аэрофлота находились в двух сотнях метров от нашего дома. Так я летал в Ленинград и обратно вплоть до завершения учёбы в университете. И мне пришлось опять вернуться к поездам. Причина понятна – до этого мои поездки финансировала мама, а с выходом на работу мне пришлось бы летать за свои, причём уже не одному, а с юной женой, на которой я женился ещё на четвёртом курсе. Хотя следует вспомнить мою прохиндейскую натуру. Я не сдал студенческий билет, жена ещё училась и мы могли пользоваться льготами. Грамотно подправляя сроки действия этих билетов, мы продлили такой режим экономии на почти десять лет. Далее уже было невозможно по причине прихода его в полную негодность. Истрепался, бля! Но скидки давались на время каникул – осенне-зимне-весенних, и на летние не распространялись.

По этой причине в отпуск на долгие годы в плацкарте, а то и общем вагоне вплоть до третьей полки. Причём бывали случаи, что не сутки и не двое… Помню, мы с женой, другом Санькой и его зазнобой, одновременно нашей с ним одногруппницой по физфаку университета Валюхой, после очередной шабашки в Сибири решили пройтись пешком по Уссурийской тайге. То что Валюха была Санькиной зазнобой, она или не представляла или делала вид, что не представляет. Но была она страстной путешественницей и поэтому делать вид, что Санька как бы при ней большого труда Валюхе не представляло. Так как эта самая шабашка была на полпути до Владивостока, то мы решили добираться поездом и заказали билеты в плацкартный вагон для экономии. Всё шло по плану, но, как известно человек полагает, а… в данном случае природа, располагает. И вздумалось ей располагать аккурат в этой части Союза. Шли дожди. Не день и не два, а неделю и больше. И к моменту прибытия нашего поезда в Иркутск, дальнейшую часть дороги вдоль Байкала смыло в этот самый Байкал. У нас было два варианта: пароходом объехать повреждённый кусок дороги или полететь в Улан-Удэ. Оба маршрута выполнялись по нашим железнодорожным билетом. Для экономии времени мы полетели и когда прибыли на ж/д вокзал в Улан-Удэ, то застали картину типа последняя эвакуация населения из Ленинграда в сорок первом году. Тысячи людей из тех, которые прибыли с Дальнего Востока и тех, которые, как и мы, стремились туда попасть, собрались на ограниченной территории. Прибывшие из Владивостока и окрестностей толкались на вокзале и на привокзальной площади, ожидая, когда их подберут и доставят туда, откуда принесло нас. Толпа же наших потенциальных попутчиков толкалась на том же вокзале и на платформах. Периодически подходили составы, из которых выгружалась дальневосточная публика, потом этот состав отгонялся на запасные пути, приводился в порядок и возвращался, чтобы двинуться в обратном направлении. Вид того, как толпа штурмует поезд, напоминал мне Бородинское сражение в части битвы за батарею Раевского. Я понял, что может мы с Санькой и прорвёмся к знамени полка, точнее к полкам, но что делать с девицами? И тут моя прохиндейская натура в очередной раз показала себя в полной красе.

Я предложил Саньке идти со мной к запасным путям, где по моим представлениям готовился к отправке очередной поезд. Понимая, что не до жиру быть бы живу, я предложил навостриться на общий вагон. Тем более, как справедливо полагал, все вагоны в этой ситуации будут общими. Тогда вы спросите, а что же мы не полезли в купе или положенный по билету плацкарт. Да потому, что только в общем есть третьи полки. Как оказалось, я был прав на все сто. Подойдя к составу, я поинтересовался, когда его подадут. Машинист ответил, что через минут сорок – час. Тогда я попросил Саньку молчать, и мы прошли вдоль поезда. Я принял выражение лица человека потерявшего тёщу, но обнаружившего, что та завещала всё своему единственному зятю. Санька же шёл с видом человека, который надеется, что и ему обломится чего-нибудь при дележе наследства. Подойдя к первому же общему вагону, я обратился к проводнице:

– У нас проблема. Мы возвращаемся домой из Свердловска, но у моей жены сильно повреждена нога, может быть даже перелом. С трудом добрались до вокзала и как нам пробиться с ней в вагон при такой давке, ума не приложу

Говорил я жалостливо, войдя в роль безутешного мужа, который попал в жуткую ситуацию, по молодости лет растерян и лишь надежда на добрых людей не даёт отчаяться.

– Вся надежда на Вас. Может быть, Вы разрешите нам сейчас забраться в Ваш общий вагон, несмотря на наличие билетов в плацкарт.

Голос у меня в конце речи дрогнул, Санька зашмыгал носом и чуть не прослезился. Как он сказал позже, он реально проникся, представил и… поверил.

Проводница посмотрела в мои честные глаза, потупилась, покраснела и сказала, чтоб поторопились. Мы рванули к девицам, объяснили ситуацию и двинулись к вожделенному вагону. Перед входом Валюха взяла рюкзак жены, а мы с Санькой подхватили «раненую» с двух сторон и втиснулись в пустой вагон.

– Так, – скомандовал я. – Мы с Санькой на третьих полках, девки на вторых.

– Может лучше вы на вторых, а мы на нижних, – пропищала моя юная и неопытная жена.

– Ага, чтоб вы потом сидели всю дорогу. Нет, так и только так.

Мы разлеглись и стали ждать. Вскоре поезд двинулся и через несколько минут остановился у перрона. Да, штурм рейхстага отдыхает… Как и оказалось, все кто по глупости заняли нижние полки, просидели на них до Владивостока почти пять дней. Особо сообразительные заняли, как и мы, третьи полки, просто умные и шустрые разместились на вторых. Беда людей сплачивает, и эта поездка на третьей полке в обнимку с какой-то трубой осталась в памяти как приятное приключение. Одно только напрягало. В соседнем купе какой-то любитель Ободзинского трое суток подряд с небольшой передышкой на ночь крутил пластинку «Эти глаза напротив…» на портативной радиоле. Из-за этого я на несколько десятилетий возненавидел советскую эстраду и отошёл лишь с выходом на пенсию.

Поезда меня ещё привлекали надёжностью. Как правило, отправлялись они точно по расписанию и приходили в пункт назначения тоже… ну, почти по расписанию. Опоздания в пределах часа за опоздание не считалось, но вот когда на сутки, что бывало, тогда да. Но меня всегда интересовало лишь расписание отправления, а когда садился в поезд, то время прибытия мало волновало. Кстати поезд давал ещё одно прекрасное ощущение. Ты сидишь, но и движешься одновременно. Выйти не можешь, поэтому не суетись, расслабься, сиди спокойно и наслаждайся, смотри в окно, любуйся пейзажами, ходи в ресторан на традиционную солянку, рюмку водки, мясной салат и свиной эскалоп с пюре… Даже в самые застойные времена, даже в период всеобщего дефицита железнодорожная кухня радовала своим постоянством и разнообразием при относительно неплохом качестве. Всё это выгодно отличало от самолётов, у которых было одно неоспоримое преимущество – скорость и, соответственно, время в пути. Правда, заметно это лишь на длинных расстояниях. А вот проклятая зависимость от погоды… Это сейчас лишь какой-нибудь реальный катаклизм может привести к задержке рейса. А раньше полёт на самолёте был сродни игры в рулетку – повезёт-не-повезёт. Причём задержки рейсов были иногда просто необъяснимыми. Бывало, прилетаешь куда-нибудь после полу суток сидения в аэропорту отправления, а тут ясная погода, ни ветра, ни тумана, ни дождя. Почему задержали, почему не объяснили… Правда, я не так давно столкнулся с подобной ситуацией в Штатах. Вылетал я, кажется из Нэшвиля. Прошёл регистрацию, нас вызвали на посадку. Стоим возле выхода к самолёту. Пять минут, десять, полчаса, час… Пошёл второй, американцы народ странный, стоят, вроде бы возмущаются, но как-то тихо, нерешительно. Я не выдержал и по советской привычке взбунтовался. В результате моих громких воззваний к справедливости появилась какая-то дама и несколько смущённо сообщила, что вот-вот, буквально через несколько минут мы пойдём к самолёту. И действительно, появились пилоты и стюардессы, и мы двинулись за ними. Я тихонько спросил у дамы, мол, в чём-то дело было.

– Да пилотов никак не могли найти, – слегка покраснев, также тихонько ответила она.

В те времена малейший туман, слишком низкая облачность, сильный ветер могли задержать рейс. Мне приходилось сидеть в аэропортах часами, иногда даже сутками, но рекорд был установлен накануне Нового года в Киеве, когда мы трое суток пытались улететь в Кировоград к тёще. Не дождавшись, сдали билеты и поехали на автобусе, куда нас устроил мой отчим, замминистра, позвонивший своему украинскому коллеге. Прибыли мы домой в восемь вечера тридцать первого декабря…

При всех достоинствах, поезда имели два серьёзных недостатка. Первый – билеты. Когда Аэрофлот перетянул на себя немало поклонников железнодорожного сообщения, он и льготы поубавил и цены приподнял, что вернуло часть «предателей» в лоно ж/д. С другой стороны, при довольно развитом авиасообщении, Аэрофлот не мог тягаться с поездами по определённым направлениям и в определённое время. Как то летние отпуска и Крым с Кавказом. Один поезд из четырнадцати-пятнадцати вагонов за один раз перевозил до 700 пассажиров жаждущих окунуться в Чёрное море. Самолёт же в лучшем случае мог взять на борт 100—150. Вот и легко посчитать, сколько надо было самолётов, например, для доставки москвичей в Симферополь, если учесть, что поездов на этом направлении было как минимум три туда и столько же обратно. А помимо Москвы, как вы понимаете… Кроме того, крути не крути, а плацкарт стоил заметно меньше полной стоимости авиабилета. Вот и тысячи будущих пассажиров по всей стране вставали на ночную вахту у ж/д касс за сорок пять суток до своей даты отъезда в отпуск на море. А если придёшь к открытию, то, когда твоя очередь подойдёт, вместо билета из кассы покажут фигу. Но может даже не дойдешь. В средине очереди раздастся голос по громкой связи:

– Граждане, на 15 июля все билеты до Симферополя проданы.

И ты уж следующую ночь простоишь как миленький…

В не сезон, конечно, ситуация попроще и не за сорок пять суток, а за недельку-две можно побеспокоится. Правда, по некоторым направлениям это далеко не факт. Может и за месяц придётся, особенно если вы из Мухасранска в Москву за дефицитом решили сгонять.

Вы скажете, а что на самолёт проще? Да нет, и на самолёт было не проще, хотя всё-таки из экономических соображений спрос был гораздо меньше. Ведь на самолёт все билеты на одну цену, не то что в поезде, где между общим вагоном без мест и купе, не говоря уж об СВ разница достигала трёх и более раз. И поэтому на направлениях, где ходили поезда и летали самолёты, Аэрофлот был относительно доступен.

Вторым недостатком был собственно сам поезд, точнее вагон, точнее то, что внутри или одним словом комфорт. Который принципиально зависел от того, какой это: скорый или пассажирский или фирменный, И, главное, где ходил он. Одно дело, если фирменный, к примеру, между Москвой и Минском, другое, если это пассажирский между ст. Каган и городом Турткуль в Узбекистане. Фирменный номер два Минск-Москва не имел плацкартных вагонов, только купе и пара СВ, и его пассажирами были в основном командированные разного уровня. В том числе весьма высокого. Поэтому ослепительная чистота, новенькое постельное белье, вышколенные проводницы, чай плюс к нему богатый выбор. Упомянутый выше узбекский пассажирский я описывал в своих записках путешественника. Мы с женой испытали удовольствие от поездки на этом транспорте. И, хотя, как опытные, стали в положенном месте на платформе, и двери вагона оказались прямо перед нами и мы первые ступили на лесенку, нас, напирающая сзади толпень, мгновенно протолкнула через весь вагон. Я смог лишь в последний момент зацепиться за косяк двери в туалете. Сама дверь была выломана и уложена на унитаз. На ней мы с женой и просидели всю ночь. Остальная толпа стояла в проходе, между полками, сидела на всех, включая третьи… Похожие поезда курсировали и в Сибири, где получили название бичевозы. Там в придачу к подобным «удобствам» добавлялся и весьма специфический контингент. Иногда, находясь в его окружении, было ощущение, что тебя везут не к месту назначения, а к месту отбывания заключения.

Особенно разницу в условиях проезда в железнодорожном транспорте я понял во время моей первой поездке на поезде из аэропорта Франкфурта в Бонн. То, что поезд движется я смог понять лишь по тому, что в окне увидел проплывающее мимо здание вокзала, а вид вагона внутри произвёл меня впечатление подобное тому, которое пережил житель далёкого Чукотского Севера, впервые в жизни попавший в город и не просто в город, а Питер, и не просто в Питер, а прямиком в Эрмитаж.

К счастью, испытывать свой организм путём проезда в бичевозах и пассажирских поездах указанной выше комфортности я перестал довольно быстро. Определив на многие годы местом летнего отдыха благословенный край на юге восточной Сибири, а также Среднюю Азию, Крым и Кавказ на обратном пути оттуда домой, я связал себя крепкими узами с Аэрофлотом. А чтобы эти узы не рвались, то каждое лето вначале проводил месячишко на шабашках, куда опять же летал самолётами. Шабашка обеспечивала нашу семью не только приятными бытовыми мелочами, а жену обновами, но возможностью оплачивать указанные узы. Поезда же вернулись в мою жизнь тогда, когда я окончил университет и поступил на работу в Ядерный центр. К счастью оказалось, что основные направления моих командировочных скитаний обслуживались фирменными поездами. И я стал наслаждаться, как и в детстве, короткими мгновениями железнодорожной жизни.

Особенно после того, когда бухгалтерия сообщила, что мне разрешено ездить в СВ, как учёному секретарю Совета по защите диссертаций. Но любовь к поезду и СВ не должна была быть абстрактной – должны были быть веские причины для поездки. До моего секретарства основными направлениями поездок были Москва и Ленинград, а также расположенные недалеко от них ядерные центры. Как, например, Обнинск с знаменитым ФЭИ на сто первом километре от Москвы или Гатчина рядом с Питером. Изредка Свердловск, Горький или Киев. Поездок было совсем не много, но только купе. Что имело несколько недостатков. Первая и самая главная – сложность в приобретении билетов. Зачастую ехать надо было срочно, а билетов нет. Только СВ, и то не всегда, но из него оплачивали только часть, равную купейному билету. Не страшно, но неприятно. Вторая причина – четыре человека в купе. В тёплую погоду ничего, а вот зимой в морозную кошмар. Как известно в отечественных поездах температура в купе не регулируется, её проводник устанавливает на весь вагон. Ночь, проводник тоже человек и хочет спать, остановок до Москвы раз-два и обчёлся. Печка раскочегаривалась то тропической жары и спать я не мог. Особенно, если выпадала верхняя полка. И, наконец, третья – храп. Я в молодые годы мог спать в любых условиях, лёжа, сидя стоя, при любом шуме, кроме храпа. Даже если он был не громким. Как правило, среди соседей по купе находилась одна сволочь. Всё, до утра ни в одном глазу. Позже появились беруши и меня это спасало. А чтобы снять первые две причины я перешёл на дневные поезда. И спать не обязательно, можно лишь подремать, и проводник с печкой не зверствует.

Секретарство не только дало право на проезд в СВ, но и существенно увеличило число поездок именно в Москву. Почему Вы спросите, данный факт столь важен. Этому есть несколько объяснений. Начало восьмидесятых. Строительство развитого социализма завершилось и, как следствие, началась эпоха дефицита. Всего, но не везде. Парадоксы советской системы были таковы, что в одном месте полки в магазинах ломились от продукта, который в другом месте брался с боем раз в квартал в лучшем случае. Исключением была Москва. Как тогда шутили, проблему снабжения в СССР решали просто: всё свозили в столицу, откуда граждане со всей страны уже сами доставляли домой. Я не был исключением. Минск всё же снабжался гораздо лучше, чем большинство городов Союза, но заметно хуже первопрестольной. А семейка наша была горазда насчёт вкусненького… Вот поэтому командировки в Москву для меня были сродни поездок заготовителя продовольствия периода продразвёрстки. Должность Учёного секретаря совета по защите диссертаций была с одной стороны не очень обременительной, но с другой – даже очень. Всё зависело от того, как эта работа выполнялась. До меня считалось, что соискатель учёной степени априори виновен. Во всём – начиная с того, что имел наглость написать диссертацию, кончая проблемами, которые принёс на голову секретаря. Соискателем можно было помыкать, гонять его в три шеи, постоянно требовать устранять те или иные недостатки работы, заставлять выполнять самые разные дурацкие поручения типа сгонять в Академию за новым бюллетенем ВАКа, отвезти в центральную библиотеку авторефераты счастливца, успешно прошедшего пытки Учёным советом и многое другое. При этом подготовку к очередному заседанию Совета, а также всех документов после защиты секретарь взваливал на приданого помощника. Как правило, сотрудника какого-либо вспомогательного подразделения института. Итак, секретарь лишь стрижёт купоны, изредка ездит в ВАК по вызову, посещает банкеты по защите, принимает подношения благодарных соискателей, имеет отношения вась-вась с руководством института. В связи с этим претенденты на сей пост всегда имеются и конец очереди едва виден. Я же попал на него почти случайно, хотя…

Секретарём совета до меня была зав одной из лабораторий института по прозвищу баба Тоня. Сталинская стипендиатка, кандидат наук, неплохой учёный, но бестолковая и глуповатая в житейском смысле. К тому же вредная, завистливая и не считавшая соискателя человеком. Натерпелся я от неё, словами не описать. Ну, ладно, чёрт с ней, я о другом. Так случилось (очередная удача!), что в день моей защиты в институт приехали Главный конструктор и Главный проектант атомной станции, которую мы разрабатывали. Директор тут же предложил им принять участие в работе Учёного совета в качестве временных его членов, что ВАКом допускалось. Я же к моменту выхода на трибуну выступал несчётное число раз на самых разных площадках – начиная с семинара лаборатории до Ученого совета ведущей организации, коей был наш главный оппонент ФЭИ. К этому стоит добавить несколько лет на сцене с нашими с женой программами по истории живописи. Так что за всю историю института я был первым по-настоящему опытным оратором в отличие от всех тех, кто до меня защищался. Кроме этого, я пару раз был на защитах и выяснил три основных правила:

– тебе даётся двадцать минут. Члены совета готовы промучиться это время, но любое его превышение вызывает законное раздражение и чревато появлением «чёрных» шаров при голосовании;

– однако если член совета задаёт вопрос после твоего выступления, он переводит стрелки раздражения остальных на себя, а соискатель быстро и правильно ответив, наоборот увеличивает шансы благополучного исхода;

– особенно благоприятное впечатление на членов Совета может произвести следующий трюк. Соискатель в своём докладе приводит некий результат, который одному из членов Совета кажется неправильным и даже абсурдным. Он внутренне потирает руки типа: «Щас он у меня получит!» И как только подсудимый завершает свой доклад, этот член тут же лезет вперёд всех со своим вопросом. И тут-то начинается спектакль. Соискатель сдержанно благодарит за вопрос и так отвечает, что остальным членам становится ясно – соискатель молодец и умница, а коллега – мудак. Член, который мудак сконфуженно молчит, но проголосовать против не может, так как всем станет ясно, кто бросил чёрный шар. Конечно же он, мудак!

Я с блеском уложился в девятнадцать минут, спровоцировал одного из членов Совета на «каверзный» вопрос, так прокомментировал замечания ведущей организации, что директор, он же Председатель Совета аж прослезился. Триумф был полный, впервые в истории Совет проводил меня аплодисментами. На следующий день директор вызвал меня и сообщил, что назначает меня Учёным секретарём вместо бабы Тони, а так как по положению ВАКа им должен быть старший научный сотрудник, он меня также назначает и.о. снс. Как только я получу открытку из ВАКа об утверждении моей диссертации, приставка и.о. отвалится, даже до того, как придёт диплом. Рекорд, который до сих пор не побит.

Став Секретарём я полностью изменил работу Совета, да так, что к нам потянулись соискатели со всего Союза. В отличие от бабы Тони, я рассматривал соискателя как героя, заслуживающего степень даже без защиты. Практически каждый приносил свой труд, который не только не удовлетворял требованиям ВАКа, но и даже здравому смыслу. Некий почти бессмысленный набор исследований, похожий на бред учёного утром первого января. Я усаживал его рядом и с помощью клея, ножниц и какой-то матери преображал сей труд в приличную диссертацию. Потом я дрессировал соискателя, готовя его к выступлению на Совете, помогал оформить все необходимые документы. За пятнадцать лет через мои руки прошло не менее сотни кандидатских и докторских диссертаций и ни разу мы не получили ни одного замечания от ВАКа. Все работы были безоговорочно утверждены! Взяток я не… Ну, не взятки, а так приятные подарочки натуральными продуктами – хорошей рыбкой (соискатель из Астрахани), коньяком (Кишинёв), путёвкой на озеро Искандеркуль (Душанбе) и т. д. Но главным было не это, а то, что я придумал, как существенно увеличить число полезных командировок в Москву. Дело в том, что хотя ВАК в СССР был один, но в нём был т.н. спец ВАК, который подчинялся могучему Средмашу (министерство среднего машиностроения). Туда поступали работы из всех институтов и ядерных центров, которые или напрямую подчинялись этому министерству или, как наш, кормились из его рук. После первого же заседания Совета со мной, я связался с этим спец ВАКом на предмет неких консультаций для свежеиспечённого секретаря. Меня переадресовали к чиновнику, курирующего наш институт и я договорился о личной встрече. Вот так организовалась первая поездка и все последующие. ВАК открывал свои двери в шестнадцать часов. Поэтому первое время я ехал ночным поездом в Москву. До открытия ВАКа обегал нужные магазины, а также два НИИ, где служили мои приятели-коллеги. Им я вёз наш белорусский продукт, а взамен получал по списку, согласованному накануне поездки, недоступные в Минске деликатесы. Как-то: финский сервелат, чай «Бодрость», кофе «Арабика», плавленый сыр «Виола (Финляндия», башкирский мёд в оригинальной упаковке и другую подобную вкуснятину, которая поступала в столы заказов упомянутых НИИ. В магазинах же я отоваривался сыром «Рокфор», редкими рыбными консервами, яблоками «Джонатан», апельсинами, бананами и прочими продуктами, столь желаемыми моим семейством. Затарившись под завязку, я доставлял эту снедь на Белорусский вокзал в автоматическую камеру хранения. Далее следовал дежурный обед в ресторане «Будапешт» за мои командировочные деньги. Потом, наконец, ВАК. Полчаса и я уже бегу на выставку. Иногда в Манеж, иногда в музей. А на закате дня медленно прогуливаюсь по улице тогда Горького до вокзала. Забираю добычу из камеры и домой… В первый же визит я обаял чиновника и мы с ним договорились, что буду приезжать как минимум раз в месяц-два. Что стоило мне небольшого подарка, необременительного для нашего бюджета. Родному же руководству я объяснял частые визиты в ВАК, во-первых, большим числом защит нашим Советом, а, во-вторых, заботой о репутации Совета и для предупреждения возможных случайных проблем. Директор, он же Председатель, вдохновлённый результатами моей деятельности, не возражал. Такая частота поездок плюс обычные командировки позволили нам с женой и сыном безболезненно и даже с удовольствием пережить смутное время до августа девяносто первого, а также несколько лет уже в новой стране. Ближе к концу девяностых у нас создался свой ВАК, наше благосостояние существенно выросло, а дефицит исчез. Надобности в заготовительных поездках пропала.