Читать книгу: «Небесная Летопись»

Путешествие начинается

Путешествие начинается, когда ожидание выезда щекочет затылок. Когда прикидываешь, что возьмёшь с собой. Когда появляется летучесть в ногах.

Я просыпаюсь. Рыжая снежная буря глотает мир. Синеватые клочья неба пропадают и вспыхивают. Гигантское облачное тело проползает над городом и с ласковым звериным любопытством заглядывает вниз. Рыжий мрак фонарей танцует со снегом, с голыми деревцами, с ошарашенными автобусами. Вот в небе прорывается чистая полоса. Разлепляет глаза солнце у горизонта. Отчаянное… Ничего-то оно не боится.

Начало путешествия прячется в сладковатом и будоражащем, электрически-колком “пред” в слове “предвосхищение”.

Я в родном городе.

Вот бы тебе его показать.

.

У меня есть летопись. Коллекция – по дням – засушенных лоскутов неба. Сколько ни живу свете, вспоминаю каждый день заново и заново поражаюсь: какое же небо красивое. Я чувствую, как его красота связывает нас всех. Даже тех, кому друг до друга вроде бы нет дела.

Знаешь, а я умею маячить ладонями. Этакая морзянка. Вот сейчас я уеду далеко-далеко и буду с тобой ладонями разворачивать. Как здорово, что жизнь подарила умение зажигать руки. Подарила потребность дарить.

16.01.2024

Поезд стоит минут пять. Заметённый, забытый, уснувший кусочек мира. Мрак колется сухостоем. Он бесфактурный, чёрный, почти ничто. Горизонт – чиркнули фонарями над автострадой.

Из окна вагона – деревья. Я не вижу их лица. Вижу только силуэты, тонкие, перепуганные, ёжащиеся под снегопадом. Они врастают в сугробы, вывернутые темнотой наизнанку. А за кружевом этих ветвеплетущихся силуэтов течёт промёрзло-тоскливая ледяная марля. Кое-где её рыжим обольёт фонарь.

Дома тоже ёжатся. Насупливают крылья крыш. Тёмноокие. Темнооконные. Ветер, ошалевший от холода, босоногий, пытается по крышам до небес разбежаться – но только вспахивает молодые сугробы, занавесями распыляет их вниз. Мне хорошо вместе с янтарно-синей тишиной этих мест.

Поезд трогается, погромыхивая. Мир, выформовываясь из ночного неба, проносится в окне, как наспех придуманный сон. Рыжие глаз леса подмигивает темноте.

Знаешь, я вроде куда-то откуда-то еду, а дом у меня везде. Даже в самом сердце самого холодного сугроба на самой заброшенной в мире железнодорожной станции.

17.01.2024

Утро с трудом просыпается. Чернота. Кое-где её прорывает маленький ветерок-дух – он сам по себе невидимый, но весь извалялся в снегу, и теперь его можно обнаружить.

Деревенька расстелилась огнями. Я не знаю её по имени, но узнаю. Каждый раз, когда поезд здесь проезжает, мне тепло смотреть на её бесстрашные окошки среди пустоты.

Вокзал. Снег тут – главный встречающий, страшный любитель вальса. Проводники курят перед вагонами. На равном расстоянии друг от друга, в одинаковой форме, одинаково сложа вспыхнувшие алым руки – похожи на ожившие тотемные столбы. Они комично-загадочны. Они осознают сказочное таинство своего проводничества.

И небо синеет от их загоревшихся рук. Глядит на нас, непутёвых. На меня, на мою сонную маму и бессонную мышь. И – как в первый раз – проспект-арка-двор. Господи. Такие же, как до моего отъезда.

.

Ритмы подоконника. Кактус-свечка-кактус-свечка-кактус. Загинантус! Не знаю, как на самом деле это растение называется, но зовут его Загинантус. Иногда мама вспоминает, его надо поливать.

.

По снегу цвета слоновой кости чёрнопуховичные люди куда-то идут.

И как будто они не настоящие. Как будто кто-то придумал про них историю и нарисовал. Чёрной гелевой ручкой. По бумаге цвета слоновой кости.

.

Колокольня в Кремле. Помню, как поднимали часы и купол.

Знала бы, как пользоваться своей летучестью, в один прыжок оказалась бы на парапете около её шпиля. Мы как раз на одинаковой высоте.

.

Небо прорывает облака солнечным глазом. Мне чудится, словно родной город был разрушен и вырос назад – сам, из земли. Путешествие допускает такие события, которые все отчего-то условились считать невозможными. Мир течёт пластилином, разогретым в руках.

А я – бродяжка, озирающаяся с изумлением новорожденного. Крошечная искрящаяся точка, любопытная, звенящая, с собственной окраской.

.

Москва – дома-граффити-трубы-храмы. Меня как будто везут в детство. Тогда дорога в Москву становится почти чудом.

.

Окидывая взглядом многоглазые новостройки, смотри в одно какое-то окно. Увидь душу окна. Увидь душу человека, живущего за ним. Тогда эта исполинская кирпичная ракушка перестанет пугать.

А дорога ныряет в низкий пролесок. Бедненький, худосочный, неприкаянный. Почти двуцветный. Долго сюда не вернутся лешие и их друзья. А вот Солнце сюда преданно возвращается, и в деревцах зажигается слабая, всепобеждающая улыбка.

.

Знаете, все мы немножко лошади… Ведь только лошади летают вдохновенно.

.

Скоро небо

возьмёт меня на руки -

и подбросит.

Скоро

нить

между мной и местом, где я родилась,

натянется тонко-тонко -

далеко поскольку -

и от страшного натяжения зазвучит.

Перелёт туда

Ждём взлёта. Темнота самолётного врутреннего пространства – уже выключили всё освещение. Теперь только гул.

Говорят, с любимыми всегда прощаются на хорошей ноте. Чтобы, если вы не увидитесь больше, не о чем было жалеть. Так и я сейчас с землёй прощаюсь. А жизнь хрупкая, как на ладошке бабочка – с крыльями цвета ночного неба.

Обещаю – всё сделаю, чтобы отблагодарить. Не постыжусь душу вывернуть наизнанку. Не поскуплюсь на неё. Не струшу. Мне бы только время.

.

Гудение. Оно не только слышно, оно становится вместо воздуха.

С экранов, подключенных к камерам снаружи, мне в душу заглядывает космическая пустота. Гляжу на неё. Прошу сохранить мне жизнь и немного зябну.

Разгон.

Горизонт ведёт вкось, как пьяного. Оступившись вдруг, он чуть не теряет равновесие.

Всё.

Теперь все мы в ладонях неба. Только ему решать, вернуть нас земле или нет.

.

До смешного крошечные, камеры пытаются на до смешного крошечных экранах показать землю под самолётным брюхом. Ночь раскрывает крылья. Баюкает города. Качает неспокойную гладь небо-моря.

Кажется, за телом этой темноты ничего не разглядеть. А я всё же чувствую. Земля, огромная и усталая. Немного простывшая, но неунывающая, бесконечно нежная, всепрощающая, красивая до безумия. Её красота прорубает мне грудь насквозь. Даже в темноте – лишь слегка блеснув узором дремлющего города, она уже всемогуща.

Почему судьба свела здесь именно нас? Почему именно нам выпало вместе дышать этим драгоценным, запасённым на время полёта воздухом? Почему именно мы можем вместе долететь или вместе разбиться? Наутилус. «Дыхание». «Одинокая птица». «Будем друг друга любить»… Подводно-поднебесный Ноев ковчег самолёта.

В проходе между кресел разгорается чуть не драка. Вокруг то и дело подскакивают с мест. Турбулентность. Турбулентность. Турбулентность. То загорается, то гаснет табло застёгнутого ремня.

Как мы, неразумные, можем ссориться, даже когда под нами пропасть вместо земли?

А я люблю всех. И скандалящих и примирителей, и равнодушных, и сострадающих, и голодных до зрелищ. Потому что мы завтра все на одном ковчеге вернёмся в жизнь.

18.01.2024

Вдруг появляются утро и аэропорт. Где-то за его белыми перекрытиями нас ждёт арендодатель машины. И мы с родителями почти бежим, точно на страшный суд опоздать боимся. И все вокруг тоже боятся. Страшный суд – это паспортный контроль.

Тут воздух тяжелее и белее, чем там, откуда мы взялись. У него свой запах. Я его помню по прошлогоднему Дели – пряно, деревянно, и как будто всё время дымка перед глазами, какая бывает спросонок.

Аэропорт бел, металлически блескуч и многоярусен. Из-за перекрытий не доглядеться до неба. Я ищу его. Тяну шею, как птица с переломанными крыльями, отчаянно хочу поздороваться как положено. Паспорта-отпечатки пальцев-такси-паспорта.

.

От суеты я немного слепну. А день жаркий, как бредовое сновидение, белёсый, дурной на голову. Всё присматриваюсь, что бы тебе показать этакое.

Ищу.

Это трудно, точно я собираю в высокой траве осколки стеклянной вазы. Собираю и знаю, что всех не найду. Вазы как будто не выйдет. Так пусть, найдя какую-то часть осколков, я скрошу их в летучую пыль и подброшу в закат – чтоб, бесформенная, бессмертная, эта пыль загорелась всеми цветами неба. Думаю, хорошая выйдет ваза.

.

Маленькие золотые Будды смеются на обочине, встречая нас. Флажки на домах. Бешеные расцветки фур и мопедов. Мозаики. Вывески такие яркие, что глаза с ума сойдут.

.

Тряпичная мышка Тиу – это мой талисман. Ниточка к детству. Знакомься, если не знаешь моих путевых заметок про Индию.

.

Человек идёт по рисовому полю, изящный, беспечный и невесомый, как цапля. Широкополая шляпа. Малиновая. Рубаха пляшет на жарком ветру. Грабли на плече задорно уставились в небо. Под ногами – вынашивающая рис белая вода.

.

Солнце близится к косматой земной спине. Пространство становится мягче, прозрачней, легче. Лес приходит, деревья, совсем не как у нас. Витиевато корявые. Роскошные. Светлая древесина, тёмная листва; запутались гривами в вечереющем небе. Как здорово на какое-нибудь вскарабкаться: сидеть бы, болтать ногами и напевать.

Белым нафантазированным осколочком, на вершине словно из ниоткуда выросшего холма – замок? Резиденция? Одно из таких строений, которые как будто живые. Они появляются на свет так же, как трава растёт.

.

Кажется, лоскуток берега, с которого начинается здешнее море, мне снился. Счастливо и грустно от узнавания. От того, что место материально, развоплощается материя моего сна – а там жили хорошие люди.

Я выхожу в тяжёлый цветущий ветер. Волны – фетровым шорохом. Деревья ветвят по небу узорную тайнопись. Лиловая влага. Стрекотание. Лес – бесшабашный весёлый мудрец, вечно старый и вечно ребёнок.

Наконец я по-настоящему здесь.

.

Хозяин отеля дарит нам стакан рубинового сока. Как будто кровь неба. Закатными и рассветными часами на горизонте образуется надрез – тогда её и удаётся нацедить немножко. Эту кровь нельзя пить самим, можно только дарить проезжим.

.

И вот сверчки отпевают день. Под фонариком греется незнакомая ящерка. Нам хорошо вдвоём. Мы слушаем, как по засыпающему миру течёт тишина.

19.01.2024

Мир пронизан беловатым солнцем. Деревья напротив окна распустили по небу ветки, как человек от избытка радости руки раскидывает. Изнанка листвы светится красным, в тени свежо голубеет пар, асфальт тепло серебрится. Птицы изредка запускают в воздух напев-другой. Симфония. Прозрачная, невесомая. Знаешь, такая, которая только утром бывает.

.

Здесь по-домашнему отрадно. Я как будто приехала к бабушке на лето, в родную, заповедную, детством зачарованную глушь.

Ещё и кошка приходит. Мы вчера познакомились. Мама сказала, что её зовут Василий. Кошка пронзительно здоровается, я отвечаю: «М-мяа-аэу-у…» Кажется, мы с ней ещё не смогли найти общий язык.

Пока мы идём к морю, я думаю о заснеженном Петербурге. О друзьях, которые сейчас мёрзнут, учатся, творят и боятся за будущее. Я хочу принести им кусочек здешней отрадности. Я хочу закутать в неё, как в огромный шарф, сотканный из света и морского шороха.

.

В лесу стоит бестия. Пятиметровая. Радужное лицо теряется в листьях. Драконье бешеное лицо, глаза навыкате, искрят язычками пламени ряды рогов. Бестия грозная, но добродушная.

Люди, одевшие её в кожу-мозаику, старались, точно им для живого существа нужно было кожу соткать. Тут надо на совесть. Чтоб потом у бестии проблем со здоровьем не было.

Ты только представь, вот такими людское воображение населило здешние леса!

.

Белые керамические змеи охраняют лестницу. Чешуйки потрескались. Жарко, а в брюхе у змей прохлада. В маленьких глазах – неугомонная ртуть. Кладу ладонь на бок змеи и чувствую недюжинную энергию её танца – как жестоко его сковали керамическими пластинами. Ещё чуть-чуть, и оживёт.

.

На вершине горы беспечно летает пагода,

золотым чешуйчатым куполом в небо тянется.

На крышах, как кошки, драконы – дугою спины -

солнечного жара ало-рыжие духи.

.

Храм впитывает звуки с мягкой глухотой. Закрываю глаза, и во мраке зеленовато просвечивает статуя Будды.

Стою перед зеркалоподобным дверным проёмом. И не отражаюсь. Там только божество, опустившее веки, смотрящее на меня золотой ладонью.

.

Продавливая пространство куда-то сквозь,

почти прорывая его,

проливая по полу космос,

громоздятся арки.

И тишина гудит.

Так шуршат шторы, когда сквозь них

проливается ветер.

Так шуршит небо, когда сквозь него

проливается время.

.

Строгий золочёный старец сидит под крышей.

Лицо у него облупилось, и чешуйки краски

танцуют на ветерке.

.

Как всё просто. Камень, багряный потолок, блаженная статуя, деревья, небо, босые ноги, босоногий ветер, выскочивший в окно. И радость от ощущения себя частью жизни – не за что-то. Она тоже просто есть.

.

Мама покупает себе огромную соломенную шляпу и расцветает. Шаримся по магазину с корзинами. Отрываюсь ногами от неба, затылком – от земли.

.

Родители обедают чем-то из местной кухни, умопомрачительным, гигантским, пахнущим морем, соевым соусом и мясом. Я жизнерадостно грызу овощи и йогурт из супермаркета. Аллергик. Вегетарианка. Я выключу вкус и буду пробовать глазами и обонянием.

.

Зависаю на перламутровой голубизне моря. Небо растворяет горизонт. Солёные тёплые руки, обсыпанные песком, придерживают меня над темнотой закрытых глаз. Баньяны и раковины заговаривают солнце – чтоб возвращалось завтра.

.

Рисую здешнюю бестию. Покажу, если хорошо получится, и порадуюсь, что вы с бестией теперь знакомы.

20.01.2024

Ночь проходит в компании геккона на потолке. И в четыре, и в шесть утра небо светится, но солнца я так и не замечаю. Представляешь, оказывается, иногда рассвет – это звук.

Море уколыбеливает. Высоко трещат сверчки. Надрывными переливами вскрикивают птицы. Кто-то постукивает, кто-то всхлипывает, кто-то лает, ветер бродит в широких листьях и гудносо поёт, и растревоженное море плещет, побрякивая ракушками. Мир взвинчен.

.

Горы тут обточены ветром и временем. Даже набирая высоту, они остаются по ощущениям приземистыми, уютными, добродушными.

.

Я сегодня растворяюсь. Где я? Каков мир? Вот моё тело на кресле. Вот глаза ходят по пейзажу – но суть его не видят. Мысли не могут родиться; только их шуршащие, вяло мерцающие тени толкутся в голове.

Прости, сегодня я не смогу проводить тебя по лесам, которые видела. Потому что – позволь признаться – до сих пор очень измотана сессией. А созерцать – труд, пусть и прекрасный.

Здесь высокое небо, и оно так щедро льёт за закате и восходе на землю краски, что теряется горизонт. Горбатые склоны млеют в жаре. Архитектура красивая. Фантастическая. Светло-серое кружево веток; мягкий холод листвы, а кроны нежно касаются кромки неба и, любопытствуя, склоняются над дорогой.

Меня рвёт изнутри к нашим тоскливым сугробам, сырым ботинкам, к походу в бурю к друзьям с целью подарить полкочана капусты и почитать хайку. Я скучаю по холоду. По неуютности вокруг собственной души-огонька, когда не можешь ничего, кроме как гореть.

.

Провода, освещённые закатом. Бежит тягучее солнечное вещество. Что у него за природа?

.

Я очарована нашей улицей. Она отрадно-домашняя, честная и простая. Грязноватая. Ручей прорезает её, и над ним висят уши пальм. Курочки ходят. Дом квадратиками дробится на разные цвета и на разную древесину. Выйдешь на балкон – крыши в лесной дымке плещутся. Горизонт изгибается танцующим крылатым змеем – горы.

Закат. Расплавленное небо давит на плечи. Я стою на балконе, слушаю дягилевские балеты. И плачу. Ты прости, что говорю.

Слишком много радости-тоски, не помещается.

21.01.2024

Во взлохмаченной лесной шкуре блестят крыши. Как изогнутая рука, голубеющая скала лежит на линии горизонта. Облака выкарабкиваются из-за неё. Будто где-то на дельней горе сидит старик, тщедушный и высохший, с белоснежной всклокоченной бородищей; прядёт этот старик тучи, облака да туманы, приподняв их бережно над собой и подпихнув под брюхо, пускает в плавание. Тут-то они и показываются из-за склона.

.

Я воде и чуть-чуть в небе. Упругие солёные руки обхватили меня до горла. Слушаю, как ходит внизу песок, и тихое дыхание исполинской бирюзовой медузы.

.

Будда сидит на вершине. Сидит и беспристрастно окидывает город взглядом своих закрытых век. Глядит на пробки и светофорную неразбериху, на ночные клубы, массажные центры, кафе, бары, пляжи, на все незаметные благородства и грустные уродства, порождённые мегаполисом. Глядит на огромного зелёного зверя, на чьей спине мегаполис вырос. Глядит на море, рождающее рыб и пожирающее корабли. Глядит на небо. Глядит с всепрощающей иронией. Остаётся беспристрастным.

Почему кто-то всё видит с опущенными веками, а кто-то не видит ничего с поднятыми?

.

Мантры перемешиваются с ветром, с перезвоном лент, с шепотками листьев и далёким ворчанием залива. Скалы обнимает свет-кровоток. Отсюда, с высоты, можно посмотреть на мир, как будто лежишь на волнах небесного моря.

.

Наш путь лежит через лес.

Крошечная я смотрит в лицо самого великана-леса. А великан смотрит со смешливой добротой на меня. Дыхнёт – и сквозь меня дыхание всего мира перехлынет. Так звонко, огромно, широко и прекрасно!

Стрекот, пугливые шуршики чьих-то шагов, редкие птичьи переклики. Хочется убежать вперёд. Заодиночничать. Скакать по камням, хвататься за стволы, слушать, как дышат и разговаривают деревья, вглядываться в переплетения их корней, щуриться на узор светящихся дырочек в листьях. Страшно, что родители догадаются о моём секрете, сломают хрусткую паутинку из моего сердца в мир.

Представь – все возможные зелени, зелёности и зеленоватости собрались в одном месте. У каждого своя форма. И каждая продумана с такой любовной кропотливостью, тонкостью и вдохновенной спонтанностью. Корни и стволы – поток неба, выпавшего на землю и теперь растущего назад. Цветы – древесные фантазии. Листья-руки, листья-крылья, листья-уши, листья-пропеллеры. Цвета маслянисто блестят, и шелково мерцают, и матово шкрябают. И их плетение наброшено на все горы.