Читать книгу: «Выучиться на Бога»

Шрифт:

Памяти Андрея Голикова,
внезапно, безвременно, в 33 года ушедшего товарища,
ПОСВЯЩАЕТСЯ

ISBN 978-5-4498-5368-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«И весь он, все тело его ликовало, впитывая в себя чудесное, могучее, пьянящее ощущение жизни, которое приходит к человеку и захватывает его всякий раз после того, как он перенес смертельную опасность»
Б.Н.Полевой

Пролог

Ветра почти не было, пушистые хлопья снега медленно и редко опускались на землю. Чтобы сразу превратиться в гадкую, грязно-серую кашу. Странное дело – на дворе середина декабря, а морозов не случалось до сих пор. Упомнят ли подобное старики? С крыши вместо сосулек весело сбегали талые ручьи, барабанили по доскам веранды.

При том ведь не сказать, что кругом царило благодатное тепло. Стылость, сырость, слякоть – нормальные люди в такую погоду стараются дома сидеть. А на улице торчали только двое: он, Басо, да охранник Канцелярии. И ладно охранник – обвешанному кожей и железом воину по службе полагалось выситься бесстрастным истуканом, а зачем топтаться здесь Басо? Второй час, кстати, топтаться. Вдобавок одежда была выбрана явно неудачно, и теперь отделаться переминанием на месте не удавалось. Не очень достойно приличного чиновника, но Басо подпрыгивал, пыхтел, хлопал себя по плечам. Главное – драгоценный футляр не выронить. Вещь древняя, обивка протерлась, еще по пути чуть намокла, поэтому следовало беречься.

Охранник, зараза, даже бровью не повел на мучения человека. Ни словом с таким перемолвиться, ни сочувствие получить – уставился слепым взором в даль и изображает из себя статую с алебардой. А чего там углядишь? Басо давно успел все рассмотреть: равнина серого снега, испещренная черными штрихами-прогалинами, разбитая нитка дороги, несколько домиков, часовня рядом, роща. Деревья дыбились голыми скелетами, дорога пустовала, небо хмурилось и прекращать сыпать хлопьями не собиралось. Тоска.

Слегка улучшилось положение с ранними зимними сумерками. Изнутри здания донесся приглушенный звук гонга и тотчас, будто у порога ждали, распахнулась дверь. Чиновники, молодые и в возрасте, поодиночке и группами, потекли на улицу. Разговаривали, смеялись, оживленные, – как-никак домой, к семьям, к очагу и ужину. Не всем же мерзнуть на проклятой веранде!.. Басо, стоявшего в стороне от прохода, приветствовали, а он в ответ кланялся непрерывно, точно игрушечный болванчик. Даже зло брало… Прости Господь, грешные порывы… Наверно, думают, прибывший издалека сослуживец пропускает их, чтобы войти в здание Канцелярии? Ох, как бы он мечтал кинуться в полутемное, но такое теплое жерло дверей! Однако нельзя, долг превыше прочего. Здоровья в том числе. Самое большее – размять спину непрестанными поклонами да обменяться парой фраз с кем-нибудь из хороших знакомых.

Жаль, народу в Канцелярии работало немного – человек пятнадцать-двадцать, знакомые скоро кончились. Хотя о чем это он?! Слава Творцу, что народу было мало! Так они, по крайней мере, быстрее вымелись вон. И приблизили момент, ради которого имело смысл дрожать в сырости.

Еще с полчаса минуло в тягостном ожидании, когда из приоткрытых дверей выглянуло круглое мясистое лицо. Гордое до чрезвычайности, как у всех слуг высоких сановников, оно обозрело окрестности, задержало взор на Басо. Ни слова, ни кивка, лишь надуло губы и нырнуло обратно. Тем не менее страдалец встрепенулся – надвигался судьбоносный миг. Обыкновенно господин Укава, начальник Канцелярии, заканчивал работу гораздо позднее остальных, шептались, чуть ли не к полуночи. Естественно: серьезная должность, ответственность, море бумаг и важных решений, способных повлиять на жизнь целой страны. Тем дороже была милость, оказанная простому, незаметному чиновнику.

Первым на веранду выступил все тот же слуга, надменный, пузатый коротышка. В руках – прямо королевское знамя – фонарь на палке, за спиной – корзина с документами. Басо признавал, что одевался слуга, пожалуй, лучше его самого, и разукрашенный резьбой фонарь стоил приличных денег, однако заносчивого вида коротышки это не извиняло. Розги наглец не дополучал! Даже появившийся следом начальник Канцелярии выглядел менее спесиво.

Господин Укава имел внешность идеального вельможи – высокий, полнотелый, с благородной осанкой и печатью мудрых размышлений на лице. Усы, согласно дворцовой моде, свисали до линии подбородка, брови строго хмурились, шелковая шапочка, роскошный шелковый халат с подолом, волочившимся сзади, серебряная цепь – такими художники обычно рисовали государственных мужей. И, приветствуя такого, не грех было согнуть спину особо низко. Нынешнего начальника в Канцелярии любили. То есть не только почитали, уважали как всякого, занявшего значимый пост, но именно любили. Редкостное стечение обстоятельств – во главе ведомства оказался человек пусть требовательный, зато справедливый, способный слушать чужие мысли, самостоятельно их оценивать и не присваивать потом. С его приходом даже привычные сплетники утихли – все боялись лишиться хорошего руководителя. И вряд ли кому другому дерзнул бы адресовать диковинную просьбу Басо.

Достигнув величавой поступью середины веранды, Укава остановился, глянул на бегущие с крыши капли воды, поежился.

– Зонт, господин? – тотчас отреагировал слуга, теряя спесь.

– Не надо пока.

Вот он момент. Басо, набрав грудь воздуху, шагнул вперед:

– Нижайшее почтение, господин начальник.

Укава медленно повернул голову, посмотрел свысока, будто не ожидал здесь никого встретить.

– Ах, это ты, Басо. Все-таки пришел. Ну, чего там у тебя?

Трясущимися то ли от холода, то ли от волнения пальцами чиновник открыл футляр и извлек туго перевязанную бечевкой кипу бумаг.

– Ого! Внушительный труд, – Укава, отмахнувшись от помощи слуги, сам принял дар. – Признаться, не думал, что у тебя хватит терпения когда-либо завершить его. И бумаги сколько извел… Небось, на одних лепешках с лапшей целый год сидел? Семью мучил… Хотя ты не женат, верно?

– Совершенно верно, сир, – опять поклонился Басо. – Бранить меня было некому.

– Бранить, юноша, всегда найдется кому, – фыркнул Укава на робкое подобие шутки. – Понимаешь ведь, что я посмотрю твою писанину с придирчивостью? Как-никак не безвестный шалопай сочинял, на кону репутация Канцелярии! Осознаешь?

– Разумеется, господин начальник. Лишь о такой строгой оценке я и мечтаю.

– Это хорошо… Посвети-ка, Сицэмо!

Вельможа поднес рукопись к фонарю и перелистнул несколько страниц, заполненных аккуратным почерком.

– Старался, вижу, – проворчал он. – Времени там у вас в Ней-Тезе, похоже, свободного с избытком, вот и занимаетесь Бог ведает чем. От безделья.

– Честное слово, господин начальник! – вспыхнул Басо. Хихиканье мерзавца-слуги уязвили его особо. – Исключительно вне службы создавалось!

– Ладно, поглядим… О какой эпохе взялся писать?

– Начало одиннадцатого столетия от сотворения мира.

– Давненько. Благая Весть?

– Э-э… Лет за двадцать до того.

– Но Великий Пророк уже родился? – Укава покачал головой. – Годой… Ох, Басо! Ну чего бы тебе не изобразить житие Пророка или хотя бы шествие по миру его идей? Почему обязательно хардаи? Мало проблем со Святой Матерью Церковью?

Чиновник потупился, точно нашкодивший мальчишка, но ответил упрямо:

– Вы же в курсе, господин начальник, я долгие годы работаю с хардаями, по сути, живу с ними бок о бок. Кое-что узнал, кое о чем расспросил. Это же, возможно, зачин большой летописи! А описывать житие святых – занятие для церковных служителей, тут я не силен. У нас ведь Канцелярия по делам хардаев!

– Подучился бы, книг толковых почитал… М-да. Хардаи… Они, конечно, славные, непобедимые воители, многое сделали для страны, однако далеко не всем понравится возвеличивание клана язычников.

– Но я же не возвеличивал, господин начальник! Я лишь пытался зафиксировать их историю… Не моя вина, что началась она чуть раньше Благой Вести!

– Тем хуже для истории, – повысил голос Укава. Затем продолжил мягче, – Ладно, Басо, посмотрю на досуге, после решим, как с твоим… творением поступить. Название, безусловно, заменим – ни к чему зря Церковь дразнить… – он свернул бумаги и передал слуге. Сам спрятал ладони в широких рукавах. – Холод-то какой… Хотя правильно я велел ждать здесь. Странные свитки, перешептывания в кабинете, сомнительные летописи… Навевает подозрения. Не доставало еще неприятностей из-за этой ерунды! Впредь являться опять же только по моему приказу. И не болтай никому. Понял?

Часть первая. ПЕРСТ СУДЬБЫ

I

Самым трудным оказалось – прийти в себя. Просто вынырнуть из мешанины бессвязных, темных видений и всплыть туда, наверх, к свету. А заодно к боли. Они были теперь неразлучны: серый, режущий свет и боль, многоликая, но вездесущая. Стоило ли тогда всплывать? Будь его воля, человек, не исключено, остался бы в мире видений. Там тоже хватало кошмаров, а существование грозило вскоре угаснуть, зато хотя бы плоть не бесилась в мучительных судорогах. Плоть там вообще отсутствовала.
Впрочем, роль ее такая, похоже, не устроила – именно плоть грубо потянула сознание вверх. Зачем? Хотелось еще пострадать? Или отыскалась в глубинах памяти иная цель?
Как бы то ни было, он очнулся. А, очнувшись, тотчас застонал: болело все. Даже без движения ломило спину, крутило суставы, каждый вздох рвал грудь, каждая мельчайшая мышца вопила о беде, о тяжелых, непоправимых разрушениях. Ноги просто не ощущались, тогда как в самом центре головы полыхало подлинное пламя. Умереть, наверно, было бы легче.

Праздники случались нечасто. То есть дней, посвященных какому-либо из Небожителей, главных или рангом пониже, их родичам, помощникам и слугам, имелось вдоволь. Прибавить еще местных божков, известных порой лишь в одной деревне, а в придачу разных почитаемых личностей вроде легендарных предков, глав семейств и духовных подвижников, так, пожалуй, год превращался в сплошное торжество. Только вот назвать это настоящим праздником язык не поворачивался.

Нет, положенные ритуалы в Илдоке всегда соблюдали усердно, не сравнить с погрязшими в пороках соседями. Никакие жизненные невзгоды не заставили бы жителей страны пропустить первый день апреля – хоть дождь камней обрушится с неба, они обязательно, как сотни лет назад заведено, понесут в храм белого ягненка во славу младшего из Великой Троицы – лучезарного Винга. И августовская жертва громоподобному Каону – дары нового урожая – последует непременно. Каон – самый могучий из Богов, это знает каждый младенец, именно Каон владычествует в мире, только вот… почему-то самые обильные подношения собирались теперь в декабре.

Шу, седой угрюмый старец, единственная отрада для которого – прервать бытие земной твари. Старший из божественных Братьев имел мало приверженцев. Его редко любили, разве кто-то из особо отчаянных, зато все боялись. «Придет час, и наши нити судьбы обрежет каменный нож Шу», – пугали друг друга дети подслушанным от взрослых. Старец, конечно, не был ни демоном, ни злодеем, он лишь выполнял необходимое – завершал цикл жизни, дабы та смогла возродиться вновь. Но у кого не дрогнет сердце при мысли о неминучем конце? Собственном конце! Шу не знал сострадания, его не трогали мольбы и проклятья, а высшим подвигом для героев древних легенд считалось выкрасть у палача свою нить. Правда, скольким смельчакам такое удалось? То-то же.

Отсюда общая неприязнь. Страх. И поклонение. Не подкупить старика, так чуть задобрить. Чтобы чуть позже взялся иссохшими пальцами за твою паутинку, отодвинул ее на потом – ему ведь все равно, он веков не замечает, а человеку каждый день под солнцем дорог. Ради лишнего же годика и подавно ничего не пожалеешь. Оттого святилища Шу – разумеется, мрачные и громоздкие, порой вырубленные в темных недрах скал – на недостаток пожертвований не жаловались никогда. Не являлась секретом и закономерность: чем тяжелее вокруг, тем плотнее поток жаждущих поклониться седому богу. Голод, мор, война – люди тотчас вспоминают о бренности бытия, торопятся любой ценой вымолить еще немножко времени, каются и клянутся в чем угодно. Отступает беда – уцелевшие опять захватываются будничными хлопотами, опять созидают жизнь под опекой веселого Винга, копят богатства, славя Каона… Клятвы тонут в пыли забвения. До следующей напасти.

Ладно, очередной круговорот из бессчетного множества, на котором держится мир. Мудрецы уверяли: так было от сотворения Поднебесной и так будет впредь. Только вот… никакой мудрец не припоминал влияния храмов Шу, подобного нынешнему. Тут уж цикл явно не замыкался, что-то нарушилось в тонком механизме, устроенном Небожителями. А такое нарушение, хочешь не хочешь, ощутишь. Осознает не всякий, подыщет подтверждения с обоснованиями лишь гений, зато ощутит даже безмозглый дворовый пес, что брешет на каждую пичугу. Тогда он примется выть по ночам, вгоняя хозяев в еще большую тоску, те, покряхтев, соберут новые дары. Каковые понесут, естественно, к самому мрачному из окрестных храмов. А куда иначе? Беда ведь…

В Илдоке шла война. Вернее, не так – война шла кругом, везде. Острова Диадона жили войной. Давно жили, успели, чудилось, свыкнуться с непрерывностью череды битв, осад, триумфов и разоров. Истоки нынешней вакханалии терялись в памяти поколений – сражались деды, отцы, суждено сражаться и внукам. Разве есть иной способ существования?

Однако то, с чем сумело примириться человеческое сознание, едва терпела плоть бытия. Зарастали брошенные пахарями поля, хирела торговля, пустели кварталы извечно шумных городов. Силы Илдока истощались, медленно, но неуклонно – пытливый взор подмечал даже по проезжаемой единожды в год дороге. Пожалуй, если что и спасало княжество в теперешнем состоянии от внешних угроз, то исключительно одновременное ослабление соседей. Многотысячные битвы древности уже воспринимались как фантазии сказителей. Или так измельчали потомки великих воинов? А как прикажете не измельчать, когда с ничтожными перерывами бои длятся восьмое десятилетие?.. Восьмое? Или девятое? Сейчас уж точно не определить. Да и важнее другое – положение вырисовывалось скверное, навевающее тягостную, пронзительную тоску. Хоть вправду беги на поклон к зловещему старцу Шу…

– Скверно… – Айнар сам не заметил, как произнес это вслух.

– Ну что вы, господин! – рядом с готовностью всплеснул руками Ориема. Седому слуге, пестовавшему хозяина почти с пеленок, позволялось многое. Чем он и пользовался с бескорыстным усердием. – Полно убиваться. Эка невидаль – брат обошелся неласково? Ведь не впервой…

– М-да… – криво усмехнулся Айнар. – И, чую, не в последний раз.

Старик Ориема, конечно, заслуживал доброго взгляда за истовое желание утешить, но выдавить из себя подобный взгляд не получалось. Да и как благодарить слугу, который, в сущности, являет собой немой укор? Блестящего воина княжества сопровождал… одышливый, рыхлый телом простолюдин. Вчерашний конюх вместо бравого оруженосца! Обернешься на такого, и стыд жжет щеки… Хотя понимаешь – лучше такой, чем вовсе никакого. А кто согласится служить лишь за скудную кормежку да латаное платье? Даже не согласится, сам вызовется, напросится, мечтая уберегать подросшее дитятко от мирских напастей… Слов нет, поначалу трезвый, хозяйственный рассудок Ориемы оказывался весьма полезен, однако нынче… Преданного старика, впрочем, не сменишь. Не только потому, что тот, пожалуй, еще вздумает умереть от внезапной обиды. Денег у блестящего воина за минувшие годы не сильно прибавилось, а без них попробуй найти охотников таскаться по дорогам и полям, из битвы в битву, рискуя головой.

– В конце концов, хвала Небесам, кое-что от брата все же перепало, – продолжал разглагольствовать слуга, подогнав своего понурого мула к стремени Айнара. – И князь, да продлятся его дни, наверняка не забудет вашей, господин, недавней доблести, тоже одарит.

– Очередным серебряным кольцом? – фыркнул воин. – На него мы, старина, и недели не протянем. Опять же не понесешь ведь дар солнцеликого на рынок? Придется цеплять к предыдущим. Сколько их там скопилось?

Ориема хлопнул себя по груди и вслушался в глухое звяканье под одеждой с явным удовольствием.

– Двенадцатое, господин, – сообщил гордо, словно сам добыл все эти знаки высочайшей милости. – Едва ли у кого из Ближних сыщется так много…

– Не преувеличивай, – Айнар вяло поморщился. – И у Кейхата, и у Дитоми они связками на стенах висят. Даже у сопливого Киенео вряд ли меньше моего. Толку, правда…

Слуга покачал головой – он помнил, как ликовал, как плакал от счастья юный хозяин, получив из княжеских рук первое кольцо. По итогам первой серьезной битвы, где они чудом уцелели. И на пороге долгих восьми лет кровавой страды.

– Уверен, большие награды не за горами, господин. Вы ведь теперь – боязно подумать – на вершине отторо! Верно?

Еще одно утешение, лишь пуще растравляющее душу!

– Верно, – буркнул Айнар. – Верно, старина. Вот только приятнее быть последним среди аннинов, чем первым среди отторо. Как вообще сравнивать передний ряд Ближних с задним? Там, сзади, не очень и важно, какое место занимаешь… Все равно не видно…

– Но кому претендовать на передний ряд, если не лучшему из отторо? – вкрадчиво заметил Ориема.

Они ехали полупустынным трактом. Жара, допекавшая почти месяц, чуть спала, даже не грянув обычной в таких случаях бурей. Где-то на краю небосклона похмурились тучи, пару раз громыхнуло, чиркнуло сквозь темноту гневным пламенем Каона и более ничего. Жухлые от засухи крестьянские нивы словно в насмешку получили горсть дождевых капель.

Зато явно оживились дороги. Те, кто неделю за неделей просиживал под крышей, предпочитая убытки гибели на чудовищном солнцепеке, сейчас спешно собирались в путь. Сколько даруют Боги терпимой погоды? Навсегда ли ушло пекло, многими уже поминаемое, как недобрый знак? Надо успеть провернуть хоть малую толику скопившихся дел, тогда и грядущие напасти авось перебедуются легче… Не сказать, что с прохладным ветерком жизнь в княжестве забурлила, но людей на тракте хватало. Крепкие купеческие караваны, крестьянские повозки, обозы городских работников. Каждый торопился, покрикивал, щелкали кнуты, храпели лошади, десятки подошв и копыт усердно взбивали отсыревшую дорожную пыль.

Впрочем, даже в крайней спешке всякий путник не забывал регулярно озираться. Как теперь – тучный, голый до пояса верзила, шедший в хвосте каравана, оглянулся и замер. Потом резко крутанулся на месте, согнулся, открыв жидкую кисточку волос и лоснящийся загривок. Айнар едва шевельнул пальцами державшей узду руки.

– Дорогу! – багровея, с натугой взвыл толстяк. Развернулся к своему каравану и замахал копьем. – Дорогу благородному господину! Вправо примите, олухи, демона вам в печень!.. Мигом посторонятся, господин…

На лице молодого воина не дрогнул ни один мускул – застывшая маска высокомерной отрешенности. Нынче Айнару не приходилось стараться, он привык сохранять это выражение в любых ситуациях, как подобало человеку его ранга. А черному люду подобало срочно очистить проезд, остановиться и почтить дворянина низкими поклонами. Так было всегда, так произойдет и теперь. Айнар даже не чувствовал желания обернуться – вековые заповеди, конечно, выполнят в точности. Никто не захочет испытать на собственной шкуре остроту клинка встреченного дворянина. Или воин просто не мог выкарабкаться из сетей тягостных дум? То-то Ориема начал озабоченно коситься на хозяина…

Праздники случались нечасто. И если уж Небожители вдруг смилостивились к обитателям земли, если позволили среди вселенской скорби воистину радостное, грех упускать такое, не повидать, не поучаствовать. Колыхавшийся кругом поток хоть и освобождал дорогу благородному путнику, общего движения не прекращал – только вперед, по тракту, который через холмы и реки выведет к Шораи, столице княжества Илдок. Именно там со дня на день должны были грянуть основные события, именно туда спешили торговцы с крестьянами. За каким бесом сорвалась в дальний путь эта пестрая, потная, шумливая толпа? Что-то выгодно продать, что-то купить, хлебнуть дармового пива, на что-то поглазеть, разевая рот. А больше, вероятно, отдохнуть душой в бесшабашном водовороте веселья, такого редкого и такого манящего. Ради подобных минут отступит даже барыш, можно махнуть рукой даже на срезанный карманниками в сутолоке кошель: ведь разворачивалось почти забытое – праздник! Не чинный вековой обряд, не назначенное сверху торжество, а искреннее, всеобщее ликование народа.

Через день во дворце Шораи предполагалось заключение мирного договора: Илдок прекращал давнишнюю вражду со своим западным соседом – княжеством Гайафа. Толки об этом велись с зимы, вся страна до хрипоты спорила, боясь поверить в немыслимое. Чтобы полудикие тигоны, правящие в Гайафе, решились пойти на мировую? Добровольно? Без тайных козней да громких поражений? Верилось, поистине, с трудом. Ладно соседи с севера – Ямаута, там и люди почти свои, и властители в родичах не одно поколение. Или Хамаи-Саро на юге – по большей части чужаки, зато просвещенные, вечные поставщики диковинок, моды и сплетен. Опять-таки даже со столь приличными соседями сплошные хлопоты: договоров-то подписывалось великое множество, но редкий из них просуществовал дольше пары лет. Несколько совместных походов, пиршества с клятвами, а затем неизменно случался какой-нибудь скандал, открывавший дорогу новым годам ожесточенной вражды. Союзников же Илдок всегда искал именно против Гайафы. И вот теперь…

Справедливости ради надо сказать, что без подталкивания тигонов к миру не обошлось. Айнар знал это лучше многих – месяца не минуло как в верховьях Тонавы, прямо во время хитромудрых переговоров ратники Илдока разгромили нагло грабивший чужую землю отряд. Тигонский отряд. Айнара не слишком беспокоило, как дипломаты обеих сторон выпутаются из щекотливой ситуации – судя по готовящимся торжествам, у них получилось. Волновало другое: в том бою был тяжело ранен старый Хема, воин-аннин. Через неделю он скончался. Значит, предстоит очередное смещение в длинной цепочке Ближних князя. Значит, он, Айнар, дравшийся месяц назад как обычно неистово, добывший две головы достойных врагов и проливший собственную кровь, обретет шанс сделать новый шажок вперед…

– Очень важный шажок…

– Разумеется, господин! – тотчас подхватил Ориема промолвленное хозяином. – Да упокоится доблестный Хема в Небесных Чертогах, однако его героическая гибель послужит вам на пользу.

– Глупости говоришь, – поморщившись, Айнар отвернулся, но толстяк и не думал отставать.

– Что вы, господин, ничуть не глупости! Сами же рассуждали: князь привыкает к аннинам, доверяет им, и лишь подвигами в передний ряд не протолкат…

– За языком следи, старик! – оборвал Айнар. Он даже покосился вокруг, словно кто-то из простонародья мог подслушать чересчур вольные речи.

Помолчав, Ориема все-таки закончил полушепотом:

– Перст судьбы, выходит, господин. Понимаете? Великие Боги ведут вас к новым громким достижениям, и князю, да продлятся его дни, останется только закрепить волю Небес…

– Ха, небольшое достижение – первый из отторо.

– Но ведь и битвы еще, чаю, не все завершились…

– Ладно, хватит! – воин хлопнул себя по колену. Лесть преданного слуги никогда не блистала искусностью, а сегодня, под мрачное настроение, внимать ей было вообще невыносимо. – Езжай вперед, озаботься обедом.

– Может, сразу о ночлеге разузнать?

– Никакого ночлега, спать ляжем в Шораи.

– Господин!.. – скривился Ориема. Долгие переходы давались толстяку тяжко.

– Не спорь, только в Шораи! – отрезал Айнар. – Потребуется – в темноте поедем, но нынче же до города доберемся. Сколько, в самом деле, ползти?

Путешествовали они вправду небыстро. От родового замка Годоев столица располагалась примерно в полусотне миль, и редкий благородный всадник отказался бы от удовольствия пронестись это расстояние за день-полтора веселого галопа. Между тем Айнар со слугой пылились в дороге уже третьи сутки. Даже попутная чернь озадаченно косилась на воина, предпочетшего галопу мелкую, неторопливую рысцу. Кто-то, наверно, списывал столь диковинное поведение на задумчивость дворянина, кто-то – на слабосильность слуги, грузно трясшегося в седле. Истинная причина была гораздо проще. И жестче: бедность. Восемь лет постоянных сражений не принесли Айнару богатств, он по-прежнему еле сводил концы с концами. Отсюда одышливый толстяк в качестве оруженосца, отсюда – скромный наряд, отсюда же – нехватка подменной лошади. И в самой мирной поездке приходилось использовать боевого коня, другого попросту не имелось.

Впрочем, собственно на Дикаре, рослом игренем красавце с вечно сияющими неистовством глазами, отторо не сэкономил. По счастью, покупал еще угловатым жеребенком, но и тогда деньги были уплачены чудовищные. В дело пошли все сбережения до последнего гроша, жалование за три месяца вперед, средства от продажи кое-каких вещей, долги… Старый Ориема рыдал, умоляя хозяина одуматься. Того перспектива полуголодного существования тоже не радовала, но твердость воли он проявил. И никогда не раскаивался: Дикарь вырос в коня незаурядного, статью, нравом, верностью вызывавшего общее восхищение при княжеском дворе. Уже давно стихли выгодные предложения – Айнар смог бы купить на выручку трех приличных лошадей, но даже не рассматривал подобные идеи. Великолепный конь требовался не для забавы, не для утешения гордыни. Сама жизнь воина напрямую зависела от его коня, доспехов да оружия, вот он и не скупился на них. Причем только на них…

Отставание от мула Ориемы Дикарь воспринял с ожидаемым возмущением. Жеребца не интересовали планы хозяина поберечь его силы, он рванулся, закусывая удила, следом, и понадобились нешуточные старания, чтобы утихомирить рассвирепевшее животное. А тут еще как назло по тракту пронеслась группа молодых дворян. Не из Ближних, конечно, какие-нибудь сынки мелких землевладельцев-мурадов, спешащие на празднование. Поравнявшись, незнакомцы сдержали бег коней. Совсем юные, безусые мальчишки, полные наивного любопытства и задора. Слава Богам, у них хоть ума достало не усмехнуться при виде борьбы одинокого, угрюмого воина с норовистым скакуном. Никто не фыркнул ни на седой от пыли халат, где уже не разобрать узора, ни на медленную рысцу. Попутчики степенно раскланялись и помчались дальше. Настроение Айнара продолжало портиться.

Деревушка, назначенная им для привала, была обыкновенна до раздражения: десяток убогих, скособоченных глинобитных хибар, вжатых в землю соломенными крышами; куцые, иссохшие огородики; голодно воющая живность. Вместо храма центром деревни, похоже, являлся постоялый двор. Внезапно пробудившийся тракт наполнил его народом, повозки теснились у входа, мешая проезду. Везде мелькали люди, что-то грузили, о чем-то спорили – гам над деревней висел знатный.

Звучали, впрочем, не только привычные вопли человеческого становища. Уши Айнара выделили из общего шума пару истеричных, нет-нет и сбивающихся на визг голосов – в воздухе пахло скандалом. Что там творилось – трактирная драка или налет разбойников – воина не интересовало совершенно. Хватало своих неприятностей, чтобы ввязываться в чужие. Между тем Ориема назад так и не выскочил, то есть серьезной опасности не предвиделось. Опять же зазорно благородному воину пугаться дебошей черни. Опять же путникам требовался хоть небольшой отдых – Айнар вправду намеревался уже нынче достичь столицы.

Под эти раздумья всадник медленно одолел короткую деревенскую улочку. Мимо, обгоняя, неслись какие-то мальчишки, женщины, топали мужики, едва успевая поклониться незнакомому дворянину. В сумятицу охотно включились облезлые местные псы – они вряд ли соображали, что происходит, но не преминули залиться истошным лаем. Затем откликнулась скотина; занервничали, дергаясь в постромках, лошади; люди кинулись успокаивать их… Короче, дебош на глазах набирал силу. И еще одно очень не понравилось Айнару: ритмичные выкрики визгливых голосов сопровождались столь же равномерными волнами низкого гула. Так толпа настраивается на своих вожаков, заводит себя их исступлением, напитывается энергией. А вконец обезумевшая толпа частенько опаснее шайки головорезов.

Тем не менее всадник и пальцем не шевельнул, чтобы сдержать коня. Принужденный к степенному шагу Дикарь достиг ворот постоялого двора. Здесь пришлось протискиваться между плотно сгрудившимися телегами. Боевой конь зло фыркнул на пару тщедушных фигур, копошившихся в проходе, и те прыснули прочь.

Во дворе перед приземистым, но обширным домом действительно плескался народ. Большая дорога собрала всех: крестьян, мастеровых, купцов, прислугу, мелких чиновников, даже нескольких дворян, а теснота с вожаками теперь усиленно лепили из этого пестрого скопища единую массу. В роли вожаков выступали две странные личности, торчавшие на крыльце трактира. Один – явно жрец Каона, плешивый толстяк в поношенном желто-красном балахоне. Внушительное брюшко указывало на склонность служителя Верховного Бога к чревоугодию, а фиолетовый сливовидный нос – и к винопитию. Второй человек, оглашавший двор особо надрывными воплями, напоминал деревенского сумасшедшего: длинные всклокоченные волосы, горящие глаза, грязные лохмотья, крючковатая палка в руке.

– …И ныне идут враги веры, – заходился он в крике, – дабы отвратить нас от пути пращуров! Кто звал этих нечестивцев? Разве народ Илдока отвернулся от Богов и пожелал себе новых кумиров?

– Нет! – тотчас подхватил жрец. Пара вообще ораторствовала на удивление слаженно. – Никто не звал сюда заезжих проповедников. Илдок издревле поклонялся своим Богам и не изменит им впредь! Никогда! Я прав, чада Каона?

Толпа откликнулась нестройным, сердитым гулом. Не так-то легко сплотить совершенно случайно встретившихся на тракте людей, да еще подвигнуть их на серьезное деяние. Приходилось трудиться в поте лица.

– Скорее Небеса обрушатся на землю, почерневшую от пороков! – тряс палкой лохмотник. – Скорее горы опрокинутся, а моря иссохнут до дна, чем народ Илдока назовет своими чужих Богов! У себя пусть иноземцы служат ложным кумирам, нам же ядовитые сказки не надобны! От них только скверна и гибель!

– Но ядоусты неугомонны, – вступил жрец. – Им не сидится дома. У них, видать, сердце кровью обливается, если кто-нибудь делает что не по их порядку. Обязательно нужно всех подчинить одному! Неважно, случится ли при этом разруха, болезни, беды в дальних краях, главное – подчинить! Слышите? Склонить вас, чада, под чужое ярмо!

Тут яростный ритм действа чуть нарушился – толпа отвлеклась, прянула в стороны, и к крыльцу приблизился воин на могучем коне. Оба оратора примолкли, недоуменно озирая незнакомца. Лишь сейчас Айнар заметил, что в руках у них ворочается еще человек. Стоявшего на коленях бедолагу в серой дерюге явно били, причем долго и усердно, теперь он только тихо поскуливал да закрывал голову локтями. Похоже, грозные обвинения адресовались также ему.