Читать книгу: «Солдат, рассказавший неправду», страница 5
И вот теперь, стоя перед русской хатой немецкий гауптман вдруг понял, как начался путь Жанны, потому что сегодня увидел, как этот путь закончился. Возможно, в его понимании было что-то мистическое, но ему, немецкому офицеру, не выполнившему задание командования, то есть не уничтожившему партизанское движение в своем районе, теперь предстояла дорога на фронт. А солдат в окопе не может не стать мистиком. Ну, хотя бы потому что любой окоп – преддверие могилы. Там, в окопе, куда бы не смотрел солдат, себе под ноги или на небо полуприкрытое каской, в его сердце все равно рождается что-то не совсем земное, пусть и придавленное приказом командира, но все-таки неподотчётное даже самому фюреру.
Мистика – это не закрытый черный ящик, такой предмет просто не будет иметь смысла. Мистика – это когда ящик приоткрывается, появляется загадочный свет, и ты уже не в силах оторвать от него глаз.
Немецкий гауптман ясно увидел, как однажды поздней осенью один деревенский дедок (допустим, его звали Тимофеич, а его деревенька, примыкающая к «узловой», пусть зовется примерно так же – Тимофеевка) нашел в своем сарайчике до смерти перепуганную девчонку с наганом. Она была одна, она плакала, и она не знала, что ей делать…
Дед Тимофеич не очень-то любил Советскую Власть. Он потерял ногу еще в Империалистическую, а новая власть как-то не очень сильно заботилась о старых ветеранах. Новая власть говорила о новой жизни и ее мало интересовали инвалиды, защищавшие царизм.
Дед пожалел девчонку и приютил ее. О чем они говорили?.. О войне, которая убивала людей и страну?.. Или о куске сала и душистом куске хлеба, которые дед дал девчонке?.. Трудно сказать. Может быть, и о том, и о другом. У девчонки были испуганные глаза, дрожащие руки и она постоянно твердила, что нужно – обязательно нужно! —атаковать узловую станцию. А старик усмехался в седые усы и молча качал головой. Он уже видел отступающие, разрозненные и растерзанные боями группы окруженцев, он видел их командиров с сорванными с воротничков петлицами. Война, которую ждали и к которой готовились, оказалась несоизмеримо, тысячекратно более жестокой.
Нужно было время, чтобы прийти в себя… День-два или три. Нужно было отдышаться и осмотреться. Через пару дней гостья немного пришла в себя. Она перестала плакать по ночам, перестала виновато улыбаться, а в ее глазах вдруг появился холодный и спокойный блеск.
Девушка снова сказала, что нужно атаковать узловую станцию, что у нее есть рация и что она может вызвать бомбардировщики. Она не просила старика помочь ей… Но она плохо понимала, что ей нужно делать, чтобы операция стала успешной. У нее не было командира, не было товарищей и не было взрывчатки.
Деревня Тимофеевка почти вплотную подходила к узловой станции. Рядом с деревней текла речонка, на ней – мосток, а по мосту проходила одна из «маневровых веток» железнодорожных путей отходящих от «узловой». Немцы тщательнейшим образом охраняли саму станцию. Ну, и, конечно же, мосток с «маневровой веткой» – тоже… Но не так сильно – только патрулями.
Дед Тимофеич припомнил, как однажды весной сорвало крошечный причалик. На таких бабы обычно полощут белье, а ребятня любит прыгать в воду. Причалик превратился в плот и его понесло по реке. Через двести метров он точно уткнулся в центральную опору мостка с «маневровой веткой».
Мысли деда были простыми, совсем житейскими и, казалось, в них не было места войне. Рассказывая о мостке и сорванном причалике, он просто рассуждал вслух, Жанна слушала, а на плите снова закипал чайник… Девушка поняла, что для будущей диверсии нужно время.
Дед Тимофей нашел пару тяжелых снарядов. Мало ли такого добра валялось вокруг?.. Война ведь идет. Дед когда-то был сапером, да и Жанну чему-то учили в разведшколе. Вдвоем они соорудили плот для плавучий мины. Перед диверсией дед послал на «узловую» соседского мальчишку – там, у него жила внучатая племянница с мужем. Муж работал сцепщиком вагонов. В ночь на 13-ое все «маневровые ветки» узловой оказались забиты пустыми вагонами. А ту, которая шла через речку с мостиком, дед с Жанной рванули плавучей миной за полчаса до бомбардировки. Состав, который собирался как раз перейти через этот мосток, потерял паровоз и остановился, загораживая своим «хвостом» главные пути. Станция оказалась полностью закупоренной.
Немцы, конечно, провели расследование, сожгли Тимофеевку, но ни деда, ни Жанну, ни сцепщика так и не нашли. Начальник станции отправили на фронт и инцидент (довольно уникальный по своей сути) можно сказать был исчерпан, потому что не мог бы быть повторен.
Вторая диверсия на «узловой» оказалась сложнее. Группа Жанны выросла уже до восьми человек и им удалось раздобыть тяжелый пулемет. Его подтащили к станции едва ли не на пятьсот метров и, когда ночью на «узловую» втягивалась жирная гусеница немецкого эшелона с топливом, открыли огонь. Тяжелые пули дырявили цистерны, из них били упругие полуторасантиметровые струи бензина и жгли все вокруг. Потом налетели бомбардировщики, и узловая превратилась в сущий ад.
Немцы попытались преследовать партизан, но нарвались на минное поле. Судя по всему, среди них был опытный сапер и очень мало вероятно, что этим сапером была Жанна..
Вскоре немцам удалось сильно потрепать подполье на «узловой». Один из схваченных подпольщиков сообщил немцам, что несколько дней назад к нему приходила девушка за батарейками для рации. Ее звали Жанна. На просьбу описать ее внешность, подпольщик долго думал, а потом сказал: «Серенькое пальто, серенький берет. Она очень худенькая… И очень голодная».
Именно тогда гауптман Хеске возненавидел имя Жанна. «Худенькая и голодная» могла стать только беженкой, но не диверсанткой. Еще он понял, что у партизан нет своей базы, что у них явные трудности с продовольствием и потребовал у гестапо прекратить «игру» с лже-партизанской группой в лесу. Его не послушались и вскоре Жанна вышла на эту группу…
Да, Жанна не была командиром отряда. Да, она могла принять решение открыть внезапный огонь по бандитам в партизанском отряде, но это было ее импульсивным и, возможно, не очень умным решением. Но ей везло, потому что и раньше, и позже, рядом с ней оказывались люди, которые понимали войну значительно лучше ее… А Жанна не давала им покоя, как не дает покоя отцу после тяжелой работы маленькая девочка своими бесконечными играми.
Самое главное, у нее была связь с Большой Землей. Но там не могли назначить другого человека вместо Жанны. Поэтому вся суть ее руководства сводилась к тому, что она собирала свой отряд в единый кулак, а потом отряд снова распадался на части.
Немецкий гауптман понял, что Жанна постоянно находилась в движении. Однажды ее задержали четверо полицейских, но в результате двое из них были убиты своими же, а те двое, кто стрелял в своих, ушли с Жанной. Она искала людей для своего отряда и всегда находила их. Ну, кто бы мог подумать, что рыжебородому и лысому дедку-пасечнику из Шулявки не шестьдесят лет, а всего сорок пять и в июне 1941 его артдивизион выдержал пять немецких танковых атак? Именно этот «дед» расстрелял из двух брошенных советских орудий колонну из двенадцати армейских грузовиков. А какой бы гестаповец догадался, что однорукий паренек из Цветово способен установить мину под рельсом меньше, чем за минуту?.. Да, ему помогала его невеста, но, как шутили партизаны, она была «из нашего теста» и у ребят все отлично получалось именно тогда, когда они действовали парой.
Люди понимали – идет война и нужно вставать из окопов… Да, вставать не очень-то хотелось, это был смертельный риск и поэтому все немного… нет, не побаивались Жанну, а все-таки немного сторонились ее. Она снова и снова хотела атаковать узловую станцию, но с ней уже никто не соглашался. Немцы окружили станцию линиями окопов, минными полями и пулеметными гнездами. Жанну поддерживали разве что однорукий юнец-подрывник и его отчаянная невеста. Но эти «силы» можно было не брать в расчет…
В конце января в партизанский отряд все-таки прибыло новое командование, оружие, взрывчатка и продовольствие. Жанне было предложено вернуться на Большую Землю, потому что здоровье девушки было сильно подорвано. Жанна отказалась… Она сдала рацию и попросилась в разведку. Ей долго не разрешали, но потом, учитывая ее авторитет и умение находить нужных людей, разрешили. И не пожалели!.. За ней шли люди и эти люди становились солдатами.
Но потом пришла смерть и взяла Жанну с собой… Это произошло так, словно смерть взяла ее на куда более важное задание. Правда, смысл этого задания не знали не только ее командиры, его не знал даже товарищ Сталин.
Заканчивая свои рассказы на допросах гауптман Хеске сказал, что после такой Великой Войны он будет ненавидеть русских еще больше.
– … Жанна пришла в ту деревню не только потому, что была ранена. Их группа нарвалась на минное поле и на месте взрыва остались двое ее раненных товарищей. Она пришла за повозкой, чтобы увести своих друзей в лес, но уже не могла пойти сама. У нее уже не было сил, а пройти полицейский кордон вблизи соседней деревушки Жанна уже не могла. Раненных вывези другие… Я узнал об этом значительно позже, но не стал возвращаться в село, чтобы отомстить за помощь партизанам.
Хеске замолчал, какое-то время рассматривая поверхность стола, пожевал губами, словно ругался, и с неожиданной злостью продолжил:
– Вы воюете не в том измерении, в каком воюют ваши враги, – сказал он «Майору». – Я уже говорил вам и повторяю: солдат должен воевать с солдатом, а генерал – с генералом. Ваша Жанна —фанатичка и, вполне возможно, она и в самом деле была похожа на ту средневековую французскую стерву. Но справедливы ли подобные войны?.. Подумайте, если бы воевали только солдаты и генералы, войны длились бы год или два, а потом наступал мир. Ради чего сражаются короли, президенты и диктаторы? Ради выгоды. Когда сильный побеждает слабого, и когда победитель получал все, что он хотел война становится бессмысленной. Но в средневековой Франции вдруг появляется Жанна Д’Арк, а в Испании времен Наполеона, – полусумасшедшие партизаны-герильерос. Этих фанатиков не интересует выгода и война может продолжаться бесконечно долго…
… Неужели вы и в самом деле думаете, что мы, немцы, пришли только затем, чтобы уничтожить вашу страну?.. Нет-нет, сто раз нет!.. После того, как мы уничтожили диктатуру Сталина, мы уничтожили бы и Гитлера. Этот сумасшедший был нужен нам после победы примерно так же, как использованная туалетная бумага. Гитлер – это всего лишь сконцентрированная ненависть немцев к своему поражению в Первой мировой войне. Но чудовищность Второй Великой Войны заслонила бы собой чудовищность Первой и именно поэтому Гитлер перестал бы существовать как политик. Россию невозможно покорить, но ее можно переустроить на европейский манер. Разве немцы во времена Петра Великого не стали опорой царя?.. И разве следующий правитель России – Екатерина Вторая Великая – не была немкой по крови? А кто любил Россию больше, чем эта сильная женщина?
Но вы, русские, со своей достоевщиной, донельзя переусложнили человека. Именно поэтому цивилизованный европеец сможет полюбить Россию только пройдя через лютую ненависть к ней… Наивным аборигенам Европы постоянно кажется, что вы – всегда на грани катастрофы. Вы – вот-вот рухнете, а образовавшаяся на месте вашей станы гигантская пустота обрушится на несчастную, лоскутную Европу. И никто не знает, что случится потом, потому что вы говорите: «Не в силе Бог, а в правде». Неужели вы не понимаете, что подобное утверждение может породить новую, еще более страшную войну?.. Ведь вы пытаетесь слить в единую философскую концепцию то, что несопоставимо по своей природе.
Хеске уже с откровенной ненавистью смотрел на русского офицера. У «Майора» слезились глаза от долгой бессонницы, а когда он поднимал их на пленного, в них не было ничего кроме усталости.
«Майор» потянулся всем своим сильным телом и встал. Он отошел к окну и сунул в рот папиросу.
«Странный он, этот Хеске…», – подумал «Майор».
Когда он оглянулся, его взгляд на мгновение столкнулся со взглядом гауптмана. В глазах немца было уже что-то по-собачьи жалостливое, тоскливое и просящее.
«Влюбился он в эту Жанну, что ли? – подумал «Майор». – Зачем он о ней вообще рассказал, его же за язык никто не тянул. Никто бы и не узнал ничего. Да и вообще, психические заболевания в плену – не такая уж редкость. Ишь, как смотрит, словно сострадает о чем-то…»
«Майор» все-таки решился и спросил:
– Вам жалко девушку?
Хеске не стал уточнять какую именно девушку и ответил почти мгновенно:
– Да. И поэтому я буду ненавидеть вас еще больше.
– Почему?
– А что вы дали Жанне?.. Вы сделали из нее фанатичку и послали на смерть. Из нее могла получиться чудесная жена и великолепная мать. Она могла бы жить в отличном доме и просто быть счастливой женщиной… Вместо этого Жанна отправляла на смерть людей. Это противоестественно и в этом нет никакой правды. Солдаты должны воевать с солдатами, а…
«Майор» грузно опустился на стул.
– Врешь ты все, фашистская твоя морда, – перебил он. – Оправдания для себя ищешь. Придет время – найдешь… Будешь сосать свое баварское и врать детям про войну.
– А правду о войне знаете только вы? – ответил с быстрой усмешкой немец. – Вы представляете, что ждет Германию, когда туда хлынут ваши войска?
«Майор» пожал плечами и сухо спросил:
– Боишься, да?
Разговор снова прервался. Каждый из них вдруг подумал о том, что Жанна, эта, казалась бы, воинственная девушка никогда не подняла руку на немецкого ребенка, защитила от насилия женщину и чем могла помогла старикам. Жанна не умела ненавидеть… Жанна поднимала бойцов из окопов силой своего примера, но в этом примере не было грубого, животного напора. Жанна защищала жизнь и не умела творить смерть. В этом была ее и загадка, а может быть и причина ухода…
И Хеске, опытный и умный солдат, теперь жалел о том, что Жанны нет в живых. Он думал о Германии и сокрушался о своей стране… Если бы немецкому гауптману вдруг задали сейчас неуместный вопрос, мол, как вы думаете, кто, на ваш взгляд, лучше командовал советскими войсками на территории побежденной Германии, товарищ Сталин или Жанна?.. Хеске, наверняка, не думая выкрикнул: «Конечно же Жанна!..» Он ненавидел ее и любил, любил и снова ненавидел. Она была ему чужой, и он с ужасом думал о том, что если бы он родился и вырос в России, то с радостью пошел за этой девушкой. Смерть Жанны в какой-то мере опустошила и его самого, уже порядком запутавшегося в переусложненных русскими истинах.
В конце Хеске сказал:
– Мы, немцы, проиграли войну в России, потому что за три года сами стали немножко русскими. Я помню эти зимние, бесконечные просторы, которые можно увидеть только в России… Наверное, по своему психологическому воздействию они были сильнее артобстрелов и бомбежек. Что-то со скрипом ломалось в нас, немцах, и мы уже без злости слушали русские песни, которые доносились с той стороны. Недавно мне приснился странный сон: я кричу из русского окопа немецким солдатам, чтобы они сдавались. А рядом со мной стоит Жанна. Не знаю, но там, во сне, я почти любил ее… А ненавидел совсем другое. Мы были с ней в одном окопе, и я был рад этому. Жанна убеждала кого-то по рации прекратить артобстрел немецких окопов…
«Майор» подавился папиросным дымом и закашлялся.
– Что, в самом деле?!.. – улыбнулся он.
– Ну, если сон – реален, то, как вы выразились, все происходило на «самом деле». Я понимаю, что все это довольно странно, господин офицер, и возможно я просто схожу с ума, но… Знаете, я не жалею об этом.
– О чем?
– Об этом сне.
– Скоро кончится война, – успокоил пленного «Майор». – К тому все идет. И ты это понимаешь. Правда, ты – выжил, а вот Жанна – нет.
Немец опустил глаза и тихо сказал:
– Если вы надеетесь переделать нас, немцев, у вас все равно ничего не получится. А когда кончится война, кончатся и эти проклятые сны…
В его голосе не было злобы, скорее всего в нем снова прозвучало страдание едва ли не смертельно уставшего человека.
… Жанна так и не была представлена к награде, потому что уже к осени 1944 года погибли почти все, кто ее знал. Было мало документов, а рассказы немецкого гауптмана никто не собирался принимать в расчет. Кроме того, появились новые герои и их было не мало…
Когда «Майор» закончил рассказ о Жанне никто не поспешил с вопросами.
– Она и должна была так уйти, – наконец сказала Надежда Викторовна.
Ее голос прозвучал строго и сухо, как учительский ответ на сложную задачу.
– Как это так?.. – тихо спросил кто-то.
Сухощавое лицо Надежды Викторовны исказила кривая усмешка:
– А так, без фанфар. Это вам, героям-мужикам, нужны залпы и фейерверки. А эта… В общем, Жанна… Она же всех помнила. И тех, кто ее после высадки прикрывал, и деда Тимофея и еще многих и многих… Одним словом, всех. Она смерть словно на две части делила и одну себе брала. Но всему есть предел.
Надежда Викторовна замолчала, а ее усмешка – к моему ужасу! – вдруг напомнила мне оскал волчицы, защищающей своих волчат.
– На войне я почти так же, как Хеске не любила таких, как Жанна… – ее голос стал глухим и тихим. – Как не крути, а этот проклятый немец во многом прав. И скорее всего прав во всем… Солдат должен воевать с солдатом и воевать как солдат. А вот когда ты видишь горы гражданских героев в военной форме, сунувшихся на войну, то… Тошно это! Тошно и страшно.
У нас в медсанбате девушка была, Аней звали… Красивая… не знаю… как ангел что ли? К ее халату даже кровь не приставала. А еще терпеливая была и буквально двужильная.
Однажды наши разведчики немецкого пленного притащили. Придушили они его здорово, ну, и, в общем, в себя нужно было немца привести. Полчаса мы с ним возились и все-таки отдышался фриц, глаза открыл. Ребята-разведчики тут же в палатке покурить присели, я какие-то бумаги прямо на коленке подписывала. Аня рядом стояла… Вдруг – выстрел, тихий такой, как хлопок в ладоши. Я не поняла ничего, а потом Аня упала. Разведчики к немцу бросились и руку ему крутят… А в его в руке – пистолет. Героическую смерть решил принять за своего фюрера фашист. Вот только почему он в Аню стрелял, а не в солдат или в меня?..
– Потому что фашист! – убежденно сказал «Майор» – Хеске правильно говорил, их не переделаешь. Кстати, что это за разведчики такие были, почему немца не обыскали?
– Обыскали, конечно, – Надежда Викторовна подперла щеку ладошкой и на ее лице стала таять пугавшая меня усмешка. – Пистолет совсем крохотный оказался, за голенищем немец его прятал. А наши ребята три дня не спали, у двоих – обморожение, еще двух ночью пули посекли во время слепого пулеметного обстрела. Как выползли с той стороны – один бог знает. Они, кстати говоря, еще раз немцу жизнь спасли, потому что после выстрела в Аню его своими телами прикрыли. Досталось им не слабо, ведь легкораненных вокруг довольно много было. Если бы до немца добрались – на куски его порвали.
– Хорошие разведчики, – улыбнулся «Майор». – Сразу видно, что цену «языку» знают.
На его замечание никто не отреагировал.
Надежда Викторовна немного помолчала, а потом вдруг улыбнулась чистой и светлой улыбкой:
– Знаете, я не удивлюсь, если узнаю, что Хеске, например, захотел, чтобы Жанна после победы всеми нашими войсками в Германии командовала. Не Сталин, а именно она. Мог он такое придумать, честное слово, мог!.. – во взгляде Надежды Викторовны вдруг появилось что-то по-детски озорное. – Вот я бы такое ни за что не придумала, не смогла бы!..
– Не смогли бы, потому что вы – не сумасшедшая, как тот фриц, – сказал кто-то.
– Нет, нет! – вмешался «Майор». – Дело не в сумасшествии того немца. Хеске сказал бы, что, если вы силу и правду рядом поставили, то именно так честнее было бы…
– В каком смысле честнее?
«Майор» пожал плечами. Он выпустил в стол струйку густого дыма, поднял глаза и осмотрел сидящих за столом:
– Честнее, потому что не умещается все это вот тут!.. – он с силой постучал себя ладонью по лбу. – Не умещается, хоть ты убей! И ты вдруг начинаешь думать по-другому. Я эту сволочь Хеске до сих пор забыть не могу. И девочку ту, Жанну… Знаете, что мне Хеске на прощание сказал? Мол, если бы не эти два дурака Гитлер и Сталин, то наши народы могли объединиться и тогда мы покорили весь мир. Он буквально прокричал мне в лицо эти слова – «весь мир». Мол, наши солдаты и наша техника и ваши солдаты и ваша Жанна… Я когда в его сумасшедшие глаза взглянул, сразу понял, что он последнее время только о Жанне и думал. Не мог не думать, иначе бы так и не говорил…
– А смогли бы объединиться наивный как ребенок Николай Чернышевский со своим «Что делать?» и озлобленный гений Фридриха Ницше? – спросил кто-то.
– Вот именно что не смогли, – отрицательно замотал головой «Майор». – А потому все это в моей голове снова и не помещается.
У «Майора» повлажнели глаза. Его лицо стало пьяным и усталым.
– Достаточно! – оборвала Надежда Викторовна и стукнула ладонью по столу. – Я гляжу, вы тут скоро до полного сумасшествия допьетесь. Хватит мечтать, а то у меня самой скоро крыша поедет. Запомните, что советские комсомолки-радистки оккупационными армиями не командуют. Не придумали еще таких войн.
– Может быть, со временем, и такие будут, – сказал кто-то. – Только вместо «Ю-87» на землю будут пикировать черти.
– Отобьемся, – сказал другой гость. – Кто на нашей войне был или хотя бы знает о ней, тот уже ничего не испугается.
… Они выпили еще «за тех, кто не вернулся». И даже Надежда Викторовна – сугубо непьющий человек – прикоснулась губами к краю стакана.
О Жанне больше не говорили… Это был хороший признак. Например, я не забыл о ней до сих пор и может быть, потому что не были сказаны лишние, пустые слова. Ведь все самое главное не всегда не умещается целиком в человеческой голове…
Но разве человек так уж безошибочен?.. Я всегда видел только подвиг в жизни и смерти Жанны. Именно подвиг, как движение вверх, туда, к небу, свету и счастью всех людей. И я даже представить себе не мог, что все можно увидеть совершенно в ином свете.
… Тогда я возвращался из командировки и нашел в купе поезда книжку без обложки. Она лежала не на столе, а на одной из нижних полок, прижимаясь распахнутыми страницами к стене. Она лежала так, словно кто-то с силой отбросил ее от себя. Я был в купе один и в конце концов взял в руки эту книгу. Сначала я просто листал ее, а потом мое внимание привлек текст в виде притчи.
Однажды рано утром к настоятелю монастыря пришел послушник. В его глазах горел свет веры, а красивое лицо сияло праведностью. Юноша сказал, что принял окончательное решение стать монахом. Настоятель благосклонно кивнул и сказал: «Ты принял хорошее решение. Но прежде ответь мне: что самое главное в жизни монаха?» Молодой человек удивился простоте вопроса и ответил, что, мол, это беззаветная любовь к Богу и ближнему. Настоятель снова кивнул и сказал: «Да, это так. Но что ты должен найти прежде?..» Послушник немного подумал и сказал: «Веру, Надежду и Любовь». «И это правильно, – ответил настоятель, – но что ты должен найти чуть раньше?» «Терпение и усердие!» – «Верно. А еще раньше?» – «Доброту и смирение» – «Все точно. Но что еще раньше?»
В конце концов, юноша перечислил все христианские добродетели, но получал в ответ один и тот же вопрос «что ты должен найти раньше?» Расстроенный юноша ушел от настоятеля, а потом и из монастыря. Он был сыном императорского сановника и тот легко нашел ему работу при дворе.
Прошло три года, и юноша все-таки вернулся в монастырь, потому что вера в Бога для него самым важным в жизни была. Однажды поздним вечером он снова пришел к настоятелю, но это был уже другой юноша: после долгого рабочего дня его руки подрагивали от усталости, а на добром и улыбчивом лице уже не светилось вдохновение. Молодой человек сказал, что по-прежнему хочет стать монахом. Настоятель кивнул, пригласил уставшего гостя сесть и строго спросил, что самое главное в жизни монаха. Послушник коротко ответил: «Трезвление». «Почему ты так решил?» – спросил настоятель. «Знаете, – ответил послушник, – император часто приглашал моего отца на свои хмельные пиры, но отец ни разу не пришел на эти пиры уже пьяным…»
К царю, земному или небесному, нужно трезвым приходить и если уж запьянеешь, то только от его вина. Вот и вся мудрость.
Любой из нас не так уж прост, как это может показаться на первый взгляд. И именно поэтому иногда услышанное, принятое, но еще не понятое до конца не всегда полностью помещается в голове. Но все-таки существует великое таинство медленного – очень медленного! – трезвления. Уже теперь я думаю, что это и был настоящий путь Жанны…
