Читать книгу: «Пробуждение»

Глава 1. Воспоминания

– Максим, не уходи.

Арина гипнотически ласково заглянула в его глаза. Непоколебимая твердость Максима на мгновение пошатнулась. Пауза, повисшая в прихожей переполненного молодежью дома, по случаю именин Юльки Кораблевой, затянулась, выдавая нерешительность молодого человека, и диссонировала с его волевыми чертами лица, будто сошедшими с полотна Рубенса. Но в этот момент Юра Каширин решил исполнить для возбужденной публики куплеты, взял гитару, пододвинул стул, чтобы опереться на него ногой, но промахнулся и всей своей телячьей тушей рухнул в оливье, захватив с собой скатерть с дюжиной других блюд.

– Прости, Ариша, не могу, – уже решительно отчеканил Максим и шагнул в теплую летнюю ночь.

Арина настигла его возле беседки в саду и, как мастер айкидо, развернула его за рукав.

– Тебе не нравятся мои друзья? – в тоне прекрасной юной богини чувствовался металл.

Арина, кареглазая блондинка, была из породы тех женщин, которые заставляют оборачиваться проходящих мимо мужчин. В свои двадцать пять лет она успела несколько лет проработать фитнес-инструктором в спортивном центре, куда попала после завершения спортивной карьеры в художественной гимнастике. Природа не обделила ее ничем. Длинные, роскошные светлые волосы спускались до лопаток. Ее тело представляло собой триумф женской красоты, и, когда она выходила в зал, чтобы провести занятия с посетителями спортклуба, обтянутая в короткие спортивные лосины и топик, мужчины застывали как гипсовые статуи, глядя на точеное тело пантеры.

– Дорогая, у тебя замечательные друзья. Веселые, добрые люди.

– Тогда в чем дело?

Напряжение росло, как давление в паровом котле. Кузнечики пронзительно разрезали тишину, угрюмо повисшую между влюбленной парой, дружным стрекотанием. Большие глаза Арины яростно блестели при свете полной луны, а грудь вздымалась от глубокого дыхания.

Максим не знал, что делать. Уйти, не объяснившись – значит потерять любимую девушку. Объясниться – значит… видимо, тоже потерять. Но лучше уж потерять, объяснившись. Червь недоговоренности не будет грызть душу.

– Пройдем в беседку. Ты хотела слышать? Изволь, – голос Максима был тверд, трагичен и отражал катарсис, происходящий в его душе.

– Как бы ни была тяжела правда, ты должен сказать мне ее. Между нами не должно быть тайн. Ведь мы любим друг друга, – более утвердительно, чем вопросительно сказала Ариша.

– Как бы после моих откровений ты не сказала «любили». Так вот, твои друзья – обычные люди. Дело в том, что я не совсем обычный человек, – Максим лихорадочно тер висок. – Об этом знают только мои родители, да и то не всю правду. Ты первый человек, которому я смею открыться. У меня есть особенность, которая проявилась во мне впервые в семь лет, когда мы с отцом рыбачили на пруду возле дома. Настойчиво клевал карась, и я гипнотически таращил глаза на поплавок, когда отец, прилепив очередной полтинничек, сказал:

– Сынок, я на пять минуточек отлучусь в сарай за прикормом, ты только в воду не залазь, хорошо?

– Не торопись, скорострел, женщины не любят пятиминуток, – выпалил я, все так же таращась на поплавок.

Солнце поднялось уже высоко и приятно грело тело, а поплавок уже не шевелился. Видно, утренний клев закончился. Я грелся на солнышке, поглядывал на стрекозу, наполовину погрузившую поплавок в воду, как почувствовал тяжелый взгляд отца в спину. Я обернулся и увидел остолбеневшего отца с отвисшей челюстью, который, возбужденный утренней свежестью и принятой на грудь водочкой, собирался навестить мамку, когда я и выдал этот перл. Откуда было семилетнему ребенку знать о сексе? Да и сказал я это неосознанно, глядя на поплавок и думая о клеве.

– Что ты сказал, стервец?! – спросил отец.

Понятно, что идиллия у пруда в тот момент закончилась. Дома мама высказалась насчет того, что, как только ребенок пошел в школу, нахватался там вместо толкового всякой ерунды. До того момента, как мы пошли с отцом на пруд, я не знал о сексе ничего и, как большинство моих сверстников, полагал, что мама с папой меня решили завести. Как домашнюю кошку или собачку. Но, вернувшись домой, я четко осознавал, что о взаимоотношении полов я знаю все, и притом очень давно. Я сам не знал, как это произошло.

Следующий эпизод произошел через три года, когда в апреле 1990 года меня принимали в пионеры. Я наотрез отказался надевать пионерский значок на грудь, высказавшись на тот счет, что Ленин – душегуб и что его разрушенный болезнью мозг, генерировавший такие же болезненные идеи, обескровил Россию на многие десятилетия. Таким людям место в аду, куда, собственно, он и попал. Сказал я это на торжественной линейке перед всем классом. Вот это был скандал! Классный руководитель, Елизавета Алексеевна, не могла не отреагировать. Ведь это был удар по государственной идеологии. Вызвали родителей. И я не знаю, какие доводы пришлось приводить моему отцу для того, чтобы убедить директора не давать ход делу дальше, в органы государственной безопасности.

Ведь научить ребенка ТАКОМУ могли только взрослые.

А это антисоветчина! Грозили даже отчислением из школы.

Но только грозили, так как других оснований не было: успеваемость у меня была лучшая на параллели, да и по состоянию здоровья отклонений никаких. Тут либо давать делу ход, либо тихо замять произошедший эксцесс, предварительно сделав внушение мне и моим родителям. Одним словом, директор нас пожалел, тем самым взяв на себя ответственность.

Отец потом дотошно меня расспрашивал, откуда я взял этот бред, и кто меня этому научил. Я с испугом и изумлением смотрел на него. Когда взрослого человека спросят, откуда он знает, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, он опешит. Ведь это очевидно! Такое же состояние было и у меня. А что, вы этого не знаете?!

– Сынок, даже если бы это было и так, не надо всем об этом говорить, если не хочешь увидеть своего отца за решеткой. Ведь твое мнение, кем бы оно ни было внушено, не разделяет никто!

– Нет ничего тайного, которое не станет явным, папа! Пока не разделяет!

Посмотрев пристально мне в глаза, отец обмяк. Видя в моих глазах непоколебимую решимость, он понял, что откуда-то я знаю то, что ему неведомо.

– Я боюсь за нас, сынок. Думай, что хочешь, парень ты у меня толковый, но держи язык за зубами.

– Хорошо, папа.

Надо сказать, что мой положительный ответ лишь ненадолго успокоил отца. Ведь подобные перлы стали сыпать из меня, как из чернокожего рэп. Уже на следующей неделе, когда отец с дядей Сашей строили тепличку, я посоветовал поставить ребра жесткости иначе. Мужики оторвались от работы и посмотрели на меня, как на гоблина из «Властелина колец». Затем был день рождения мамы. И такое стечение народа как будто еще больше подстегнуло мое неведомое «я», которое не было мною. К маме пришло много подруг и соседок, а одна из них пришла с взрослой дочерью лет восемнадцати. Когда она продефилировала мимо меня в облегающих лосинах, присвистнув, я бросил: «Вот это попка!». Сам продолжал с мужской частью гостей досматривать хоккейный матч чемпионата мира между нашими и канадцами. Матч складывался неудачно, и я с тоской выдавил:

– Раньше Старшинов с Бобровым этих «боббиорров» пачками давили! – и перевел взгляд на остальных, дабы заручиться их одобрением, и тут отметил, что хоккей уже никто не смотрит, а все вылупились на меня.

– Откуда тебе, малец, знать, как Бобби Орр¹ и Бобров играли?» – покосившись на Маринкину попку, вопрошал дядя Жора.

– Говорят, – многозначительно отпарировал я, засунув леденец за щеку и делая лицо поглупее.

– Не по годам у тебя парень взрослый, Михалыч.

Отец пасмурно посмотрел на меня. Отец, мастер на литейном заводе, вспоминал, что в моем возрасте пас баранов на селе и помогал отцу сено в ометы собирать. Откуда это во мне?

– За стол! – скомандовала мать, и все в дружном возбуждении застучали вилками и ложками и заклацкали рюмками. Видя, как дядя Жора налегает на водочку, я посоветовал ему скушать что-то жирное, чтобы не опьянеть быстро, а сам затянул: «Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…». Пьяненькая толпа дружно подхватила проникновенно-грустную песню. Мощно закончив последние аккорды, дядя Жора чуть не порвал баян, а гости – душу, извергающую стенания на весь подъезд.

– Молодец, Михалыч! Научил пацана хорошим песням.

– Да я и сам их через куплет знаю, Жора, – сквозь зубы произнес отец.

Со временем в моей психике стали происходить более серьезные сдвиги, а именно: мне стали сниться навязчивые сны. Незнакомые улицы, дома. Женские лица, дети. Сначала сны были хаотичные. Но затем в них стала прослеживаться определенная логика: все сновидения происходили в одном месте и с одними и теми же людьми. Сны отличались деталями, ракурсами. То я рассматривал двор, окруженный со всех сторон сталинками, из окна квартиры, то играл в этом дворе в снежки. Мальчишки бегали по двору ватагами человек по двадцать, плохо одетые, чумазые, но, как заводные энерджайзеры, сутками напролет гоняя весь в лохмотьях мяч, разбивая из рогаток стекла, галдели как сороки и наполняли двор жизнью. Девчонки прыгали на скакалках, играли в классики, и лишь иногда мирный шум двора нарушался редким конфликтом, разразившимся из-за не засчитанного гола или не поделенного велосипеда. Мужики вечерами забивали козла, наотмашь размахивая увесистыми костями домино. Во дворе росли черемухи, вишни и липы. И их цветение весной, особенно когда запах цвета перемешивался с запахом свежего хлеба из булочной, поражал остротой переживаемых эмоций. Над крышами дворов возвышался храм, счастливо не разрушенный советской властью, с золотыми крестами и голубыми, как небо, куполами. Дьякон частенько угощал ребятишек горячим хлебом, который, ломая и отрывая кусками, детишки съедали в мгновение ока. Просыпаясь, я долго приходил в себя, оставаясь в плену переживаний, не сразу понимая, где явь, а где сон. А придя в себя, не понимал смысла этих ярких, сочных и, главное, циклично повторяющихся снов. Так продолжалось несколько лет, когда в одном из новостных блоков я увидел храм из сна с золотыми крестами и голубыми куполами. Новая демократическая власть теперь дружила с церковью и выделяла средства на восстановление храма. Я буквально подпрыгнул на стуле, сердце тревожно и радостно забилось. Только вот храм находился в Казани, да и репортаж был на полминуты. Может, ошибся? С этого момента жизнь моя начала меняться, как в калейдоскопе. Успеваемость в школе упала, да и есть я почти перестал, так как находился в постоянном нервном возбуждении. Я чувствовал, что могу разгадать загадку, мучившую меня много лет. Но на какие шиши добраться из Москвы до Казани, да и родителям как объяснить цель поездки? В то время я был студентом-второкурсником, шел 1999 год. Разгар кризиса, а в моих пустых карманах разве что мыши не завелись. И вот, чтобы заработать деньги на поездку, я устроился грузчиком в овощной магазин, где меня безбожно обсчитывали, но через полтора месяца деньги были собраны. У матушки на предприятии еще действовали профсоюзы, и я уговорил родителей отправиться в путешествие на теплоходе «Федор Шаляпин» вниз по Волге. Мои старики после некоторого сопротивления, сопровождаемого брюзжанием отца, согласились на столь необычное для них действо, о чем многократно потом пожалели.

***

Теплый влажный ветер упруго бил мне в лицо. Я стоял на носу четырехпалубного теплохода и пьянел от головокружительных просторов Волги. Господи, всю жизнь прожив в каменных джунглях Москвы, я никогда не ощущал ничего подобного. Взгляд стремился в безбрежную даль, наполненную закатом угасающего солнца, рыбацкими кострами и низким туманом над водой. Теплый упругий ветер, бьющий в лицо, вселял надежду в мою душу. Теплоход, следующий по маршруту Москва – Астрахань – Москва, на целый день делал стоянку в Казани. Для отца это был шанс пополнить порастраченные запасы наживки и снастей для многочисленных удочек, взятых с собой. А маме – запастись клубникой и огурцами, которые она безжалостно бросала в бой против морщин лица. Впрочем, побеждали морщины. Наступило утро, и еще все спали, когда на горизонте показалась Казань. Нервное возбуждение сменилось тупым торможением после бессонной ночи, которую я заполнил тем, что рисовал Благовещенский собор, увиденный по телевизору и всплывавший в моем сознании из многочисленных снов. Написав успокоительную записку родителям, гласящую о том, что покинул я их с целью посмотреть достопримечательности города, я бросился в город, не теряя ни минуты.

_______________________

¹ Бобби Орр – легендарный хоккеист сборной Канады 60–70-х годов ХХ века.

Глава 2. Казань

На территории порта одиноко стояла новенькая «шестерка».

– До Благовещенского собора.

– Четвертной, – равнодушно процедил с кавказским акцентом седовласый армянин.

– Что, так деньги нужны? – плюхаясь на заднее сидение, съерничал я.

– Деньги – вода. Особенно, когда у тебя трое детей, – вяло отреагировал кавказец, немного удивившись моей дерзости. Немногие клиенты позволяли себе сорить деньгами, тем паче, что такса была явно завышена. Ехали недолго, и я пожалел, что не порядился с «бомбилой».

Благовещенский собор создавал впечатление тихой торжественности. Впрочем, мне он так и представлялся. Быстро обогнув территорию собора, я нырнул в тень сталинских дворов. Сердце потяжелело и сжало грудь. Волнение охватило всю мою сущность и, казалось, вниз живота сполз огненный шар.

«Я точно псих. Или не псих, если я уже это видел. И люди… Люди, вы мне снились много лет назад. Вы меня узнаете? Что мне делать?» – в никуда сказал я. Обхватя руками голову, я взъерошил волосы, словно настраивая антенны на прием сигнала озарения из космоса, но не находил решения. И тут в сознании всплыла картина, увиденная когда-то во сне. Я видел этот двор через разбитое окно. Скорее, это окно второго этажа, ближнего к подъезду.

«А что я скажу?» – поставил меня в тупик вопрос. И тут меня осенила догадка.

– Пацаны, вам вратарь нужен? – спросил я мальчишек, гонявших во дворе мяч.

На воротах никто стоять не хотел, и меня радостно приняли в одну из дворовых команд, поединок между которыми был в самом разгаре, но одна из команд явно «сливалась».

– Юрок! Будешь играть в поле! – авторитетно заявил самый рослый пацан шпингалету значительно младше его, обозначая тем самым место в воротах команды-аутсайдера.

«Игра долгой не будет», – злорадно подумал я, заняв место в «раме».

При первой же атаке на мои ворота я в кошачьем прыжке по-яшински схватил мяч и прицельно, с ноги, отправил его в мишень – окно второго этажа.

– Мазила! На кой хрен мы тебя взяли? – разочарованно процедил авторитет. – Девятка, – тихо сказал я, удовлетворенный точным попаданием. – Извините, пацаны. Давно не играл, – артистично, выражая явное разочарование, промямлил я.

Тут же из разбитого окна появилась миловидная особа лет тринадцати, и весь ее вид выражал, скорее, недоумение, чем злость.

– Ой! Что будет, когда мама вернется?

– Мы успеем вставить новое, и она ничего не заметит, – бодро отрапортовал я.

– Уж постарайтесь, – деланно выпятив губу, заявила юная леди.

– Я мигом. Где у вас стекольная мастерская?

Через час я уже сидел в желанной квартире и угощался дефицитным цейлонским чаем. Юная особа, которую, как оказалось, звали Дашей, радостно балагурила, доставая из старинного буфета всякие сласти. Подойдя к окну, я увидел знакомую панораму, приходящую в циклично повторяющихся снах. Обстановка в доме была выдержана в старинном классическом стиле. Громоздкий стол из красного дерева и такой же буфет, возможно, приобретенные единым набором. Тяжелые портьеры органично дополняли интерьер, выдержанный в стиле начала двадцатого века.

– Странный у вас интерьерчик. На дворе конец двадцатого века. Сейчас в моде кухни из ламинированного ДСП, а здесь как будто сто лет ничего не менялось.

– Так и есть. Мама после смерти деда ничего не стала менять. Говорит, что он не велел.

Я внимательно осматривал квартиру, пытаясь найти хоть какие-то зацепки, но ничего примечательного не находил. Даша полезла в буфет, а я тем временем, как бы из любопытства, заглянул в спальню. Спальня как спальня, если бы не одно «но». На стене висела крупная фотография, обрамленная в тяжелый багет, с изображением до боли знакомого мужчины, лет сорока пяти, с покладистой бородой на фоне… Я не знал, как называются подобные строения, но это был храм. Только не православный. Низ фотографии был испещрен непонятными символами. Первая строка была записана на древнеславянском, а следующие две строки… С этими символами я не был знаком.

В этот момент радостно запиликал звонок, и Даша открыла массивную дверь. На пороге появилась стройная, все еще красивая женщина, лет за сорок. Она с некоторым изумлением поглядела на меня.

– Смыслов Максим… Павлович, – представился я, ощущая определенную неловкость от замешательства, которое я произвел на хозяйку дома.

– Елена Михайловна. Чем обязаны Вашему визиту, молодой человек? – задала она вопрос, скорее, дочери, и в ее голосе звучали нотки укоризны.

– Ребята играли в футбол и разбили стекло, а Максим вставил его, – на одном дыхании выпалила Даша, явно не желая расстраивать маму.

– Ну что же, Пеле. Давайте пить чай, – лицо ее смягчилось.

После второго бокала чая, чувствуя, что пора бы и честь знать, я решился на прямой вопрос:

– Извините, Елена Михайловна, я видел у вас в спальне фотографию. А что за символы на ней нанесены?

Женщина явно напряглась, и в ее голосе снова появились стальные нотки:

– По-моему, молодой человек, Вам пора.

До порта я добрался пешком. Шел, не замечая ничего вокруг. Вопросов после так тяжело давшейся поездки стало еще больше.

Глава 3. Друзья

– Это все на самом деле происходило с тобой или ты так пытаешься развлечь меня? – озадаченно спросила Арина.

В саду повисла тишина, нарушаемая лишь трелью неугомонных сверчков. Как будто ни Максима, ни Арины не было в саду вовсе.

– Да, – после затянувшейся паузы подтвердил Максим. – С тех пор прошло шесть лет.

– И что?

– А то, что теперь я знаю, кто был на фотографии и что это были за символы.

– Интересно. И кто?

– Это был я.

– Максимка, дорогой, – с явным сочувствием пронудела Ариша, – все люди как люди, ты у меня один такой…

– Какой?

– Да не от мира сего. Сейчас все в ночной клуб поедут, а мне что с тобой делать? Танцевать ты не любишь, пить с нами ты не хочешь. Несешь, извини, какой-то бред.

– Знаешь такой анекдот, дорогая? Хулио Иглесиас и Валентина Толкунова решили спеть дуэтом и назвали его «Хулио Толку». Вот и у нас с тобой такой же дуэт «Хулио Толку».

Максим решительно отстранил Арину от себя и вышел в калитку.

«Зря я ей обо всем рассказал», – сокрушенно подумал Максим.

– Максим! – раскаявшись в резкости своих слов, крикнула вслед Арина, но было поздно. Максим скрылся в темноте ночи.

***

В роскошной четырехкомнатной квартире с видом на Москву-реку для постороннего наблюдателя открывался совершенно не соответствующий роскошным апартаментам вид: на столешнице яркой итальянской кухни стояли в ряд вскрытые консервы, соления, грибы, грязные тарелки и пустые упаковки из-под пиццы. Дым от сигарет стоял такой, что люстра из богемского хрусталя еле проглядывалась. За столом сидел Максим и его старый друг Дмитрий, которого он всегда по-дружески звал Митя. Оба в семейных трусах и изрядно пьяны. Друзья продолжали встречу без галстуков вторые сутки.

– Мить, мы же с Аришкой пять лет вместе, с третьего курса института. Я всегда считал, что мы с ней одно целое. А в последнее время мы перестали понимать друг друга. Мне так плохо. Если бы не ты… я не знаю, что бы я делал.

– Во-первых, дорогой друг, это не конец света. Любая проблема только вначале кажется страшной. Потом человек ее либо решает, либо с ней свыкается, – философски произнес Дмитрий. – Во-вторых, нужно привыкнуть к тому, что дорогие нашему сердцу люди приходят в нашу жизнь и уходят. Расходятся дороги, кто-то уходит из жизни, а кто-то становится нашим черным учителем.

– Это еще что за хрень? – белужьими от водки глазами уставился на Дмитрия Максим.

Дмитрий крепко затянулся «Парламентом» и прессанул бычок в переполненную пол-литровую банку. Надо сказать, что Дима был всегда на редкость интересен в общении. В свой тридцатник он обладал феноменальной эрудицией, и казалось, что нет вопроса, в котором он не разбирался или, по крайней мере, не имел оригинальную точку зрения. Философский склад ума дополняло подкупающее чувство юмора. Плюс он был старше своего товарища, и в данной ситуации являлся живительным бальзамом для сердца Максима. Друзья в шутку звали его Атос по причине того, что фамилия Димы была Смехов, как у актера, который исполнял роль Атоса в нашумевшем в ту пору фильме «Д`Артаньян и три мушкетера». Так и прилипло, но с годами старая кличка утратила свою остроту и прижилась другая – Демон, которая являлась логичной производной от его имени.

– Черный учитель, Палыч, – назидательно продолжал Дмитрий, – это человек, который причиняет тебе адскую боль. Очень часто это родные и близкие люди. В результате этого удара, бывает, теряешь желание жить и думаешь: «Лучше бы я сдох». Но проходит время, и понимаешь, что случившееся пошло тебе только на пользу. Добро, приходящее через зло. Жизнь бьет нас по голове, а мы крепчаем. Что нас не ломает, то делает нас сильнее. Помнишь мою Наташу? Правда, давно уже не мою. Как я убивался, когда мы расстались! Я тебе не рассказывал из-за чего?

– Нет.

Глаза Димы заволокло влагой.

– Мы встречались два года, и я сделал ей предложение. Она долго мялась, и я заметил, что ее что-то беспокоит. Я задал прямой вопрос, требуя объясниться со мной честно. На что получил такой же прямой ответ, что она видит своего мужа состоятельным человеком, способным обеспечить ее и ее будущих детей. Мы расстались, а через год она вышла замуж. Что стало со мной, ты знаешь. Я работал как проклятый. И через пять лет я стал состоятельнее ее мужа. У любящего человека атомный реактор в груди. Ее муж вскоре, после кризиса 1998 года, обанкротился. Да и не любит она его. Звонила потом несколько раз, предлагала встретиться. Но я ей простить произошедшего не могу. Мне теперь все кажется, что не я ей нужен, а мои деньги. Да и финансы мои… Я просто хотел ей доказать, что я достоин ее любви, что она ошибалась. А деньги – совсем не то, к чему рвется душа. Думаю, каждый человек в своей жизни должен понять, что такое настоящая любовь. Иначе это не полноценный человек, а так себе… овощ, обыватель.

В завершение своего длинного опуса Дима наколол вилкой предпоследний крупный огурец и смачно хрустнул.

– То есть ты мне оставил маленький? – развязно предъявил другу Максим, как будто вся предыдущая речь друга была лишь прелюдией перед закуской.

– А ты бы какой взял? – вопросом на вопрос ответил Дима.

– Конечно, маленький.

– Ну, так что же ты переживаешь? Он тебе и достался.

Друзья закатились гомерическим смехом.

– Сейчас бы сюда Шурика со Стасом. Они бы разбавили наш философско-эпический вечер дюжиной свежих анекдотов и коренным образом поправили бы твое настроение.

– Не сегодня, Мить. Сейчас ты мое лекарство. Тем более два часа ночи. В другой раз.

Максим закурил. На кухне зависла пауза.

– Мить, я не хотел говорить, но не могу больше держать это в себе. А понять и помочь можешь только ты.

– Если бы у тебя не было друга, пришлось бы тебе платить психоаналитику, – Дима широко улыбнулся. Ему импонировало то, что он, как верный пес, зализывает раны потерявшему жизненные ориентиры другу. И его переполняло чувство дружбы и единения с младшим товарищем. – Ну, так в чем проблема?

– Ты когда-нибудь слышал о реинкарнации?

– Конечно. Я однажды в психбольницу оборудование по бартеру поставлял. Так там я видел в одной палате двух Бонапартов. Ха-ха! – Дима хохотал, сотрясаясь всем телом, и вдруг резко оборвался, наткнувшись на суровый взгляд Максима. – А что такое, Макс? Может, ты в прошлой жизни был красоткой, вышел за меня замуж?.. Ха-ха! И у нас была с тобой бурная интимная жизнь?

Опьяненный водкой, рыдающий от смеха, Дима сползал с кресла на пол.

Максим закурил, подошел к окну и рыбьими глазами уставился на огни ночной Москвы.

– Извини, дружище. Я весь внимание, – угомонился Дмитрий, понимая, что перегнул палку.

Максим методично изложил события, произошедшие в Казани, но последние десять минут Максим речитативил с пробуксовкой, как будто магнитофонную ленту зажевало. Дмитрий подхватил друга на плечо и отволок спать на диван.

***

– Старик, вставай. Смыслов, елки-палки! Встречай друзей!

– Откройте мне веки, – голосом киношного Вия простонал Максим. Перед ним в идиотской улыбке расплылись Стас и Шурик, друзья с младых ногтей.

– Дим, а по поводу чего зажигаем? – подозрительно спросил Стас, озираясь на батарею пустых бутылок.

– Пусть Макс сам расскажет, если захочет.

В воздухе зависла тишина, как на выступлении премьера перед правительством.

– Ну ладно, – обреченно смирился Максим, – мы с Ариной, похоже, расстались.

– А может, у вас в интимной сфере тавойсь? – пытаясь перевести проблему в сферу иронии, выдал Шурик.

– Шурик, что ты можешь знать о сексе? Ты все время был женат! – отпарировал за Максима Стас и самодовольно рассмеялся.

Надо сказать, что Стас с Шуриком всегда развлекали публику искрометным юморком. Не то чтобы специально, скорее, это был ракурс, через который они смотрели на жизнь. И жизнь с благодарностью расплачивалась с ними. Во всяком случае, эти двое всегда пребывали в прекрасном расположении духа, жизнерадостны и не особо зацикливались на проблемах, которые других бы сводили с ума. Станислав Поплавский – красавчик, брюнет, любимчик женщин, всегда со вкусом и даже несколько по-пижонски одетый. Расчетливый. Практичный. Целеустремленный. Сашка Слепчук – полноватый, невысокий, вечно голодный молодой человек. Его любовь к вкусной и обильной пище стала причиной для шуток в кругу друзей. Маленькая, покладистая рыжая бородка замечательно подходила к его круглому лицу и добавляла интеллигентности. Иногда он решался состричь бороду, но ненадолго, потому что становился похож на Мальчиша-Плохиша, объевшегося варенья, с круглыми розовыми щеками. Шурка слыл человеком добрым, открытым, общительным, простодушным. Стас и Шурик были по разному скроены душой и телом, но жизнелюбие, оптимизм и юмор объединяли их в жизни со школьной скамьи.

– Парни, у нас с собой свеженькое чешское пиво и корюшка. Пойдем за стол, – предложил Шурик.

– Значит, все, разбежались? – продолжил после глотка «Старопрамено» Стас, смачно облизывая пену с губ.

– Я вам скажу свое окончательное «может быть», – за Максима ответил Шурик и многозначительно сложил руки на пивном животике, явно намекая на то, что любовная эпопея только еще начинается.

Шурик обвел взглядом кухню, где, как гильзы снарядов, батареей стояли пустые бутылки из-под «Абсолюта».

– Да, богатые скучают дороже… Так что там с Ариной?

– Ну что вы как бабы? – так и не дав сказать Максиму, оборвал тему Дима. – Будете теперь мусолить из пустого в порожнее?

– Когда я захочу услышать ваше мнение, я вам его сообщу, – продолжал скалиться Стас. – Давайте заслушаем докладчика.

– Просто мы очень разные, – нехотя объяснился Максим. – И прежде всего я. Я не такой… то есть не соответствую ей. Одним словом, парни, не мучайте меня. Не хочу говорить об этом. Давайте я лучше за пивом схожу, а то третьи сутки из этой берлоги не выходил на свежий воздух.

Когда Смыслов вышел из прокуренной квартиры, Шурик со Стасом испытывающе посмотрели на Диму.

– Что вы от меня хотите? Захотел бы, то сам бы вам все рассказал.

– Каков нахал! – издевательским тоном продолжал давить Шурик. – Мы же беспокоимся тоже!

– Короче, – сдался Дима, – я так толком и не понял. Сны ему какие-то снятся странные, какие-то рунические символы¹. Как будто он жил раньше в Казани и был в прежней жизни волхвом. Бред какой-то. Просто парню тяжело дается учеба в универе.

– Я, если честно, и не знаю, что такое рунические символы, – озадаченно почесал затылок Шурик.

– И что он с этим делает? – серьезно спросил Стас.

Дмитрий посмотрел на Стаса и несколько удивился отсутствию скепсиса в его глазах, который он ожидал увидеть. Лишь только у Шурика губы иронично согнулись в уголках.

– В Казань собирается ехать по родным, так сказать, местам. Ты что паришься, Стас, да мало ли кому что приснится? Переутомился просто парень.

Стас как-то грустно посмотрел на друга. В это время хлопнула входная дверь, и на кухне появился несколько посвежевший гонец с двумя баклажками свежего пива.

– Ну, старик, рассказывай: ты один собираешься ехать в Казань или к тебе можно присоединиться? – осторожно поинтересовался Стас.

Максим укоризненно посмотрел на Диму.

– Один. И давайте закруглим эту тему.

_________________________

¹ Руны – древняя письменность славян, норманнов, германцев и балтов. Тайные символы, хранящие в себе божественную силу.