Читать книгу: «В погоне за дивноглазыми», страница 2

То, о чём молчали деревья

Там, во мраке лесном, в нерушимом молчанье,

Призван тнал неустанно порядок хранить,

И стрела его будет немое посланье

От того, кто, увы, не способен любить…

Поднялся ветер, и деревья зашуршали, бормоча на своём непонятном языке. Лишь избранные могли их слышать, и лишь избранные могли им отвечать. Но сейчас избранный молчал. Сидя на ветке огромного дуба, он молчал, но тишина была более чем красноречива. От него веяло могуществом. Его взгляд взрезал воздух и впивался в душу. Так мог смотреть только тот, кто прожил на земле более сотни лет и был ещё молод.

Келлерн действительно был молод. Сотня прошедших лет – ничто по сравнению с предстоящей вечностью. А тналы жили именно вечность. Эти непостижимые для людей существа могли впитывать жизнь отовсюду. Они питались жизнью деревьев и трав, зверей и птиц, а иногда даже людей. Именно поэтому они вызывали столь мистический, непреодолимый ужас.

Приподнявшись, Келлерн легко соскочил с дерева. Плащ его зашуршал, вторя листве исполинского дуба. Любой человек, прыгнув с такой высоты, сломал бы себе ноги, да и то в лучшем случае. Тнал же легко приземлился и неспешно двинулся вдоль реки, на берегу которой и располагалось его временное пристанище. Шёл он бесшумно, но и не таился. Здесь он был полноправным хозяином. И дело было не в его силе или ловкости, не в длинном луке, висевшем у него за плечом, а в самой его сущности, излучавшей нечто загадочное, сверхъестественное.

Много лет прошло с тех пор, как он впервые пришёл сюда. Тналы не бывают детьми – или просто не помнят своего детства. Келлерну казалось, что он всегда был таким, какой он сейчас, и спустя века останется таким же. Это люди меняются, стареют, умнеют или, наоборот, глупеют, а бессмертные не могут позволить себе быть хаотичными, слишком велика их сила. Тнал знал об этом, но это не вызывало у него ни радости, ни грусти. Просто это было законом, а подобные законы нельзя нарушать. Нельзя убивать без причины, нельзя поглощать больше жизни, чем необходимо, нельзя использовать силу против другого тнала и нельзя, ни в коем случае нельзя позволять кому-то ослаблять влияние тналов.

Частью последнего закона и являлась охрана границ. Именно эта обязанность легла на плечи Келлерна. Любой тнал считал это делом важным и почётным. Возможно, когда-нибудь кто-то займёт место Келлерна, но сейчас он был хозяином леса.

Тнал резко остановился. Какой-то странный, несвойственный лесу звук резал ему слух. Он ощущал боль. Да, кто-то определённо испытывал боль. Келлерн развернулся и зашагал прочь от реки, туда, откуда исходил этот звук. Деревья расступались перед спешащим тналом. Шёл он быстро, но на бег не переходил, в этом не было необходимости. Он шёл кратчайшей дорогой. Мутные зелёные глаза смотрели сквозь весь лес, и от того, что они видели, в душе его шевелилась злоба.

Пятеро неброско одетых людей обступили старую сосну. Двое из них поочерёдно рубили её топорами. Трое других осматривали соседнее дерево. С каждой секундой из терзаемого дерева уходила крупица жизни. Она летела в пустоту и растворялась во мраке смерти. Это была та самая жизнь, которую мог поглотить Келлерн. Видя, как секунды, минуты, часы его жизни тратятся впустую, он ощутил непреодолимую ярость.

Прошло несколько минут. Казалось, лесорубы не замечают фигуру в плаще, расположившуюся на одной из ветвей тиса. Келлерн молча наблюдал за ними, медленно вынимая лук из-за спины. Стрела бесшумно разрезала воздух и выбила топор из рук дровосека. Несколько секунд лесорубы тупо таращились на отлетевший инструмент и лишь потом заметили силуэт тнала среди листвы.

Люди мало знали о тналах. Некоторые почитали их, некоторые боялись, а некоторые просто не верили в их существование. Именно поэтому Джозефу было так трудно поверить своим глазам. Он слышал множество легенд о тналах, но считал их всего лишь сказкой. А теперь эта сказка была готова пронзить его стрелой. Хотя стоило отдать ему должное, даже сейчас он не терял самообладания.

– Кто здесь?! – выкрикнул Джозеф.

Келлерн впился в него полным ненависти взглядом. Он молчал. Ему не хотелось говорить с людьми. Джозеф хмуро смотрел из-под густых бровей.

– Говори, кто ты такой и чего хочешь?

– Я тот, кто живёт жизнью этого леса и чувствует его боль. Я хочу, чтобы вы ушли.

Джозеф шагнул вперёд. Он понимал, что нельзя показывать слабость.

– Я не знаю, кто ты, но я не намерен отступать. Мы возьмём столько, сколько нужно, и уйдём.

– Вы уйдёте сейчас, – мрачно ответил Келлерн, – или останетесь здесь навеки.

Джозеф перехватил топор поудобней. Человек явно не собирался сдаваться без боя, но тнала это не волновало. Он знал, что должен делать.

– Нас пятеро, ты один, не советую тебе нам угрожать.

– Ты один, – равнодушно сказал тнал.

Раздался шорох летящей стрелы. Четырёх стрел. Джозеф содрогнулся. В нерушимой тишине леса раздался глухой звук. Это на землю упали четыре мёртвых тела. Дровосек уже ничем не мог помочь своим товарищам. Он застыл на месте, вслушиваясь в тишину. Тнал молчал и равнодушно смотрел на него, как будто выжидая. Джозеф не знал, чего он ждёт, но не собирался дожидаться этого вместе с ним. Сорвавшись с места, он рванулся прочь.

Человек бежал. Тнал смотрел ему вслед, и его взгляд не отражал ничего, кроме холодного безразличия. Плавным движением он достал лук из-за спины, и стрела легла на тетиву. Джозеф бежал так быстро, как только мог. Он спотыкался о корни, ветки били его по лицу. Несколько раз ему казалось, что сил уже не осталось, но он упорно продолжал бежать. Больше ему ничего не оставалось.

Лес кончился внезапно. Джозеф выскочил на тракт и остановился. Не было слышно ни звука. Стук сердца казался ему оглушительно громким. Дыхание сбилось, и лёгкие пронзала невыносимая боль. В ногах ощущалась слабость. Но было что-то ещё. Джозеф посмотрел вниз. Из его груди торчала стрела. Он покачнулся и опустился на землю. Перед глазами мерцали алые пятна.

Ещё миг – и сердце Джозефа остановилось. Остекленевшими глазами он смотрел на крону огромного дерева, а тнал равнодушно смотрел на него.

Он не собирался поглощать его жизнь, и она медленно струилась и впитывалась в землю, подобно алой крови, сочащейся из раны.

А затем тнал ушёл. Он ушёл и не видел, как проезжавший по тракту мельник обнаружил Джозефа. Он не видел, как труп увозили в деревню. И конечно же, он не видел, как оплакивали его те, кому он был дорог. Келлерн не знал, каково это – любить. Всю свою жизнь он был одинок, но, не зная любви, он не печалился о ней. Он не ведал иной жизни. Возможно, однажды это изменится…

Время шло. Оно не стояло на месте никогда, но течение его не затрагивало бессмертных. Тнал не считал дней. Это людям стоило помнить об уходящем времени, а ему было всё равно. В его лесу царило вечное лето. Он не знал ни боли, ни печали. По крайней мере, думал, что не знал.

Но вот однажды он ощутил чьё-то присутствие. Келлерн всегда чувствовал, когда в лес приходил чужак. Бесшумно ступая по мягкой траве, он направился посмотреть на незваного гостя. Невидимый для людского глаза, он появился среди ветвей огромного дуба. Внизу неспешно двигался облачённый в длинную накидку силуэт. Присмотревшись, Келлерн понял, что это девушка. Длинные чёрные волосы выбивались из-под капюшона и струились по её плечам. Она подняла голову, и Келлерн увидел сапфировые глаза, глубокие, как море. На мгновение ему показалось, что она его заметила, но она отвернулась и продолжила свою прогулку.

Келлерн следил за каждым её шагом. Никогда прежде он не ощущал ничего подобного. Он не мог объяснить, но жизнь до этого момента показалась ему бессмысленной. Он захотел вновь посмотреть в её глаза, но не решался показаться. Необъяснимый страх завладел им. Он мог лишь безмолвно наблюдать.

Девушка вышла на берег реки и присела отдохнуть. Она сняла капюшон, и волосы, чёрные как смоль, вырвались неудержимым потоком. Келлерн заворожённо наблюдал за ней. Она смотрела на воду, синюю, как её глаза. Внезапно до него донёсся голос.

 
Скажи мне, моё отражение,
Неужто вода холодна?
Неужто моё видение —
Лишь тень позабытого сна.
 
 
Такое, как ты, отражение,
В такой же холодной воде,
Ищу я тебя, видение,
Но вот не найду нигде.
 
 
Неужто мои касания
Холодные, как вода?
Неужто мои желания
Не сбудутся никогда?
 
 
Ты только во сне появляешься
И листьями тихо шуршишь,
Уходишь и возвращаешься,
Так что же ты вновь молчишь?
 
 
Скажи, немое видение,
Неужто в глазах моих лёд?
Неужто моё отражение
Совсем тебя не влечёт?
 
 
Оно опять растворяется
В холодной, холодной воде,
Уходит и возвращается,
Не видя тебя нигде.
 
 
Так дай же ответ, отражение,
Неужто вода холодна?
Зачем мне твоё видение,
Зачем? Я всегда одна…
 

На воде появились круги, и Келлерн понял, что она плачет. Его охватило непреодолимое желание спуститься к ней, но он сдержался. Бессмертные не могут позволить себе быть хаотичными. А любовь – это именно хаос, это смятение. Тнал чувствовал это. Прошлое казалось ему зияющей пропастью, бесконечной пустотой – лишь потому, что там не было её.

Сорвавшись с места, он понёсся прочь. Лес расступался перед ним, и он бежал всё дальше. Возможно, именно так, в смятении и страхе, бежал несчастный Джозеф. Но Келлерн не вспоминал о нём. Сейчас он видел только синие глаза, блестящие, как сапфиры, и глубокие, как море. Он тонул в них и не мог выбраться. Лес чувствовал его беспокойство, но ничем не мог помочь ему.

Лишь забравшись в самую глухую чащу, он остановился. Сердце бешено колотилось. Никогда прежде он не чувствовал подобного. Люди называли это любовью, но само это слово было неведомо тналу. Он не испытывал её прежде и не намеревался испытать в грядущем. Он велел себе забыть её, он старался думать о долге, о законе. Но не было закона, запрещавшего тналу любить. Сама мысль об этом была невообразима.

Келлерн рухнул на траву и уснул. Он надеялся забыться, но и во сне он видел её. Она сидела у реки и смотрела на него. Ему казалось, что она знает, что он там, что она поёт ему и только ему. Келлерну очень хотелось, чтобы это было так.

Проснулся он уже глубокой ночью. Синеглазая девушка покинула лес, и он знал об этом. Он чувствовал, что она далеко, только легче ему не становилось. Напротив, желание вновь увидеть её росло и крепло в глубинах его души. Он посмотрел в небо. Далёкие звёзды испускали свой холодный, безжизненный свет. Им были безразличны даже бессмертные. Для них он был всего лишь песчинкой. Такой же, какой для него некогда были люди. Можно ли вообразить, что звезда влюбилась в песчинку? Нет, это абсурд, это невозможно. Так не бывает…

Но время шло. Впервые в жизни Келлерн считал дни. Ровно три дня назад он впервые увидел синеглазую. Казалось, что эти три дня были длиннее сотни лет его жизни. Три раза он хотел отправиться за ней и три раза останавливал себя. Он понимал, что, скорее всего, это будет стоить ему жизни. В глубине души шевелилось недоброе предчувствие. Возможно, в четвёртый раз он не удержался бы, но судьба распорядилась иначе.

Ближе к полудню он вновь ощутил присутствие. Что-то подсказывало ему, что это она. Никто иной это и не мог быть. Невидимый для глаз, он устремился за ней. Каждая секунда ожидания терзала его.

Наконец среди деревьев появился её силуэт. В этот раз на ней не было накидки. Она была облачена в длинное платье, синее, как её глаза. Чёрные как смоль волосы спадали на обнажённые плечи и струились по спине. Взор её был потуплен, и Келлерну никак не удавалось встретиться с ней взглядом. Он то появлялся, то исчезал. Возникал между ветвей и таился за стволами вековых деревьев. Она не могла видеть его, но ему казалось, что она знает о нём.

Спустя несколько минут она вышла на берег реки. Именно здесь она была в прошлый раз. Келлерн бесшумно приблизился и, всё ещё незримый, сел возле неё. Она посмотрела вверх и тихо запела:

 
Небо далёкое, небо высокое,
Синяя, синяя сталь,
Небо холодное, небо жестокое,
Что тебе наша печаль?
 
 
Наши скитания, наши метания,
Слёз наших горькая соль?
Ты не поймёшь, что такое прощание,
Ты не поймёшь нашу боль.
 
 
Ты не поймёшь, твои слёзы притворные
С неба сорвутся дождём,
Ты не поймёшь наши вздохи покорные,
Нас не увидев вдвоём.
 
 
Ты не поймёшь ни разлуки извечные,
Ни предвкушение встреч,
Ты не поймёшь, ведь они быстротечные,
Их мы не сможем сберечь.
 
 
Наши скитания, наши метания,
Слёз наших горькую соль,
Счастливо ты, ты не знаешь прощания,
Ты не поймёшь эту боль.
 
 
Небо далёкое, небо жестокое,
Я пожалею тебя,
Ты ведь такое, как я, одинокое,
Вечно живёшь ты скорбя.
 
 
Слёзы холодные, слёзы бесплодные
С неба сорвутся дождём,
Мы одинокие, пусть и свободные,
Вечно мы плачем вдвоём…
 

На воде опять появились круги. Девушка утёрла слёзы и начала подниматься. Внезапно Келлерн, всё ещё сидевший рядом, ощутил её прикосновение. Должно быть, вставая, она ненароком задела незримого слушателя. Тепло её ладони, нежное прикосновение её пальцев буквально пригвоздили его к месту. Она почувствовала неладное, отдёрнула руку и испуганно осмотрелась.

Впрочем, Келлерна рядом уже не было. Он растворился в воздухе. Лишь лёгкий ветерок прикоснулся к её волосам – и тоже стих. Она пожала плечами и направилась прочь.

Тнал был болен. Бессмертные не болеют, но любовь – это особая болезнь. Келлерн не знал, куда от неё деться. Он скрывался от неё в густой листве и высокой траве, он таился в глубинах рек и озёр, но всюду она настигала его. Он не мог от неё ускользнуть. Есть вещи, которые не способны превозмочь даже бессмертные. Одной из них была любовь.

Целый день тнал не находил себе места и лишь под вечер, оказавшись в чаще леса, забылся тяжёлым беспокойным сном. Ему опять снилась она. Он внезапно понял, что уже не может без неё. Долг, закон, даже бессмертие – всё рассыпалось пеплом. Она стала смыслом его существования. Сквозь сон он дал себе клятву непременно встретиться с ней опять.

Проснулся Келлерн от странного ощущения. Сначала он даже не понял, что это. Сон был тягучим и никак не хотел отпускать его. Помотав головой, он наконец осознал, что произошло. Она опять была здесь. Тнал не знал, проспал ли он три дня, или же она вернулась скорее, чем в прошлый раз. Откровенно говоря, ему было всё равно. Не медля ни секунды, он пошёл на зов.

Незримый и бесшумный, он стоял у неё за спиной, не решаясь заговорить. Она опять сидела у реки. Сидела и молчала, вглядываясь в синь. Подобно зеркалу вода отражала её сапфировые глаза. Молчание обращало мгновения в вечность. Тнал уже начал опасаться, что она уйдёт, но все его опасения развеялись, когда она запела:

 
Ветер со мной простился,
Небо со мной попрощалось,
Милый не возвратился,
Что мне теперь осталось?
 
 
Только в ночи молчание,
Только скупые слёзы,
Вечное расставание,
Всё – лишь пустые грёзы.
 
 
Всё – лишь забытые песни,
Ныне не так, как прежде,
Милый мой не воскреснет,
Что осталось надежде?
 
 
Ей исчезать бесследно,
Ей страдать от разлуки,
Ей умирать последней,
Ей страшнейшие муки.
 
 
Мне лишь с ветром проститься,
Лишь по нему тоскую,
К милому возвратиться,
Шаг в синеву морскую.
 
 
Шаг – и всё будет как прежде,
Небу я взглядом отвечу,
Хочется верить надежде
В нашу последнюю встречу…
 

С этими словами она поднялась и направилась к реке. Келлерна пронзило осознание того, что она собирается сделать. Одним прыжком он нагнал её и заключил в объятия. Она не сопротивлялась. Напротив, она ответила ему. Их губы встретились, и они слились в поцелуе. Келлерн ощутил бесконечную свободу. Больше разлука не тяготила его. Всё встало на свои места. Теперь он понимал, что любовь – это не только болезнь. Это нечто большее. Непередаваемое счастье овладело им. Он увлёк её за собой.

Они летели сквозь лес. Ни единого слова не было сказано, ведь время слов прошло. Наступило новое, чудное время любви. Оказавшись в чаще, где так долго страдал тнал, они наконец остановились. Ничто больше не волновало их. Лозы сплетались вокруг них, образуя дивный чертог. Келлерн не видел ничего, кроме бездонных сапфировых глаз.

Наступил рассвет. Они лежали на траве и смотрели в бездонное небо. Впервые наступало время нарушить молчание, но Келлерн не решался прервать чудесный миг. Он был счастлив, как никогда.

– Кто ты? – прошептала она.

– Я тнал, – мягко ответил он, – моё имя Келлерн.

– Моё имя Беатрис.

Келлерн вслушивался в звук её голоса. Никогда прежде он не слышал человеческих имён, но сейчас её имя казалось ему прекраснейшим из всех.

– Беатрис, о чём были твои песни?

Девушка улыбнулась. В её улыбке была некая необъяснимая грусть.

– Недавно я потеряла человека, которого очень любила.

Тнал взглянул в печальные глаза девушки. До недавнего времени он не знал, что такое грусть, но теперь он мог понять её. Он знал, что эту боль невозможно заглушить ничем, даже время, великая вечность, принадлежавшая бессмертным, была бессильна. Он понимал её, но не знал, как её утешить. Этого он ещё не умел.

– Мне жаль, – прошептал он.

– Спасибо, – она опять улыбнулась, – это важно для меня.

– Беатрис, скажи, зачем ты пришла сюда впервые?

– Чтобы ты увидел меня.

Келлерн непонимающе посмотрел на неё.

– Чтобы я увидел тебя?

– Ты ведь любишь меня?

– Да. – Келлерн посмотрел в небо. – Прежде я не знал, что такое любить. Но когда ощутил это, я понял…

– Ты понял, что готов умереть за любовь.

– Да. – Келлерн поражённо уставился на неё.

– Знаешь, – Беатрис улыбнулась, – мой любимый говорил: есть много вещей, ради которых стоит жить, но всего две, ради которых стоит умереть. Одна из них – любовь…

Было что-то странное в её улыбке. Синие глаза напоминали сталь. В них появился странный блеск. Келлерн никогда прежде не замечал этого. Сейчас странная тревога закралась в его сердце.

– А вторая? – настороженно спросил тнал.

Ответом ему послужило прикосновение холодного клинка. Он был слишком опьянён любовью, чтобы заметить его в складках синего платья. Всё, что он мог теперь, – это смотреть, как кровь струится из его распоротой груди. Глаза Беатрис стали совершенно безумными.

– Вторая – месть, – прошептала она, – так всегда говорил мой любимый. Его звали Джозеф.

Келлерн ничего не ответил. Он смотрел сквозь неё. Сейчас он не был бессмертным. Он нарушил все законы, он забыл о долге, и настало время платить. Лес беспомощно шелестел листвой, не в силах помочь умирающему тналу. Впрочем, он и не хотел ничьей помощи. Он ощущал боль, но совсем не телесную. Его сердце умирало. Любовь стала смыслом его жизни, и, когда она обратилась прахом, он понял, что смысла жить больше нет.

Он перевернулся на спину и уставился в далёкое синее небо, холодное, как сталь её глаз. Он не видел, как она ушла. Он хотел запомнить её своей любовью, а не убийцей. Перед самой смертью он улыбнулся. Он видел фигуру в чёрном. Это смерть пришла забрать бессмертного в свой чертог.

Склонившись над ним, она положила холодную ладонь ему на лоб и прошептала:

 
Пожухла, засохла на поле трава,
Померк изумрудный наряд,
Случается так: затихают слова,
И в землю впивается взгляд.
 
 
Случается так: умирает любовь,
Сумей же её отпустить,
Струится на землю багровая кровь,
Спеши же простить и забыть.
 
 
Спеши улыбаться и в небо смотреть,
Пока ещё видят глаза,
Когда настаёт нам пора умереть,
Мы мало что можем сказать.
 
 
Ты чувствуешь слабость и чувствуешь боль,
Но это не боль твоих ран,
Сумей отпустить, раствориться позволь,
Шагни сквозь багровый туман.
 
 
Шагни, не терзай себя муками вновь,
Успей перед смертью понять,
Что лучше погибнуть, утратив любовь,
Чем жить и любви не познать.
 

Смерть улыбнулась ему, тнал улыбнулся смерти и исчез…

Лес ревел. Мощные порывы ветра гнули вековые деревья. Небо затянуло серыми тучами. Пошёл проливной дождь. Казалось, весь мир оплакивал смерть тнала.

Беатрис пробиралась через лес. Насквозь промокшее платье волочилось по земле. Корни сплетались под её ногами, ветки били её в лицо. Кругом было темно, как ночью. Девушка уже давно не знала, куда идти. Могучие порывы ветра норовили сбить её с ног. Силы медленно оставляли её.

Ветка рассекла ей бровь, и кровь начала заливать глаза. Девушка рухнула на землю и устало посмотрела вперёд. Перед ней была река. Она вышла к тому самому месту, где всегда пела песни. С трудом поднявшись, она двинулась вперёд. Внезапно мощный порыв ветра повалил её на землю. Трава была скользкой от дождя, и девушка скатилась вниз. Уцепиться было не за что, тонкие травинки резали ладони и выскальзывали из рук. В следующее мгновение она рухнула в холодную воду. Течение моментально вынесло её на середину реки. Насквозь промокшее платье мешало плыть и тащило её ко дну. Волна накрыла её с головой, и в лёгкие хлынула ледяная вода. Несколько секунд она пыталась бороться, но всплыть уже не смогла.

Лес взревел последний раз и затих. Стихло всё. Прекратился дождь, успокоился ветер, даже шелест листвы стих. Деревья опять замолчали. Они больше не бормотали на своём непонятном языке, ведь не стало того, кто мог бы их слушать. Они были единственными молчаливыми свидетелями случившегося. Только они уже никогда об этом не расскажут…

 
                                 * * *
 

Я летел. Опять летел, и пьянящее чувство вновь захлестнуло меня. Я летел прочь от встающего солнца и вскоре вновь растворился в темноте ночи. Она приняла в свои объятия величественную ночную птицу, позволяя мне лавировать между течениями ветра.

Вскоре лес сменился полем, а за ним показался город. Уже над ним меня настигло солнце, и я был вынужден спуститься. Слетая вниз, я увидел великолепное поместье. Оно казалось ещё прекрасней в лучах восходящего солнца. Я не удержался и опустился на один из балконов. Стряхнув с себя оперение и обратив его плащом, я слез с перил и пригладил волосы.

Только тогда я заметил его. Человек в маске ворона стоял и наблюдал за моим прибытием. Я ощутил неладное, и моя рука скользнула к кинжалу Беатрис, единственному оружию, которым я на тот момент располагал. Человек заметил это и скрылся в тени занавесей.

Не ослабляя бдительности, я шагнул в комнату. Она была пуста. Человек будто растворился в воздухе. На кровати лежала маска. Это была маска филина. Повертев её в руках, я заметил, что на внутренней стороне что-то написано. Присев на кровать, я вслух прочитал:

Серою птицей в ночи обратился,

Солнце желая догнать,

Ты на балконе моём приземлился,

Значит, придётся играть.

Значит, придётся, к земле припадая,

Всё же забыть про полёт,

Не проклянёшь ты меня, умирая,

Слово не знает господ.

Слово не знает, не ведает силы,

Что подчинит его впредь,

Помни отныне, что холод могилы

Некому будет согреть.

Серою птицей нельзя обратиться,

Слово, увы, не призвать,

Так оставайся, куда торопиться?

Всё равно будешь играть…

Боль пронзила всё моё тело. Я повалился на пол, ощущая, как знаки рассыпаются в прах. С меня будто сдирали кожу. Я попытался подняться, но мне это не удалось. В глазах потемнело, и я потерял сознание.

Ощущение было такое, будто я падаю с огромной высоты. Падаю и не вижу куда. Внизу была только тьма. Бесконечная, чёрная, густая тьма.

Всё оборвалось внезапно. Я рухнул на пол. Комната медленно вращалась. Опершись о кровать, я наконец поднялся. Машинально посмотрев на руку, я увидел, что на ней больше не было знаков. На их месте были красноватые пятна, будто меня несильно обожгло. Самым ужасным было то, что я больше не ощущал магии. Я не потерял её, нет – её у меня украли.

Надев маску, я, всё ещё немного шатаясь, направился к двери. Что ж, если этот человек, кем бы он ни был, хочет играть, он получит свою игру. Она ему надолго запомнится.

Полный мрачных мыслей, я вышел в коридор. Никого. Только множество дверей и тишина. Я положил руку на рукоять кинжала и двинулся вперёд. Тишина угнетала. Возникало ощущение, что здесь вовсе никого нет и в то же время что кто-то стоит прямо за моей спиной. Я несколько раз оборачивался, но находил лишь пустоту. Дойдя до центральной лестницы, я спустился в холл. Тоже никого.

Краем глаза я заметил движение. Резко обернувшись, я увидел его. Это был человек в костюме павлина. Лицо его скрывала маска, зияющая странной пустотой глазниц. Он важно выхаживал, как какой-то граф или барон. В руке у него был объёмный кубок, в котором плескалось вино. Походка его, хотя и выдавала в нём аристократа, всё же указывала на то, что он пьян.

– Приветствуйте, – закричал он, – месье Ингольф!

Сзади раздался гул. Я обернулся. Зал был наполнен людьми в разнообразных костюмах. Все были в масках. Кричащая и аплодирующая толпа повергла меня в ужас. Я готов был поклясться, что секунду назад их здесь не было. Как и секунду спустя. Зал был абсолютно пуст. Не было даже павлина.

Я схватился за голову и опустился на лестницу. Мысли бешено метались в моей голове. Павлин пробежал мимо меня и с криком «Ингольф, не отставай!» нырнул в толпу разношёрстных гостей. Я зажмурился.

– Их нет, – произнёс я, не веря собственным словам.

Всё ещё не открывая глаз, я двинулся вверх по лестнице. Внезапно мне на плечо легла рука. Резким движением я перехватил запястье неизвестного и повалил на ступени. Открыв глаза, я увидел, что это девушка в костюме лисы. Она не сопротивлялась. Из-под маски на меня смотрели глаза цвета зеленоватой морской синевы. Взгляд был снисходительным и даже жалостливым.

– Отпустите, пожалуйста, – тихо проговорила она.

– А ты не исчезнешь? – дрожащим голосом спросил я.

– Нет.

Её слова прозвучали убедительно, и я неспешно разжал пальцы.

– Сними маску, – сухо потребовал я.

– Нельзя, – почему-то шёпотом сказала она. – Если наступит время перемен, а на тебе не будет маски, он оторвёт тебе лицо.

– Кто он?

– Он.

Голос девушки дрогнул. Я обернулся. Посреди зала стоял человек в костюме ворона. Он был неподвижен, но тень его будто незримо подрагивала. Глаза его были зелёными, как изумруды. Было в них что-то пугающее. Он стоял, сложив руки, причём левая скрывала правую. Лиса потянула меня за край плаща, но я дёрнулся и встал в полный рост.

– Кто ты?! – выкрикнул я.

Он ничего не ответил. Склонив голову набок, он изучающе рассматривал меня.

– Кто ты такой?! – вызывающе повторил я.

– Прекрати, – не выдержала девушка, – он убьёт тебя!

Ворон кивнул, будто соглашаясь с ней. Я ощущал её страх, но сильнее я ощущал собственную нарастающую ярость. Я был готов броситься и разорвать его. Хотя, возможно, именно этого он и хотел. Девушка рванула меня за руку, и я нехотя попятился. Ворон разочарованно покачал головой, развернулся и двинулся в противоположную сторону. Вскоре я потерял его из виду.

Лиса вела меня по коридору. Она будто отсчитывала двери. Пару раз мы возвращались, но в ответ на мои вопросы она только молила меня подождать. Наконец одна из дверей распахнулась, и мы вошли.

В комнате было трое: Кабан, Волк и Лань. Они равнодушно смотрели на нас. Лиса вздохнула и опустилась на кровать. Все остальные так и остались сидеть на полу. В общем-то, в комнате, кроме кровати, комода и портрета, изображавшего неизвестно кого, ничего не было.

– Я требую объяснений, – холодно сказал я.

– Быстро же ты оправился, – усмехнулась Лань.

Поднявшись с пола, она пошла ко мне и начала внимательно рассматривать. Карие глаза буквально пронзали меня.

– Оправился? – поинтересовался я.

– От шока. Не каждый день такое увидишь.

– Я видел и более странные вещи.

– Сомневаюсь, – хмыкнул Кабан.

Я смерил его недружелюбным взглядом.

– Что здесь происходит? – с нажимом повторил я.

– Расскажи о себе, – внезапно сказала Лань.

– Да, кем ты был? – вторил ей Кабан.

Больше всего мне не понравилось слово «был».

– Я последний раз спрашиваю, – хмуро отчеканил я, – если я не получу ответа…

– То что? – резко спросил Волк, поднимая острые бирюзовые глаза. – Уйдёшь?

– Уйду, – подтвердил я.

– Куда? – голос у него был хриплый, хотя стариком он не казался.

– Поищу Ворона.

Внезапно они засмеялись. Все. Даже Лисица откинулась на кровати и захохотала. Я ощутил, как во мне вскипает ярость. Последние пару часов это состояние стало уже привычным. Я шагнул к двери. Краем глаза я заметил, как Кабан поднимается. Тяжёлая рука опустилась мне на плечо.

– Не горячись, парень, – проговорил он, – я понимаю…

– Если не уберёшь руку, – перебил я его, – лишишься её.

Он не убрал. Резко я ушёл в сторону, выхватывая кинжал. Кабан отпрянул, но лезвие уже было у его горла. Стоило отдать ему должное, он не трясся как осиновый лист. Напротив, казалось, он ожидал подобного.

– Милый, ещё и при оружии, – проговорила Лань, – куда ты так спешишь? Смерть сама тебя найдёт.

– Если я не найду её раньше, – процедил я.

– Не делай глупостей, – проговорил Кабан.

– Объяснись, – процедил я.

– Ладно, – не выдержала Лиса, – отпусти его. Я всё расскажу.

Я отвёл кинжал от его горла и оттолкнул его.

– Не надо, – проговорил Кабан, – ты же помнишь уговор.

– Мы пленники, – не обращая на него внимания начала Лиса, – пленники человека, которого раньше звали Карл и которого… которого я любила. После той страшной ночи, когда на балу барона Хартвига произошла резня, он изменился. Странная сила поселилась в нём, не оставив от него прежнего и следа. Теперь он воплощение страха. Он играет с нами. Мы отсчитываем комнаты, потому что каждый раз они перемещаются, мы носим маски и иногда ходим поискать чего-нибудь съестного. Оно иногда появляется в зале. Я видела, как те, кто некогда были слугами, приносят его. Ворон управляет здесь всем, что ты можешь ему противопоставить.

– Он всем предлагает сыграть, – процедил Волк, – соблюдаешь правила – живёшь, нарушаешь – умираешь. Всё просто.

– Не так просто, как кажется, – вклинилась Лань, – правила иногда меняются.

– Время перемен… – проговорила Лиса. – Это…

– Довольно… – Я поднял руки, останавливая их. – Сделаем так: я ухожу. Те, кто хотят выбраться или хотя бы умереть достойно, уходят со мной, трусы и ничтожества остаются здесь. Всё просто.

Они переглянулись. В их глазах была надежда, смешанная с сомнением.

– У тебя, похоже, есть план, – проговорила Лиса. – Я пойду, но если опять будешь лезть на рожон, мы распрощаемся.

– Я тоже пойду, – проговорил Волк, – засиделся я здесь.

– Вы сошли с ума! – выкрикнул Кабан. – Он ничего не знает, а вы уже сделали его вашим вожаком!

– Возможно, он здесь неслучайно!

– Да, возможно, его подослал Ворон, и он всех вас ведёт в ловушку! – не унимался Кабан.

– Если бы Ворон хотел вас убить, – сухо проговорил я, – уже убил бы, но ему хочется играть, а в любую игру можно выиграть, пускай и жульничая.

– Поиграть я всегда не прочь, – проговорила Лань и положила руку мне на плечо, – особенно с тобой.

Я пристально посмотрел на неё. Казалось, что страх перед Вороном коснулся всех, кроме неё. Это больше всего меня настораживало. Переведя взгляд на Кабана, я увидел, что он стоял против нас. Дверь была у нас за спиной, и он смотрел на неё с каким-то паническим, сверхъестественным ужасом.