Читать книгу: «Симфония предчувствия. Космологическая поэма»
Посвящаю маме
© А. А. Москвин, 2018
1. Задира времени
Фрагмент существования
Мириады пузырьков круглятся по ворсинкам, жемчужатся. Тепло. Весь мир – тепло. Оно источается из неба и палевым маревом без горизонта перетекает в волны. Весь мир – берег и океан, а здесь граница, свежий ветер, вечный шум прибоя.
Мягкое прозрачное колыхание обволакивает, всасывает в чёрный песок, шевелит, подталкивает.
– Поплыли?
– А не страшно?
Под её маленькой тяжестью ноги поют. Какое тепло!
– Балалам, – взбаламученный неугомонный накат выплёскивает нас из насиженной удобной ямки.
Её пальчики! По спине, как по клавишам пробежали эти ноготки.
Вода схлынула – опять сидим на мели. Пустынный песчаный пляж у края обрыва, и только мы да орлы, парящие в вышине. Далеко, далеко уже в дымке чернеют вытащенные на ровный низкий берег огромные рыбацкие чёлны, а в другую сторону, тоже вдали, – исполинские глыбы на кромке бушующей пучины.
– Расскажи какую – нибудь историю, – влюблённое детское личико немного властно смотрит как на собственность – ни у кого такого нет, а мне вот как повезло, но страшно, ведь, наверно, нельзя. И его, хоть и хороший, но тоже боюсь. Да нет, он хороший, он просто замечательный. Он мой лучший друг! (По секрету.) И я ему нравлюсь как девочка – ловкая, красивая, смелая.
– А какую историю? – улыбаюсь, выгибая бровь, и нарочито разглядываю её, придерживая, как статуэтку.
Раздольный ветер, гонящий к нам курчавые барашки, балуется золотистым локоном на её фарфоровой щёчке. Вот она, вот. Неужели наконец то, всё-таки досталась?! Куколка. Чистая, светлая. Лучезарная девочка.
– Ну, какую – нибудь историю, – мелодеет её весёлый отрывистый голосок.
– Ну, какую?
– Ну, из твоей жи-и-изни! – подпружинивается нетерпеливо моя наездница, щекотнув невзначай влажными кудрями.
– Про то, как встретил медведя в лесу, я тебе рассказывал.
– Да, рассказывал.
– Как лосёнка отпустил, рассказывал.
– Рассказывал.
– Как в разведку ходил под землёй…
– Рассказывал, но расскажи ещё что – нибудь, ведь у тебя много историй. – Моя русалочка тихонечко (для себя) прижимается.
– А знаешь? – укутываю её руками от оранжево – голубого простора и целую.
– Что? – слегка ёжится.
– Знаешь? – покачиваемся, как в люльке.
– Что?
– Посмотри туда, – устремляю взор на пелену у края небес.
– А что там, дельфин? – мельком глянула на море и опять не спускает сияющих глаз, чуть сверху и немного настороженно выжидая.
– Не, – киваю мечтательно.
– Марлин?
Длинные безостановочные валы глянцевыми горбами выпирают из хляби и тяжело обрушиваются, расстилая перед нами бурлящие шипящие выглаженные дорожки.
– Знаешь, если плыть прямо вот туда – там за морем есть земля, где маленькие девочки могут командовать взрослыми мужчинами, а мужчина может слушаться маленькой девочки.
– Здорово! Действительно есть?
– Да, вон там.
– А потом, когда они вырастут, их тоже дяденьки слушаются?
Какой неожиданно взрослый вопрос.
– Ну, это уже от них будет зависеть, от каждой. И от дяденек, конечно, тоже.
– А ты бы меня там слушался?
– Да я тебя и здесь слушаюсь, разве не так, Алечка?
Алечка осторожно притрагивается к моей трёхнедельной трёхцветной бородке: – А что это за земля? Как называется?
– Аравия. Там девочкам можно замуж с семи лет. Тебе сейчас сколько?
– Восемь, – Алечка быстро пожимает загорелыми плечиками (она всегда так делает, когда неожиданно озадачена и волнуется), – смотри, смотри, вон ещё краб вылез!
Жёлтая машинка на восьми пуантах застыла на отутюженном уклоне с клешнями наизготовку. На фоне дальних валунов выделились тёмные точки – целая компания. Ползут вдоль белой полосы в нашу сторону. Приближаются.
Что за перенаселённая страна – вот тебе, пожалуйста, нигде не уединиться, ни леса тебе, ни полей – всюду, где только можно, всё сплошь застроено, один лишь берег морской не занят, да и тут шатаются.
– А ты был там, в Аравии?
– Нет, но хотелось бы.
– Смотри, смотри, вон ещё один выскочил! – Алечка выбрасывает ручку из нашей люльки. – Во, а там ещё краб, и ещё! Смотри! А ты взял бы меня посмотреть?
– Конечно, Алечка, взял бы, если пустят.
– Вот всегда, всегда так! – Аля пихает пяточкой ракушку. – Куда хочется, туда и не пускают. Почему?
– Если очень хочешь – так спрашивай только себя и делай, что хочешь.
– А разве так можно?
– Только так и можно, когда очень хочешь. Чем дольше живёшь – тем твёрже в этом убеждаешься.
Да, а ведь можно, если не дрейфить, можно. Принять то гражданство, зарегистрироваться там и жить с ней в России не таясь. Увезти к себе в обсерваторию. И были бы мы там и наедине, и среди природы. Лет на десять два центра мироздания, а потом, наверно, отпустил бы её – ей будет восемнадцать – дылда, а мне за семьдесят – почётный старикан, а может, и нет, что загадывать. Стал бы ей сам и учитель, и воспитатель, и друг, как у гамадрилов – центру мироздания общество не обязательно. Весь выплеснусь для неё, всё отдам, и выйдет она свободная и новая и такая же светлая.
И о чём ты думаешь? Куда собрался, с чего? Вот что удивительно-то.
Да, если б ей забеременеть, тогда, может, и отпустят. Маме своей она, по всему видно, не больно-то и нужна. Или меня привлекут. А и пусть.
– А давай играть, – тормошит Алечка, – в одну игру. Очень интересная.
– В какую?
– Я называю тебя, а ты называешь меня, и так по очереди.
– Да уж, интересная. Ну, давай, поиграем. Кто начинает?
– Бо-ро-дач, – опять трогает бороду.
– Цветочек, – поглаживаю скользкую упругую коленочку.
– Алёша.
– Русалочка.
– Какашка! – кривит ротик сердито.
– Почему?
– Потому что я не русалочка, я – девочка!
– Ну, не обижайся, – ласкаю усами ушко, – конечно, девочка. Самая лучшая, самая красивая на свете!
Озираюсь на точки, что находились у валунов – теперь уже в них можно различить две парочки, неуклонно бредущие к нам. Вот ведь тащит их нелёгкая!
– Балалам, – докатившаяся тропическая солёная газировка подхватывает нас под мышки. Кувыркаемся среди пузырьков, песчинок и прикосновений.
– Поплыли?
– Поплыли!
Встаём из пены морской, блистая в брызгах и смеясь: маленькая задорная девочка русалочка аппетитно пухленькая, со стройными ножками и крепкий полноватый мужик с юной искоркой из-под ресниц. Ну, где ты, где ты, возраст?! Где ты, пресловутая разница? Нету этого. Я просто долгий молодой, а в ней уже рвётся на волю готовая женщина. И мы живём.
В складках губ проступает нежность, любуюсь, притягиваю, маню. Она радостно отзывается, напрыгивает и обнимает от всей души: крепко, крепко.
Моё.
Хы-э, – в груди замирает чьим-то трепетом. Наше тепло. Дыхание. Запах. Мокрые волосы размалинивают струны, пальцы зазвучали. А её ножки! Её ножки обвились – музыка, музыка.
– Уэву!.. Уэву!.. Уэву!.. – восторг в клёкоте птицы, кружащей под кручей.
Поднимаю голову – солнце высоко, высоко.
– Ты мой самый лучший друг! – шепчет в лицо лучезарный лик.
– Я тебя люблю.
Волны, волны, волны… Я это сказал! Я ска-зал э-то.
Волны, волны, несу её в волны. Значит, это правда. Ей…
Волны, волны, то по колено, то уже по горло. Голая ладонь робка, но настойчива. Какой бархат, страшно! Моя муза, прильнувшая к сердцу, будто полуспит.
– !!!..!!!..!!!..!
– !!!..!!!..!!!..!
Прогуливающиеся парочки теперь уже совсем неподалёку остановились и уставились на двоих, идущих в море.
Что за стадо! Куда бы от всех них подальше. Придётся уплывать за линию прибоя.
Штормит, штормит, как всегда. Двухметровые, трёхметровые гребни заворачиваются и низвергаются, расшибаясь с грохотом о дно вдребезги.
Нам нужно за прибой, там спокойнее. Не утопить бы трусы, а то убежали с ней с общего пляжа даже без шляпы.
– … ин! … ин! – доносится сзади.
Оглядываюсь уже почти вплавь: фигурки на берегу машут нам, что-то кричат, но можно разобрать только окончание: – …ин! …ин!
Что это ещё за «ин» такой объявился? Дельфин? Марлин?
Неужели марлин?! Прекрасное чудовище – может пронзить сразу обоих. Да что марлин – вот она!
– Держись крепче за меня, Алечка!
Чёрная стена воды вздымается, растёт, растёт (когда же это кончится!?), растёт, начинает нависать, нависает, нависает, висит…
– Ныряем!! – Резко подныриваю под подошву навстречу гигантскому валу. Аля ухватилась за шею и работает ногами брассом.
Здорово помогает! Русалка! Какая смелая, ловкая девочка!
Всплываем. Сразу же другая стена и гребень, падающий на нас.
– Ныряем!
Проныриваем и эту гору, сцепившись, как две лягушки, минуя грозную громадину.
Всплыли. Мощный откат тянет вдоль берега в море.
– Лёша, я боюсь!
– Не бойся, я с тобой! Прорвёмся сквозь прибой, там спокойнее. Держись крепче за меня. Не бойся!
2. По океану плывёт черепаха, у-у-у…
«Тойота» хрюкает при каждом замедлении. Сколько уж едем от аэропорта, и ни одного поля, ни одного перелеска – всё сплошь позастроено. Прямо скука какая-то, как в наших садоводствах. Не люблю автомат, механика куда удобнее и не хрюкает. На механике катайся как хочешь, хочешь в раскач, так в раскач, если застрял в грязи, хочешь, вообще бесплатно накатывай, когда под горку, а захотел, взял, рванул с места и сделал всех с этими автоматическими коробками полусонными. Да и вообще, автомат что? Всего две педали, скучно, езды не чувствуешь, не решаешь, да и путаешься, бывает, по привычке жмёшь на сцепление, а она, зараза, вдруг стопорит, и тут понимаешь в который уж раз: тормоз – не сцепление.
Однако каменных пещер тут действительно не счесть, ни одной не видно, только всё дома, домики, заборы, и озяб совсем в этой «тойоте» в бобочке-то в одной. Зря пиджак в багажник бросил, продрог как цуцик – даром что в Индии. Этот водитель, видно, решил, что если он русского везёт, так ему нужно холоду поддать, врубить климат-контроль под самую заморозку, а сам-то в жакете сидит с рукавами, как таракан. Вот ведь тропикан недожареный! Где же тут кондиционер вырубается? Кнопок много, а не спросишь, разве только пантомимой.
– Эй, камарадо, ай эм вэри колд!2
– Онну вари.3 Кандахил санзошам.4 – Шофёр приветливо косится назад и тянет ко мне меж сидений тонкую руку, – Жнаан Ананд.5
– Ну, привет, камарадо! – Почему камарадо6 , а не амиго7 , а может, лучше генацвале8? Да нет, на грузина он тоже не похож. А холод как садил, так и садит.
Ядерный холодильник – водородная бомба наоборот9. Гелий расщепляется на водороды, масса прирастает, энергия поглощается, и гриб морозный разливается вокруг атомный, почти как в «тойоте». А может, и не гриб. Как это будет выглядеть? Огромная сжатая ледышка? Или нырок в воронку?
Впрочем, что это ты опять замудрствовался. И чем это опять занята твоя головушка? Компиляцией книжных понятий – упрощённых, пережёванных для восприятия. В природе нет абсолютно обратимых процессов, они существуют только в воображении.
Опускаю стекло на своей задней двери. Ну вот, отличный сквозняк, тёплый, и всего-то и надо было что на стеклоподъёмник нажать, а не бомбу изобретать.
Атомы остановятся в абсолютном нуле, а для частиц абсолютного нуля нет, для них температура – это уже не хаотичное вихляние атомов. Замрут ли частицы или переродятся? Что с пространством? Может ли энергия быть без массы? Может. Фотон, например, не имеет массы покоя. Энергия волны – прямолинейный импульс.
Утверждают отморозки и мечтатели —
На Венере будут яблони цвести.
Машина сворачивает с узкого извилистого переулка в щель между заборами. Куда рулит этот водила?! Что он замыслил, хмырь смуглоголовый?! Вот тебе, Лёшенька, и поехал дикарём наобум святых! Списался по интернету с какой-то русской Кларой, она заверила, что буду жить на вилле среди пальм. Ну, пальмы, допустим, здесь, а где вилла? Щель в заборе тебе под мышку, курей под простыню – тут и велосипеду-то с легковушкой не разъехаться.
Наша белая, по индийским меркам шикарная лайба выезжает из закоулков на просторную лужайку и важно останавливается напротив высоких кованых ворот. За основательным каменным забором с ажурной решёткой в глубине сада элегантный двухэтажный особняк цвета слоновой кости. Кокосовые пальмы почтительно склоняют свои тенистые опахала, ненавязчиво подчёркивая достаток и значительность этого места. Упругие изгибы стволов, лёгкая геометрия арок мансандры, тонкий шелест зелёного глянца взмывают в созвучие предвкушения высоты.
Мой шофёр выходит и услужливо распахивает дверцу автомобиля: – Жнаан арекшиккунну.10
– Что, приехали? – надеваю синюю мушкетёрскую шляпу с залихватски загнутыми широкими полями.
– Нумуку рокам11, – индиец улыбается и кивает на коттедж, вытаскивая из багажника чемоданы, – дауавааи12.
Аккуратная, выложенная розовым клинкером дорожка стелется к беломраморным ступеням парадного входа, стройная белокурая женщина встречает на пороге.
Выхожу из машины подтянуто, легко и неспешно, так, чтобы выглядеть наилучшим образом: – Здравствуйте! – поправляю шляпу и как бы отдаю честь.
– Здравствуйте, Алексей, мы вас ждём! – Женщина уже подошла и протягивает руку: – Клара.
А вблизи-то она не такая уж и молодая, как издали показалось, – лет пятидесяти примерно. Хотя и красивая, этого не отнимешь, как кариатида.
– Очень приятно, ну а я, стало быть, Алексей, – (а ладонь у неё мягкая).
– Как доехали? – Хозяйка особняка изучает меня чуть искоса, параллельно изображая намёк на приветливое кокетство.
– Ужасно! В Дубае рейс задержали, проволынили восемь часов, даже ваучеры на питание выдали, – шарю в кармане, вынимаю портмоне и зачем-то предъявляю цветастый глянцевый дубайский талон на обед. – Вот, посмотрите, как по Гоголю: ваучера на хуторе близ Дубайки.
Мой предупредительный расторопный шофёр уже перенёс багаж к подъезду и теперь при виде кошелька демонстративно скромно переминается с ноги на ногу.
Протягиваю приготовленные доллары смуглому «бомбиле»: – Большое спасибо.
– Нанни, – почтительный поклон.
– Вы, наверно, устали? – заметно веселеет хозяйка. – Пойдёмте, там всё для вас приготовлено.
– Это хорошо, – гостевая улыбка не сходит с лица (вилла среди пальм – не обманула Клара, так и есть). Просторное фойе, широкая закругляющаяся мраморная лестница с массивными резными балясинами.
Пологие ступени, устланные ковровой дорожкой, ведут наверх. Здесь тоже светло и свободно. Клара неустанно исподволь перехватывает малейшие жесты и мягко распахивает передо мной высокие двери: – Вот, это для вас, как и договаривались, располагайтесь.
Комната метров четырнадцати обставлена недурно: шкаф, тахта у стенки, столик, кресла, за стеклянной матовой перегородкой в глубине угадывается ванная комната.
Вхожу, оглядываю углы, обмахиваясь шляпой. Предложенное обиталище мало отличается от обычного трёхзвёздочного номера туристской гостиницы, пожалуй, лишь только высоким сводом вместо стандартного плоского белого потолка.
– Душновато тут, как здесь кондиционер включать?
– А зачем он нужен? От этих кондиционеров только простуда одна. У нас по-другому, – Клара нажимает на стенке кнопочку, и из-под сводов задуло сквозняком, – вентилятор, его можно регулировать, так по всей Индии принято.
– Без кондиционера? Ну, я как-то не привык. Без них ведь совсем свариться можно при этакой-то жаре. В гостиницах везде кондиционеры. Прямо и не знаю. Как-то не привык я, – покачиваюсь, поглядываю на хозяйку. – Знаете что? Давайте я вам заплачу за три дня, пока осмотрюсь, а там видно будет.
Лицо Клары как-то совсем не типично для торговли сразу откровенно погрустнело. – Почему же за три, а не за всё? Гости ница это и есть гостиница, а у нас тут по-домашнему, все свои, русские, и приготовить можно что хочешь, и поговорить. А кондиционер что? Живём без него, специально его не ставим, только воздух чище.
– Все русские, значит? – раздумываю. – И стряпать на кухне можно? – нащупываю в кармане бумажник и продолжаю раздумывать.
– Конечно, Алексей, пожалуйста, и посуда есть.
– Ладно, убедили, не хочется начинать с огорчений, – вытаскиваю деньги.
В серых глазах кариатиды, непроизвольно следящих за движениями моих рук, отражается победа и едва заметная обиженность, возможно, скрываемая даже и от самое себя. Какая интересная простая женщина. Что-то у неё не так.
В комнату осторожно заходит маленькая принцесса лет восьми – десяти и прижимается к Кларе, любопытные синие глазки выглядывают из-за её крутого бедра.
– Ой, какая красивая девочка! А как тебя зовут?
Пухленькая малышка откровенно засияла от моего комплимента: – Алевтина.
(До чего же приятно общаться с ребёнком, и легко и просто.)
– Алевти-ина?! – галантно протягиваю басом, изображая своё удивление и восхищение ею. – Смотрите-ка, и имя-то у тебя тоже красивое такое.
– Алевтина Александровна, – совсем оживляется золотокудрая куколка.
– Александровна?! – продолжаю игру в вороний сыр. – Алевтина Александровна. Але-Але, какое благозвучие, прямо напевать можно: – Але-Але, – дирижирую живописной шляпой: – Але-Але. (И что это ты так развеселился вдруг?)
Клара, бережно придерживает своё дитятко: – Это Алексей, он приехал к нам из Петербурга, Алечка. Располагайтесь, пожалуйста, – хозяйка бросает почти дружеский, насколько это позволяет приличие положения, взгляд, и немного помедлив, продолжает: – А потом, когда отдохнёте с дороги, мы покажем вам местные достопримечательности: где рестораны, где пляж, где лавки, если вы не против, конечно.
Здравствуй, океан Индийский, – это я! Много стран и морей довелось повидать на веку своём: купался и в атлантических водах, и в Тихом, и в Ледовитом океане, и вот, наконец, предстал и ты, последний из небывалых – океан Индийский.
Стою у самого уреза. Плоская перемигивающаяся бликами ширь. Длинные, на удивление одинаковые бесчисленно правильные валы молча зарождаются вдали, выползают из пучин, растут, монотонно горбятся, шумно распластываются и ласково выглаживают истоптанный песочек. И снова, и снова, и всегда. Пляска всплесков в дымке безбрежья рассеивает средоточие взора. Синяя шляпа дальних странствий оттеняет горизонт. Складной ножик в кармане. Лёгкий бриз в лицо.
– Иди ко мне, океан, иди, сам иди!
Жду. Катится. Вот и дошла, лизнула ступни.
(Все океаны мира омывали ноги ему).
– Как необычно вы, Алексей, заходите в море.
– А это я, Клара, знакомлюсь с новым своим океаном. На всех океанах я уже побывал, а вот до Индийского только сейчас добрался.
– На всех, на всех?
– Да, Алечка, на всех побывал, кроме Индийского.
– А на каких?
– На всех. Их всего – то четыре.
– А какие?
– Атлантический, Северный Ледовитый, Тихий и этот вот, – машу в его сторону, – Индийский.
– Вы много чего повидали.
– Довелось поездить.
– Пойдёмте вон туда, – приглашает Клара к одному из подиумов, выстроившихся в первой линии вдоль всего городского пляжа. – Хорошее кафе, мы часто сюда ходим.
– А Сантхи там сегодня будет?
– Будет, маленькая, твой Сантхи, будет, куда он денется. – Мой персональный экскурсовод выбирает столик у загородки, присаживается в плетёное кресло и раскрывает меню, приглашая последовать её примеру. – Мы тут всегда заказываем манты – это сытно и недорого.
– И очень вкусно, я люблю, – вставляет свой голосок Алечка, – и пепси я тоже люблю.
– А мне бы что – нибудь из морепродуктов, я в Таиланде к ним очень пристрастился, – выискиваю, куда бы пристроить шляпу, и кладу её на край столика. Алечка тут же водружает её на свою головку.
– Ай да мушкетёрик! Ну котик в сапогах.
– Без сапог, – кокетничает маленькая принцесса.
– Аля, положи сейчас же, не балуйся!
– Да пусть играет.
– Здесь, в этом штате, сухой закон, – Клара забирает шляпу и кладёт перед Алечкой салфетку. – А можно и мне примерить?
– Ради бога, она вам тоже пойдёт.
Моя старшая спутница ловко и умело берётся за тулью, надевает чуть набекрень широкополую забаву и так же набекрень смотрит и улыбается: – Как?
– Прекрасно, ну просто классика. Вы в этой шляпе похожи на античную статую. (Правда, уже со складкой на переносице и с квёлыми подмышками.)
– А что, разве античные статуи ходят в шляпах? – интересуется Алечка.
– Да, действительно! Алечка права.
– Ох, Клара, конечно, статуи в шляпах у нас пока ещё не ходят, ну и что из того, для вас можно и исключение сделать, ведь вам и без шляпы всё к лицу.
– Алексей, а вы комплиментщик.
– Сантхи! Сантхи! – машет Алечка проходящему мимо молодому поджарому тайцу в белом переднике.
– Оу, литл гёрл из вери гуд!13 – официант с услужливым поклоном подходит к нашему столику и ерошит Алечкины золотые кудряшки, – Ваанлек! Ваанлек!14
(Алечка польщена, Клара не реагирует, а мне-то что?)
– Сухой закон, вот молодцы. – Показываю тайцу на картинку в меню, написанном по-английски: – Мне вот этот вот салатик овощной, пожалуйста, и суп из морепродуктов.
– Том ям? – уточняет таец, гарцуя талией под восторженным взглядом Алечки.
– Да, том ям, – (откуда – то вдруг зашевелилось и заскребло какой-то кошкой в животе непонятно что, неужели это ревность?!). – Ну и на второе, что тут есть из мяса? – очень спокойно обращаюсь к Кларе.
– Курица только, – мой старший гид смотрит прямо в глаза, – про баранину и свинину здесь вообще даже и не слышали. Бывает говядина, но не всегда и не везде.
– Ну, тогда курицу вот эту, гриль, половинку. Вот эту, – тыкаю пальцем для тайца в глянцевую картинку, – чиккен, чиккен15. А сок манго есть?
– Сейчас не сезон, – Клара сдвигает мою шляпу на затылок, – берите ананасовый или лимонный.
– Со льдом?
– Конечно.
– И мне ананасовый и пирожное, – смело поднимает мордашку наша куколка и улыбается тайцу. – Сантхи, эс фо ми, гив ми зе кекс анд ананас джюс плиз, бат вызаут айс.16
– Оу, литл гёрл из вери гуд! – берёт её за щёчку . – Ваанлек! Ваанлек! (Берёт за щёчку! Пижон подносный! Пальцами своими…)
– Вы меня очень расстроили, Алексей, когда собрались в гостиницу перебираться.
– Да я, Клара, жары боюсь. Прямо от неё подыхаю всегда. А без кондиционера как? Жара хуже холода. От холода можно утеплиться, оттопиться, а от жары как? Только кондиционер. Ну ладно, не будем об этом.
(Совсем не об этом. И чего это меня так задело вдруг, как он её за щёчку? «Ваанлек. Ваанлек», «вери гуд литл гёрл».)
– Я тоже прошла большой путь, Алексей, – Клара снимает мою шляпу, поправляет причёску и становится серьёзной. – Занималась бизнесом, работала в Македонии. По-разному бывало, иногда вплоть до суицида. – Глубокий застывающий взгляд останавливается и гипнотизирует. – Но теперь вот я здесь, и всё наладилось, всё хорошо.
(Да, есть в ней что-то античное, но не от кариатиды, а скорее от горгоны Медузы.)
– Всё хорошо сейчас, Клара, – осторожно касаюсь её руки, – всё хорошо.
– И что это я вдруг так с вами разоткровенничалась? – Шляпа мушкетёра как котёнок лежит на её коленях. – Посвятите уж тогда и вы меня в ваш секрет.
(Всем нравится моя шляпа.)
– В какой секрет?
– Почему вы так долго в море не входили?
– Какие тут секреты, Клара. Давайте лучше перейдём на «ты».
– Давай.
– Я открывал свой новый океан, как Васька из Бальбоа пятьсот лет тому назад. Ждал, чтобы океан ко мне сам пришёл, а не я к нему.
– А зачем?
– Хочу быть безбрежнее океана.
Симпатичная маленькая ящерка притаилась на потолочном своде. Раскинулся на тахте, поверх покрывала, наблюдаю. Хорошо, что здесь гекконы по потолку бегают, зато и комаров нет, они их всех переловили.
А что такое тяжесть? Гравитация? Может быть, это гироскопы с единым центром в трёх осях координат?
Три гироскопа. Три колебательных контура (не менее).
Если у частицы есть масса, значит, в ней не менее трёх частиц с единым центром вращения или колебаний. Покой и вес – где центр есть.
Масса возникает при уравновешивании в общем центре колебательно-вращательных движений носителей энергии по всем направлениям пространства.
А может ли носитель энергии быть без массы?
hυ – фотон не имеет массы покоя. Энергия волны – прямолинейный импульс.
Масса электрона возникает за счёт взаимодействия электронно-позитронных полей с хигсовским конденсатом (ХК):
me ~ 0,5 MэВ.
Сейчас физики уверенно чувствуют себя до энергий
– 100 ГэВ ~ 1025 К, т. е. 10–13 м.
Чтобы понять, упрощают. Понимание – упрощение за счёт исключения несущественных деталей и выделение существенных признаков. Так и запутываются в бесконечных мозговых нитках. Сознание не очень приспособлено к постепенным переходам качества.
Свет – это распрямлённая свобода. Масса – это тяжесть от тоски энергии, заключённой в замкнутом пространстве. Энергия проявляется во взаимоотношениях трёх измерений со временем. Могут ли взаимоотношения быть без предмета (нет – заложено в слове). Пока нет системы, понять и запомнить трудно. Система – условие жизни. Влечение – условие жизни. Язык недостаточно развит для описания образов, представляемых органами чувств.
Что-то меня уводит в тёмный агностицизм от лени и недостатка смышлённости, наверно. А в комнате всётаки жарко. В гостинице был бы кондиционер.
Как он её за щёчку: «Ваанлек. Ваанлек». А мне-то что?
Тук-тук.
Кого ещё там несёт? Полежать не дадут. – Входите, открыто.
– Извини, что беспокою, – хозяйка, – ну как устроился?
Просовывается в дверь вежливая.
– Да хорошо всё.
– Душновато тут, что вентиляцию не включишь? – Клара уже в комнате и переминается надо мной в шортиках.
Принципиально не меняю расслабленной позы на своём арендованном ложе под испытующим взглядом вечерней визитёрши.
– Да я не знаю, эта кнопочка, что пропеллер включает, – тыкаю в неё пальцем, – не слушается чего-то.
– Не слушается? Почему? Она исправна, – Клара тянется через тахту к непослушной кнопке. – Лежи, лежи! – и ложится на меня. – Ну, видишь! Вот и завертелась.
А живот у неё довольно упругий, и сама она ничего.
– Фантастика инженерной мысли, – слегка улыбаюсь, держу руки по швам и не реагирую, как будто так и надо всегда включать вентиляторы.
Застыли. Одна, две секунды…
– Ну, отдыхай, – Клара довольно больно упирается кос тяшками своего кулачка прямо в поддых и встаёт, – спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – тоже встаю и закрываю за ней дверь.
Надо бы тахту переставить, отодвинуть, что ли, её от стенки?
– Тррынт, тррынт, тррынт, тррынт, – под потолком поскрипывают и крутятся бежевые лопасти.
А где же ящерка? Сбежала! Жаль.
Ласточки-касаточки летают над роскошными вечнозелёными веерами, дразнящими своим безмятежным покачиванием съёжившуюся закоренелую привычку северянина к смиренному ожиданию промозглой стужи, к пожухлым листьям, к скользкой обледенелой тропинке. Холод, вьюга – этим всегда и неумолимо пресекается на исконной земле полуночной всякий разврат цветов, кузнечиков и любой другой полуденной испарины. Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит. Прозеваешь, и эти милые создания уже тут как тут, глядишь, уже и гнездо лепят над телескопом или над верстаком. Книги, карты, отвёртки – всё будет замарано птичьим помётом. Эти стрижи и ласточки в России всегда как свои. Ан нет, они и в Индии тоже свои – носятся над обрывом, как ни в чем не бывало. Что им до русских снегов? Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка за летом из сеней летит. Нужно лишь перемахнуть Гималаи.
Маленький жёлтый робот стоит и оценивает обстановку двумя внешними видеокамерами кругового обзора. Наверно, они у него цветные и стерео. Делаю вид, что не замечаю. Шаг, ещё шаг. Ближе, ближе…
Рывок!!! Вдогонку! Несусь по пляжу. Краб улепётывает боком, подпрыгивая на бугорках, как радиоуправляемая игрушка, и ныряет в волну.
Ушёл! Ну и проворная же это штучка! Ладно, сейчас другого поймаю. Их тут хоть завались, вон сколько повылезало.
Опять якобы безразлично прогуливаюсь вдоль самого уреза, перекрывая как бы невзначай путь к отступлению крупному, размером с две ладошки, красавцу, занявшему позицию метрах в двадцати от прибоя. Вот он шевельнулся и опять застыл, не убегает. Прохожу по правому краю.
Вперёд! Огромные ножищи гонят шуструю машинку подальше, вверх, на берег, едва поспевают.
Хватай! Массивное тело прыгает на добычу. Восьминогий штативчик делает резкий финт и уворачивается.
– Кха! – приземляюсь на пустые руки и провожаю взглядом до круглой норки свою очередную промашку.
Ну, уж тут-то он мой будет наверняка! Раскапываю азартными лапами это сухопутное убежище.
Сейчас, сейчас я тебя схвачу! Тёмная дырка круто уходит все глубже и глубже.
Ну, где же ты? Ага, не уйдёшь! Алчные пальцы ждут шероховатого панциря, готовятся. Песок, песок, вот уже и вода.
А где краб? Куда же он мог деться? Снова несолоно хлебавши. 2:0 не в мою пользу.
Сижу на корточках, выполаскиваю грязь, забившуюся под ногти, и прицениваюсь к очередному панцирному чуду, заманчиво возвышающемуся неподалёку среди пены.
Изменим тактику, перенесём охоту с суши на море, там им так быстро не побегать. Встаю, направляюсь не спеша прямо на очередную вёрткую балерину. Четыре пары стройных ножек на восьми пуантах задвигались в эмбоите пасах в сторону родной стихии. Несколько мгновений и исполнительница классической тарантеллы скрывается от поклонника под кружевной занавес волны и прибойный шум аплодисментов. – Браво! Не жду выходов на бис, опрометью несусь к тому месту, где скрылось застенчивое дарование, чтобы заключить в объятия. Захожу в тёплую зыбь по колено, всматриваюсь в жёлтое дно.
Где она, где? А вот, недалеко ушла. Осторожно подкрадываюсь, сейчас схвачу.
– Балалам, – шлёпает взбаламученный накат, и всё смешалось.
А где же она? Опять промашка, ну что ты будешь делать!? 3:0 не в мою пользу.
Нацеливаюсь на ещё один подарок природы.
Ну, теперь-то я уже учёный. Захожу на него со стороны моря по пояс в воде. Краб, по всему видно, не понимает такого манёвра, лишь вяло сползает навстречу, погружается в прибрежную лужу и подпускает совсем близко. Вот он приподнялся на дне и угрожает расставленными в изготовке боевыми клешнями.
Ну, у меня-то клешни побольше. Медленно, медленно подвожу их с разных сторон к противнику. Не отводим друг от друга глаз, гипнотизируем. Хвать!
– Уй-ю-юй!!! – Краб отлетает и шлёпается куда-то в море. Трясу и зализываю прокушенный палец.
Какая боль! Какая боль!
Петербург – Керала 4:0.
Или наоборот? Как там у болельщиков?
Какая боль! Какая боль!
Штат Керала – Питер 4:0.
Ну уж дудки, 5:0 не допущу!
Оле! Оле-оле-олеее!!!
Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу!
Опять подкрадываюсь с глубины к новой потенциальной жертве. Опять краб обращает внимание на охотника только тогда, когда тот уже подводит к нему щупальца. Сзади приближается вал. Торопись, скорей…
Рраз! Есть! Ладони накрепко прижимают шершавый панцирь и острые клешни к плотному волнистому дну. Согнутое туловище всплывает в прибылой воде, но руки надёжно удерживают добычу, не давая ей расправить свои ужасные кусачки.
