Читать книгу: «Дом геологов. Произведения 1992 года»

Шрифт:

ISBN 978-5-0064-4159-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДОМ ГЕОЛОГОВ
I

Кирилл Румелин пил на кухне остатки французского одеколона и чувствовал себя неприятно. Дом их – Достоевского, 72 – был ведомственным, принадлежал крупной геологической конторе и родители Румелина, также как и многих соседей-сверстников, в командировках проводили большую часть жизни. Пользу, которую они приносили Отечеству где-то в Сибири, аннулировала вредительская деятельность их остававшихся дома детей. Румелин не был исключением: например, не далее как вчера он с друзьями построил во дворе фанерный сарай, затем облил его бензином и бросил спичку… Пенсионеры тщательно высчитали, во что обошелся родине вызов пожарных машин. Они сообщили об этом Румелину, но он цинично пожал плечами и заявил, что не стоило тревожить пожарных и что при поджоге он принял меры противоположной безопасности. Пока пенсионеры препирались с Кириллом, произошло второе происшествие: на четвертом этаже, на карнизе появился сосед Румелина – Коля Креш. Снова вызывали пожарных – они сняли Креша, он же отбивался и кричал, что деньги за проигранное пари будут платить снявшие его. Пока возились с Крешем, новое преступление совершили Леша Мухин – более известный как Леша-Приколист – и Арсений Смайков, колоритно именуемый Смайков. Они протянули проволоку из окна в окно (Леша жил в доме напротив, но не уступал геологам в резвости) и, надев ремень на Смайковского кота, пустили его по импровизированной канатной дороге. Кот с жалобными воплями пронесся над грибками и песочницами, физически не пострадал, но морально пострадал довольно сильно. Пенсионеры пострадали так же, как и кот (не в смысле поездки по проволоке, а в смысле отвратительности зрелища). Они очень оперативно – за годы жизни в доме 72 они научились быть оперативными – вызвали милицию, но милиция не обнаружила на коте следов членовредительства и ушла ни с чем, поскольку заявления об оскорблении личности от кота не поступало. Кот этот был мерзкий; Смайк в свое время споил его и вызвал у него цирроз печени. Кот не справлялся с перевариванием и несло от него как от скунса вонючего. Потому вызванная Охрана животных сочла, что вырывать кота из преступных рук Смайка поздно, и дабы не портить кошачьего генофонда оставили его у Смайка на погибель. Примерно так проходили будни дома. В праздники бывало, обычно, более напряженно…

Но сегодня Румелин не участвовал в культмассовых мероприятиях демократически настроенных элементов. Сегодня он был так грустен, что даже надел неприлично новые ботинки. Покрой их был настолько жутким, что Румелину все в один голос сказали: У тебя сегодня ужасное лицо! Кирилл был грустен оттого, что, несмотря на выпитый одеколон, помнил: завтра наступит последний день школьной жизни, последний выпускной экзамен. Румелин любил свою школу, хотя не раз выламывал ее двери, выбрасывал из ее окон стулья, поджигал ее чердак и затапливал ее подвалы. Ведь все это он делал не со зла, а по традиции, укоренившейся в доме геологов, и передающейся из поколения в поколение… К тоске Кирилла примешивалось чувство страха, боязнь забыть об экзамене завтра утром и пойти гулять с Крешем, как будто на дворе обычный учебный день. Румелин знал, что Креш, сдающий экзамен вместе с ним, испытывает подобные чувства, и, когда раздался звонок в дверь, подумал: Креш! Кому же еще! Он пошел открывать, но увидел на пороге незнакомого бесцветного парня.

– Меня зовут Иван – представился тот – Погорелец. Я от Николая Фомича!

Румелин посмотрел на гостя непонимающе.

– Какого еще Николая Фомича? – спросил он, распространяя предательский запах одеколона.

– Николая Фомича Креша! – ответил, смутившись, Иван – Мы проживаем у Крешей… теперь…

– А-а! – протянул Румелин. Он начинал понимать. Дело было в том, что когда родился Коля, Креши долго спорили, евреи они или немцы, и наконец, пришли к выводу, что они – русские. Постепенно это укоренилось в их сознании, и с неделю назад они из патриотического долга приютили семью беженцев из Эстонии.

– Очевидно! – подумал Румелин – Этот Иван Погорелец как раз и погорел в Таллине!

– …Николай Фомич попросил узнать, во сколько у вас завтра экзамен по географии?

– В пол-девятого! – ответил, выходя из задумчивости, Кирилл – А разве у нас завтра экзамен по географии?

Иван смутился окончательно.

– Если хотите, я сбегаю, узнаю! – сказал он, порываясь идти.

– Ну вот еще! – рассердился Румелин – Будешь ты еще бегать!

Он взял Погорельца за рукав и провел его в квартиру.

– Проходи в зал – с улыбкой хозяина пригласил он – Посиди минутку-две!

Иван ушел в большую комнату, Румелин же проскользнул на кухню, выбрал яблоко поувесистей и высунулся в форточку. Пьянящий вечерний аромат овеял его: вокруг благоухала природа, горели в ночи тысячи окон, пряно пах расположенный неподалеку хлебзавод. Вдохнув поглубже свежего воздуха, Румелин прицелился и зашвырнул яблоко в полураскрытое окно Креша. О, он хорошо знал привычку Креша сидеть у окна! Глухой смачный удар засвидетельствовал, что Кирилл не ошибся в расчетах. Вскоре в окне показалась недовольная рожа Коли, прикладывавшего ко лбу что-то холодное.

– Прости меня! – попросил Кирилл – Я хотел больнее!

Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но Креш ловко выкинул вперед правую руку, злополучное яблоко попало Румелину по нижней челюсти, и рот самопроизвольно захлопнулся. Кирилл потрогал челюсть и, убедившись, что она доломана не до конца, произнес уже серьезно:

– Заходи! Дело есть!

– Выпить найдется? – поинтересовался Креш.

– Коньяк… французский… О’жён! – вежливо сказал Кирилл, безуспешно протягивая левую руку к вазе с яблоками. Но она стояла слишком далеко!

– О’жён, О’жён… – с видом дегустатора засомневался Креш – По-моему, это одеколон!

Румелин несколько смутился, но быстро одолел смущение.

– Это фирма такая – заявил он – Она и одеколон, и коньяк выпускает!

– Ладно, иду! – махнул рукой Креш. Румелин пошел открывать дверь.

II

Креш выпил зеленоватый одеколон вперемежку с кефиром, который принес сам, захмелел и заплакал.

– И что за жизнь? – вздыхал он, роняя скупые мужские слезы – Что за жизнь!

Румелин вышел из кухни торопливыми шагами, пошел в зал, заставленный дубовыми резными книжными полками, достал откуда-то давно забытый, запылившийся учебник географии. Погорелец сидел с ногами на кресле и увлеченно рассматривал том старинных литографий.

– Прошу! – указал ему Кирилл – Мы с Крешем на кухне! Может, к нам присоединимся?

– Сейчас! – поднял Иван напуганные глаза – Только дочитаю! Может, вы без меня как-нибудь?

Румелин пожал плечами. Они уселись на кухне с Крешем и принялись готовиться к экзаменационным вопросам. Готовились они долго и интенсивно. Через полчаса, когда были побиты все рекорды дома геологов по учебной подготовке, и Румелина и Колю потянуло ко сну. Первым уснул Креш. Он устало уронил голову на столешницу, сомкнул глаза и тонко, пронзительно засопел. Кирилла тоже начала охватывать дремота, но прежде чем закрыть глаза, он увидел в дверном проеме кухни фигуру Ивана Погорельца.

– У вас такая богатая библиотека – виновато улыбнулся Погорелец – Я не мог мечтать о такой!

– Тише! – приложил палец к губам Румелин – Не видишь, человек уснул!

Но было уже поздно. Креш поднял взлохмаченную голову и жестом приказал Ивану садиться.

– Гнусно! – вздохнул он – Опоил ты меня, Кир! Говорил же – одеколон, а ты начал лгать!

– Ну не пил бы! – досадливо отмахнулся Румелин. Креш грустно взглянул на него бессмысленным взором.

– А ведь завтра последний школьный день! – грустно продолжил он мысль – Последний! Надо обмыть по-человечески, а ты мне небо обжег эфирными маслами!

Некоторое время они сидели молча, и три пары глаз обшаривали местность подобно лучам прожекторов.

– Такая у нас судьба, Ванька! – вздохнул, наконец, Креш, хлопнув Погорельца по плечу – Каждый из наших, сказав слово, не знает, какое будет следующим!

– А не пойти ли нам к Смайку? – скучающим тоном подбросил Румелин. Креш встал, словно солдат, получивший повестку.

– Идем! – решил он.

Они прошли по грязной, гнусной, заплеванной лестнице, с обожженной спичками побелкой, в дымной пелене от химически разнообразных дымовых шашек – дымовушек, как их ласково называли геологи, и вышли к ободранной двери Смайка. Румелин позвонил. Вскоре дверь приоткрылась.

– Ты, Смайк? – спросил настороженно Кирилл. Ответом была тишина, таившая в себе угрозу. Креш с силой пнул дверь и отскочил. Он сделал это вовремя, поскольку грязная мокрая швабра рухнула в проход, разбросав вокруг вонючие брызки.

– Не балуй, Смайк! – крикнул Кирилл. Но только гулкое подъездное эхо ответило его словам. Этажом ниже открылась дверь, выглянула голова в бигудях-папильотках и уныло пробубнила:

– Опять эти! Ни днем ни ночью от них покоя!

Румелин приоткрыл дверь Смайка – на этот раз осторожно… Креш закричал, но было поздно: увесистое куриное яйцо, положенное между косяком и дверью сорвалось вниз и раскололось о голову Кирилла. Пока Румелин вытирался, всхлипывая и потирая затылок, дверь отворилась сама, и сияющий Смайк встретил гостей. Он вежливо подал Румелину полотенце (скорее тряпку для мытья полов, когда-то бывшую полотенцем) и провозгласил:

– Прошу проходить! В моем доме всегда рады приходящему!

Креш вошел первым, опасливо поглядывая по сторонам. В квартире Смайка царил творческий беспорядок.

– Осторожно! – предупредил Креш Погорельца – Тут на полу лески и нитки! Не задень за них, иначе здесь все придет в движение!

Румелин ушел в ванну, умылся и там же поймал смайковского кота. Несчастное животное давно уже смирилось со всем придуманным изуверским умом геологов и обозначавшимся кодовыми названиями: холодное купание, счастье монтажника, сорвавшийся альпинист, Варфоломеева ночь, кранты, пьяная стелька. Эти издевательства позволяли сохранить жизнь и здоровье, но гордости кошачьей сохранить не позволяли. Поэтому кот ко всему относился спокойно, кроме Румелина: он никак не мог простить Кириллу особо унизительного мучения. А начиналось все вроде бы благородно: весной, в разгар кошачьей любовной лихорадки, Кирилл принес к Смайку бродячую кошку. В целом Смайк поддержал начинание, но выразил испуг: не подцепит ли его кот какой-нибудь венерической болезни? Румелин решил вопрос просто и со вкусом:

– Я предлагаю – заявил он – Рекомендовать коту средства контрацепции!

Кота поймали и подвергли такому насилию, пытаясь совместить его с резинками от пипетки, что с тех пор он, попав в руки Румелина, начинал дико, надрывно орать и импульсивно вырываться. Так случилось и на этот раз: кот взвыл, вырвался, рванулся бежать, но задел за одну из лесок. Леска была соединена со сковородой на крючке, сковорода сорвалась с крючка и с малиновым звоном громыхнула по затылку Креша. Смайк улыбнулся, выразив доброту и радушие. Креш поднялся с пола, облепленный окурками и обрывками газет, потирая ушибленный затылок, но с довольным выражением лица:

– Вот эта солидная шутка! – смущенно признался он Смайку – Я такой еще не видел!

Отдав таким специфическим образом дань уважения друг другу, приятели пожали руки.

– Я тебе еще не представлял? – в прежней тональности продолжал Креш, подталкивая к Смайку Погорельца.

Разговоры в доме геологов обычно совершали очень крутые повороты, но никогда не сходили с рельс.

– Ванька! – закричал Смайк, схватив Ивана за плечи. Возопил он с такой буйной радостью, что посторонний мог бы, пожалуй, только испугаться.

– Эмигрант! Беженец! – Погорелец действительно испугался, растерялся, попытался выскользнуть из цепких лап Смайка. Но если даже вертлявому коту не всегда удавалось это сделать, то что говорить о человеке?

– Что же вы сразу не сказали? – внезапно рассердился Смайк.

– Ну, ты сам догадался! – пожал плечами Креш – Да и потом, что за сенсация?

– Ну вот! – не переставая обиженно смотреть, проговорил Арсений – Рассказывал про него, а, приведя, не показал! Да ты, Креш, просто хам!

– Да обычный человек! – продолжал недоумевать Коля – А ты устроил невесть что!

– Это же повод выпить! – закончил мысль Смайк.

Креш, собиравшийся еще что-то сказать в противовес хозяину, замер на мгновение и быстро нашел выход.

– Уж извини! – обратился он к Смайку с кротким взором – По глупости забыли сказать!

Пока Арсений выискивал Столичную, гости расселись за столом. Искал Смайк недолго, но выпили за еще более короткий срок. И сразу прошла первая, нервно-возбужденная стадия пьянства, и всех охватила мечтательно-сентиментальная ностальгия. Румелин сидел у окна и смотрел, как мало-помалу гаснут звезды окон. Засыпали все, даже те полуночники, которые дотянули до этого часа. И Кирилла охватывало чувство затерянности в огромном, беспредельном мире.

– Грустно, братцы! – сказал он, не заботясь о том, слушают ли его – С какой стороны ни посмотри, у нас была хорошая жизнь; вольготная… и все кончается сегодня ночью!

– Да-а-а… – потянул Креш. Почувствовалась во вздохе его сердечная тоска, обычно многословно изливаемая. Но, вопреки ожиданию, Креш не стал говорить. Но хотя почти ничего сказано не было, веселье как-то разом улетучилось… Тяжелое молчание нарушили первые строки песни, которую затянул Румелин. Пел он робко и тихо, словно для себя одного:

Хазбулат удалой

Бедная сакля твоя

– Ха! – хлопнул себя по колену Креш – Вот это по-нашему!

И уже весь стол подхватил неторопливую песню:

Золотою казной

Я осыплю тебя

Дам коня, дам кинжал

Дам винтовку свою

Но за это за все

Ты отдай…

Подвыпивший хор оборвали на самом задушевном месте. После легкого щелчка погас свет, погрузив все во мрак летней ночи.

– Радик Валиулин – усмехнулся, прерываясь, Смайк – Его работа! У него сегодня родители вернулись.

– Да ну?! – сочувственно воскликнул Румелин – Вот беда!

– Еще вчера – продолжал Смайк – Приехали и потребовали от Радика повиновения! Сами они сегодня помчались в гости, обещали вернуться под утро, а бедному Радику приказали убраться в квартире!

– А Радик что? – с состраданием, похожим на румелинское, спросил Креш.

– А Радик убрался из квартиры! – засмеялся Арсений – Мне он сказал, что как будет возвращаться, то обесточит весь подъезд… Хотя радиковскую квартиру нельзя вообразить убранной даже в абсолютной темноте!

– Вот подлец! – разразился Креш – Я ведь еще в детстве дразнил Радика радиоактивным! Испортил нам сборище!

Смайк поднялся и попросил всех оставаться на местах.

– Не волнуйтесь! – сказал он – Сейчас принесу свечи!

Он пошел за свечами, ступая медленно и осторожно. Так ходят по минному полю, что, впрочем, было недалеко от истины. Румелин и Креш напряженно слушали тишину, думая о том, как Смайк рискует…

Было так тихо, что слышно было, как копошатся в радиоприемнике тараканы. Вдруг что-то стукнуло, шмякнуло, и Смайк громко чертыхнулся. Потом стукнуло сильнее, и Смайк застонал. Второй раз он ругался, отбиваясь от чего-то, надсадно щелкавшего – и это было уже ближе к кухне. Стало понятно, что Смайк возвращается. Когда он добрался до кухонного стола, поцарапанный, но довольный, зажег свечи, в старой, запачканной квартире, в полутьме напоминавшей интерьеры замка, стало уютно, как никогда.

– Нда! – скромно подал голос Иван Погорелец – Хорошо вы живете! Сейчас бы еще почитать что-нибудь страшное!

– Далось тебе это чтение! – возмущенно воскликнул Румелин – У нас такая жизнь, что никаких книг не надо!

– Если рассказать, то мы видели! – мечтательно добавил Креш – Кстати, чья очередь рассказывать?

– Да хоть бы моя! – воскликнул Румелин – Что мне, вспомнить что ли нечего?

Он подбоченился, подправил висевший у него на шее огрызок галстука.

– Знаете? – заговорил он таинственно и заутробно, словно невзначай глядя на полураскрытое окно, зловещую кровавую луну и трепещущую, словно привидение, занавеску – Суть вещей кажется нам простой и понятной, и мы сваливаем свое неумение объяснить ее на глупость свою. Однако мы не так глупы, как нам кажется! Просто мир вокруг наполнен таинственной и клокочущей мистикой! Мы судим о сути вещей не по природе, а по фотографическому снимку природы, фиксирующем один момент и презирающему все другие. Креш ли Креш? Возможно, Ваня, в Эстонии вопрос этот покажется абсурдным, но наши меня поймут!

– В каком смысле? – простодушно улыбнулся Погорелец.

– А вот послушай небольшую историю из нашей провинциальной жизни! – засмеялся Румелин.

Креш лукаво почесывал затылок, но когда Погорелец поворачивался к нему, согласно кивал в тон Румелину. Все общество приняло вид картины Три охотника…

III

Случилось это совсем недавно, когда по стране уже разгуливала безработица, и получить какую-нибудь работу стало трудно. И получилось так, что я и Креш промотали в ту пору все родительские деньги и ждали нового почтового перевода. Но перевод все не шел и стало голодно. Креш пришел ко мне, и мы отправились на поиски случайного заработка, которого в мирном нашем городке как раньше не было, так и теперь не предвидится. Сунулись мы в одно место, в другое – нигде не пахнет деньгами, а бесплатной едой – и подавно. Так проболтались до вечера, а когда совсем животы подвело, заглянули в пивную Погребок – она и теперь стоит – думая навязаться какому-нибудь пьянице в компанию. Разделились – я к одному столику, Креш – к другому. Я начал разговор с моим алкоголиком, дело пошло неплохо, и он уже решил купить две кружки пива с пирожками, как вдруг Креш нахально толкает меня в бок и говорит:

– Бросай этого, дело есть!

Я отпихиваю его назад, а он не отстает. Пришлось бросить надежду на пиво с пирожком и идти с другом-безумцем. Я, признаться, думал, что он нашел какого-нибудь миллионера; куда там! Он представил меня трем самым что ни на есть ханыгам, оборванным и напуганным. Они жадно лакали ерш – знаешь, Вань, что такое? Коротко говоря, пиво с водкой, в котором рыбу помакали… Так вот, глохчут ерш и просительно смотрят на нас. С их главным Креш уже поговорил, и тот сразу перешел к делу. Рассказал, что они работают в СМУ №12, что задание у них – ликвидировать старое тюремное кладбище на глухой городской окраине. Я сурово нахмурился, Креш же, видя мое недовольство, стал объяснять дальше:

– Кир – торопливо заговорил он – Кладбище нужно разрыть ночью и вручную, чтобы газетчики не прознали! Знаешь ведь нашу прессу! А задаток они дают уже сейчас!

Я, не слушая лепетания Креша, обратился к Ханыгам.

– Послушайте! – обратился я – Вам задание, вы его и выполняйте! При чем здесь мы?

Но Креш, которого никто не спрашивал, вновь вмешался в разговор:

– Они боятся! Дело в том, что они все некрещеные, а об этом кладбище ходит легенда, будто оно находится под личным покровительством Сатаны…

– Час от часу не легче! – перебил я его – Так значит, им нужны крещеные?

– Ну да! – воскликнул Креш – Я им сказал уже, что нас окрестили! И уже взял задаток!

Я хотел открыто сказать ему, что в нем всегда жил отчаянный лжец, но он уже всунул мне в руку рублей, кажется, двести. Я так мечтал сытно поесть, что на мгновенье замешкался. А через мгновенье уже устыдился не соглашаться, потому что могло показаться, будто я пошел на попятную; а вам все скажут – даже старый лжец Креш, что я человек слова.

– В конце концов – думал я – Не так уж страшно! Кладбище это тюремное, хоронили там преступников, а теперь оно мешает новостройкам!

Я подкрепился изрядной порцией ерша (точнее, как говорили ханыги, иорша). Мне объяснили, что газик, который повезет нас на работу, уже ждет, и я впервые почувствовал, что на душе – похмелье.

Когда мрачный, похожий на катафалк, автомобиль понес меня по ухабистым улицам, я почувствовал легкий озноб. Зубы мои постукивали, словно у изголодавшегося упыря. Хотя я и старался скрыть страх от безбожника Креша, он все же заметил его и радостно улыбался. Сам Креш ни во что не верит и нечего не боится по сей день. Приехав на место, застали мы безрадостную картину: с одной стороны к кладбищу примыкало раздолье черных еловых боров, даже и днем непроглядно темных, с другой – онкологическая клиника для бедных с маленькими, зарешеченными окнами, всегда глухая и слепая к жизни. Я подумал, что место настолько заброшено, словно тут сто лет никто не бывал.

– Тут вполне можно копать экскаватором! – сказал я Крешу. Он же презрительно хмыкнул. Мы прошли в небольшой, установленный СМУ вагончик, рабочие отправились допивать недопитое, а мы вдвоем стояли на пороге и наблюдали, как багровый шар солнца истекает кровью, упираясь в острые верхушки елей, как жадные вурдалаки-облака впитывают солнечную кровь и багровеют, будто упившийся гнус. Наконец стемнело окончательно.

– Пора! – сказал Креш.

Мы выбрали себе инструмент, я взял, на всякий случай, лопату потяжелее. Креш засветил тусклую керосиновую лампу, едва державшиеся на ногах ханыги затянули песню и, покачиваясь, словно стайка вспугнутых пингвинов, мое Христово воинство отправилось в путь. Шествуя впереди, я изображал командира. Но стоило нам отойти от вагончика на несколько шагов, как песня стала затухать. Она совсем оборвалась, когда в ответ на нее со всех сторон донесся тоскливый вой защемленной где-то собаки. Вой перешел в дикий вопль, стон, визг, плач, какой раздается, если пса переедет трамвай.

– Вампиры! – сказал, усмехаясь, Креш – Оборотни!

– Не слушайте его! – произнес я, видя, что душа ханыг совсем уходит в пятки – Тут недалеко собачий яр, где собираются бездомные псы! А вы им песней напомнили их привычки!

Мы добрались до первой могилы. Тусклый луч из рук Креша дотянулся до полусгнившего поросшего мхом и лишайниками.

– Ого! – присвистнул Креш – Да тут и правда, логовище сатаны!

Крест был перевернут. Дрожащим голосом я потребовал от него прекратить паясничать и лопатой сшиб дьявольский знак. Но Креш не унимался и громко, радостно заорал:

– Дорогой Люцифер! Извини, что не послал тебе открытки к светлому празднику Рождества Христова!

Последние слова его утонули в надрывном вопле непонятно откуда взявшегося ветра. Еловый бор, казавшийся стеною крепости тьмы, качнулся и задрожал.

– Я знал, что тебе понравится! – удовлетворенно заметил Креш, глядя в землю, обращаясь к преисподней. Дрожащими в руках лопатами мы стали копать первую могилу. Она оказалась неглубокой и вскоре мы добрались до гроба. Я увидел, что сохранился он в этих болотистых сырых почвах хорошо, хотя с научной точки зрения от него и щепок не должно было бы остаться. Мы достали гроб и понесли к вагончику, но у кого-то из алкашей заплелись ноги, и он упал. Мы выронили гроб, он рухнул боком и раскрылся. Скалящий зубы труп вывалился из него; руки мертвеца медленно сползли с груди, и мне показалось, что это – жест живого существа. Креш, в которого, казалось, вселился бес, подскочил к покойнику и поднял ему веки… И тут я содрогнулся от ужаса, кипятком обварившего меня с ног до головы: у трупа, который пролежал в земле не менее полувека и весь уже безобразно осклиз, сохранились глаза! Да что там сохранились – еще и смотрели – внимательно, пристально и с ненавистью! Я буквально остолбенел. Креш, будучи озадаченным, почесал в затылке и невесело заметил:

– Ну и дела!

Пока мы стояли в раздумье, дрожащие от страха ханыги подцепили тело заступами и закрыли гроб, в который бросили труп.

– Что бы там ни было – пронеслось в моей голове – А это правильное решение!

Когда мы добрались до вагончика и поставили гроб туда, у нас несколько полегчало на душе. Второй гроб прошел у нас быстрее, третий – еще быстрее – а потом мы и счет им потеряли. Наконец трудовая усталость прогнала страх, и ханыги заявили, что наступило время обеденного перерыва. Мы добрались до вагончика, рабочие достали привезенные с собой припасы… Это было жуткое зрелище: в полутемном вагончике, в пляшущем огне керосиновой лампы, сев на гробы, как на стулья, черноликие мужики с хрустом вгрызались в баранью ногу. Было в этом что-то вампирье, вурдалачье, дьявольское. Мне, человеку впечатлительному, было крайне неприятно. Но можно ли такое сказать о толстокожем Креше? Он поспорил с одним из рабочих, что выпьет бутылку на кладбище – по-моему, только для того, чтобы заполучить бутылку – и прежде, чем я спохватился, он уже выбежал за дверь.

– Если через пять минут он не вернется – сказали мне мужики – То он проспорил; будь свидетелем.

Я уперся взглядом в циферблат часов. Прошло пять, десять, пятнадцать минут – Креша все не было. Я стал волноваться за его судьбу.

– Пора – сказал я ханыгам – Обеденный перерыв закончен!

Я хотел вытащить их на поиски Креша, но они упились настолько, что уже ничего не понимали и только свински похрюкивали и почесывались. Что поделать, пришлось мне брать в руки лампу и идти на поиски одному. Когда я вышел на крыльцо, тьма стояла непроглядная, даже со светом лампы мне было трудно видеть дальше вытянутой руки. Мне показалось, что крошечный огонек в моих руках – единственный во Вселенной. Сойдя на рыхлую землю кладбища, я почувствовал, что ступаю по чему-то склизкому. Опустив лампу пониже, я с содроганием увидел сотни могильных червей всех разновидностей. Что заставило их выбраться на поверхность? На душе у меня было тяжело, но судьба Креша еще более взволновала меня. Мысль об этом негодяе, который, конечно, не оценит моего высокоморального поступка, жгла меня словно раскаленным железом. Стоял четвертый час, час вампиров.

– Креш! – позвал я – Креш, где ты?

Никто не отвечал мне, кроме проклятого эха, оттолкнувшегося от колючих елей. Я звал еще и еще, но результат был тем же. Что мне было делать? Открыто ругаясь и скрыто дрожа, я пошел по заросшей тропе, между могил и когда-то бывших могилами черных провалов, поросших островерхой осокой. Только робкий огонек лампы, да мой собственный хриплый до неузнаваемости голос, звавший Креша, доказывали мне, что я жив. Откуда-то из болотных низин принесло гнилостный, болезнетворный туман. Он клубился, сворачивался в спирали, словно седые патлы ведьм. Я уже не скрывал от самого себя дрожь в руках, зубы же мои щелкали кастаньетами.

– Кре… К… реш! – завыл я заутробно.

– Кр… – голос мой сорвался на истерический визг, когда я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Я начал стремительно уходить в гнилую бездну. В отчаянном порыве я попытался удержаться за кинжаловидную осоку, но только ободрал кожу на ладонях. Через неуловимо краткое мгновение лицо мое ударилось о поверхность земли, укололось об острые пики бурьяна; лампа вывалилась из моих рук, на секунду я оказался в полной темноте, а после грузно рухнул на скользкое дно. Лампа упала недалеко от меня, колба ее разбилась, но она продолжала гореть. Свет ее пробивался сквозь мутную пелену тумана и позволял увидеть обстановку. Я понял, что лежу в провалившейся могиле, а прямо передо мной – стоймя стоящий гроб. Я машинально перекрестился, вскочил на ноги, и, зацепившись за гроб, постарался выбраться. Но полусгнившая крышка, за которую я цеплялся, отвалилась, и я второй раз за тот вечер столкнулся с трупом лицом к лицу. Странное дело: мне показалось, что это был тот же самый труп. Глаза его открылись. Он стоял в гробу по стойке смирно и тяжело, не согнув ни одной конечности, рухнул на меня. Я закричал, схватил его за холодную склизкую морду и оттолкнул. Он отлетел к противоположной стене, медленно преломился в поясе. Я, приглядевшись, увидел, что на губах трупа выступила кровь, хотя любой паталогоанатом скажет вам, что у трупов нет кровообращения! Я схватил обломок доски и прижался к своей стене. Лампа стояла между нами. Мертвец не шевелился, и я уже начал успокаиваться. Но вдруг я заметил, что доска в моих руках сочится кровью! Я был близок к разрыву сердца. Хорошо, что у меня хватило ума взглянуть на свои руки и понять, что я просто поранился осколками колбы. Это открытие несколько отрезвило меня. Опираясь на злосчастный гроб, я выбрался из сырой ямы и решил вернуться в вагончик. Но тьма была такая, что я не знал, в какой он стороне. Я принялся ходить по кладбищу в поисках выхода и, возможно, ходил кругами. Я спотыкался, прихрамывал и уже совершенно забыл о судьбе Креша; но всякую вещь находишь тогда, когда перестаешь искать. Я увидел Креша; собственно, я был готов ко всему. Если бы я увидел, что с Креша содрали кожу, я бы не закричал! Если бы я увидел, что Креша рассекли на части, я бы не закричал! Если бы я увидел, что Креша распилили бензопилой, я бы не закричал! Но то, что я увидел, заставило меня закричать…

Блеснули уже первые зарницы, оповещавшие о грядущем восходе солнца, каждая травинка уже совершила омовение росой. Мир напоминал храм, мощным голосом жизни поющий заутреню. Неужели в этом храме можно нарушать заповеди и совершать преступления?

Сырой туман уползал в болотное логово… И посреди пробуждающейся природы здоровым сном алкоголика спал Креш. Когда я закричал совсем недалеко от него, он проснулся, вскочил и протер глаза. Это спасло его: если бы он продолжал лежать, я переломал бы ему ребра.

– Ты… Ты… – завопил я, не находя слов.

Мои глаза покраснели от ярости. Но всякий, знающий Румелинскую доброту, скажет вам, насколько я отходчив! Я долго думал, какими словами обругать Креша, и не найдя таких страшных слов, выдавил:

– Неужели ты не боишься возмездия за свои преступления?

Креш посмотрел на меня тонко и проницательно. Никогда более я не видел у Креша такого трезвого взгляда.

– Нет! – сказал он – Не боюсь!

Конечно он боялся возмездия от меня, но понял, что я не о том спрашиваю.

– Мертвецы здесь сами наказаны! Эти несчастные нарушили заповеди и были посажены в тюрьму. Это было их первым наказанием. Потом их похоронили отдельно, на тюремном кладбище – и это стало их вторым наказанием. Они блуждают впотьмах на том свете – и это третье их наказание. Наконец, их разрывают и выбрасывают на свалку. Делают это ханыги – может быть, дети и внуки мертвецов! Преступление входит в самый генный состав рода преступника, потомки его берут на плечи его грех! И ты хочешь, чтобы я боялся таких забитых мертвецов? – Креш насмешливо взглянул на меня.

Мы немного постояли молча, любуясь, как роса оседает на кладбищенских травах. Я подумал, что и страх наш, и все житейское мелко и пусто перед великим таинством смерти.

– Знаешь что – примирительно сказал я Крешу – Хватит с нас и задатка! Давай не будем возвращаться в вагончик!

Мы ушли, обостренно понимая, что земля по сути – огромное кладбище, и что ходим мы среди миллиардов трупов людей и животных…

* * *

Румелин умолк. Креш, лукаво усмехаясь, потягивал дым сигареты.

– И это все? – увлеченно спросил Погорелец.