Читать книгу: «Сквозь Bookовый лес. Роман-обретение», страница 3

Глава 6. Датчик усердия

– Мужчина! Что с Вами? Вам плохо?

– Наверное, нажрался. Вот и лежит!

– Надо же! А вроде прилично одет.

– А, может, он и не пил совсем? Просто человеку плохо.

– И тебе, если столько выпьешь, тоже будет плохо.

– Может, вызвать скорую?

– Не надо! Видно же, что он дышит. Сейчас проспится, и пойдет домой.

– А что, если у него дома нет?

– Так забери его к себе, если ты такая сердобольная!

– Нет, это я так просто спросила.

– Понятно! Кому такой нужен!

– Да я его знаю! Это же священник!

– Священник? Чего же он нажрался?

– Ну, что Вы к нему привязались!

– Я попов не люблю.

– Вы же его совсем не знаете.

– А ты знаешь?

– А почему Вы мне тыкаете? Мы вроде не знакомы.

– Ах, какие мы гордые! А ведь гордость – грех. Кажется, так вас попы учат?

– Смотрите, он пошевелился!

– Опять эта сердобольная объявилась!

– Мужчина, Вам помочь?

– Да, какой он мужчина? Одно слово – поп! Зря им свободу дали!

– Так, вроде, не только им. Всем дали.

– В том и беда!

– Чем же плоха свобода?

– А ты смотри: попу свободу дали – он и нажрался! Если даже поп – свин, то остальные и подавно.

– Я не свин!

– Ну, тогда я полетел!

– Это вы что имеете в виду?

– Да, оставьте этого грубияна в покое! Пусть летит куда хочет!

– Смотрите, он очнулся!

– Мужчина, Вы сами можете встать?

– Голова немного кружится, но я попробую.

– И не пахнет от него совсем. Похоже, он трезвый?

– Ну, это еще не факт!

– Да, уйдите уже, наконец!

– Мужчина, что с Вами случилось?

– Все хорошо. Не беспокойтесь! Со мной такое бывает. Я сейчас немного посижу и пойду.

– Может, Вас все же проводить?

– Благодарю! Но я как-нибудь сам.

– А Вы, правда, священник?

Мужчина, не без труда, поднялся и поправил рукой упавшую на лицо прядь густых, тронутых сединой волос.

– Правда.

Женщина смущенно одернула подол платья, на мгновение снова превратившись в маленькую и любопытную девочку.

– Тогда мне надо с Вами поговорить.

– Ну, что же, давайте поговорим, – просто и легко согласился мужчина, словно они были уже давно знакомы.

– А когда?

– Можно сейчас.

Женщина явно не ожидала такого поворота событий.

– Сейчас?

– Да, прямо сейчас. Зачем же хорошее дело откладывать? Только, если Вы не против, давайте, присядем. Вдруг разговоримся? – священник улыбнулся и жестом показал на скамейку у дома на противоположной стороне улицы.

«Разговориться» не удалось. Разговор получился недолгим и вполне обычным. Впрочем, на что-то большее отец Лука уже давно и не надеялся. Это когда-то, очень давно, еще на заре служения, казалось, что его будущие прихожане будут интересоваться тайной Боговоплощения, тринитарными спорами, практикой исихазма и другими тонкостями борьбы с грехом. Однако оказалось, что почти все, о чем они хотели спросить – «как правильно» (обычно, именно с этих слов начинался каждый вопрос) повесить иконы в доме, поставить крест на могиле, одеться на свадьбу или похороны?

Вот и на этот раз женщина поинтересовалась, могла ли она пойти на крестины племянницы в туфлях на каблуках? Услышав в ответ «приходите, только не упадите», женщина сочла разговор оконченным и поспешила уйти. Раньше отец Лука еще постарался бы сказать вдогонку что-то «духовно-полезное», например, о том, что крещение – это второе рождение, начало новой жизни во Христе, которая должна изменить жизнь не только малыша, но также родителей, но промолчал. Он уже давно научился определять, будет ли разговор иметь продолжение – в том случае, когда в глазах собеседника удавалось разглядеть знак вопроса или хотя бы многоточие. Однако на этот раз в глазах женщины стояла большая жирная точка, а быть навязчивым не хотелось. Впрочем, так было почти всегда.

Когда-то подобная ограниченность удивляла и даже раздражала, но затем отец Лука принял ее как должное, и сразу стало легче. «Ведь, когда мы включаем телевизор или компьютер, – думал он, – не все хотят знать, как он устроен. Главное, „чтобы оно работало“!». Также и от священников, Церкви и даже Самого Бога большинство людей ожидали того же – «чтобы оно работало»! Церковь была для них не более чем средством, иногда последним, чтобы хоть как-то наладить земную жизнь. Конечно, это было неправильно – Бог не мог быть средством. Только Сам Бог никого за это не осуждал. Как родители не осуждают детей за то, что те ожидают от них помощи и поддержки. «Вот и тут надо не осуждать, а любить и прощать» – думал отец Лука и тоже никого не осуждал.

Печалило другое – то, отчего несколько лет назад, оставив пусть нестоличный, но все же спокойный и сытый приход, иеромонах Лука Виван [21] бежал на Балканы, в маленькую Провадию [22], за тысячу километров от Берлина. Не ради подвигов, мысль о которых ныне вызывала у него, разве, только улыбку, но, чтобы разобраться в себе, найти себя в настоящем, которое потому так и называется, что является настоящей жизнью – Богом данной, единственной и неповторимой, а он, отец Лука, в ней потерялся. Заблудился, как в окружавшем Провадию буковом лесу. Потерял себя. Какой же он после этого пастырь? Кого и куда может привести?

Чтобы найти ответы на эти вопросы, в пяти километрах от города, в Кара-пещере [23], на месте некогда бывшего в этих местах монастыря, отец Лука обустроил келью и проводил в ней времени едва ли не больше, чем в городской квартире.

Именно туда он и направлялся утром 15 июня 2218 года, когда «датчик усердия» уже во второй раз остановил его сердце и, спустя несколько секунд, завел снова. Послав владельцу грозное предупреждение о том, что он бесполезен для Империи и, если не найдет в себе силы измениться, Империя сделает то, что в таких случаях делает со всеми. Просто и легко, но со всей твердостью и решимостью, о чем иеромонах Лука Виван знал не понаслышке.

Впрочем, пришло время рассказать обо всем по порядку.

Глава 7. «Родственничек Христа»

По удивительному стечению обстоятельств – как люди «официально неверующие» называют Промысл Божий – иеромонах Лука, в миру Люк Виван, родился 1 июля 2182 года, в первый день Новой Мирной Эпохи, начало которой Империя провозгласила взрывом Реймского собора.

Надо ли говорить о том, что подобное «совпадение» не могло пройти незамеченным. В том числе со стороны Империи, которая, как и все подобные ей режимы, была настолько охоча до манипуляций с разного рода символами, в том числе буквами и цифрами, что не могла и года прожить без перевода стрелок с летного времени на зимнее и обратно. Не говоря о шумихе, сопровождавшей всякое мало-мальски значившее дело, событие или случай. Тем более столь неординарный, как появление на свет «первых ровесников Новой Мирной Эпохи». Поэтому, когда в первые минуты после рождения сына в палату Жаклин Виван в местном перинатальном центре ввалились сразу пять телеканалов, никто этому не удивился. В том числе сама Жаклин.

Семья Виван проживала в Бове [24], известном тем, что когда-то давным-давно его епископ Гийом де Гер задумал возвести самый высокий собор во всей Европе. Строителям удалось понять своды на рекордную высоту 48 метров – на шесть метров выше, чем в соседнем Амьене, близость которого не давала владыке покоя, но они обрушились, погребя под собой часть горожан. К сожалению, урок не пошел впрок. Строители восстановили своды, и, вдохновленные успехом, решились пойти на новый рекорд и украсить собор 153-метровой башней. Однако, простояв какое-то время, и она обрушилась. После чего зодчие решили больше не искушать судьбу. Собор Святого Петра так и остался недостроенным.

После того, как был взорван Реймский собор, жители Бове не без оснований опасались, что следующим может быть уничтожен их многострадальный храм. Но обошлось. Поговаривали, неслучайно – будто бы, «главный архитектор Новой Мирной Эпохи» Министр пропаганды Йозеф Готт [25] происходил из того же рода, что и епископ Гийом де Гер. Хотя это так и осталось тайной за семью печатями, но собор устоял.

Что касается Люка, то он также принадлежал к известному в городе роду. Пусть не очень богатому, но древнему и знатному. Его отец Франсуа Виван, успешный адвокат и член городского совета, через многочисленные хитросплетения своей родословной восходил к женщине, известной каждому жителю Бове – легендарной Жанне Ашетт [26], которая в далеком 1472 году, во время осады города бургундцами, с топором в руках отважно бросилась на вражеского солдата, взобравшегося со штандартом на гребень крепостной стены и зарубила его, а штандарт швырнула в крепостной ров.

Поступок 16-летней Жанны воодушевил защитников Бове, к которым также присоединились и женщины. В итоге город был спасен. В благодарность за это король Людовик IХ навечно освободил Жанну Ашетт и всех ее потомков от налогов и повелел ежегодно отмечать память этого события шумной и многолюдной процессией, возглавляемой женщинами Бове.

Эта процессия была одним из немногих детских воспоминаний Люка и не раз, бывало, снилась ему во время обучения в интернате, уберечь от «ссылки» в который Франсуа Виван своего сына не смог бы даже в том случае, если бы являлся прямым потомком Карла Великого.

Такова была, без исключения, судьба всех детей Империи, которых в возрасте шести лет, после первого в их жизни, но чрезвычайно важного тестирования, Служба Опеки забирала из семьи, чтобы воспитать будущих служащих, военных или ученых. Поскольку же видеться детям с «бывшими родителями» было запрещено, чтобы не искушать ни тех, ни других, Служба обычно помещала детей в интернаты, расположенные на другом конце Империи.

Однако на этот раз проверенная годами практика дала осечку, и Служба определила Люка в интернат при École Polytechnique [27] – пожалуй, лучшем «малом университете Европы», располагавшегося в Палезо, одном из пригородов Парижа, всего в двух часах езды от Бове. Родителям об этом, конечно, не было сказано ни слова. Но Люк ни о чем не забыл и долгие годы с терпением ожидал случая навестить родной город, представляя, как мать и отец обрадуются встрече с единственным сыном.

Случай представился за год до окончания интерната, когда неутомимое начальство, в преддверии очередной годовщины Новой Мирной Эпохи, решило организовать для старшекурсников экскурсию в Бове для участия в той самой церемонии, что с детства запала в душу Люка. Как он не крепился, но не удержался и по секрету рассказал своему лучшему другу Сержу Шаттербо [28] о возможной встрече с родителями, а также о том, что имеет прямое отношение к славному роду Ашетт.

На следующий день об этом знал уже весь интернат.

– Ну, Люлю [29], ты даешь!

– Этого не может быть!

– Мог бы выдумать и поинтересней!

– Ври, ври да не завирайся!

– И что в этом такого?

– Наверное, ты еще чей-нибудь родственничек?

– Не Христа ли?

– Да, что Христа! Бери выше! Самого Наполеона!

Реакция была предсказуемой. Будущие юристы, доктора наук, генеральные прокуроры и владельцы крупных адвокатских форм целый день соревновались в том, кто больнее уколет и унизит «родственничка Христа», как с того момента прозвали Люка одноклассники. Но виновник этих разговоров, казалось, не обращал на них никакого внимания. Люк был уверен, что завтрашний день все расставит по своим местам. Надо только немножко потерпеть.

И вот настал долгожданный день 27 июня 2198 года. Когда воспитанники интерната приехали в Бове, Люку показалось, что на главной площади собрался весь город. Однако сколько он не вглядывался в лица участников торжеств, узнать своих родителей не мог. Никто из них не был похож на главных героев его детских воспоминаний. До тех пор пока, ровно в полдень, на трибуну у памятника Жанне Ашетт не поднялись лучшие люди города, среди которых Люк с первого взгляда узнал отца.

Франсуа Виван стоял рядом с мэром и запросто беседовал с ним. Неожиданно отец бросил взгляд в толпу, улыбнулся и помахал кому-то рукой, а еще, спустя какое-то время, на трибуну по ступенькам быстро взбежал мальчик лет пяти и… обнял отца. Франсуа Виван добродушно потрепал сорванца, взлохматив копну русых волос, по-отечески ласково поцеловал головку, прижал к себе и снова кому-то приветливо помахал рукой. Люк вытянул шею и увидел мать, стоявшую в первых рядах в ярком праздничном костюме, который в память о подвиге своей родственницы в этот день всегда надевали женщины Бове.

Заиграла музыка. Мэр кратко поздравил горожан с праздником и от лица всех собравшихся предоставил слово отцу Люка, назвав его «славным продолжателем традиций наших великих предков». Франсуа Виван говорил эмоционально и ярко. О том, как он признателен жителям Бове и, особенно, месье мэру. О том, что нужно не жалеть тепла и любви для родных и близких, и как важно «любить свою малую родину, часть великой Империи, история которой для каждого патриота является неиссякаемым источником вдохновения». Последние слова потонули в море оваций и бравурных аккордах оркестра.

Первым желанием Люка было вскинуть вверх руку и закричать: «Это я Люк! Я здесь! Я нашел вас!». Он уже поднял руку и посмотрел на отца, но, когда их глаза встретились, увидел, как отец слегка наклонил голову и покачал ей из стороны в сторону. Давая понять, что узнал сына, но встреча не состоится, и это большее, что может быть между ними. Затем Франсуа Виван, словно случайно, бросил взгляд на стоявшего в первом ряду человека в строгом сером костюме, и тот одобрительно кивнул головой. Но этого Люк уже не видел. Слезы застелили глаза. Он стоял и плакал. По-мужски, молча, собранно, без нытья. Сжав кулаки и клятвенно обещая никогда не забывать о том, что «предают только свои» [30].

Конечно, Люк о многом не знал. Не знал, что «человек в сером» был сотрудником Имперской Спецслужбы, которая бдительно следила за тем, чтобы забранные из семей дети никогда не встречались со своими «бывшими» родителями. Не знал, что поездка в Бове была неслучайной, но затеяна для того, чтобы проверить «лояльность месье Вивана» перед его возможным переводом на ответственную должность в столице Империи. Не знал, что стоявший на сцене мальчик был отцу не родным, а приемным сыном, которого родители усыновили, чтобы хоть как-то заглушить боль разлуки с Люком. Не знал, сколько его матери стоило сил не обернуться, улыбаться и хлопать в ладоши, когда в горле стоит ком, а в глазах не высыхают слезы. Хотя, если бы он это и знал, то все равно ничего не смог бы изменить. В любом случае и при любом раскладе, в поединке с шестнадцатилетним мечтателем Империя вышла бы победителем.

И все же кое-чего она не учла! Предательство отца – а именно так Люк, со всей свойственной его возрасту категоричностью, расценил произошедшее – со временем вызвало неприязнь не только к отцу, но всему, чем жило старшее поколение, что было ему дорого.

Это отрицание не было чем-то новым и необычным. Для мира, в котором жили одноклассники Люка и их родители, мэр Бове и человек в сером, оно могло считаться вполне привычным, даже типичным явлением. Веками поколения «детей» и «отцов» вели в нем бесконечную войну, расталкивая друг друга локтями, оттесняя на обочину жизни, взбираясь по трупам впереди идущих на вершину мирского благополучия. Пот и кровь поколений, пролитые в этой войне, являлись, одновременно, топливом и смазкой человеческой истории, маховики которой не щадили никого – ни малых, ни старых.

В отличие от бессловесных животных, люди сражались не только зубами, но также словами и книгами, памфлетами и манифестами, кодексами и приказами, распоряжениями и инструкциями, которых было также много, как деревьев в лесу. При этом каждое новое поколение, не желая блуждать среди чужих «деревьев», старалось насадить свой собственный Вookовый лес [31].

Смелые мысли и свежие идеи молодых, упав на согретую надеждой почву, прорастали сильными и гибкими побегами, которые со временем деревенели, превращаясь в частокол из прочных только на вид, а, на деле, давно отживших свое, трухлявых правил и принципов, который новое поколение брало штурмом и отправляло в костер очередной революции, реформации, гражданской или мировой войны.

Когда в 2205 году Люк Виван заканчивал École Polytechnique, что старшее поколение выдыхается, понимали уже все или почти все. Но при этом по-прежнему продолжали делать вид, будто ничего не происходит, и Империя крепка, как никогда.

Студенты шептались по углам, рассказывая анекдоты про героя последней войны полковника Амброуза. Аспиранты подтрунивали над министром пропаганды Иозефом Готтом, шамкающим и путающим ударение в словах. Доценты на заседании Ученого совета с показным рвением слушали выступление ректора, а затем в курилке, за глаза, мечтали о том дне, «когда старый пень, наконец, уйдет на пенсию». Даже работавшие в студенческом кафе официанты, во время трансляции выпуска новостей, то и дело позволяли себе отвесить едкий комментарий по тому или иному поводу.

Чем больше дряхлела Империя, тем чаще приходилось Люку слышать подобные разговоры. Причем не только пустые и мелочные, но также – и это по-настоящему вдохновляло! – серьезные, искренние и глубокие. Неожиданно откуда-то появились книги и фильмы, песни и картины, прежде положенные на полки, спрятанные в фонды, запасники и архивы. Вместе с ними, словно из тех же запасников, появились люди – новые, скроенные по другим лекалам, похожие на программы, написанные на другом языке, иначе или вовсе не отформатированные, встречи с которыми удивляли и озадачивали, переворачивали жизнь.

А затем произошло то, что, еще несколько лет назад, нельзя было представить даже в самых смелых мечтах – власти Империи возродили Реймский собор. Христиане перестали быть изгоями. Диссиденты вернулись из тюрем. Газеты и интернет-сайты запестрели именами незаконно осужденных, и, когда эту тему подхватили Mon Empire, Deutsch Online и Global Channel, казалось, во всей Империи – по крайней мере, среди ее молодых граждан – не осталось никого, кто не горел бы желанием жить по-новому.