Читать книгу: «Древо прошлой жизни. Том II. Часть 2. Призрак легенды», страница 9

– О чём вы?

– Ненависть – это разрушительная сила, Алекс. Те, кто проникся этим чувством, после войны сами себя уничтожают. А те, кто сохранил в себе любовь, станут после войны сильнее. Тогда, в 1915-м предвещалось, что особенно сильной станет Франция, потому что любви в ней неизмеримо больше, чем ненависти. В ней так много любви, что даже враги не могут её ненавидеть. Ведь вы знаете, что сделал Гитлер с другими странами. Жюль мог возлюбить своих врагов, потому что знал, что это самый верный способ победить их. Это я и хотела сказать вам.

– Я понимаю вас. Кто же предсказал будущее вашей страны?

– Одна писательница по фамилии Баркер, издавшая книгу «Письма живого усопшего». Эти письма диктовал её друг после смерти. По совпадению Баркер тоже носила имя Эльза.

– Значит, вы верите, что когда-нибудь наши души встретят друг друга?

– В это невозможно не варить, Алекс. И, конечно, в это всегда верил Жюль.

Наступил жаркий полдень. На другом конце луга росло одинокое густое дерево в три обхвата. Нависшая над землёй, словно облако, крона давала спасительную тень. Мы с Констанцией расположились на траве и она, задумавшись и как бы вспоминая что-то давнее, сказала:

– Я была подростком, но до сих пор помню, как возвращалась во Францию в сорок пятом. Мы с тёткой переплыли пролив на каком-то грузовом судне, в осенний шторм, потом долго с пересадками добирались сюда на поездах и никак не могли отправить с дороги телеграмму. А Жюль, не зная времени нашего приезда, каждый день ездил на станцию в Орзи нас встречать. Ему почему-то нравилось звать меня Аннабель ещё в детстве. А через много лет, когда мы с ним так же, как сегодня с вами, шли с кладбища, остановились под этим деревом. И в ответ, почему они с Изабель называли меня этим именем, он прочёл мне стихотворение Эдгара По «Аннабель-ли»…

– Я помню это стихотворение. Оно… про вас?

Она промолчала. У неё в глазах стояла такая невыразимая тоска, а на лице застыла такая горечь, что я пожалел, что признался, что знаю эти стихи. Вот идиот!

– Извините меня, Констанция.

– Ничего… Это был очень интересный человек, Алекс. И очень стойкий. А память возвращается к нам без приглашения. Будете постарше, – поймёте это. Завтра должен приехать Мишу. Пойдёмте к дому.

Я ничего не ответил и, дав ей руку, помог подняться.

* * *

Встреча с Мишу состоялась на другой день после обеда. Я увидел чёрную машину адвоката в окно и, не дожидаясь приглашения, оделся и вышел из комнаты, чтобы его встретить. Констанция и Мишу уже поднимались по главной лестнице на второй этаж, о чём-то разговаривая. Заметив меня, он почтительно кивнул и остановился у резных дверей напротив выхода с лестницы в коридор. В руках его была кожаная папка.

– Мне очень приятно с вами познакомиться, Алекс. Ведь вас можно называть по-русски, Сашей? – он подал руку.

Я кивнул, испытывая его сильное рукопожатие.

– Мне тоже очень приятно.

– Ну, тут дело ещё в том, что если мой отец часто пытался представить родственников своих сестёр, то я имею удовольствие сам лицезреть вас и искренне пожать руку. Чего, как вы знаете, он так и не дождался. Мы вам очень рады.

– Я тронут рассказами о вашем отце, месье.

– Да… Прошу сюда, – он толкнул резную дверь и пропустил меня вперёд.

Мы вошли в абсолютно круглое помещение, служившее библиотекой.

– Располагайтесь. Мы с Констанцией покинем вас на несколько минут, я должен поздороваться с родственниками. – Затем он что-то сказал ей по-французски и обернулся ко мне:

– Нам, мужчинам, надо чего-нибудь выпить, сегодня я за руль уже не сяду. Будем пить лучший в мире коньяк, и закусывать русской икрой. И обязательно лимон. Вы не против? – он подмигнул Констанции, и они вышли.

На вид Мишу было лет пятьдесят пять, но я знал, что он родился в конце сорок третьего – начале сорок четвёртого года, когда во Франции ещё хозяйничали немцы. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», – было сказано именно о нём. Ниже среднего роста, плотный, энергичный в движениях, с русыми волосами, он был похож на русского. Мишу говорил с едва заметным акцентом, но правильно, хотя в его речи улавливались непривычные интонации. Мне думалось, что если бы он с родителями после войны оказался в России, попал бы в детдом для детей врагов народа и не обрёл своих непринуждённых изысканных манер. Верховный не любил, когда его солдаты попадали в плен и воевали на чужих оккупированных территориях.

Я остановился у двух глубоких кресел, обитых чёрной кожей, стоявших на круглом ковре в центре комнаты. Вид библиотеки поражал своим убранством: паркетный пол, стены и полки, отделанные таким же тёмным деревом, большая хрустальная люстра. Справа от входа был камин, а ещё дальше стояли большие напольные часы. Полки с книгами тянулись полукругом вдоль стен до самого потолка. В середине этого полукруга находилась дверь, за которой, скорее всего, был кабинет. По периметру библиотеки на полу и подставках стояли вазы и бюсты неизвестных мне деятелей, на стенах висели картины. С левой стороны у книжных полок примостились небольшой диванчик и стульчики времён Людовика XIV, обтянутые золотистой материей, а с правой – комод ручной работы и старинный, потемневший от времени, коричневый глобус на металлической подставке. Его высота была всего сантиметров на тридцать ниже моего роста. Я потрогал руками глобус и отошёл к началу книжного стеллажа. Дидро, Декарт… Как жаль, что все книги были на французском. Нет, жаль, что я не знал этого языка.

В библиотеку вошли Констанция и Мишу. Он открыл ключом дверь кабинета и пригласил сесть в кресла, а сам устроился за столом перед нами. За его спиной во всю стену располагалось старинное бюро с многочисленными дверцами и ящиками.

– Ну, что ж, начнём, – сказал он, посмотрев на меня. – Присутствие Констанции нам необходимо. Всё, что вы ей рассказали, я уже знаю. Весь вопрос в том, как вы отнесётесь к тому, что расскажу я.

– Я хотел бы услышать о Кулешове, и вы знаете, почему.

– Побеседуем и о нём, не это сейчас главное. Констанция говорила вам, что я поверенный в делах семьи?

– Да. Но самое важное для меня – это Кулешов. Я ждал нашего разговора несколько дней.

– Мы готовы рассказать о нём. Однако и мы давненько ждали вашего прибытия. Этак с несколько десятилетий.

Ответ изумил меня. И, наверно, не меньше, чем интерьер библиотеки. Я даже потерял дар речи и начал вспоминать, когда в мою жизнь вошла мистика.

– А главное – это то, что вы тот, за кого себя выдаёте, – продолжил он. – Естественно, мы навели о вас некоторые справки.

Мой собеседник говорил спокойным и доброжелательным тоном, но я ещё не понимал, что к чему и потому сделал непроницаемое лицо. Наконец, обретя способность что-то выразить, и, подавив в себе удивление, произнёс:

– Вот как! Что же вызвало подозрение в моих замыслах? По-моему, я добросовестно зарабатывал деньги на обратный билет и ни от кого ничего не требовал.

– Согласен. Однако вам было не обязательно играть в конспирацию, – вас никто не забрасывал под прикрытием в стан врага. Отнюдь, – вы изначально могли предполагать, что направляетесь к друзьям. В этом была цель вашей поездки, а своей «виноградной» легендой, мой друг, вы лишь зародили обоснованные сомнения. Но и подобное поведение было истолковано нами в вашу пользу.

Крыть было нечем. Пусть быстрее скажут, чего от меня хотят, а там будет видно, – решил я.

– И как представитель интересов семьи хочу сообщить вам, что вы являетесь наследником Жюля Мелье. Вот завещание, составленное задолго до 1995 года, – до его смерти, – Мишу достал из папки документ из нескольких страниц и показал его мне. – В нём последний коренной хозяин дома через нотариуса чётко излагает, что потомки Мари и Элен наследуют равные доли денежных сумм с его банковского счёта. Если вам интересно, здесь отмечено, что такие же суммы получают и другие родственники наследодателя. Зачитывать текст смысла нет, – он на французском языке. Завещание распространяется на указанных потомков Мелье бессрочно.

– Я могу узнать о происхождении денег?

– Доходы от бизнеса, ничего больше. Всё законно.

Констанция, молчавшая до сих пор, и Мишу смотрели на меня, терпеливо ожидая ответа. А я не находил слов. Мне почему-то сразу вспомнились мои родители, брат, тётя, двоюродная сестра, строчки стихов о найденном богатстве, и я задумался, в какой форме лучше дать отказ, который, вероятнее всего, был бы ими одобрен.

– Вам что-то не понятно? Согласно волеизъявлению наследодателя, сумму, завещанную потомкам Мари, получают ваша тётя и ваша покойная мать, в данном случае, вы с братом. На сегодняшний день она составляет в целом более пяти миллионов двухсот тысяч евро. Следовательно, с одной и с другой стороны выходит по два миллиона шестьсот тысяч, то есть всё делится поровну.

– Да, я слышал. Но…

– И, разумеется, для их получения необходимо время и оформление документов. Потребуются их подлинники.

И что же подумают обо мне, когда я сообщу о сундуках с золотом?

– Я отказываюсь, – ответил я твёрдо. – Отказ будет оформлен нотариально, и вы сможете распорядиться деньгами со спокойной совестью. Мой приезд во Францию вызван другими причинами.

– Знаете, ваши слова меня не удивили.

– Хорошо, значит, мы так и поступим. Я не стремился никого удивлять. Только добавлю, что Мари – мою прабабушку, уважали и любили поколения моих родственников. И я признателен всем вам за то, что узнал столько хорошего о её семье. Так что спасибо за гостеприимство.

– Вы не торопитесь, Саша. Поживите пока здесь. К сожалению, у меня неотложные дела в городе. Затем мне придётся ненадолго съездить в Авиньон. Вернусь, тогда и окончательно решим. Если у вас истекает срок визы, мы сможем это уладить. А пока я могу подготовить вам свой лёгкий самолёт в Нормандию к монастырю Мон-Сен-Мишель, известному у нас не менее, чем Эйфелева башня. Если захотите, слетаете дня на три в Париж, осмотрите Лувр, погуляете по Монмартру. К чему терять время, раз вы здесь? Вы и так неплохо потрудились на столярном поприще, – тут он негромко хохотнул, взглянув на Констанцию. – И подумайте вот над чем, – после этих слов Мишу посерьёзнел и с нажимом на первой фразе вдруг перешёл на английский язык. – Мы сделаем так, как решите вы, но в данном случае я с Констанцией выполняю последнюю волю Жюля Мелье. Не всё так просто. Мой покойный отец оставил такое завещание исключительно из любви к своим пропавшим сёстрам, которых искал до последнего вздоха. Но поверьте, он не сделал бы этого зря, без всякой причины. И никогда не стал бы распоряжаться частью наследства подобным образом, если бы сомневался, что поступает правильно. Помогите выполнить его волю, и мы будем благодарны и вам, и вашим близким. Надеюсь, что впоследствии вы познакомите нас с ними. Мы хотели бы знать и их мнение. Что ты думаешь, Констанция?

– Выбор за вами, Алекс. Нам будет очень горько и неприятно, если вы откажетесь. Жюль этого очень хотел, и мы знали о его намерении долгие годы. Он мечтал, что однажды в Шато-конти явится такой человек, как вы. И он верил в это даже последние часы своей жизни, – всё это она говорила медленно и тихо, будто раздумывая. И с неизбывной грустью прошлого.

Эх! Не раскиснуть бы самому.

– Но ведь эти деньги не будут лежать мёртвым грузом, это же не валютный запас России в иностранных банках, они и здесь пойдут всем на пользу. Вы сами найдёте им лучшее применение, или я чего-то не понимаю? – я посмотрел на Мишу.

– Вы всё правильно поняли. Но как ваш родственник, хочу сказать, что дело не только в деньгах умерших. Мы должны помнить их и уважать их желания, которые для нас становятся больше, чем законом. Вот это и имела в виду Констанция. А Жюль ваш предок, к которому вы прониклись заслуженным уважением, не так ли? Уверен, что вы столь же бескомпромиссно отнеслись к любому пожеланию и ваших ушедших близких.

Я молчал. Мне приводили веские аргументы, – Мишу был юристом и говорил убедительно. Решение было трудным. От своего намерения в душе я не отказался, собираясь настаивать на своём.

– Мы, исходя из сказанного, могли бы перевести всю сумму в любой банк мира на ваше имя, и деньгами бы никто кроме вас не смог пользоваться. Но нам важно, чтобы вы и ваши родственники согласились распоряжаться ими. Разве вам некому помочь или вы не знаете, что с ними делать? – спросил Мишу.

– Я об этом никогда не думал, да и сейчас не думаю. Всё равно вас не убедит скромность моих запросов и достаточность моей зарплаты.

– Конечно, не убедит, потому что не относится к делу. И вы не похожи на нескромного, безответственного человека или на того, кто слишком ленив и недостаточно мыслит.

Что тут ответить? Каждый иногда подумывает в сослагательном наклонении о таких деньгах, а когда они действительно свалятся, не знает, что с ними делать. Или начинает тратить их как придётся, считая, что заслуженно пользуется подарком злодейки-судьбы, внявшей его молитвам. Но нам лишь кажется, что мы будем счастливее с каждой покупкой или удовлетворённой прихотью, а на деле – никогда, потому что для счастья нужна куда меньшая сумма, за пределами которой мы получим лишь иллюзорную радость похотей и кучу мнимых забот. И пределов этих никто из счастливчиков не знает, – их, вообще, нет, и потому всегда хочется загрести себе как можно больше, уподобляясь «многодетному» олигарху. Мне об этом один спец по нумерологии поведал. Он был кандидатом физико-математических наук и считал себя последователем Пифагора, доказавшего основами нумерологии явление реинкарнации. И высчитал, сколько мне персонально нужно денег для «полного счастья». Оказалось, – не мало, но и не много. Зачем желать большего, если тебе его не потянуть? И если тебе всё было отмеряно для выполнения определённой созидательной миссии, зачем своевольничать и превращать жизнь в бесконечный «шопинг, как искусство»? Впрочем, истратить лишние деньги сейчас не проблема – купил несколько яхт и самолётов как один наш губернатор, – и все дела. А если деньги всё ещё жмут карман, можно скупать виллы в разных странах, картины, бриллианты, целые острова, футбольные клубы и десятками яйца Фаберже, а можно хранить деньги в сбербанке и каждый месяц скромно приобретать себе новые ботинки и ящик лакомства, – счастья ни от того, ни от другого не прибавится, и однажды ты вспомнишь какой-нибудь давно забытый день прежней жизни, когда зимой и летом носил одну пару стоптанной обуви, пил чай без сахара и был счастлив. Но к такому прежнему ощущению счастья вернуться невозможно, потому что, когда приходят лишние, тем более, дармовые деньги, твою душу покидает то, чего уже никогда у тебя не будет. Это как пить водку: думаешь, что с каждой рюмкой будет ещё лучше, а лучше не будет, и ты от пресыщения свалишься на землю, попадёшь в вытрезвитель или заработаешь алкоголизм, белую горячку, гастрит и язву. А та сумма, которую мне назвали, могла сделать любого человека не похожим на самого себя, осчастливить сразу многих и не дать счастья даже одному. Может быть, поэтому в наших фильмах цифры с нулями молча пишут на ресторанных салфетках и интимно протягивают будущему получателю вожделенной суммы. Как вы думаете, наши министры и депутаты, заказывающие бутылку элитной газировки, за три-пять тысяч евро в подмосковном куршевеле, находятся в ладах со своим «я»? Думаю, что не в ладах, и одной газировкой не ограничиваются, иначе бы они не забивались бы по щелям, предназначенным только для «ви ай пи». А чем они отличаются по источнику доходов и досугу от киллера, наркобарона или работорговца, получивших очередной заказ с нулями на салфетке, сидя с ними за одним столом в своих куршевелях? Такова диалектика интимной стороны большего, чем нужно, количества денежных знаков. И что мне потом делать с этой кругленькой суммой? Скупать столичную и колхозную недвижимость, постоянно оглядываясь, или без оглядки носиться по бутикам в поисках драной майки престижного качества? Или благотворительно латать социальные прорехи в лабазе саморазворованного с нищим населением государства, в котором миллиардеров набралось уже больше, чем во всей Америке? Восстановить храм? Но украсть деньги, выделенные даже государством на ремонт церкви или монастыря, стало нормой, и концов не найдёшь. Я не презирал деньги и не боялся перемен, но хотел, чтобы мою жизнь изменили не деньги, а я сам.

Мишу истолковал затянувшуюся паузу по-своему:

– Ну, вот и хорошо. Завтра я уеду, а когда вернусь, мы ещё поговорим, – он по-дружески улыбнулся и пожал мне руку, перейдя на английский:

– Констанция, предупреди Клотильду, что вечером мы ужинаем внизу.

– Она знает. Всё будет готово.

– Ну, и отлично. Кстати, – он посмотрел на меня, – чтобы встретиться с людьми, не обязательно устраиваться к ним на работу и проводить рекогносцировку с биноклем, пуская по округе солнечные зайчики. Бинокль-то, поди, ночной прихватили, когда экипировались, а? – он рассмеялся.

– Я его в свои экспедиции раньше брал.

– А вот мне отец оставил на память цейсовскую оптику, карту южной Франции и «Парабеллум». Они у меня были вроде игрушек… В доме хранился даже немецкий автомат «МП-40», так Констанция не успокоилась, пока её отец не заклинил мою игрушку, забивая восьмидюймовые гвозди. То-то крика и слёз было! А потом я долго искал «Шмайссер», который, по слухам, мой отец прятал где-то на чердаке, и мечтал найти немецкую гранату на длинной ручке. Все мальчишки таковы…

Вошла Клотильда с подносом. «Интересно, – подумал я, – как он угадал окончание „торжественной части“, если не нажимал никаких кнопок?»

Мишу достал из бюро бутылку «Наполеона» и наполнил рюмки. Констанция пить не стала. Мы опрокинули коньяк без всяких тостов и пожеланий. Мишу мне нравился. Он и Констанция при мне старались избегать французского языка, и это говорило о многом. Я понимал, что наша беседа далеко не закончена, и хотел услышать от собеседников всё, что меня волновало. Перед этими людьми надо быть откровенным, а я до сих пор умалчивал о месте клада, принадлежавшего им.

– Мне ничего не хочется обещать вам, – сказал я после второй рюмки.

– Ну-ну. Мы же договаривались не торопиться. Уговор у русских дороже денег. И чтобы вы знали, – у французов тоже. Кто может предугадать, как повернётся жизнь, – я имею в виду не деньги, а совсем иные обстоятельства. Но теперь вас, вероятно, интересует роль Валентина Кулешова в этой истории. Здесь нет тайны: он получил свою долю. Констанция, – обратился Мишу к ней, наливая третью рюмку, – расскажи-ка, как мы впервые увидели этого рыжего господина.

– Он заявился сюда в 2003 году и не один, а со своими помощниками. Но сначала пришло письмо от его адвоката, в котором нас уведомляли, что в Москве отыскался единственный отпрыск семьи Мелье, приходящийся внуком Элен. А через месяц приехал этот суперрусский, или новорусский месье Кулешов и потребовал денег, завещанных потомку Мелье из России. Он без труда смог доказать своё родство.

– Как он нашёл вас?

– Сказал, через Инюрколлегию, у него было много помощников. Только помощники приехавшего господина были похожи больше на уголовников. Уж я-то их знаю. А у его адвоката были такие лицо и повадки, что удивительно, как ему могли выдать лицензию.

– Наши уголовники на жаргоне зовут своих адвокатов «фуфлогонами», но те знают своё дело и умеют пользоваться не только ножом и вилкой, но и палочками. Кулешов привозил с собой переписку между Францией и Россией?

– Он предъявил много документов, видимо, хорошо готовился к визиту. Но на вопрос о переписке ответил, что все письма сгорели во время пожара, в котором погибли его родители. О Мари он ничего не знал.

– Мне он объяснил смерть родителей несчастным случаем. По данному факту дело было прекращено. А о брате сказал, что тот просто умер.

– Юридическая сторона дела была такова, – начал Мишу. – Официально родители Кулешова погибли во Владимире в результате самовозгорания дома без вмешательства посторонних. Его брат – Дмитрий Афанасьевич Кулешов, 1948 года рождения, который на пять лет старше Валентина, сначала был признан безвестно отсутствующим, а через пять лет – объявлен умершим. Так считается по вашим законам. А жена Дмитрия, – кажется, Юлия, – скончалась в 2000 году уже после исчезновения мужа. Детей в их семье не было. Всё это было подтверждено рядом документов. Дело о наследстве хранится в Шато-конти.

– А как же с другими родственниками Кулешова? Я знаю, что у него нет семьи, но ведь могли быть и другие претенденты, – предположил я.

– Теоретически Кулешов мог представить фиктивные свидетельства об отсутствии иных претендентов, получив нужные бумаги за взятки. Эта вероятность не исключается даже в международных сделках, где документы подвергаются дополнительной проверке. Но его бумагам не верить было нельзя. Теперь относительно его брата, который внезапно исчез. Доказательств причастности к этому Кулешова у нас нет. Вы уже говорили, что письмо, адресованное Элен, находилось у неизвестного мужчины. Сколько ему лет?

– Под шестьдесят. Он не помнит своего имени.

– По возрасту подходит. Кстати, Валентин рассказывал про своего брата Дмитрия, что он проживал в Суздале и был то ли художником-реставратором, то ли искусствоведом. Поводом для такого откровения послужила картина, которая вас так поразила, – сказал Мишу. – На неё обращают внимание многие гости.

Я повернулся к Констанции.

– А как вышло с той картиной? Кулешов захотел приобрести её у вас до того, как установил свою родословную?

– Вы имеете в виду, Алекс, знал ли он имя Эльзы Брутвельдт?  Да, знал. Представьте себе, ему также были знакомы имена потомков Эльзы и Жерара. Он был в неведении лишь о тех, кто жил в Эльзебурге до переезда Эльзы во Францию. Но я и сама знаю об этом понаслышке и только от Жюля.

– Поэтому Кулешов так хотел увезти эту картину?

– Возможно. Он уверял нас, что это шедевр, набивая полотну цену. Деньги у него были, – для начала он предложил триста тысяч. Что удивительного, если бы он решил докопаться до своих немецких предков?

– А где он останавливался?

– На вилле «Лидия» в Сен-Тропе, которую недавно приобрёл. Мы с Мишу ездили к нему по делам, но лучше обходить этот дом стороной. Его люди жили с ним, и мы видели у них оружие. Они ни в чём не стеснялись.

– У меня большие сомнения в непричастности Кулешова к событиям с его родственниками. Все они были помехой на его пути. В нём сидит дьявол, вы же сами его видели.

– Ну, дьявол слишком хитёр, чтобы подпасть под уголовный закон. Даже французскому правосудию он не по зубам, не говоря о вашем, где дьяволизм и уголовная политика в интересах горстки олигархов суть одно и то же, – ответил Мишу. – Надо трезво смотреть на вещи. Презумпция невиновности – как раз та категория, которую легко интерпретировать с точностью до наоборот. Как говорят, в России она типа дышла, потому что законы отстают лет на двадцать, а в принятых вовремя оставляется лазейка. Но здесь не Россия и привыкли проявлять гуманизм только к законопослушным людям.

– Когда они были у нас, я слышала разговор Кулешова со своим помощником. Они говорили по-английски и не знали, что я всё понимаю, и, наверно, приняли меня за старую глухую леди. Они хотели завладеть домом. Кулешов сказал, что его адвокат займётся этим вопросом и что в традициях Франции, мол, передавать недвижимость в руки старшего сына. Но у Жюля в завещании было написано, что домом и всеми угодьями могут распоряжаться только граждане Франции, и всё недвижимое имущество должно остаться неразделимым.

– Я думаю, что этот человек смотрел и метил дальше, чем хотел нам показать. Но тогда, два года назад, все юридические формальности были соблюдены, и у меня нет оснований пересматривать его положение, как законного наследника. Вижу, таких оснований нет и у вас, Саша. Всякие сомнения пока не в счёт. Что касается отношения Кулешова к вам, одних его догадок о вас, как о потомке Мелье, явно недостаточно. Подозреваю, что вы серьёзно вмешались в чужие дела и сделали это тогда, когда вынудили его устранять свидетелей преступлений. Это очевидно. Вы слишком наследили и наверняка рисковали не один раз, даже не замечая этого. Вы и здесь продолжаете оставаться мишенью для Кулешова.

– Почему вы так думаете?

– Потому что за вами следили в России, но оставили в живых, когда опасность с вашей стороны миновала. А возобновили наблюдение в связи с вашим выездом в Шенгенскую зону. Ради чего эти люди последовали за вами – обыкновенной слежки в целях выявления намерений? Нет, они решили вас убрать, потому что вы стали представлять для них опасность за рубежом. Вы смогли избежать встречи на территории Германии и поэтому остались живы. Вывод: они решили не дожидаться вашего возвращения в Москву, так как ваша поездка чем-то им угрожает. И ваше исчезновение в другой стране им на руку больше, чем в России.

Мишу знал только то, что ему пересказала Констанция, но сумел привести в систему все факты. Я же терялся в собственных догадках и чувствовал лишь общую угрозу, исходившую от Кулешова.

– Но как я должен был поступать? – вырвалось у меня.

– Не знаю. В таких случаях идут осторожно, подбираются издалека с разных сторон и исходят из худшего. Нужно иметь несколько версий развития событий и план действий на каждую. Одиночка тут не воин. И не корите себя, – действуя иначе, вы не смогли бы достичь результата. Обстановку продиктовала судьба, и от вас ничего не зависело. Но пока вы здесь, вам ничто не угрожает.

– Я это уже где-то слышал. Мне что же, придётся просить политического убежища от своего уголовника?

– Ну, до этого не дойдёт. Я постараюсь, чтобы у Кулешова отпали мотивы досаждать вам. Подождём.

– А куда мне деваться?

– Остановимся на этом. Будем считать Кулешова нашей общей проблемой.

– У вас есть уверенность, что всё получится?

– Есть. Гарантии – в вашей осторожности и в том, что я предприму. У меня есть некоторые козыри, но я не могу вам пока сказать большего и многого не знаю сам.

– Ладно. Я уже привык, что меня окружают загадки.

– Тогда будьте готовы к новым. Не волнуйтесь, Саша, ситуация разрешится. Мелье своих не бросают. Только не рискуйте больше, особенно теперь, когда ваша история близится к концу…

Рисковать чем-либо, находясь в поместье, было бы мудрено, и я обещал, что не буду этого делать.

Ужин проходил непринуждённо. Никто из членов семьи не тяготился ни присутствием гостя, ни тем, что гость не знал французского языка. Благодаря Мишу и Констанции, с удовольствием поочерёдно бравшими на себя роль переводчика, за столом завязалась общая беседа. Сын Этьена и Амели – двадцатичетырёхлетний Люсьен оказался славным парнем, а его младшая сестра Даниель была просто душкой. Этьен вежливо спросил меня, удалось ли мне уже побывать в Сен-Тропе, и все поддержали разговор о достопримечательностях этого местечка. Амели, глядя на меня и прекрасно понимая разницу между мной и нашими олигархами, скупившими на окрестном побережье вилл больше, чем все французы, американцы и арабские шейхи, заметила, что новых русских не останавливают ни цены, ни высокие налоги на собственность. Она недоумевала, почему они, приехав на неделю, готовы платить огромные деньги за аренду вилл в течении всего сезона, когда за гораздо меньшую сумму можно снять приличную гостиницу или подыскать вариант сравнительно недорогого жилья у моря. Даже служащие контор по продаже и обмену приморской недвижимости удивлялись щедрости и размаху русских. А чему удивляться, если в Лондоне мои «щедрые» соотечественники вовсю скупают особняки чуть ли не целыми кварталами, и скоро доберутся до Биг-Бена, Тауэра и моста Ватерлоо, не пропустив и парочки захудалых футбольных клубов с хулиганистыми болельщиками. Я воспользовался темой, и когда Люсьен сказал, что в Сен-Тропе круглый год отдыхает молодёжь из столицы России и обливается шампанским больше, чем пьёт, а Мишу увлёкся диалогом с его сестрой, тут же спросил у Констанции, где расположена вилла «Лидия», – дескать, надо же знать, где, чтобы обходить её стороной. Под стук ножей и вилок она объяснила мне, что к вилле Кулешова ведёт первый поворот к морю влево после указателя въезда в город по основной дороге. Затем надо доехать до конца в сторону берега и свернуть вправо. Ну, а там, метров через триста или пятьсот и прячется в зелени шикарная «Лидия». Потом я уточнил у присутствующих, где находится пляж нудистов, которых гонял по кустам Луи де Фюнес в фильме про жандарма, и как туда доехать. Мне удалось очаровать компанию своими знаниями высоты Эйфелевой башни, роста Жанны-Девы, и длинного списка французских комиков, шансонье, королей и революционеров. «Старые русские больше читают, потому что пока мало ездят, а новые – много ездят, но ещё не научились читать», – скромно признался я, чем рассмешил всех.

После вечерней прогулки я заглянул к Мишу. Из библиотеки через открытую дверь кабинета было видно, как он смотрит на разложенные документы и задумчиво что-то чертит при свете лампы.

Я остановился на пороге, но он сразу пригласил сесть.

– Понимаете, у меня не выходит из головы, что моя поездка может представлять для Кулешова некую угрозу. Если это так, он боится того, что мы обменяемся важными для него сведениями. Но нам нечего сообщить друг другу, а это тупик. В таком случае, моё пребывание у вас бессмысленно. От Кулешова можно ожидать одного из двух: упустив меня в Дортмунде, он или пошлёт своих людей сюда, или дождётся моего возвращения домой. Третьего не дано.

– Браво! Безупречная логика. Извините, я считал это очевидным, – ответил Мишу. – И что же из этого вытекает?

– Из этого вытекает, что находясь в пассивной оборонительной позиции, бесполезно ожидать, что у противника отпадут мотивы нанести удар первым. И вряд ли Кулешову расхочется продолжать свои козни после того, как я покину ваш дом. Необходимо найти их причину. А время до его приезда или до моего отъезда может слишком затянуться.

– Вы правы.

– Так вы хотя бы догадываетесь, о чём идёт речь?

– Предполагаю. Видите ли, как я понял, ему ничего не стоит физически устранить любого встречного. Он так привык обращаться с людьми и делает только то, что ему выгодно, – интересов, помимо денег – своих или чужих, – у него быть не может. Здесь, в Европе он уже заключил ряд незаконных сделок, и это его слабое место. Чувство неуязвимости – очень плохое качество. Но когда я вернусь, возможно, изменится всё, о чём я пока догадываюсь. И тогда, если будет нужно, мы сами найдём Кулешова.

– А успеем?

– Успеем. Как говорится, ещё не вечер.

Мы попрощались, так как Мишу уезжал в Шато-конти ранним утром.