Читать книгу: «Одержимость справедливостью», страница 12

Глава-21 Знакомый из детства

– В музее, где я работаю, собрана коллекция выдающихся мастеров разных веков. О них можно рассказывать бесконечно. Сознание объединяет их во что-то общее, недосягаемое. Но, когда рядом простой смертный, которого ты мог руками потрогать, на твоих глазах становится легендой, создаётся ощущение собственной причастности. Ты гордишься тем, что когда-то хлопал его по плечу. Понятно, что самые яркие впечатления в нас оставляет наше детство. В жизни я встречал замечательных художников, замечательных творцов. Но первым и единственным, кто так повлиял на меня, кто изменил мою судьбу, поверите ли, был мой сосед, – начал свой рассказ старый профессор, – из-за него я и сам захотел художником стать. Но, из-за него же и не стал. Понял, что нет у меня такого дара. Ушёл в теорию. Но его рисунки так и стоят перед глазами. Вот, впервые, увидел нечто подобное.

– Ну, дядя…, – разочаровано сказала Танечка, – сосед? Чем же он Вас так впечатлил, что Вы его «гением» признали? Да ещё в детстве.

– Да, вот так вот. Правда, он был старше меня. Жили рядом, вот я и прибился, хвостиком ходил. Он тогда со своим отцом сорился. Отец в лавке работал, хотел сына приучить, а Мишка лавку не любил. Он рисовать любил. Всё время рисовал, и я эти рисунки видел, поэтому за ним и ходил.

– Так как Вы поняли, что он гений?

– Мальчишкой я, конечно, этого не понимал. Понял позже, когда сам учиться на художника пошёл. Увидел работы других, покрутился в среде художников, искусствоведов. И тогда только понял, что Мишка Хацкелевич был самым ярким среди всех, кого я видел. Да чего там, он был гением.

– Что-то я о таком художнике ничего не слышал. Хацкелевич? – удивился папа.

– Вот, вот, и тогда к нему по-всякому относились. Он в свои работы везде вворачивал местечковые еврейские мотивы. Да и по форме, его работы были многим непонятны. Культура русская, европейская, а у него что-то своё. Наверное, детство навсегда свой след оставило. Его родители были верующими иудеями. Мишу тоже воспитывали, как религиозного еврея. Он хорошо разбирался в их традициях, идиш хорошо знал. Даже стихи на идише писал. Только я их не понимал. А вот рисунки, как сейчас помню. Он, может, и стал бы ортодоксальным евреем, если бы не «рыбная лавка», как он говорил. Когда он учиться поехал, отец сказал, что денег нет, и не проси. Считал, что сын дурью мается, и себя своими рисунками не прокормит. Думал, наверное, что сын на коленях приползёт. Но, Мовша таки стал художником. Его даже советская власть признала. Домой вернулся уполномоченным комиссаром губернии по делам искусств, чтобы художественным просвещением заниматься. И он занимался, довольно успешно. Школы организовывал, открыл художественное училище, даже я там учился. Но потом там начались склоки, и он уехал в Москву. Ездил во Францию, войну в Америке пережил. Везде много работал. Осел во Франции. Признание постепенно росло, он становился всё более популярным. Из-за его происхождения иногда возникали проблемы, когда еврей, родившийся в России, выполнял заказы для христианских и католических организаций Нью-Йорка и Парижа. Но всё же талант брал верх над условностями.

– А Вы, встречались с ним во взрослом возрасте? – спросила мама.

– Встречался, и не раз. Правда, встречи были короткими, нас ведь только с музеем, с выставками, или по линии Министерства Культуры за границу выпускали. Последний раз во Франции, в ресторанчике мы с ним хорошо посидели, детство вспоминали. Он всегда был рад соотечественникам. Связь с Родиной он не терял. А мне вообще был очень рад.

– Я слышал, что наши соотечественники там не очень хорошо живут. В ресторане кто платил? Я слышал, у них там каждый за себя платит? – поинтересовался папа.

– Представляете, мы не заплатили. Он сказал, что в ресторанах давно уже не платит. Он даже деньги с собой не носит. Схожу в ресторан, говорит, а назавтра владелец ресторана на своём меню фрагменты моих картин напечатает. И стул туристам показывает, на котором я сидел. И ещё напишет, якобы, это мой любимый ресторан.

Я спросил его, богат ли он? Он ответил, что деньги у него есть, но сколько точно, не знает, и даже не интересуется.

– Дядя, может, он просто хотел на Вас впечатление произвести? – усомнился папа, – смотри мол, какой я крутой! Сижу вот тут, во Франции, и бесплатно вино пью.

– Нет, он уже был слишком известен, чтобы пытаться впечатлять меня, приятеля из детства. Но, признаюсь, мне тогда всё это показалось в диковинку. У нас-то его не сильно жаловали. Однако мы слишком хорошо друг друга знали, чтобы я постеснялся спросить его об этом.

– Я старик, – ответил он, – мне всё это уже давно без разницы. А когда кромсают мои работы на этикетки для винных бутылок, или на одеколон, не знаю что и думать. Но сейчас, я меньше всего хочу спорить с виноделами и парфюмерами. А деньги, их с собой не унесёшь. Будь я молодым, наверное, думал бы иначе….

– Европейская культура, – говорю я ему, – вот как во Франции искусство ценят… А он ответил,

– Да, ценят. Купят картину, повесят на стену, а рядом чек в рамочке. Так вот и ценят.

– Дядя, если он такой знаменитый, почему же у нас его никто не знает? – спросила Танечка.

– Нет, почему же, – возразил дядя, – его работы хранятся в Русском музее, в Ленинграде. И в Эрмитаже, гравюры и графические работы хранятся. Живописи, к сожалению нет. А в Москве, в Третьяковской Галерее есть несколько полотен, в Пушкинском музее живописные работы, в его родном Витебске. Правда, там графические работы, а из живописи только копии. Ну и конечно, большинство работ за границей, во Франции, в Америке, в Англии, Испании, Голландии. Он один из самых знаменитых художников мира.

– Мойша Хацкелевич? Ты когда-нибудь слышала о таком? – спросил папа маму.

– Да не Мойша он! Его так только в Витебске, в детстве звали. Признаюсь, специально вас запутать хотел. Чтобы вы поняли откуда гении берутся. В мире он известен под именем Марк Шагал.

– Ну, если Шагал, тогда конечно, – согласился папа, – художник он, конечно, в мире известный. Но, раз уж заговорили, объясните пожалуйста, почему. Мне попадались репродукции картин Шагала. Там разные фигуры по небу летают, некоторые изображения напоминают детские рисунки. Думаешь, такие художники вообще рисовать не умеют. Как объяснить их популярность? Может, просто мода такая?

– Первый учитель Шагала, был выпускником Императорской Академии Художеств. Он писал портреты в классическом стиле. Именно он разглядел талант Шагала и помог ему найти связи в Петербурге. Выставка Шагала, ещё живущего автора, вопреки всем правилам была устроена в Лувре. И он был удостоен высшей награды Франции. Если это мода, то она растянулась до сегодняшнего дня. Судите сами, можно ли это назвать модой?

– Так я сразу и подумала, что это Шагал, когда Вы про Витебск заговорили,– подала голос Танечка, – но Вы сказали, какой-то Мовша….

– Но позвольте, дядя, – удивилась мама, – Вы хотите сказать, что вот тот мальчишка, что Танечку в таком неприличном виде нарисовал, великий художник? Как Шагал?

– Танечка! Мовша, Мойша, это то же, что и Моисей, так его родители назвали. Марком он стал позже, уже во Франции. А про парня этого, нет, конечно. Его стиль совершенно другой, с Шагалом ничего общего. Впечатляет воздействие созданного им изображения. А великий он или невеликий, станет известно только в конце его жизни. Мы признаём личностей состоявшихся, а сколько талантов так и остаются в тени, и умирают в неизвестности…. На что они способны? Безусловно, как на хорошее, так и на плохое. Так что, вопрос риторический.

– Так этот мальчишка по-Вашему, гений? Что-то я не пойму, – настаивал папа, что такого особенного Вы увидели в этом рисунке?

– Как же вам объяснить-то, так сразу. Вы, наверное, видели, как художник работает. Он делает набросок, что-то стирает, исправляет, уточняет. Художник ищет, и затем уже выдаёт окончательный результат. Так, как он себе его представляет. Но, чтобы одним движением вдохнуть жизнь… Этот не ищет, он знает. А кто тот, кто знает?

– Поэтому Вы говорите, рука Бога?

– Ну, да. Хотя вернее будет сказать – от Бога, рука от Бога.

Поверьте, это не случайность. Конечно, свой талант он вполне успешно ещё может пропить, и вообще никем не стать. Но если бы этот парень пришёл поступать к нам в Академию, я бы сделал всё, чтобы его приняли без экзаменов. Я его сразу приметил. Помнишь Танечка, в училище на выставке выпускников? Я тебе сразу сказал, найди этого парня!

– Вот я и нашла его! – закричала Танечка, – а они меня в комнате заперли!

– Ой, никто тебя не запирал, – не согласился папа, – сама заперлась!

– Вы же хотели рисунок уничтожить! – не успокаивалась Танечка.

– Ну, если он вам не нужен, отдайте мне, – заинтересовался дядя, – я его в папку спрячу и обещаю, буду показывать только специалистам.

– Нет, дядя. Пусть рисунок у нас будет. Мы его сами спрячем, до лучших времён, – возразила мама, – его ведь Танечке подарили. Отец, ты согласен?

– Ну, понятно, конечно. Он Тане принадлежит. Будет семейная реликвия. Но, на стенку я это повесить не разрешу, пока. Вы уж извините, дядя. Вот замуж выйдет, пусть вывешает, если муж разрешит.

***

Я слушал Димку и даже увлёкся. Он меня совсем дураком считает, где я, а где Шагал. Петрович, гад, «директором» обзывает. Эй, алё, цирк уехал, мы оба безработные. Болтает в стиле его мамаши, начитавшейся заграничных романов. Можешь ты наконец сказать то, что на самом деле думаешь.

– Зачем все эти сказки? – я пригубил коньяк, вкус показался горьким и гадким.

– Сказки? Нет, это не сказки. Оставила меня Танечка. Сказала, что тебя любит. Заморочил ей голову дядя-профессор. Я тогда расстроился, маме всё рассказал. А она пожалела меня, – видно судьба, говорит, твоя такая, помогать другим. Девушек у тебя и без Танечки хватает. А у Димы, талант!

– Твоя мать хорошо ко мне относилась, я помню. Но она же ничего обо мне не знает. Ты что, рассказывал ей про меня?

– Рассказывал, рассказывал. Как просил мою работу на студенческой выставке не вывешивать рядом с твоей. Помнишь, наши работы признали лучшими. Когда их повесили рядом, я чуть со стыда не сгорел, мой пейзаж выглядел ничтожным. Я буквально умолял перевесить его в другое место, чтобы не было так позорно. Ох, как я тебе завидовал, твоему таланту. Такой дар….

Ты? Завидовал мне? – я не верил собственным ушам, – Тебя с детства на папиной машине шофёр катал. Подарки заграничные. Завидовал он!

– Это всё, шелуха! – Димка махал руками и бегал по комнате, – почему тебя всё время тянет в какое-то дерьмо?

– Я справедливости хочу! Я жить нормально хочу! Я не понимаю, почему рисование для вас такая проблема? Тала-ант! Талант на хлеб не намажешь!

– Ты сам всё ломаешь, к чему ни прикоснёшься. Вот про это всё я и рассказывал матушке моей. А она говорит, Дима – талант! Ты, говорит, должен помогать ему, оказывается потому, что таким как ты жить трудно! А мне, значит, легко, когда все вокруг тебя в пример приводят. Вот Дима, это, да-a! Учись у него, старайся. Обиделся я тогда на маму. Но это прошло, помогал тебе как мог. А ты в ответ только шипел.

– Бред какой-то, – не выдержал я, – прав Петрович, завидовал он!

– Какой ещё на хрен, Петрович? При чем тут Петрович? – насторожился Димка, – это тот, которого мы «спасали»? Тот, что у нас в мастерских работает? В чём он прав?

– Ты, спасал Петровича? Спасал? От чего? – я вдруг понял, что Петровича, по сути совсем не знаю.

– Не я, а бригада. Ну помнишь, я про детский лагерь тебе рассказывал, который мы перестраивали? – напомнил Димка, – ну давно, когда ещё бригадами шабашили. Вот там, в этом лагере мы этого Петровича и подобрали. Он там бомжевал.

– Что он делал? – не понял, я.

– Ну, бомжом был, бездомным, от милиции прятался. Голодный, без денег и документов. Мы его откормили, согрели. А он оказался не дурак, работать стал, вкалывал как проклятый. Умолял к себе в бригаду взять. Сомневались мы, думали уголовник, может убил кого. Но не похоже было, он явно образование имел. Хорошо разбирался в хозяйственных вопросах, даже подсказал кое-что толковое, когда я организацией занялся. В общем, взяли мы его. Ни разу не подвёл. Вот только Петрович он, или не Петрович? Я до сих пор не знаю, это его фамилия или отчество…

– А как же он зарплату в кассе получает?

– Ну как, помогли мы ему. Он написал заявление в милицию, что документы потерял, или сгорели. А мы его личность подтвердили…. Ему новый паспорт выдали. Дальше всё по закону.

Оказывается, Петрович обязан Димке, – подумал я, – крепко обязан. Должен быть благодарен, а он явно Димке гадит, притом моими руками. Зачем? Видно мама правду говорила, – подумал я, – больше всего люди ненавидят свидетелей своего унижения.

– Так в чём он прав? – не унимался Димка.

– Если ты про кисточки догадался, зачем со мной играл? За дурака держал?

– Хм, мама сказала, что Пушкин тоже матерные стишки писал и по борделям таскался. Сказала, что людей без недостатков не бывает.

– Твоя мама? Да, что она обо мне знает? – неужели Димка говорит всерьёз, – а почему ты мне ничего не рассказал, про Танечку?

– Ага, ещё за руку её к тебе привести, и кровать постелить, да? Маме я всё рассказывал. Она бы может и не поняла ничего, но тут этот дядя-профессор с Шагалом тебя сравнил. Вот она и заохала. Художник, говорит, настоящий говорит, художник!

– Художник? Художник! Помнишь, в армии, в учебном лагере старшина был? – не выдержал я, – Помнишь?

– Кто же забудет. Помню, конечно, – удивился Димка.

– Так вот он называл тебя «настоящим художником», рассказывал, как пельменями тебя за это кормил. А меня он ругал словом «художник». Оно для него было матерным.

– Да ты просто с людьми не умеешь общаться. Что ты ждёшь от него? На то он и старшина, а не профессор Академии. Ты для него – салага, сачок. Тебя избаловали вниманием, а он тебя не знает.

– Это меня-то избаловали? Да от меня все шарахались. Я только с тобой и разговаривал. Девки и те, вешались на тебя, а мне валенком в морду!

– Я знаю, что в училище с тобой любая пошла бы, только пальцем помани. Но ты же гений! Мне девчонки говорили, что ты смотрел на них, как на тлю. Роза специально прощальный вечер организовала, хотела с тобой объясниться. Сказала, что ты сжёг её презрительным взглядом. Она плакала в туалете. Мне было жалко её, я хотел вернуться, посочувствовать. Но ты отговорил, помнишь?

Димка переворачивал всё с ног на голову.

– Я помню, как ты хотел к ней в кровать залезть, перед её свадьбой!

– Я же сказал тебе, ничего у нас не было. Мы дурака валяли, Роза хотела тебя подразнить. Ты ей нравился, а не я. Неужели так и не понял? – Димка смотрел на меня с сочувствием.

– Она угрожала мне! Обещала пожаловаться, что я якобы хотел её изнасиловать.

– Да, это она тебе свою невинность доказывала.

– Неправда, у меня с девчонками всегда плохо было. Не понимаю я этих марсианок!

– В твоём институте некая Татьяна училась, помнишь? Мышь такая серая, она ещё в Фонде тебя искала. Говорят, она через тебя даже замуж вышла. На неё никто внимания не обращал. И вдруг она стала рассказывать, что ты в неё влюбился, и проходу не даёшь. Но она с женатыми не связывается. Хотя девчонки ей не верили, потому что те, кого ты там попользовал, потом друг перед другом хвастались.

– Танька? Говорят? Кто говорит? Никого я не «пользовал»

…Он вообще обо мне говорит, или о ком-то другом.

– Жердяева, кто же ещё, она с институтом связей не теряет. Там до сих пор вспоминают, как удалось тебя заполучить. И удивляются, тебя с радостью приняли бы в любую академию. И насчёт девчонок, не прибедняйся.

– Что за чушь, всё было совершенно не так! Ты ничего не знаешь!

– Да мне всё равно, я в чужие трусы не заглядываю. Все ждут, когда ты шедеврами разродишься, – Димка подскочил со стула и забегал по комнате.

– А на что я жить буду? Кто мне за мои картинки заплатит?

– Да заплатят! Работай! Выставку готовь.

– Меня твой преемник выгнал. У меня теперь и мастерской нет.

– Да будет у тебя мастерская. Никто тебя не выгонит, ты только работай. Я с новым поговорю, он просто не понимает кто ты.

– Ты снова хочешь мной командовать.

– Да брось ты это говно. Работай!

– А ты в Австралию? Да? Я буду красить, а ты там, на кенгуру смотреть?

– Не хочу я никуда уезжать, я хочу пользу приносить, – Димка схватил меня за рубашку, – я тебе буду помогать. Начни работать, и весь мир будет у твоих ног!

– Зачем? Зачем ты будешь мне помогать? Потому, что мама твоя так сказала? Да? – я задыхался от злости, – ему рассказали! Ему рассказали, он всё знает! Я тоже всё знаю, это ведь ты сказал, чтобы меня директором не назначали! Я сам всего добьюсь. Я член Партии! У меня тесть влиятельный! У меня Красный диплом!

– Да, дерьмо твой диплом, у Шагала никакого диплома не было, неужели ты не понимаешь.

– Что же ты сам в институт поступил? Разве не за дипломом?

– Да пойми ты, у нас с тобой разное предназначение.

– Ага! Разное предназначение? Рождённый ползать – летать не может?

– Ладно, всё, – Димка встал со стула, давая понять, что разговор закончен.

Глава-Последняя. Римское право

– Дима, ты не заболел? – вошла мама, – тебе на работу не надо? Уже одиннадцать. Где это ты так поздно задержался вчера? Вставай, я блинчиков напекла.

От Димки я ушёл поздно. Долго шёл пешком. На полпути посчастливилось поймать такси. Всю дорогу думал, о чём говорили. Эх, если бы всё было так, как рассказывал Димка. Ну, сказал бы всё, что думает на самом деле, я бы понял. Сказочник хренов. Другое дело Петрович, он людей насквозь видит. Мамины блинчики как всегда были отменными.

Однако, нужно было что-то делать. Идти на работу не хотелось, и видеть никого не хотелось. Завтра суббота. До понедельника ничего не произойдёт. Нужно продумать вариант «Б». Если я уйду из Фонда, то мне никто не помешает устроиться учителем рисования в школе, а то и в Художественное училище возьмут. Те старики что меня знали, поуходили уже. А у меня, красный диплом Института Культуры. Буду учить молоденьких тёлочек, композициям разным. И никто мне носком в лицо, тыкать не посмеет! А Петрович, надоел он со своими наворотами. Да и в колхозе не так уж и плохо. Буду наглядную агитацию оформлять, чтобы тесть не донимал. Анжелка говорила, что в клубе есть помещение под мастерскую….

– Мужик, одолжи рубль, трубы горят, – помятое лицо кого-то напоминало. Я и не заметил, как ноги сами принесли к Гастроному.

– Представляешь, сволочи, Тройника продают с 11 часов. А на водку у меня не хватает, одолжи рубль, будь человеком, – в глазах просившего не было никакой надежды. Я был явно не первым к кому он обращался со своей просьбой. Это был тот самый гнусавый, помятый мужичок, что делился со мной водкой и мочился в подъезде. Меня он явно не узнавал.

– Что за Тройник? – невольно заинтересовался я, – что-то я про такое раньше не слышал.

– Ты что, из деревни? Одеколон Тройной. У нас все знают. Берёт хорошо, не хуже водки. На вкус, правда, не очень.

– Одеколон? Фу, – от одной мысли меня чуть не вывернуло.

– Ты, попробуй, может тебе понравится, – он явно хотел угодить, в надежде получить заветный рубль.

– А почему продают с одиннадцати?

– Указ такой вышел. Всю алкогольную продукцию продают с 11 утра и до 7 вечера. Ты же вроде не из деревни, неужели не знаешь?

– Одеколон, это же парфюмерия, а не алкогольная продукция, – удивился я, – такое в промтоварных магазинах продаётся.

– Вот и я о том же. Несправедливо! Продукция-то, парфюмерная, под указ не подпадает. А они говорят, пошёл вон!

– Кто они-то?

– Кто, кто, власть. Ольга Юрьевна, директор магазина Одежда, напротив парка. Я там Тройника беру.

– Слышь, уже второй час, если ты не понял.

– Второй час? Уже? Как же я так? – искренне расстроился мужик, – второй час, а я никакой ещё.

– Да, упустил ты время. Ну, и чего ждёшь, одеколон уже продают. Давай быстрее.

Мужик обрадовался и смешно засеменил к магазину, но сразу вернулся, ещё более расстроенный.

– Одолжи рубль. Я верну, мамой клянусь….

– А с одеколоном что?

– Обед у них, с часу до двух. Одолжи рубль… А давай лучше скинемся, я же вижу, тебе надо… У меня два рубля есть. Возьмём пузыря, – теперь его глаза светились надеждой, – знаешь, Тройник хорош, но после него во рту мылится. Врачи водку рекомендуют.

Я подумал, почему нет. Пятница, полдня прошло. Куда я пойду. А тут, живая душа.

– Ладно, пошли.

– Да я сам сгоняю. Тебя без очереди не пустят, а у меня там всё схвачено. Или, не доверяешь? Мамой клянусь, никуда не денусь. Вот, возьми шапку в залог. Она дорогая, была, – я не успел сообразить, как оказался один посреди улицы с шапкой в руках, явно не раз валявшейся на земле.

Стоять пришлось довольно долго. Если бы не шапка, я бы, наверное, уже ушёл, но получилось бы, что я её украл. Проклиная всё на свете, я стал искать куда бы её повесить на видном месте, и уйти наконец. Но, гонец вернулся. Прогулка без шапки, похоже, пошла ему на пользу. Щёки порозовели, он воспрял духом и гордо показывал горлышко бутылки торчавшей из его кармана. Мне отдавать её, он явно не собирался.

– Пошли, я тут местечко знаю, – ответственно заявил он.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Пришли к тому самому подъезду, в котором мочился мой новый приятель. Увидев мою нерешительность, он с достоинством сказал,

– Не волнуйся, я тут всех знаю.

Пока шли, я уже тоже почувствовал потребность промочить горло, поэтому спорить не стал. В это время в подъезде было тихо и уютно, вероятно жильцы ушли на работу. Мой приятель привычно и ловко открыл бутылку и стал жадно глотать. Затем остановился, и, посмотрев на меня счастливыми глазами, заулыбался.

– Слышь, а ты кто по жизни?

– Я? Художник, живописец.

– Я тоже художник, – с уважением посмотрев на меня, искренне сказал он, и отхлебнув из бутылки, мечтательно добавил, – я ещё, музыкант. Музыку очень люблю.

– A зовут тебя, как?

– Я Васька, в смысле Василий я, рад знакомству! Слышь, художник, а ты зайца нарисовать сумеешь? Чтобы похож был? А я могу, у меня здорово получается. Ой, – вдруг осознав несправедливость, он ногтём сделал отметку на этикетке и протянул бутылку мне, – извини, заболтался. Вот до сюда глотай.

Глянув на Васю, я механически плеснул на пол содержимое бутылки, чтобы хоть как-то ополоснуть горлышко. Василий, уловив мой жест, вдруг закатил глаза, упал на колени, хлопая руками по грязному полу, и громко заорал, а-а! Как будто его резали. Выдохнув, он никак не мог набрать воздух, чтобы снова заорать. Закашлявшись, он попытался встать на ноги, но у него не получалось. Я помог ему.

– Зачем? Ну зачем?! Это же водка, она не заразная! Лучше бы мне отдал!

Наверху открылась чья-то дверь в квартиру,

– Эй, кто-там?! – грозно спросил недовольный мужской голос. Мы притихли, – я милицию вызову, – сказал голос! – дверь захлопнулась.

– Слушай, нет мочи терпеть, я сейчас, – Вася стал протискиваться вокруг меня, – дай пройти, дай пройти.

– Да что же у тебя за недержание? Дома что ли не можешь?

– Переволновался я, пусти, до темна не дотерплю.

– Ладно, я пойду на улицу. Не могу я тут с тобой. И не бойся, не убегу, – несчастный человек, подумал я. Может, у него и дома нет.

Пока я размышлял, дверь подъезда громка распахнулась.

– Бежим, ей лучше не попадаться, – успел произнести мой новый друг, и мы побежали.

– А кто это? Ты её знаешь?

– Ну да, – запыхавшись сказал Вася, – я тут всех знаю, это Ольга Юрьевна, директор магазина Одежда, где я Тройника беру. Она здесь живёт, с обеда идёт. Вообще, она добрая.

– Ох, сволота! – визжал вслед женский голос, – весь подъезд изгадили! Васька – мерзавец! Это ты, я тебя видела!

Спрятавшись от заморосившего дождя в ярко раскрашенном фанерном домике на детской площадке, отдышались, выпили по глотку.

– Представляешь, они говорят, что я как Шагал, и ещё Бога приплели, – вдруг вспомнив вчерашний разговор, почему-то сказал я.

– Несправедливо это, – погрустнел Вася, – меня жена так называла. А ты не верь им, не верь! Они всё врут.

– Несправедливо? Что несправедливо?

– Да знаю я, знаю, справедливость – категория субъективная, – махнул рукой Вася, – просто обидно. Меня жена тоже так называла, перед тем как уйти к моему другу. Мне, говорит, волк нужен, а ты – шакал.

– А, почему справедливость – категория субъективная?

– Ну, так по Римскому праву, – увидев моё удивлённое лицо, Вася уточнил, – ну, Домиций Ульпиан, юрист из второго-третьего века, помнишь? А ты что, не согласен?

– Вася, ты ничего не путаешь?

Ни про какого Ульпиана я и понятия не имел. Ошарашенный услышанным, я пытался сложить кубики в голове. Оказывается, Вася не всегда был алкоголиком. Почему-то мы нашли друг друга, и уже пьём вместе. Беги Димка отсюда, беги, пока не поздно.

– Ничего не путаю, я же сам юрист. Не верь им, они всё врут. Ты, не шакал, ты – человек! – прижал к сердцу бутылку Вася.

– Так чего же ты гадишь в подъезде, если ты юрист? Там же люди живут!

– Там волк, с моей женой живёт. Я политический технолог, пусть знают, что я рядом. А ты сам разве не так делаешь, кхе, кхе? Ты гадишь, где кормишься! – в Васиной шапке и с бутылкой в руках, передо мной сидел совершенно трезвый Петрович. Он вдруг выпучил глаза и дико заорал, – ша-ка-ал!…

– Димочка, Димочка, проснись. Плохой сон приснился? Я испугалась, ты так кричал во сне, – мать прикладывала ладонь и целовала мой лоб….

* * * * * * * * *