Читать книгу: «Радуга – 2»
Мусорный ветер, дым над Землей,
Вместо людей – «машины».
Армен Григорян, Крематорий.
Fighting, because we're so close
There are times we punish those who we need the most
No we can't wait for a savior
Only got ourselves to blame for this behaviour
But nobody knows (nobody knows)
What's gonna happen tomorrow
We try not to show how frightened we are
It would seem lonely if you were the only star in the night
You've got to believe it'll be alright in the end
You've got to believe it'll be alright again
– What's gonna happen tomorrow – Duran Duran.
(Мы боремся друг с другом, потому что мы слишком близко.
Временами мы наказываем тех, в ком нуждаемся больше всего.
И хотя мы не можем надеяться на спасителя,
Мы сами виноваты в своём поведении.
И никто не знает,
Что будет завтра.
Мы стараемся не показывать, как мы напуганы.
Была бы ты одинокой, если бы на ночном небе
Ты была единственной звездой?
Тебе нужно верить, что, в конце концов, всё будет хорошо.
Тебе нужно верить, что опять всё будет хорошо).
Перевод.
Вступление
Ладога, вопреки всяким опасениям, осталась на месте. Развела в себе, правда, разную погань, чуть изменила привычный цвет, но в целом, вела себя в рамках приличия: не иссохла, не превратилась в океан. В принципе, дело понятное – изменились до полной неузнаваемости только те места, коих не касалась рука человека. А таких, признаться, к так называемому 21 веку осталось не так уж и много.
Зацвела буйным цветом лесов и полей Антарктида, отвоевав себе у океана перемычку до былой оконечности Южной Америки. Провалились в тартарары джунгли Амазонии, да еще раздавился в лепешку город Вашингтон с прочими Белыми домами. Держал-держал на себе непознанное количество лет огромную массу большущих, словно горы, метеоритов, как магнитом затянутых «гнездом американской демократии», да и в конце-концов не выдержал, спекся. Точнее – сдулся, погребая людей под прессом складывающихся, подобно карточным домикам, строений. Местный президент даже не успел толкнуть очередную речь народу.
Что касалось «Россиянии», то здесь развернулись полномасштабные и удалые баталии. Много народу, конечно, отсиживалось по домам, но еще больше устраивали между собой битвы, где побежденных и победителей не было – оставались живые и мертвые. Руки были развязаны у всех. У одних – жаждой убийства, у других – стремлением выжить.
По отрывочным данным в первый же день мгновенного перехода от цивилизации к поди знай какому состоянию Пакистан посчитал своим долгом уничтожить Индию, та, в свою очередь без раздумий и колебаний решилась на подобный же шаг. Обе страны пульнули друг в друга все свои ядерные боезапасы, нечаянно промахнувшись первой тройкой залпов. В итоге Индия, Пакистан, ну и подвернувшийся под пристрелочные выстрелы Афганистан перестали существовать. Осталась местность, обласканная радиоизотопами, всецело поглощенными только своими периодами полураспада. Хозяева мира с мульками на одеждах «Made in USA», несущие мир и свободу от наркотической зависимости пещерным людям Афгана гавкнули вместе со всеми, несмотря на гарантии своего президента в неприкосновенности. Однако мир никак не отреагировал на случай у «исламистов». «Отряд не заметил потери бойца».
Про Африку никто ничего не знал. А была ли она, эта Африка?
Словом, изменений случилось столько, что никто не мог их как следует оценить и проанализировать: большинство аналитиков перемерли, как мухи зимой, оставшимся в живых было не до того. Они без всяких исключений вели битву за выживание. Бились с окружающей средой и, что являлось самым характерным, между собой.
Чтобы осознать случившиеся коллизии потребовалось несколько часов, чтобы понять причину – почти месяц.
Поэтому группа людей, добравшихся до берега Ладоги, не спешила покидать заросли кустов. Они внимательно и уже привычно осматривали панораму вокруг себя. Самый главный проводник, держащий свой карамультук на манер последнего удэгея Дерсу Узала, то есть, в обнимку, ничем не выдавал своей радости. Иван Чеславович Вонславович, а это был именно он, считал свою часть работы выполненной. Точнее – почти выполненной.
Оставалось только спуститься вниз по заваленному давным-давно подземному ходу и обнаружить то место, ради которого и построили, видимо, Андрусовский монастырь.
Ни майор Макс, ни Иван, ни Саша Матросова, ни Шура Суслов, ни даже Бен Стиллер не загадывали о будущем. Каждый из них не единожды убеждался в прошлой жизни, да и за эти сорок дней, что Михаил Афанасьевич Булгаков своими словами, «все люди смертны, причем внезапно» создал настоящую доктрину, которой начали руководствоваться миллионы людей.
Весь мир, столь привычный к страданию и лжи, вранью, безысходности и ожиданию неминуемого апокалипсического конца своего бренного существования изменился столь быстро, что на это хватило всего лишь одного взмаха ресниц каждого человека по-отдельности. Более везучие очень удивились, менее – так ничего и не узнали. Впрочем, это, конечно, как посмотреть: кому привалило большее счастье – тем, или другим.
Человечество не смогло оценить всей трагичности катастрофы. Просто, наверно, забивать себе голову всякой ерундой, было нецелесообразно. Лишь некоторые особо одаренные спустя некоторое время поняли, что виной всему – само Время, ни больше, ни меньше. Мысли, особенно правильные, как известно, материальны, поэтому пришли в голову сразу всем, умеющим думать.
«Научись управлять самой непостоянной характеристикой заурядного трехмерного пространства – будешь Богом. Если можешь влиять на нее, обозначенную в эмпирических формулах маленькой и неприметной буквой «t» – суть Бог. Без всякого дуализма. Если Бог – значит, един. И совершенно без разницы, то ли величина этой самой «t» равна 0, то ли ∞».
Но до этих мыслей еще надо было дожить, еще нужно было доказать самому себе, что возможность удивиться спустя один миг после привычного бытия – не случайная. И главное – доказать это окружающим.
1. Шурик миллион лет спустя
Шурик оставил все вверенное ему на данный момент хозяйство «Дуги» под охрану престарелому Дуремару. Дело-то житейское. Режим секретности и полной неприступности никоим образом не нарушался. Война не предполагалась, информация о попытке проникновения внутрь любой государственной, либо не очень, структуры отсутствовала. Спонтанные хулиганские поползновения, буде такие в наличие, приняли бы на себя охранники, блюдущие порядок огромного старинного особняка на Большой Морской. К «Дуге», конечно, они никаких теплых чувств не испытывали, но такие уж издержки производства – защищая своим милицейским телом прочие офисы за проходной, они также между прочим обеспечивали покой на входе в негосударственное учреждение, спрятанное за шахтой лифта.
Охранникам это, конечно, не нравилось, но кто их, сердешных, спрашивал?
Шурик все еще размышлял, не в силах быстро переключиться от исторических опусов, коими занимал себя последние часы, к реальности, поэтому был несколько рассеян, готовый, тем не менее, правильно реагировать на любое резкое движение, попавшее в поле зрения. Впрочем, любое изменение привычного положения вещей способно было также заставить его насторожиться и действовать по обстоятельствам.
Но все было спокойно, тихо и как-то удивительно свежо. Воздух был настолько чистым, что в голову ненароком вкралось сравнение с сосновым лесом. Конечно, надо было обратить внимание, на то, что вдруг сделалось легко дышать, но кто же станет беспокоиться о таком благостном деле? Вот если бы круто завоняло канализацией, Индией или выхлопными газами, тогда следовало бы поводить носом и подозрительно заозираться вокруг.
Шурик глубоко и с удовольствием вдыхал свежий воздух, заканчивая мысленно формулировку вопросов, надлежащую для рассмотрения по возвращению.
«Почему кельты и прочие друиды с филидами, считавшиеся язычниками, признавали христианских святых, да и сами иногда становились таковыми? Не Святой Ирландский Патрик, а кто-то с непроизносимым именем, но, тем не менее, самый истинный филид. Или вера, как таковая, шла не с юга, а опускалась с северов? Почему в речах доисторического друида-летописца Ульстера, именовавшегося Сенха великий, сын Аилиля, сына Маелхлода из Карнмага Уладского, запросто можно обнаружить слова на ливвиковском диалекте? Зачем на камнях дольменов резались кресты, схожие с теми, что в «петроглифах»? Почему сейды в своем общем расположении подобятся каменным лабиринтам Британских островов?»
На полу холла пыли было по колено…
Охранник, седой здоровяк, за своим рабочим местом медленно крутил головой из стороны в сторону, словно не узнавая вокруг себя ничего. Шея его покраснела, глаза округлились до неприличия, толстые пальцы рук нервно сжимались и разжимались на дубинке, лежащей перед ним.
Что-то случилось? – спросил Шурик.
Тот не ответил, но изображать из себя глубоко потрясенного человека перестал, задышал глубоко и ровно. Бывает, конечно. Может, съел что-то не то? Или с работы сообщили о сокращении штатов? Или первым узнал о принятии Закона о ношении оружия?
Ты видал, сколько пыли образовалось? – оборвал задумчивость Шурика охранник.
Шурик хотел, было, посокрушаться по этому поводу: действительно, что-то уж чересчур много, но не успел.
Ты вот стоишь, пялишь свои линзы в меня, но ничегошеньки не видишь, – сказал здоровяк не очень дружелюбно, но и не враждебно. Безразлично так сказал. Встряхнул головой, как собака, и оказалось, что он нисколько не седой, а очень даже темноволосый. Словно белый пепел с себя скинул. Точнее – белую пыль.
Так не бывает. Секунду назад чистота. А теперь, – он обвел перед собой полукругом рукой, указуя – словно прахом занесено. Думал, усыпили нас всех. Так нет. Часы идут, время прежнее, батарейка в телефоне не села. Столько пыли, а воздух чистый, будто и не в городе. Что скажешь, очкарик?
Шурик не очень любил подобное обращение. Точнее – ненавидел.
Можно было, конечно, возразить хаму за стойкой, можно было даже припугнуть жалобой начальству, но смысл всех этих телодвижений отсутствовал. Разобраться, кто круче, помериться длиной полномочий – что это даст? Охранник не поумнеет, порядочнее не станет, а вот у себя настроение безнадежно испортится. Поэтому Шурик мысленно сплюнул и решительно двинулся к выходу на улицу, игнорируя любые высказывания, коими продолжал бросаться здоровяк.
«Я б тебе, инвалид умственного труда, сказал что-нибудь на друидском тайном жаргоне, Berle Fene, как они это дело называли, да пока что не знаю его, к сожалению. Да и не поймешь ты, обидишься, «по Фене» меня заругаешь, как принято в кругах твоего общения. В моей будущей Fene все слова исполнены смысла, у тебя же только стремление обидеть и оскорбить. Пошел ты в пень, «хулиган, вонючка». Лучше я прогуляюсь на свежем воздухе», – думал Шурик, открывая высокую дверь на улицу.
Внутри «Дуги» всегда легче дышалось, чем в стесненном коробками домов и закатанном в асфальт мегаполисе. Но сейчас, диво дивное, воздух приятно поражал поистине «альпийской» свежестью. Куда-то подевались все привычные промышленные и человеческие запахи: бензиновые выхлопы, пивные пары, ароматы еды, приправленной пестицидами, БАДами и прочими полезными химическими реагентами, запахи пота и парфюма, немытых собак и неистребимых кошек, подъездов и сырости. Пахло травой, лесом и отдыхом.
Никакого движения по улице Большой Морской не было. Пешеходы – не в счет. В Питере непременно двигался только транспорт, даже в пробках, ну и трамваи, на худой конец. Люди всегда брели, даже если пытались делать это достаточно энергично.
Так вот все машины стояли на дороге, обочинах, тротуарах в элегантной небрежности. Внутри некоторых сидели озадаченные люди и крутили по сторонам головами.
«Светофор у них там, что ли, сломался?» – подумал Шурик.
Несмотря на атмосферное празднество – столько свободного от оксидной зависимости кислорода – народ по привычке начинал переругиваться. Шурик поспешил к своему кафе, где подавали замечательный кофе и на входе висело зеркало с «портретом неизвестного» (см. Радуга 1). Впрочем, большая часть умудренных жизненным опытом прохожих, тоже старалась поскорее миновать непонятный участок, где машины вдруг разом встали, да еще и не в отведенных для этого местах.
Идти было легко. Ощущение – словно, отвалились с ног гири, которых раньше вроде бы и не замечал. «Будто сила тяжести уменьшилась, или я сильнее стал», – удивлялся Шурик. Он внимательно осматривался, пытаясь избежать любой опасности, которыми, как известно, столь богаты непонятные события. Но видимость, казалось, была ограничена. Чем? Шурик снял очки, чтобы протереть стекла, и с удивлением обнаружил, что без привычных с детства окуляров смотреть гораздо удобнее. «Да я не только сильнее стал, но и прозрел!» – озадачился он и решил, было, безотлагательно осмотреть себя на предмет обнаружения каких-нибудь новых органов или потери старых, но тут невдалеке завыла сирена. Пора отсюда убираться, чтоб не попасть в тягомотину свидетельских показаний, подозрительности и, не дай бог, обвинений невесть в чем.
Уже входя в кафе, Шурик удивленно зафиксировал, что и солнечный свет как-то изменился. Если раньше он был какой-то незаметный, то теперь – красноватый, словно сквозь фильтр. «Просто марсианские хроники какие-то! Или это внезапная песчаная буря, длившаяся одно мгновение, достаточное для того, чтобы завалить пылью и окрасить воздух в красный цвет. Было ж такое в Австралии, правда, длилось не один день. Или я пока не понимаю». Он также подумал, что может быть, самым правильным было бы вернуться в офис, позвонить Аполлинарию, но решил, раз уж пришел в кафе, то хоть перекусит слегка. Если бы что-то серьезное произошло, шеф обязательно бы связался. А телефон молчал.
Шурик прошел прямо к стойке, отмечая по ходу поваленные стулья, пустоту зала и толстый слой неведомой пыли вокруг. Можно бы было назвать это погромом, но ни одного разбитого стекла, ни сломанного табурета, ни луж пролитого спиртного – ничего. Людей нет – так ушли все, перевернув за собой стулья из чисто хулиганских побуждений. Фанаты «Зенита», принявшие, как закон, «джентльменское хулиганство»?
За стойкой оказалась официантка, хмуро глядящая на него.
Ну? – сказала она.
Что-то раньше подобного обращения Шурик здесь не припоминал.
Девушка выглядела странно, если не сказать – подозрительно. Хвост, копыта, маленькие изящные рожки на лбу, свиной пятак вместо носа – с этим было все в порядке, то есть, всего этого не было. Но, тем не менее, что-то было явно не так.
Шо бачишь? – спросила она ничтоже сумняшись.
Шурик не был полностью уверен, что правильно расслышал произнесенные слова, поэтому немного потерялся. В украинском языке, в белорусском, в польском и иных славянских диалектах он был не силен. Понимал, конечно, однокоренные слова, но ручаться за правильное восприятие не мог. Да и не хотел.
Здесь, в центре Питера, в непосредственной близости от исторической зоны, гораздо легче было услышать английский, может быть, иной европейский, даже японский, но никак не слова, государственно одобренные соседней державой. Или теперь наряду с таджикским экспедиционным корпусом в популярных кафе заведутся украиноязычные официантки?
Не понял, извините, – сказал Шурик и в растерянности вытащил из кармана аккуратно сложенные пятьсот шестьдесят рублей – карманные расходы, так сказать. Интересно, если бы он хранил деньги, положим, в лифчике, как бы они назывались? Хотя, какие могут быть бюстгальтеры, ведь он пока еще самец! Разве что у жены одолжил бы. Ну, и как бы они тогда назывались?
Тю, – пренебрежительно потянула девушка. – Шо, гривен нема?
Шурик потерялся окончательно. Почему он в российском русском кафе должен иметь в виде платежных средств иностранные гривны?
А официантка тем временем разразилась длинной и складной, но абсолютно непонятной тирадой. Лишь слово «москаль» было смутно знакомым. Говорила девушка очень уверенно, громко и слегка раздраженно. Чувствовала она себя явно хозяйкой положения. Если бы кроме Шурика в кафе имелись другие посетители, то она просто прогнала бы его «поганой метлой» вон из заведения, чтоб не путался со своими невнятными просьбами и неуместными рублями.
Шурик отвернулся к окну, чтоб как-то дистанцироваться от чар непонятной украинской официантки, собраться с мыслями и заказать себе, наконец, то, ради чего он, собственно говоря, сюда и приперся. Мимо большого и не очень чистого окна пролетел какой-то прямоугольный предмет, чем-то похожий на ковер-самолет, как в сказках про старика Хоттабыча. Пролетел и скрылся, будто его и не было. Или, наоборот, будто он всегда здесь летал. Шурик пожал плечами, вытащил из нагрудного кармана очки, ловко водрузил их на нос, но сейчас же снял обратно: без них он упорно продолжал видеть гораздо лучше.
Так, девушка! – сказал он, снова поворачиваясь к официантке. – Мне, пожалуйста, куриную руку, или ногу – без разницы, хлеб, салат с клюквой и чай «Гринфилд».
Проговорил он все эти слова уверенным тоном, можно даже было предположить – с приказной интонацией. Но украинка не повелась. Она заговорила еще быстрее, еще возмущеннее, даже замахала руками, словно показывая, какую огромную рыбу словила в минувшие выходные.
Но и Шурик пришел в себя. Ему надоела эта непонятная пантомима, и еще более непонятное нежелание за нормальные деньги получить относительно нормальную еду.
Если Вы по какой-то непонятной причине отказываетесь меня обслужить, позовите администратора. Мы с ней совместно придумаем, что можно написать в жалобной книге. Сомневаюсь, что в Петербурге настолько остро стоит вопрос с официантками.
Девушка даже задохнулась от возмущения. Она ругалась, как торговка арбузами на рынке Харькова и, казалось, готова была схлестнуться в рукопашной.
Петербурх? Петербурх? – переспрашивала она. – Львив! Львив!
Шурик сделал правильный вывод: официантка сошла с ума. Какой, к едрене-фене Львов? Почему, к чертям собачьим, Львов? Или – Львов? И это он сошел с ума?
Он, стараясь сохранять достоинство, опять подошел к окну и попытался найти десять отличий петербургского пейзажа от львовского. Все очень напоминало улицу Большую Морскую, где он частенько прогуливался. Впрочем, пес его знает, может у них во Львове тоже есть аналогичное архитектурное, дорожное и оконное решение, как в Питере.
Чего там точно нет, так это одиозного подсвеченного зеркала «Still Starving», презентованного заведению после памятных сеансов «Белого Шума». Шурик, не обращая внимания на лай официантки, подошел к раритету – он стоял на своем штатном месте. Чего не было – так это искусного вытеснения амальгамированного слоя, образующего страшную футуристическую картину злобно скалящегося черепа – «Демона дорог», как его окрестила Саша Матросова.
Как же так? – пробормотал Шурик. – Почему это так?
Он бы расстроился еще больше, если бы на шум, откуда ни возьмись, появилась пыльная администраторша кафе. Она тоже была несколько не в себе, но, скорее, просто от того, что последние несколько десятков минут старательно пыталась вычистить с себя неведомо откуда взявшуюся белую пыль. Полного успеха достичь ей не удалось.
Молодой человек, зачем вы хотели видеть администратора?
Ради бога, прошу меня извинить, у нас тут спор возник с вашей официанткой: Львов это, или, все-таки, Питер? – Шурик, понимая всю глупость сказанных слов, удрученно пожал плечами.
Где-то далеко взвыли замолкшие, было, сирены, кто-то несколько раз дернул входную дверь, но войти не отважился. Администратор потянула носом, пытаясь создать свое мнение о пристрастиях смутно знакомого по прежним посещениям ее заведения посетителя.
Во-первых, обрадую Вас, или, наоборот, разочарую – это Санкт-Петербург. Во-вторых, эта девушка, с которой Вы тут столь интересно проводите время – не имеет отношения к персоналу нашего кафе. Ну, а в-третьих, у Вас есть выбор: сделать заказ, либо перестать валять дурака и покинуть нас, – очень строго сказала администратор.
Ура! – внезапно порадовался Шурик едва слышно, чтоб псевдоофициантка не слышала. – Тогда мне куриную ногу, или руку, салат с клюквой, хлеб и Ваш чай «Гринфилд».
Украинка, пытавшаяся сначала вставить в беседу свою реплику, вдруг начала почти испуганно озираться по сторонам, покраснела и даже вспотела. Она вышла из-за стойки, повинуясь одному строгому взгляду администратора, и теперь не знала, куда себя деть. Также она не знала, куда деть свои полные руки, спрятала их за спину и безостановочно теребила свою униформу, которая вполне соответствовала работницам ресторанов, кафе во всем мире.
Так это не Украина? – совсем по-русски обратилась она к Шурику.
Вот и хорошо, что Вы начинаете понимать, – ответил он.
Так мне что делать-то? Я ж только что была на работе на улице Вильной, что во Львове?
Шурик, не очень доверяя словам девушки, пытался что-нибудь сказать: чтоб прекратила свой спектакль, чтоб остановили «скрытую камеру», чтоб не мешала, в конце концов. Но передумал, уж больно обескуражено та выглядела. Если она действительно со Львова, как здесь оказалась? Опоили и вывезли? Зачем?
Есть кто знакомые в Петербурге? – спросил он, но наткнувшись на ответный взгляд, добавил. – В России?
Та призадумалась, но отвечать не спешила, не доверяла.
Шурик достал свой телефон и протянул девушке:
Можешь позвонить в свой Львов, так уж и быть.
Когда былая официантка принялась поспешно попадать пальцами в кнопки номера, он продолжил:
Вообще-то я не очень уважаю продавцов. Они – как связисты по меткому выражению моего шефа. А связисты – это те, кто получают деньги за непредоставленные услуги. Продают возможность, так сказать, а не конечный результат. Заплатил в ЖКХ, а они, бац – и отключили воду. На четыре с половиной дня. Без перерасчета. Внес деньги на телефон, а с него и дозвониться никуда нельзя – в трубке сплошная подлость и хрюканье. И аппарат вроде бы исправный, а вот линия перегружена или вообще оборвана. Деньги обратно никто не вернет. В банке за любое телодвижение – плати, товарисч! Про продавцов и говорить нечего. Поди попробуй вернуть деньги за втюханную тебе лажу. Вот и получается, что связисты – это обособленная по складу характера группа людей, объединенная работой в сфере предоставления услуг. И «связисты» – самая безобидная общность человеческого распада.
Девушка, уже несколько раз набиравшая свои заветные цифры и вслушивающаяся после этого в трубку, всплеснула в отчаянье руками:
Та! Не получается!
Шурик, приняв телефон, попробовал сам вызвонить продиктованный номер, но безуспешно: вместо гудков всегда получался сигнал «занято». Тогда он попробовал позвонить домой – тот же самый результат. Занято. Аполлинарий тоже не откликался. Не откликались даже сервисные номера равнодушного «Мегафона», будущее которого зависело от нас. Ни Билайн, ни Теле 2 изменения в картину не внесли. Даже рабочая трубка с независимым мировым покрытием отказывалась от общения. Все номера стали внезапно занятыми.
Подошла администратор с заказом, взглянула на выложенные на столе «симки».
Что-то случилось?
Да вот, беда какая: сигнал есть, заряда батареи достаточно, деньги на счету имеются, иначе бы телефон не регистрировался в сети. Все в порядке – дозвониться невозможно. Занято.
Администратор достала свой «Самсунг» и отошла с ним к окну. Пока Шурик ел, она все пыталась куда-то дозвониться. Наверно, тоже безуспешно, потому что на ее лице появилось смесь выражения досады с отчаяньем. Наконец, прекратив бороться, она пошла в недра своего кафе:
Попробую по стационарному, или еще по Скайпу.
Шурик кивнул, псевдоофициантка села за соседний столик и опустила голову на руки.
Еда была, где требовалось, горячей, где требовалось – соленой. Но вкус почему-то изменился. Шурик, старательно доев, пришел к выводу: что курица, что салат, что хлеб, и даже кофе – сделались ужасно постными. Никакой специфики, будто рецепторы отказали. Словно пластмассу поел
Ничего не получается, – сообщила вернувшаяся администратор. – Интернет вообще умер. Телефонная станция тоже, то есть постоянно дает «занято». Наверно, что-то произошло.
Да вы телевизор включите, – предложил Шурик. – Сразу ясно станет, террористы ли, или глобальные технические неполадки.
Ага, по телевизору обязательно всю правду расскажут, – криво усмехнулась администратор, однако щелкнула кнопкой на пульте.
Засветился экраном первый канал. Может быть, конечно, его стоило называть «Первым новостным каналом», но то, что он выдавал на всеобщее обозрение, было, по меньшей мере, странным. В каком-то строгом помещении, может быть, даже в студии, бесновались гномы. Они выпячивали друг перед другом свои чахлые груди с топорщившимися большими узлами галстуков, дули щеки и пучили глаза. Потом они хватались друг у друга за лацканы пиджаков и кубарем валялись по полу. Было непонятно их количество: то ли два, то ли три, то ли больше. Иногда блестели погоны. Гномы временами начинали блеять на все голоса. Вполне вероятно, что они пытались сказать что-то важное, но выходило плохо. Просто никто не знал гномьего языка. Или гномы не знали человечьего.
Это что за пьяные выходки? – огорчилась администратор.
Мы сошли с ума? – добавила девушка из Львова.
Знаете, мне так кажется, что нам всем нужно разбегаться по домам, – предложил Шурик.
Администратор согласно кивнула, а украинка заплакала.
2. Иван миллион лет спустя
Ивану было как-то очень неудобно лежать. Он даже натружено захрипел, пытаясь перевернуться на спину. Но и это сделать не удалось – рюкзак мешал, а также что-то, удерживающее его. Это что-то было тяжелым, громоздким и потрескивало при шевелении, как шкаф.
Ваня осторожно освободил от лямки одну руку и попытался пощупать ею сбоку и перед собой. Это сделать удалось, пальцы наткнулись на что-то, донельзя напоминающее книгу в твердом переплете. Перед головой свободного пространства не имелось вообще, зато ногами можно было осторожно двигать из стороны в сторону.
Этим Иван и занялся, спустя некоторое время попытавшись попятиться. Успешно попытался. Что-то сверху заскрипело и опять придавило, но уже чуть легче. Он воодушевился экспериментом и начал активно выбираться из этого тесного замкнутого пространства. Наконец, ноги ощутили оперативный простор. Извернувшись в последний раз, ему удалось вдохнуть полной грудью, обнаруживая себя всему белому свету. Рюкзак, конечно, остался сорванным где-то под этой темной громадой.
Очень все это удивительно: только отошел от подъезда родного дома, который располагался не где-нибудь, а в стольном городе Петрозаводск, и сразу оказался под большущим книжным шкафом. Иван до сих пор держал в руке выхваченную наугад книгу. И была она, как ни странно Федором Михайловичем Достоевским, «Бесы». На расстоянии двух метров от шкафа упирался в небо Александрийский столп. Это город на Неве, это – Санкт-Петербург.
Но почему здесь? И зачем под шкафом? Иван огляделся и обнаружил еще несколько человек, выглядевших очень удрученными. Площадь была какой-то неопрятной: несколько неестественно расположенных автомобилей, поваленные биологические туалеты, маленькая моторная лодка с названием «Opossum» и еще некоторые предметы совсем загадочного назначения, явно лишние перед величественным Эрмитажем.
Это статуй Свободы по всему миру целых три штуки, можно дезориентироваться в пространстве. Похожие на Александрийский, столпы тоже, наверно, имеются, но Эрмитаж всегда один. Иван утвердился в предположении, что он, вдруг, сделался в Питере.
Рядом с характерным «хэканьем» ударилось о камень парапета что-то, словно вывалившееся из пролетавшего самолета. Это был человек, и человек был одет в очень современную и чрезвычайно теплую одежду. А упал он, конечно, не с самолета, а с самого верха пресловутого столпа. Молча, как и подобает альпинисту. Только с чего бы этот альпинист в самом центре города практиковал? Или, судя по одежде, с зимы там сидел? Куда только менты смотрели?
Кстати, вспомнив о представителях власти, Иван, к своему стыду, не побежал на помощь к неподвижному горе-скалолазу, а, кряхтя, сдвинул очень тяжелый книжный шкаф со своего рюкзака, обратив внимание между делом на целую россыпь книг Владимира Соловьева: «Национальный вопрос в России», «Русская рулетка», «Судьба Пушкина», «Чтения о богочеловечестве», «Апокалипсис от Владимира», «Евангелие от Соловьева». (Книги разных Владимиров Соловьевых, Рудольфовича и Сергеевича. Один – наш, буржуинский, другой – философ 19 века.) Всегда хотелось почитать нашего бывшего учителя физики и астрономии, но не сейчас же этим заниматься, в самом деле.
Где-то заиграла сирена. Стало быть, скоро придут стражи порядка, законности и Конституции. Встречаться с ними не было никакого желания. Ваня, забросив рюкзак за спину, энергично двинулся в сторону ближайшего метро, то есть, на Невский проспект. Придумывать причины, каким образом он оказался вдруг не в том месте и, пожалуй, не в то время (он имел ввиду некоторые беспорядки на улице, которые были чреваты выбитыми зубами, вывихнутыми конечностями и еще массой других безобразий), можно будет в более спокойных условиях.
Иван, не останавливаясь, вытащил свой телефон, убедился в наличие устойчивого сигнала и позвонил домой жене. К его удивлению вышло «занято». Он позвонил снова – опять тот же результат. Тогда он начал названивать всем, кто был в телефонной книге – безуспешно, «занято», хоть тресни.
На Невском движение было парализовано, так выглядел бы проспект, если б руководствовался сигналами регулировщика, а регулировщиком был бы самый крупный чин Государственной Инспекции Безопасности какого-то там движения. Уж так завелось, чем выше звание, тем меньше практики и здравого смысла. Ваня мог бы ехидничать дольше, если бы в голову не пришла удивительно трезвая мысль.
«За спиной полное боевое снаряжение подземника, чего же подвергать себя опасности на поверхности? Лучше залезть в землю, осмотреться и подумать, как следует», – сказал он сам себе и остановился, прижавшись к стене, якобы, для того, чтобы завязать шнурок.
Если его кто-то в беспамятстве доставил в Питер, то это неспроста. Наверно, догадались про наличие золота, вот сейчас и пасут, как овечку. Непонятно, конечно, ничего, но всегда существовала армейская мудрость: «Если что-то или кто-то непонятны, держись подальше». Но чтобы лезть под землю, надо было обзавестись хоть какими-то припасами. Вряд ли следует рассчитывать на аппараты с газировкой и пирожки с котятами в питерских катакомбах.
Иван приметил небольшой продуктовый магазинчик в подвальном помещении. Там можно было купить себе и пития и самого питательного сухого корма, батареек и целлофановых пакетов. А во дворах можно и под землю уйти: через подвал или канализационный люк. Старые дома тем и хороши, что имеют коммуникацию с настоящим подземельем. Проще говоря, можно найти ход.
