В огне

30 июля 2002 года
Багдад
Антитеррористический комитет

 
Пала правда святых отцов,
Все стройней ряды мертвецов…
 

Иван Ярош

Еще со времен Междуречья, со времен основания города, великая река Тигр разделяет город Багдад на две части, в документах они иногда так и зовутся: Багдад-восток и Багдад-запад. Багдад-восток – здесь располагались складские, производственные здания, электростанция, казармы, мехпарки сил безопасности и частных охранных компаний. Это повелось еще с давних времен, с сороковых, со времен, которые многие теперь называли «Диким Востоком», когда трагически погибший генерал-губернатор Терентьев, дабы по всему Багдаду не ходили увешанные оружием люди, приказал все воинские подразделения и частные силы безопасности, за исключением полицейских и жандармов, увести на западный берег. Восточный с тех пор развивался как жилой сектор, с районами вилл, домов, с высотными зданиями нефтяных, газовых, химических, машиностроительных компаний. Исключение составлял полуостров – место, где река Тигр делает двойной, резкий поворот, там находился богатый и сильноохраняемый деловой район. Но сейчас ситуация на Востоке уже не та, как в двадцатые, и даже не та, как в пятидесятые, и особо серьезных мер по охране никто не предпринимал.

Алексей Павлович Белов, атаман казачьих войск, проживал в самом Багдаде, в довольно неприглядном районе Аль-Хадра. Надо сказать, что никто не запрещал строить жилье на западном берегу Тигра, его и строили, но стоило оно дешевле, чем на восточном. Кому было наплевать, где жить, наплевать на окружение или просто хотелось сэкономить, тот покупал жилье на западном берегу. Атаман Белов, сын и внук казаков, в третьем поколении живущий на Востоке, обычно пребывал или в войсках, или в каком-нибудь походе, а потому дом ему был не особо нужен. Тем не менее он купил себе небольшой одноэтажный особняк в районе Аль-Хадра, все преимущество которого заключалось в том, что отсюда можно просто и быстро добраться до казарм казачьей стражи.

О том, что произошло в Тегеране, было уже известно, в городе пока сохранялось спокойствие, но опытные люди понимали, что это затишье перед бурей. На восточных территориях, а особенно здесь, в этих районах, прилегающих к Персии, проживало много шиитов, и вообще невозможно понять, что у них на уме. Шииты – прирожденные лжецы и саботажники, они привыкли жить в конфронтации со всем миром, и одному Аллаху известно, что они вытворят, если в Тегеране начнется вооруженный мятеж.

А потому Белов, живший в Багдаде один (семья жила ближе к России, в Мосуле), первым делом покормил свою собаку, туркменского алабая, которого выпустил гулять по двору одного, потом извлек из большого сейфа все оружие, что у него было, и принялся его чистить, полагая, что вскоре может начаться такое, и времени на это совершенно не останется. Арсенал он дома хранил небольшой, но тщательно и с любовью подобранный. Штурмкарабин Драгунова со складным прикладом, штурмовое ружье «Сайгак» с барабанными магазинами на двадцать патронов двенадцатого калибра, ручной пулемет Калашникова с лентовым питанием и короткоствольный автомат Калашникова. Про несколько пистолетов и говорить не стоило – на Востоке они были привычны, как ложка для обеда. Ручной пулемет хранился в заводской смазке, и сейчас казачий атаман решил, что расконсервировать его самое время. Этим он и занимался под пристальным взглядом сидящего рядом алабая по кличке Верный. Разобрав пулемет, он доставал солидол из ствольной коробки, детали промывал в тазике с бензином, слитым с машины, а потом либо вытирал насухо ветошью и откладывал на клеенку сушиться, либо наносил тонкий слой оружейной смазки из пульверизатора. Верный сдуру сунулся носом к деталям и недовольно чихнул, шибающий в нос запах бензина ему не понравился.

– Дрянные времена настают… – меланхолично прокомментировал атаман свою работу псу, и умное животное, весящее столько же, сколько человек, наклонило голову, прислушиваясь к хозяину и пытаясь опознать в его словах какую-то команду. Алабаи очень умные, и сейчас пес видел, что хозяин чем-то встревожен. Потом на улице зашумело, и пес, повернувшись в сторону шума, напружинился и негромко зарычал.

– К нам? Да, Верный?

Пес продолжал рычать.

Машины остановились у дома атамана, он сам теперь это слышал. Потом кто-то прошел к калитке в высоком заборе.

– Алексей Павлович! – крикнули с улицы. – Это Стаднюк! Собаку уберите!

Про собаку в доме атамана все казаки хорошо знали – одного урока оказалось достаточно.

– Сейчас уберу! Пошли, Верный…

Отведя пса в конуру и застегнув на нем кожаный ошейник, атаман выпрямился, крикнул:

– Можно!

Через калитку действительно зашел Стаднюк, дежурный офицер из охраны генерал-губернатора, обвел взглядом двор, заметил разложенное для чистки оружие, привязанную собаку, руки казачьего атамана в солидоле и масле.

– Что произошло?

– Беспорядки, господин атаман. Пока подавили. Господин генерал-губернатор изволили видеть вас. Здесь все нормально?

– Как видишь, никаких беспорядков, за исключением того, что творится на столе, у меня здесь нет.

– Хорошо.

Стаднюк закрыл калитку, а через несколько минут ее открыл уже генерал-губернатор Междуречья князь Абашидзе. Здесь он ни разу не бывал.

– Что так живешь? – спросил он Белова первым делом. – Газон не поливаешь…

Газон и в самом деле совсем не походил на британский – весь высох.

– Времени нет. Извольте сюда…

Абашидзе сел на предложенный стул, с интересом огляделся.

– Неприятностей ждешь? – кивнул он на разложенное на столе оружие.

– А что их ждать-то. Они уже тут.

– Это верно… – кивнул генерал-губернатор. – Когда ты последний раз видел Бойко?

– Ефима Павловича? – удивился Белов. – Позавчера, а что?

– А что… А то, друг мой дорогой, что сегодня утром его выловили из Тигра!

Атаман удивленно посмотрел на Абашидзе:

– То есть?

– То и есть! Выловили из Тигра, в районе Аль-Саидии его прибило к берегу! С двумя пулями в груди!

Атаман перекрестился:

– Царствие небесное…

– Поминать потом будем. Что думаешь насчет этого? Вахрамеева, кстати, тоже нигде нет вот уже второй день – ни дома, ни на работе, нигде. Я не удивлюсь, если его просто унесло дальше течением.

– А что думать. Пусть полиция думает, мое дело – за порядком следить. Мы же в городе не работаем, в городе за всем полиция смотрит.

– Я не о том. Кто убил Бойко?

Белов пожал плечами:

– Да мне-то откуда знать, Теймураз Акакиевич?

– Не знаешь, так подумай! Ты что думаешь, его просто так? Он пистолет при себе постоянно держал, с охраной ходил.

– А как получилось, что охрана – ни сном ни духом…

– Как получилось… Под вечер вышел из машины в районе моста Джумрия, сказал, что его не будет час. Потом подняли тревогу, а нашли только под утро.

– По бабам, что ли, пошел? – недоуменно произнес Белов.

– По бабам? Ты что, совсем – того?!

– Так в том районе только и бабы по ночам на набережной. Все это знают.

– Какие бабы… Какие, к дьяволу, бабы?! Кто-то выманил его туда и убил! Вот я и хотел бы знать, кто? Ради кого он пошел бы без охраны на набережную?

Атаман изменился в лице:

– Так вы… Теймураз Акакиевич… на меня, что ли, думаете?

Абашидзе покачал головой:

– Ты-то с чего? Ты же русский. Вчера начался вооруженный мятеж в Тегеране, каждая сводка приходит – хуже предыдущей. Наместник в Константинополе собирает срочное совещание, все генерал-губернаторы обязаны присутствовать. Кого-то надо оставлять на хозяйстве. Как ты думаешь, кого оставить вместо себя?

– Так… Ефим Павлович и был за вас всегда.

– Верно. А если Ефим Павлович в морге лежит?

Атаман нахмурился:

– Тогда… третьим по старшинству получается полицеймейстер.

– Вот именно. Господин аль-Бакр. А ты знаешь, что он на четверть шиит?

– Откуда…

– Во-во. Он наполовину араб-суннит, на четверть – русский и на четверть – шиит. И мне совсем не улыбается оставлять его на хозяйстве в такое время.

– Так… Господин генерал-губернатор, я не достоин…

Абашидзе вздохнул. Вот потому Белов и не был до сих пор принят в организацию – туп как пробка. Решил, что он приехал назначения раздавать.

– Ты хочешь, чтобы Бакр работал у нас за спиной? Ты хочешь оказаться там же, где оказался Бойко – в Тигре? Нет? Значит, надо действовать.

– Мы должны его…

– Арестовать, – перебил генерал-губернатор, – только арестовать и препроводить в камеру до выяснения. А там все и выяснить. В частности, на чьей стороне полиция. Вообще, это была глупость, что мы его допустили в организацию, какой он, к чертям, патриот – арабская кровь на три четверти. Идем?

– Оружие брать?

– Возьми пистолет. Он может оказать сопротивление. Я его отвлеку. Он засел в здании полицейского управления, могут возникнуть проблемы. Там найдутся верные ему люди, поэтому потребуются и мои конвойцы, и твои казаки. Надо будет заехать в штаб казачьей бригады, взять оттуда сотню. На всякий случай.

– Я пойду переоденусь. – Белов скрылся в доме, понес туда все оружие, которое он просто сгреб на клеенку.

Появился он через несколько минут, обмундированный по форме, с большой белой кобурой на поясном ремне, с погонами и даже с полагающимся атаману перначом, хотя пернач сейчас исполнял не более чем декоративную роль.

Вместе они вышли к машинам, их было четверо, и вдруг увидели, как два бронетранспортера, поднимая дорожную пыль, идут на большой скорости со стороны Аль-Адля.

– Это что еще?.. – недоумевающе произнес генерал-губернатор и упал, сраженный двумя пулями.

В спину.

В следующее мгновение упали несколько сбитых на землю пулями конвойцев, их внимание было привлечено бронетранспортерами, и они так и не поняли, откуда им грозит реальная опасность.

Бронетранспортеры замедляли ход, из них на ходу прыгали вооруженные до зубов бойцы антитеррористической группы жандармерии.

Хлопнула, закрываясь, калитка.

– Атаман Белов, вы окружены, сдавайтесь! – громыхнул на всю улицу мегафон.

Атаман проскочил в дом, по пути отвязав собаку, схватил оружие, что попалось под руку – штурмовое ружье. С двадцатью патронами, снаряженными картечью, на близкой дистанции оно было эффективнее автомата. Перезарядил пистолет, обойма в котором была израсходована полностью, рассовал за пояс еще три…

Надо бежать…

– Атаман Белов, сдавайтесь! Шансов нет!

Откуда узнали?..

Выбежав через темный ход, он перемахнул через низенький заборчик, здесь дома строились целыми шеренгами, и забор, отделявший улицу, был выше человеческого роста, а внутри, между соседними участками – примерно по пояс. Экономили…

Как затравленный волк, с оружием наперевес, он пробежал через весь участок, маханул на соседний, потом перебрался на следующий. Там играли дети, они бросили игры и смотрели на него удивленными глазами.

Брать заложников он не решился, заложники лишат его мобильности.

Маханул на соседний участок, едва не упал, побежал к дому…

– Стой! – раздался знакомый голос.

Двое полицейских целились в него из автоматов, у них были бронежилеты и каски, держащие удар пистолетной пули. Лица были закрыты забралами из пулестойкого стекла.

За ними стоял аль-Бакр.

– Зачем ты их убил, Алексей?! – крикнул он. – Опомнись!

– Ненавижу! – крикнул в ответ казачий атаман, вскидывая штурмовое ружье.

Заработали автоматы.

Генерал-губернатор Междуречья Теймураз Акакиевич Абашидзе был еще жив, когда к нему подошел полицеймейстер аль-Бакр. Жандармы из антитеррористической роты положили его на носилки, один из них суетился, прилаживая капельницу. Аль-Бакр взглянул на него, тот еле заметно покачал головой.

Ибрагим аль-Бакр присел на корточки рядом с носилками:

– Теймураз?

Губернатор смотрел на него так, как будто впервые видел:

– Ты здесь?

– Да… Я здесь.

– Но это неправильно… Неправильно…

Генерал-губернатор Абашидзе умер.

Полицеймейстер Багдада тяжело поднялся на ноги.

– Здесь есть рация?

Ему протянули рацию, он настроился на волну, на которой работали полицейские и армейские части.

– Тишина всем, чрезвычайное сообщение. Сегодня, тридцатого июля второго года, я, Ибрагим Хасан аль-Бакр, полицеймейстер Багдада, дабы обеспечить спокойствие и безопасность города и всего Междуречья, своей властью ввожу на всей территории Багдада и Междуречья чрезвычайное положение. Режим чрезвычайного положения будет действовать бессрочно, до особого распоряжения. Приказываю всему личному составу воинских, жандармских, полицейских и казачьих соединений начиная с этой минуты действовать по плану чрезвычайного положения. Дополнительные указания будут переданы установленным порядком. Генерал войск полиции и жандармерии Ибрагим Хасан аль-Бакр из Багдада, конец связи.

…Когда-то давно в банстве Хорватском зародился нацизм. Эта отравленная идеология провозглашала деление людей по крови, по национальности. В сущности, разновидностью фашизма является агрессивный ислам, предлагающий делить людей на своих и чужих по признаку вероисповедания. Проклятый всеми цивилизованными странами нацизм во все времена старался рядиться в маски патриотизма, но разница между патриотизмом и нацизмом все же есть. Патриотизм предполагает любовь не к нации, а к Родине, к той стране, в которой ты родился и вырос и которая дала тебе все, что смогла. Генерал-губернатор Теймураз Абашидзе, несмотря на свое грузинское происхождение, стал нацистом – и ненависть ослепила его, причем настолько, что в ненависти своей он не смог рассуждать здраво и привычно назначил врага, хотя врага надо было искать, искать вдумчиво и кропотливо. Генерал Ибрагим Хасан аль-Бакр, родившийся в арабском квартале, бывший всегда изгоем, из-за того, что в нем была русская кровь, хоть и встал на тот же гибельный путь, но полицейское чутье пересилило в нем ненависть, и он все же смог хладнокровно и трезво оценить ситуацию. И найти истинного врага.

А вот атаман казачьих войск Алексей Белов, рядясь в одежды патриота и националиста, стал предателем. Это было совершенно невероятно для казака – и все же он им стал, и одному Аллаху ведомо, что бы он успел еще сотворить, если бы не был разоблачен. Увы, и в том, что ему удалось втереться в доверие к генерал-губернатору и творить то, что он творил, ему тоже помогла ненависть. И ее обратная сторона – любовь.

Атаман Белов долгое время имел дело со смертью. Он смотрел в пропасть и не понял, не уловил тот момент, когда пропасть стала смотреть на него. Тогда он умер.

А потом возродился…

31 июля 2002 года
Тегеран
Посольство Российской империи

Острая, режущая вспышка боли привела меня в чувство. Обычно между явью и навью есть какой-то промежуток, возвращение в мир людей происходит не сразу. Ты как будто качаешься на волнах, то погружаясь в черную бездну безмолвного спокойствия, то снова выныривая в мир людей. Здесь – все произошло мгновенно. Вот только что меня не было здесь, и вот – я есть.

Чье-то лицо – знакомое, но я не мог вспомнить чье – появилось в моем поле зрения. Человек посмотрел мне прямо в глаза, а потом закричал изо всей силы: «Доктор, доктор!» Я хотел ему сказать, что не надо так орать, потому что у меня голова представляет собой мешок с осколками стекла, и это чертовски больно. Я открыл рот, чтобы сказать это, но, к моему удивлению, не смог вымолвить ни слова. Потом опять – саваном навалилась тьма…

Второй раз я пришел в себя от грохота. Громыхало глухо и грозно, так что подрагивал сам воздух. В этот раз я почти сразу понял, что это.

Вспомнил я и того, кто сидел рядом со мной. Он и сейчас находился здесь.

– Варфоломей… Петрович… вы…

– Я, ваше высокопревосходительство, я… – Мой верный помощник был каким-то растрепанным, кое-как одетым и усталым. – Вот, отстранили меня, работы мне нет… решил с вами посидеть…

– Кто… отстранил…

– Военные. Взрывы слышали? Все деревья… Господи… делают вертолетную площадку. Говорят, что через час нас вывезут отсюда.

– Пить…

Вода была теплой, много дней простоявшей на солнце в графине. Но вкуснее ее сейчас ничего не было.

– Все… Хватит… Павел Васильевич сказал, нельзя много.

Так звали посольского доктора.

– Принц… Что с ним? – Говорить стало легче, вода смочила пересохшее горло.

– Похоронили… вчера еще похоронили, прямо тут, во дворе посольства. Их же надо до заката хоронить, у них такой обычай. А больше негде было, началось уже. Я фатиху прочитал, все как полагается.

Господи…

– Вали? – вспомнил я.

– Он, мерзавец. Добрался бы – своими руками растерзал бы. Мразь поганая, мы ведь ему столько платили, что он всю семью содержал, девять человек. И вот за такое… отплатил-то как, погань… Его за ворота выбросили, не стал я его хоронить, Александр Владимирович, Господь меня простит за это. Нет в земле места такой собаке.

– Найди…

– Так его уж…

– Найди гвардейцев. Кто стрелял. У ворот. Они здесь?

– Так здесь, в посольстве. На внешнем периметре флот, наши только внутреннее кольцо держат…

– Найди.

– Сию секунду, ваше высокопревосходительство. Лежите, не вставайте, вам нельзя.

Интересно – сильно или нет? Похоже, что сильно, хоть на мне и заживает, как на собаке, а пару недель поваляюсь. Или больше. Черт, как не вовремя!

За стеклами опять грохнуло – зарядом взрывчатки свалили очередное дерево. Это-то зачем, господи, есть же площадка! Потом эти деревья десятилетиями растить, зачем так валить-то…

Кто-то вошел в кабинет, я повернул голову – хоть это я мог сделать, ожидая увидеть Варфоломея Петровича. Но вместо него в кабинет вошел смутно знакомый офицер в черной морской форме, с оружием и бронежилетом. На груди – Георгий третьей степени, памятная медаль «За Бейрут». Знаки различия – майор от адмиралтейства, морская пехота. Понятно – эвакуационная группа, с авианосца.

– Господин контр-адмирал! – Понятно, для морпехов я именно контр-адмирал флота, то есть изначально свой, а не гражданский.

– Вольно…

– Майор от адмиралтейства Пескарев, одиннадцатая экспедиционная группа. Мы должны эвакуировать вас, поступил приказ.

– Отставить… пока. Гражданских эвакуируете, потом и я… с вами.

– Господин контр-адмирал, это приказ командующего флотом. Тем более – вы ранены.

– Отставить. Несколько часов еще поживу. Подойдите ближе…

Майор подошел.

– Помогите… Немного… вот так.

Я показал, что хочу не лежать как бревно, а сидеть.

– Вам док разрешил, господин контр-адмирал?

– Если лежа не помер, то и сидя выживу. Исполняйте.

Вместе нам удалось придать мне более приемлемое положение – теперь я не лежал, а почти сидел, опираясь на подложенные под спину подушки. Больно не было – видимо, обдолбали болеутоляющим, больно будет потом. Потому и голова как чумная…

– Докладывайте. Что происходит?

– Господин контр-адмирал, приказано эвакуировать весь гражданский персонал, всех русских. Десантники заняли аэропорт Мехрабад, основная зона эвакуации сейчас там, там приказано держаться. А мы отсюда вывозим тех, кто блокирован в зоне дипломатического квартала. Из города уже не прорваться.

– Что в городе? Вы держите периметр?

– Держим… пока. Армия – кто разбежался, большая часть на стороне этих… психов. Все как чумные. Только что докладывали – один обвязался взрывчаткой и на пост бросился… трое нижних чинов… безумие какое-то, господин контр-адмирал…

– Армия взбунтовалась?

– В основном разбежалась… потом уже эти разбежавшиеся в банды влились. У меня мало информации, господин контр-адмирал, мы не проводим разведку, у нас задача – вывезти всех отсюда, к чертовой матери… потом разбираться будем.

– Что значит – нет разведки? Вы опрашиваете беженцев?

– Так точно, господин контр-адмирал, опрашиваем.

– И что?

Разговор наш прервался, в кабинет сунулся Варфоломей Петрович, с гвардейцем, я заметил, как майор инстинктивно положил руку на рукоять пистолета. Нервы у всех на взводе.

– Заходите! За столом пока подождите…

Что-то неладное делается. Сам не могу понять что, но что-то очень неладное. Конечно, сама по себе экстренная эвакуация посольства силами морской пехоты – неладное дело, но все равно есть что-то еще.

Мысли путаются… Из-за ранения, что ли?

– Что говорят беженцы?

– Что все взбесились… вроде как. Жандармы друг в друга стреляли. Говорят, что тюрьму… не знаю, как называется… строгого режима на окраине города то ли штурмом взяли, то ли заключенные взбунтовались… в общем выпустили всех, там несколько тысяч человек сидело, в основном политические, из заговорщиков. Арсенал разграбили, на руках оружия полно. Стреляют постоянно.

– Что с армией? Где советники, что с аппаратом военного советника?

– Не могу знать, господин контр-адмирал.

Об этом узнали потом. Главный военный советник погиб, исполняющий обязанности дежурный офицер не нашел ничего более умного как вызвать в Тегеран весь советнический аппарат для получения указаний, как действовать в новой обстановке! То есть он своим волевым решением оголил воинские части, оставил их без советнического пригляда и помощи! Это в ситуации, когда местный комсостав, кто тайно власть ненавидит, кто доносы друг на друга строчит! Удивительное по глупости решение! Потом, когда все собрались в Тегеране, стало понятно, что ситуация уже идет вразнос. Несколько советников попытались выехать в расположенные у Тегерана части, прежде всего гвардейские части, – и пропали с концами. Потом выяснилось, что их растерзала разъяренная солдатня – агитаторы Махди уже там побывали. Дежурный в критической ситуации полностью потерял контроль над обстановкой, не смог поставить боевые задачи подчиненным ему частям, а у него были под рукой три усиленные дивизии! Эти дивизии так и не смогли выдвинуться к Тегерану для наведения порядка – хорошо, что хоть сумели занять оборону, а один из командиров дивизий по собственной инициативе выдвинул усиленную полковую группу и без потерь занял базу «Тегеран-Мехрабад», тем самым обеспечив нам плацдарм чрезвычайной важности и прекрасную эвакуационную площадку. Когда же из Санкт-Петербурга в ответ на панический запрос пришел приказ вскрыть конверт №… (он лежал в сейфе, и никто не запрещал вскрыть его и без запроса в Санкт-Петербург) и действовать в соответствии с планом развертывания при чрезвычайной ситуации, время было уже потеряно. Это тоже особенность Востока – здесь всегда присоединяются к сильному, кем бы он ни был. Если бы дежурный немедленно вскрыл пакет, приказал бы одной из дивизий сделать то, что она сделала – обеспечивая безопасность расположения, выдвинуться и захватить базу «Тегеран-Мехрабад» для обеспечения переброски в страну дополнительных сил, остальным двум – оставив в расположении по полку, оставшимися силами на бронетехнике броском выдвинуться к Тегерану, занять и обезопасить ключевые точки города… все могло бы сложиться по-другому. Увидев силу и решительность русских, многие офицеры присоединились бы к ним, присоединились бы части, прибывшие в город на парад. Но дежурный не нашел ничего лучше как отдать инициативу противнику, запросить Санкт-Петербург и потерять на это время, а потом вместе со своим аппаратом уносить ноги в Мехрабад, поближе к площадке для эвакуации. Воистину, ни один предатель не сотворит такое, что может сотворить трус и дурак.

Тем временем взбунтовались собранные для парада части, а это была немалая сила. После убийства шахиншаха на глазах у всех, после гибели командного состава армии и жандармерии не нашлось никого толкового, кто бы смог принять командование и при этом был бы авторитетом для нижних чинов. Их никто никуда не отвел – они так и сгрудились на площади, где должен был проходить парад. Потом появились агитаторы Махди, пошли слухи, что русские убили шахиншаха Мохаммеда, потом похитили принца Хусейна и тоже его убили, расстреляли в посольстве (о гибели Хусейна уже знали!!!). Взволновались нижние чины, тут же пошли разговоры про Коран, про грехи, про второе пришествие Махди, про его карающий меч. Потом очень своевременно появилась пленка, записанная очень хитро. Махдистов становилось все больше и больше, люди концентрировались у площади, кое-кто призывал перебить всех солдат, потому что народ немало натерпелся от армии, но махдисты громогласно выступили на защиту солдат, сказав, что они не виноваты в преступлениях режима и убийство солдат будет противно Аллаху. К утру на площади все нижние чины перешли на сторону мятежа, часть офицеров была перебита ночью, оставшиеся также перешли на сторону мятежа. Ни в одной боевой машине не было боеприпасов, но тут кто-то очень умный и прозорливый организовал их подвоз из разграбленного ночью городского арсенала. В итоге – к двенадцати часам дня в городе у махдистов была отлично вооруженная, усиленная артиллерией и танками дивизия.

– Хорошо, господин майор. Обеспечивайте эвакуацию.

– Есть! Разрешите идти?!

– Идите…

Варфоломей Петрович неодобрительно посмотрел морпеху вслед, но так ничего и не сказал.

– Павел Васильевич скоро придет, вам надо лежать. Не стоит принимать посетителей.

– Отлежимся… – попытался пошутить я, – на том свете. Иди сюда, добрый молодец. Докладывай.

– Фельдфебель Горбец, ваше высокопревосходительство.

– Какой полк?

– Павловский, ваше высокопревосходительство.

– Из гренадеров, значит.

– Так точно, ваше высокопревосходительство.

– Без «превосходительств». Ты стрелял по шоферу?

Добрый молодец опустил глаза в пол:

– Так точно, ваше…

– Не бойся. Ты правильно поступил, он расстрелял бы нас всех, и тебя в том числе.

– Так точно…

– Рассказывай, как было.

– Ну… так, вы подъехали на машине, капитан приказал мне и фельдфебелю Иващенко вас встретить, проводить до здания. Вы вышли, сказали, что помочь надо. Иващенко побежал дверь открывать, она тяжелая, зараза. Вы из машины этого… раненого вытащили, которого похоронили потом. Я за машиной не следил, там же только шофер был, ваш шофер, я точно видел.

– Это он и был. Дальше.

– Потом… стрельба, вы упали, я развернулся и по машине… очередью. Потом Иващенко к вам подбежал, вы на ступенях лежали рядом с этим… Потом носилки… в посольство вас потащили. Мы думали…

– Шофер мой… Ты его насмерть?

– Так точно.

– Сразу насмерть? Говори честно.

– Ну… не сразу. Почти сразу умер, ваше высокопревосходительство.

– Ты что-то слышал? Ты был рядом, когда он умер?

– Так точно. Я в машину сунулся, чтобы пистолет у него забрать… змея, еще бы раз выстрелить мог. Или гранату взорвать.

– Он что-то говорил?

– …Так точно… одно и то же повторял.

– Что? Вспоминай.

– Он одно и то же твердил. Аллах акбар, Махди рахбар. А потом умер. Сразу…

За мной пришли через два часа, все эти два часа были наполнены опасным качанием люстры на потолке служебного кабинета да грохотом турбин вертолетов. Судя по всему, нам как суверену этой страны пришлось взять на себя эвакуацию не только собственных граждан, но и граждан третьих стран, пожелавших эвакуироваться. Как я потом узнал, эвакуацию на этом этапе обеспечивали двенадцать вертолетов Сикорского, все тяжелые, палубной авиации. Из них восемь работали «на коротком плече», вывозя людей из Тегерана в аэропорт Мехрабад, чтобы там пересадить их на самолеты военно-транспортной авиации, еще два – курсировали между Тегераном и авианосной группировкой, состоящей из атомного авианосца «Николай Первый», большого десантного корабля «Сибирь»^[6], среднего десантного корабля «Капитан Николай Щербаков», ракетного крейсера «Лютый» и четырех эсминцев. Последний рейс все вертолеты должны были сделать длинным, все десять, на десантное соединение, вывозя нас и морских пехотинцев, обеспечивающих эвакуацию.

Мне вдруг пришло в голову, что с нашей эвакуацией русских в обезумевшем городе не останется.

Пришла целая делегация – Павел Васильевич, посольский доктор, абсолютно чеховский персонаж, напяливший зачем-то камуфляж, но оставшийся при своем большом кожаном саквояже, майор Пескарев и еще двое морских пехотинцев с алюминиевыми раскладными носилками. У всех, даже у доктора, было оружие.

– Это кто вас так… – Доктор безошибочно повернулся к Пескареву.

– Павел Васильевич… я приказал.

– Приказывать будете, как выздоровеете. Пока что я приказываю. – Доктор привычно приложил руку ко лбу, потом начал считать пульс.

– Долго мне так лежать?

– Если глупить не будете, через пару недель встанете. Пока с палочкой походите, через месяц и ее бросите. Чудак-человек, – доктор обращался со всеми без малейшего чинопочитания, – вы ведь в рубашке родились. Еще чуть правее – и до конца жизни в инвалидной коляске катались бы. А выше – остались бы без легкого. Нормально, перекладывайте! Осторожнее. И никаких!

О чем говорил доктор, я понял. Многие офицеры, даже раненые, считали ниже своего достоинства покидать поле боя, лежа на носилках, пытались выходить сами, опираясь на своих солдат, иногда это плохо кончалось, но вот такими были русские офицеры…

В коридоре посольства пыльно, дымно, шумно, свет не горел. Стекла выбиты, у цоколя второго этажа – наспех сооруженная баррикада и у нее пулеметный расчет, видимо, до подхода морской пехоты готовились к штурму здания. Дым – оттого что жгут документы, шифровальную аппаратуру, должно быть, уже уничтожили. Что будет с посольством, когда мы покинем его, – не знаю…

Лестница. Снова выбитые стекла, люди с оружием, кто-то тащит в охапку документы – сжигать. Света снова нет, только везде разбросанные ХИСы^[7]. Жутковатые отблески в оконных проемах – уже ночь, но в городе идет бой, что-то горит. Все напоминает картину экстренной эвакуации при проигранной войне, и только Господь знает, вернемся ли мы вновь на эту землю.

– Осторожнее. Сюда!

Вот почему сваливали деревья – из них сделали баррикаду, их стволы внутри разрушенного, исковерканного сада – это последний рубеж обороны, на случай, если противник прорвется в периметр посольства. Лежа видно плохо, но понятно, что в городе что-то горит, трассы автоматных и пулеметных очередей огненным пунктиром рассекают небо, над городом на низкой высоте с воем проносятся истребители-бомбардировщики палубной авиации. То ли разведка, то ли запугивают, то ли что-то бомбят. То ли уже началась большая война. Прямо по ходу, освещаемый пламенем костров, стоит огромный «Сикорский» с закрытой аппарелью, около него – часовые в карауле, оружие наготове. Чуть в стороне несколько человек, военных и чинов из посольства, разбирают папки, которые подносят им в охапку и бросают прямо на землю, разносят их по саду, бросают в костры. Гражданские есть, но их не так много, видимо, большую часть уже вывезли.

– В основном вывозили с другой площадки, господин контр-адмирал, – словно угадывая мои мысли, сказал майор по адмиралтейству. – С Зеленой зоны. Здесь – только посольские и еще наша группа.

– Почему вертолеты стоят без дела?

– Сейчас подойдет звено штурмовых вертолетов, оно обеспечит периметр при отходе. Потом подойдут еще две машины, на этих мы вывезем гражданских, на последних – уйдем сами, под прикрытием. В пустыне организовали пункт дозаправки – штурмовики сюда без дозаправки не дотягивают, да и лишний пункт дозаправки – в любом случае неплохо.